Некоторые мысли по поводу т.н. еврейских погромов

Анализ программных документов и практической дея­тельности правомонархических организаций свидетельствует о явной проти­воречивости отношения черной сотни к насильственным мето­дам. Декларируя законопослушный характер организаций и отрицательное отношение к погромам, черносотенцы утверждали право христианского населения на самозащиту от революционного натиска. В частности, объясняя необходимость иметь в структуре  ЯО СРН боевую дружину,  руководство отдела заявило, что «союз имеет право на самозащиту и сумеет воспользоваться этим правом при первом поползновении своевольников и их подстрекателей из евреев и еврействующих на насилия над кем бы то ни было из сво­их членов»[i].

Обращение к насилию обуславливалось  присущей черной сотне как консервативному движению защитной функцией по отношению к подверг­шимся атаке религиозным, политическим и социальным устоям общества. Анализируя сложившуюся обстановку и делая вывод, что удовлетворить оппозицию политически­ми преобразованиями невозможно, лидеры правомонархических союзов не исключали участия своих дружин в совместных с полицией репрессивных действиях: «…и Совет рабочих депутатов был политической величиной, перед которой трепетали министры, пока не пришли городовые и не отвели его в участок»[ii]. Состоявшееся  в октябре  1907 г. в Ярославле  I   Частное    совещание представителей отделов СРН  постановило формировать дружины добровольцев из членов СРН «на случай войны и подавления смуты»[iii].

Право на самооборону оправдывалось неспособностью репрессивного аппарата самодержавия противостоять революционной угрозе. «Самосуды — естествен­ное следствие бездействия власти, печальное, но неизбеж­ное явление, — писал главный орган СРН газета «Русское знамя», — повторяющееся везде и повсюду, где закон не исполняется, либо слишком слабо ограждает жизнь и иму­щество граждан, где официальные охранители этого спа­сительного закона… не умеют, не хотят и не могут избавить мирных граждан от ужасной необходимости подымать карающий меч, вывалившийся из слабых или изменни­ческих рук официальных судей, и превращаться само­лично в следователей, прокуроров и, страшно сказать, — палачей»[iv].

С другой стороны, насильственные действия «христиан­ского населения» оправдывались террором революционных партий. И.В. Омельянчук указывал, что оппозиция рассматривала политические насилия как дей­ственный способ защиты населения от произвола властей, а  крайне правые организации  как защиту населения от ре­волюционного произвола[v]. «Мы не сторонники самосуда, — заявлял орган Ярославского отдела СРН газета «Русский на­род», — но если заранее известное преступление не может быть предупреждено законными мерами, то очевидно, что... неизбежно должен выступить неумолимый и грозный аме­риканский дядюшка Линч»[vi].

В программных документах черносотенных союзов го­ворилось, что монархисты будут добиваться своих целей ис­ключительно законными способами. Поэтому появление боевых дружин черносотенных со­юзов объяснялось необходимостью защиты массовых собраний монархистов и  страхом возможного повторения террора, имевшего место во время Великой французской революции, стоившей жизни более миллиону «врагов на­рода». По заявлению в ноябре 1907 г. газеты «Русское знамя», именно самозащита заставляла традициона­листов браться за оружие, несмотря на декларировавшиеся мирные средства борьбы[vii].

Появление боевых дружин в составе правомонархических союзов оправдывалось терактами и «экспроприациями», организуемыми эсерами и большевиками. Для подтверждения роста обеспокоенности населения разгулом террора и необходимости организации самозащиты черносо­тенная пресса приводила статистику пострадавших от «раз­бойно-освободительного движения». Так, с февраля 1905 по май 1906 гг.  было убито и ранено: «генерал-губернаторов, губернаторов и градоначальников — 34; полицмейстеров — 38; исправников и приставов — 204; городовых — 205; уряд­ников и стражников — 184; нижних жандармских чинов — 51; офицеров охранного отделения — 17; агентов охранной поли­ции — 56; армейских офицеров — 61; нижних чинов армии — 164; чиновников гражданского ведомства — 178; духовных лиц — 31; фабрикантов и высших служащих — 64; банкиров и крупных торговцев — 64»[viii].

Масштабы террористической активности революционных партий создавали правомонархистам основу позиционировать себя единственными защитниками государства и русского народа в сложившихся обстоятельствах бессилия власти.  «...Мы осуждаем бомбы, револьверы и прочие излюбленные способы борьбы революционных партий, но в то же время открыто заявляем, что если враги наши будут поступать нагло с российским народом, будут бить, грабить, жечь наших русских собратьев, вообще нару­шать государственные законы, то мы, весь русский народ, в силу данной нами присяги... встанем стеной и загородим им ту дорогу, куда они хотят так бойко прорваться», — заявлял председатель одного из провинциальных отделов СРН[ix].

Ориентированность на активное противодействие революционному террору и защиту как своих членов, так и общественного порядка  проявилась у значительного числа провинциальных правомонархических организаций. Так, уже  на  первом учредительном собрании Ярославского отдела СРН было заявлено о необ­ходимости организации внутри отдела «особой боевой дружины» для «защиты от врагов внутренних и в помощь полиции»[x]. Первым шагом новоявленной силовой структуры стало обеспечение безопасности представителей органов власти, являвшихся объектом охоты эсеровских боевиков. Глава отдела И.Н. Кацауров информировал Главный совет СРН: «Союзники в тревожное время добровольно приняли на себя охрану всеми любимого и уважаемого губернатора Римского-Корсакова»[xi].

Основная  задача боевых дружин состояла в обеспечении общественного порядка в городах.  По сообщениям ярославской  либеральной прессы, патрули боевой дружины ЯО СРН по существу взяли на себя выполнение функций полиции, пресекая любые проявления  «вызывающего поведения» горожан. Если же дружинникам возражали, они заявляли, что и сам нарушитель, и его дом будут на примете, а нередко здесь же избивали непослушного, советуя потерпевшему не обращаться в полицию, иначе «хуже будет»[xii]. Патрулирование улиц осуществляли и костромские черносотенцы. Так, в Сусаниниском сквере они потребовали у группы рабочих прекратить пение «Марсельезы», а когда последние бросились бежать, преследовали их совместно с городовыми[xiii].

Следует отметить, что в создании при правомонархических союзах боевых дружин ничего нео­бычного в то время не было. Впервые их активно стали использовать революционные партии для проведения акций индивидуального террора, «экспропри­аций» и других «специальных» заданий. Позже боевые дружины для защиты от казаков и полиции появились на  ба­стовавших предприятиях. Боевая группа рабочих  Ярославской Большой мануфактуры во время столкновения в «кровавую пятницу» с казаками  убила одного из них  и ра­нила троих [xiv]. В условиях обострения политической борьбы дружины формировались в целях противодействия террору враждеб­ных партий. Так, создание «общества самозащиты» студентов Деми­довского юридического лицея стало следствием участившихся изби­ений учащейся молодежи черносотенцами[xv]. После погромов, обна­руживших неспособность властей защитить население как от правого, так и от левого террора, дань моде отдавали целые промышленные предприятии, городские кварталы, поселки, частные учреждения, выделявшие из своей среды лиц, владевших ору­жием, для круглосуточного дежурства и патрулирования вверенных территорий.

 По мнению С.А. Степанова, крайне правые боевые дружины пытались копировать подпольные террористи­ческие организации революционеров. Представляя рыхлые и аморф­ные структуры, черносотенные союзы органически не могли создать внутри себя дисциплинированные и управляемые боевые группы. Отсутствие общих принципов формирова­ния военизированных дружин приводило к самодеятельности на местах[xvi]. Несопоставим был уровень профессионализма и вооруженности эсеровских и черносотенных боевиков. По имеющимся материалам периодической печати, боевая дружина ЯО СРН  была вооружена  нагайками, кинжалами и револьверами устаревших конструкций[xvii]. Недостаток профессионализма компенсировался численностью, которая составляла 300 человек[xviii].

На острие борьбы любое политическое движение имеет в своих рядах лиц, способных пролить кровь. Заинтересованное  отношение губернской администрации и полиции в пресечении революционных проявлений развязывало дружинни­кам руки. Не имея возможности держать население в страхе силами военно-полицейского аппарата, будучи вынуждены лавировать сре­ди различных социальных групп, власти благосклонно пользовались услугами СРН. Очевидец характеризовал позицию ярославского губернатора А.А. Римского-Корсако­ва, который черносотенцам «все безобразия позволял и никакие жалобы от жителей города не принимал»[xix]. В октябре 1906 г. даже не симпатизировав­ший революционно-демократическому лагерю «Вестник Рыбинской биржи» вынужден был признать: «Союзники обнаглели. Среди белого дня они нападают в несколько человек на лиц, кажущихся им "подозрительными" и избивают. На каждом шагу можно натол­кнуться на толпу союзников и быть серьезно избитыми и совсем убитыми. Нападениям, конечно, чаще всего подвергается учаща­яся молодежь. Город совершенно терроризирован ими»[xx]. Еще более ярко описал деятельность дружины В.А. Андреев: «Сколько пороли за всякие разности. Сколько изувечили, сколько на тот свет отправили. Сколько по ихнему доносу арестовано и посаже­но в тюрьму. Увидят на рубашке красный пояс и испорют, или красную подкладку у фуражки. За все пороли до упадку сил»[xxi]. И хотя наличие боевой дружины объяснялось монар­хистами необходимостью самозащиты от революционеров, редкий номер либеральных  газет в 1905-1907 гг. выходил без сообщения об оче­редном избиении «крамольников», которыми в массе своей были лица, подрывавшие общественную стабильность, а не еврейское население.

Заявительный характер приема в члены  правомонархических организаций, нередко открывавший доступ в боевые дру­жины лицам с низким нравственным и образовательным уровнем, игнорирование указаний высшего руководства, желание проявить необоснованную инициативу — все это было характерно для многих политических партий России начала XX в. По свидетельствам очевид­цев, в боевую дружину ЯО СРН записывались «особые люди из отбро­сов общества или хулиганов, или, короче говоря, человек был на все способен: избивать, убить и т. п.». Члены дружины нередко были «люди неблагонадежные, прежде судимые за какое-нибудь грязное дело», «из самых головорезов и отчаянных людей», «тех, кто громил и грабил магазины»[xxii]. Недавние громилы рассчитывали, что покровительство столь мощной организации, как СРН, находящейся в близких отношениях с местной властью, могло спасти от недоразумений с правоохранительными органами: «...записывались с целью лишь бы избежать кары... за погром и грабеж»[xxiii]. Костяк боевой организации ЯО СРН составили торговцы с Мытного и Толкучего рынков, безыдейные босяцкие элементы, часть рабочих.

Успе­хи крайне правых боевиков в снижении активности революционных слоев были налицо. Уже в октябре 1906 г.  «Русский народ» хвалился: «Благодаря СРН исчезли из центральной части города краснокожие хулиганы и лег­ко стало дышаться ярославским гражданам. Можно подышать на бульваре и на набережной чистым воздухом, не рискуя нарваться на образованных и просто лощеных марсельезников, выслушать от них дерзость. Даже барышням и тем не страшно прогуляться по бульва­ру. Зато и благодарны же граждане Союзу за его заботу об их бла­гополучии»[xxiv]. Председатель Костромского отдела СРН К.А. Русин в ноябре 1907 г., оценивая деятельность организации, заявил: «Два года назад мы боялись ходить по улицам, теперь ходим как дома»[xxv].

В историографическом исследовании Д.В. Карпухина отмечается, что современные исследователи сходятся во мнении, что количество жертв черносотенного террора было несопоставимо с числом пострадав­ших от терактов, совершенных эсерами и анархистами [xxvi]. И.В. Омельянчук указывает, что чаще всего насильственные действия проводились по собственной инициативе боевиков, не были санкционированы руководством организаций и выходили за рамки уставных и программных требований правомонархических союзов[xxvii]. Газета «Русский народ» объясняла это чрезвычайным характером сложившейся в стране ситуации, требовавшей быстрых и жестких мер реагирования:  «Во время революции, когда в стране царили смута и крамола, когда революция бушевала на улице, когда метали бомбы, грабили людей и убивали верных долгу и присяге царских слуг, члены СРН и вся наша молодежь открыто выступали против этих смутьянов, открыто на тех же улицах боролись с врагами веры, царя и России и сумели их обуздать и с ними справиться» [xxviii].

После окончания революции правомонархические организации подвергли погромные и террористические методы борьбы жесткой критике:  «Теперь, когда власть в России окрепла, когда проявления революции прекратились, когда у нас власть на­ходится в твердых руках, мы, члены СРН, в лице его совета, глубоко порицаем всех тех, кто позволяет себе какие-либо насилия, где бы они ни были, против кого бы то ни были на­правлены» [xxix]. Но инерция применения силовых акций  в отношении наиболее  неугомонных возмутителей спокойствия продолжала сохраняться, хотя и в значительно меньших объемах.   В послереволюционное время со страниц ярославской либеральной прессы практически исчезают сообщения о нападениях боевиков ЯО СРН на «крамольников».

Сразу же после разгона участниками верноподданнических демонстраций и лояльными властям лицами революционных  демонстраций в октябре 1905 г. по стране прокатывается широкая волна еврейских погромов, о числе которых в литературе встречаются разные данные. По одним сведениям, в октябре 1905 г. их было 690, причем по административным пунктам они распределились следующим образом: в 17 губернских городах, 44 уездных, 3 градоначальствах, 626 местечках и деревнях[xxx]. По подсчетам С.А. Степанова, просмотревшего практически все русскоязычные газеты, выходившие в октябре-ноябре 1905 г., погромы прокатились в 358 населенных пунктах: 108 — в городах, 70 — в посадах и местечках, 180 — в селах, деревнях и хуторах[xxxi]. Другие авторы указывают, что погромы были 100 городах[xxxii]. Эта цифра практически не противоречит данным С.А. Степанова, хотя и не дает полной картины реакционных выступлений низов.

Откуда же появляется термин «еврейские погромы» в привязке к правомонархическим организациям? Анализ периодической печати того времени свидетельствует, что придание выступлениям традиционалистов антисемитского характера и опреде­ление погромов как «еврейских» исходит исключительно со стра­ниц либеральных газет. Авторами мнения об идентичности понятий «погром­щик» и «черносотенец» также стали оппозиционные средства массой информации. Что же способствовало отождествлению двух понятий?

Определение «погромщик» появляется в оппо­зиционной литературе в отношении участников вернопод­даннических манифестаций, принявших участие в избиени­ях революционеров и грабежах евреев вслед за объявлением Манифеста 17 октября.

Использовавшиеся с начала XX в. в отношении традиционалистски настроенных лиц названия «черная сотня», «черносотенцы» прикрепляются оппозиционными средствами массовой информации  как к участникам погромов, так и к возникшим в конце 1905 – начале 1906 гг. правомонархическим организациям. Относительная син­хронность двух событий (погромы и создание черносотенных союзов) позволили противникам монархии отождествить два понятия. На источник появления двух названий обращали внимание и крайне правые. «…Откуда это название — “черносотенцы-монархисты”? Враги самодержавия назвали черносотенцами-монархистами тот простой, черный русский народ, который во время вооруженного бунта 1905 г. стал на защиту своего самодержавного царя», — писал председатель Русской монархической партии В.А. Грингмут в «Руковод­стве монархиста-черносотенца»[xxxiii].

В результате понятие «черносотенец» стало иметь несколько значений. Во-первых, с кон. XIX до первой российской революции либеральная пресса использовала данное определение  в отношении лояльных властям традиционалистски настроенных представителей непривилегированных сословий, проявлявших «охранительную» активность при антиправительственных проявлениях оппозиционной части общества. Во-вторых, участников верноподданнических демонстраций в октябре 1905 г., принявших участие в разгоне революционных выступлений. В-третьих, участников еврейских погромов  в октябре 1905 г. В-четвертых, членов правомонархических организаций.

Отождествление либеральной и революционной публицистикой различных по своему идейному содержанию и  организационному оформлению движений  в едином понятии «черная сотня» привело к наделению правомонархических союзов погромной характеристикой с последующей ее фиксацией  и окончательным утверждением в исторической литературе. Рожденная формула знака равенства между воинствующим антисемитом и черносотенцем мигрировала в современную российскую историографию. В вышедшем в 1993 г. энциклопедическом словаре «Политология» заявлялось: «Черносотенцы – нарицательное название националистических организаций, исповедующих антисемитскую идеологию»[xxxiv].

Хотя столкно­вения традиционалистов с революционерами закончились в 1905 г., характеристика членов правомонархических союзов как погромщиков и приписанных им массовых насильственных действий в отношении оппозиционеров и евреев,  оказали существенное влияние на переоценку к ним отношения царского правительства, ставшего рассматривать крайне правых как угрозу общественной стабильности. Масштабы и интенсивность либеральной пропаганды заставляли правомонархистов принимать меры контрпропагандистского ха­рактера для собственной реабилитации. На страницах газет, в публичных выступлениях их лидеры постоянно подчеркива­ли, что правомонархические организации являются защитниками порядка законными мерами. «Мы делами своими доказыва­ем, что наша борьба — борьба мирными средствами, что мы — мирные культурегеры, а не погромщики…», — утверждала черносотенная пресса[xxxv].

Попытки переубедить прогрессивную общественность оказались тщетны. Резкая  критика со страниц либеральной печати  оказывала на правомонархистов сильное деморализующее воздействие. Совет Шуйского СРПЛ жаловался Главно­му Совету СРН: «Преследования русских людей за принадлежность к Союзу происходят почти повсюду. Отделам Союза существовать почти невозможно, от враждебно настроенных инородцев и враж­дебной местной интеллигенции с левыми убеждениями... Борьба с кадетствующей интеллигенцией... является непосильной»[xxxvi]. 

Правомонархисты скоро пришли к выводу, что благодаря стараниям политических противников от ярлыка погромщиков им избавиться не удастся: «Можно написать целые тома разных апологий, общество наше… ничему не поверит, на все будет смотреть с усмешкой и останется при прежнем своем непреложном мнении, что весь Союз русского народа состоит из погромщиков, что деятельность наша — погромная, что литература наша — погромная, что воззва­ния наши только подстрекают на избиения «лучших людей» России — евреев…»[xxxvii].  В этом отношении крайне правые на­деялись на «время и факты», которые сами расставят все по своим местам и потомки назовут погромщиками противопо­ложный лагерь, революционными методами «разрушавший русское государство»[xxxviii].

Мнение о том, что члены правомонархических организаций участвовали в погромах, могло возникнуть из-за того, что погромщики пополнили ряды крайне правых объединений, а руководство образовавшихся союзов выступало защитниками находящихся под судом громил. Отсутствие социологических исследований о про­центном соотношении числа погромщиков и «мирных» членов черносотенных союзов делает подобные утверждения сомнительными. На это указывает то обстоятельство, что в условиях поддержки или слабости властей до­стигшие могущества в 1906—1908 гг. монархические союзы не воспользовались возможностью продолжить погромную практику под влиянием якобы доминировавшей прослой­ки участников массовых насилий. Вступавшие в крайне правые союзы участники погромов составляли их рядовую часть, не  влиявшую ни на идеологию движения, ни на ее практическую деятельность.

По нашему мнению, для того, чтобы выяснить роль правомонархических организаций в трагических событиях октября 1905 г. и определить их отношение к погромным методам необходимо дать четкое определение понятию «черносотенец», которое в силу отсутствия четких критериев и характерных черт позволяло в отечественной и зарубежной историографии отождествлять членов крайне правых союзов и участников кровавых бесчинств в октябре 1905 г.

Историками уже сделан значительный шаг вперед по идентификации данного понятия. Анализ имеющихся версий и вариантов позволяет сделать вывод о том, что наиболее перспективным является определение понятия черносотенец по идейно-политической направленности, а не формам и способам действий в отношении политических оппонентов и еврейского населения, т.к. террористическую практику использовали и революционные организации. Равно  неплодотворным представляется относить принадлежность к черной сотне по негативному отношению к  национальным меньшинства, прежде всего евреям.

В данной связи наиболее полное и емкое определение понятию «черная сотня» дал авторский коллектив энциклопедического исследования[xxxix], представленный  профессиональными историками, специализирующимися на изучении правомонархического движения[xl]. В частности, исследователи отмечают, что «вынося в название словаря словосочетание «Черная сотня», мы подразумеваем под ним политические организации, партии и союзы, а также их членов, стоявших за чистоту и незыблемость триады, гениально сформулированной в свое время графом С.С. Уваровым — «Православие. Самодержавие. Народность»[xli]. В другом определении авторы подчеркивают структурированность и упорядоченность  черной сотни, т.е. организационную форму деятельности по достижению программных целей:  «Черная сотня — организованная часть Русского народа в борьбе за народные идеалы и против всех внутренних и внешних врагов России»[xlii].

По нашему мнению, исходя из широкого спектра политических партий, декларировавших  лозунг «Православие, самодержавие, на­родность», в качестве критериев отнесения к  черносотенному сегменту следует также добавить приверженность  концепции божественной санкционированности царской власти, незыблемости самодержавия, недопусти­мости его ограничения законодательными представительными учреждениями, которая декларировалась в программах правомонархических союзов.

Исходя из изложенного, представляется допустимым дать следующее определение черной сотни. Черная сотня - оформившееся в период  первой россий­ской революции 1905-1907 гг. правомонархическое политическое движение, объединившее в себе различные организации и союзы, преследовавшие цель охранения т.н. «базовых русских ценно­стей», к которым, по их мнению, относились неограниченное самодержавие, первенство православной церкви и русской народности, а также активно противодействовавшие либеральному и рево­люционному движениям. Приведенные  критерии   позволяют признать Дубровинский СРН эталоном черносотенной организации.

Исходя из данного определения,  применять понятия «черная сотня», «черносотенец» в отношении участников контрреволюционных выступлений и еврейских погромов в октябре 1905 г.  не вполне верно его по следующим причинам. В исторической науке отсутствуют работы, ставившие задачу идентификации их политических взглядов. Поэтому  утверждать, что они разделяли уваровскую триаду «Православие, самодержавие, народность» и были сторонниками еще не озвученных  программных установок крайне правых союзов,  на данный момент не представляется возможным в связи с недостатком исследований в данной области. Антиреволюционную направленность проявляли и другие правые партии, например, русские националисты[xliii], а приверженность антисемитской доктрине декларировали  и действовавшие на окраинах Российской империи некоторые национал-сепаратистские организации. Исходя из этих соображений, нельзя исключать, что участники погромов могли бы быть потен­циальными членами Всероссийского национального союза или других правых партий, находившихся нередко во враждебных отношениях с правомонархическими организациями.

По нашему мнению, участники столкновений с революционными демонстрациями и еврейских погромов в октябре 1905 г. являлись носителями не черносотенных взглядов, т.е. четкой и осо­знанной  системы консервативных воззрений, а традиционалистского стиля мышления, трактуемого как    проявляющаяся у различных индивидов универсальное стремление  держаться за про­шлое, боязнь нововведений и обновления, носящее подсознательный и устойчивый характер[xliv]. Изначально бессознательный традиционализм широких масс населения, характеризо­вавшийся приверженностью устоям и ценностям традиционного общества, в условиях сложившейся в октябре 1905 г. в России  социально-политической ситуации, угрожавшей патриархальному миропорядку, приобрел социальную функцию и вызвал стихийный выплеск масс, обернувшийся столкновениями с революционными силами. Реакция традиционалистски настроенного населения на революционные проявления и запустила механизм перерастания «неосознанной» защиты традиционных ценностей  в стадию «осознанного» консерватизма, который в скором времени привел к созданию правомонархических организаций и формулированию их программных установок.

Исходя из этих рассуждений, участников разгонов революционных митингов представляется правильнее характеризовать как традиционалистов, а их столкновения  с революционными демонстрациями не как черносотенные, а как  выступления верноподданнических (или традиционалистских) сил. Данная характеристика подходит и в отношении лояльных властям представителям непривилегированных сословий, проявлявших «охранительную» активность при антиправительственных проявлениях оппозиционной части общества с кон. XIX в.  до первой российской революции. 

В отличие от черносотенцев-членов правомонархических союзов, чья антиреволюционная направленность базировалась на идейной основе защиты фундаментальных ценностей российского культурно-исторического сообщества, основанием для столкновений традиционалистов с участниками революционных демонстраций и митингов в большей степени являлись экономические, психологические и иные факторы. Иными словами, несмотря на то, что антиреволюционная направленность   роднила черносотенцев и традиционалистов, их все-таки  разделяла разность мотивов участия в политической деятельности.

Анализ причин антиреволюционных выступлений традиционалистов показывает, что озлобление различных социальных слоев против революционных проявлений к октябрю 1905 г.  достигло предела. Всерос­сийская октябрьская политическая стачка нанесла серьезный удар по экономике страны. Из-за забастовок железнодорожников воз­никали перебои с подвозом продовольствия, как следствие этого росли цены и падал жизненный уровень людей. Особенно в октяб­ре пострадали торговцы, так как покупательная способность основ­ных потребителей — рабочих из-за стачек значительно упала. На­чальник Костромского жандармского управления информировал Департамент полиции МВД о причинах избиения семинаристов 19 октяб­ря: «...беспорядок возник благодаря рассчитанной на безнаказан­ность наглости и дерзости группы учащейся молодежи. Предше­ствовавшая происшествию забастовка повлекла вздорожание жиз­ненных припасов, что крайне отразилось на беднейшей части крестьянского населения»[xlv].

Октябрьское выступление ярославских традиционалистов было отмечено и уча­стием в нем рабочих, в основном с табачных фабрик Дунаева, Вахрамеева, а также мелких заводиков и мастерских, потерявших заказы из-за забастовок и приостановки работы железнодорожного транспорта[xlvi].

Столкновения в Рыбинске 19 октября   1905 г. революционной демонстрации железнодорожников и учащихся с крючниками местной  пристани были обусловлены  тем, что последние в большинстве своем  являлось крестьянами, пришедшими в город на заработки, но железнодорожные забастовки, прекратив подвоз зерна, лишили их работы [xlvii]. В результате  крючники напали на демонстрацию железнодорожных рабочих и разогнали ее, избив не­мало участников. «Что же касается избиения гимназистов и студен­тов, то последние стали жертвами насилия невежественной толпы только потому, что, по мнению ее, они являлись подстрекателями железнодорожных рабочих к забастовкам», — писал корреспондент «Вестника рыбинской биржи»[xlviii]

Экономическая составляющая явно прослеживается и в последовавших вслед за разгоном революционных митингов еврейских погромах, что подтверждается участием в них тех социальных слоев населения, которые наиболее пострадали от забастовочного движения.  К ним авторы Еврейской энциклопедии отнесли все социальные классы населения: рабочих, мелкую буржуазию «в лице своих двух характер­ных групп — мелких торговцев и ремесленников», представителей «либеральных профессий»[xlix]. Анализ, проведенный по материалам ярославской периодической печати, областного архива, мемуарам свидетелей тех событий, историческим исследованиям, не под­тверждает данную точку зрения в части, касающейся участия лиц «либеральных профессий».

Крайне правые находили основу для погромов в экономи­ческой почве, определяя их как стихийный ответ народных масс на безудержную эксплуатацию. Отрицая наличие орга­низующего центра, черносотенцы характеризовали погромы как взрыв народного возмущения и проявление мести, в ходе которых уничтожалось имущество евреев как «нажи­тое грабежом того же народа среди белого дня на законном основании»[l]. В Ярославле извращенная форма классового протеста проявилась в том, что некоторые еврейские заводы и мастерские громи­лись работавшими там рабочими. Так, в Ярославле, разгромив ма­стерскую Якубчика на Стрелецкой улице, работавшие там мастера направились в соседнюю мастерскую Гуревича, которую после разгро­ма подожгли. «Печник, работавший в медно-паяльной мастерской Блех на Большой Пожарской улице, участвовал в ее погроме», — сообщал «Северный край»[li]. Осужденный за участие в разгроме завода Брайнина Д.А. Кокин числился рабочим этого предприятия[lii]. По утверждениям авторов «Еврейской энциклопедии», участие не­которой части рабочих в погромах было «следствием реакционности евреев, а не наоборот»[liii].

Отрицая роль властей и черносотенцев в подготовке и осуществлении погромов, авторы вышедшей в 1912 году Еврейской энциклопедии (Ю.И. Гессен и Д.С. Пасма­ник) указывали, что бесчинства являлись антисемитскими выступлениями, вызванными сугубо экономическими причинами — конкуренцией русско­го и еврейского капиталов, завистью к более зажиточным евреям, жаждой обогащения[liv]. Основание для подобных утверждений давал анализ причин погромов, имевших место в начале 80-х гг. XIX в. на юго-западе России, которые сводились к проявлению народного гнева эксплуатируемых масс против «жидов-паразитов».

Анализ  материалов губерний  Верхнего Поволжья, связанных с участниками погромного движения, отчасти подтверждает утверждения авторов Еврейской энциклопедии. Действительно, в среде  торговцев и ремесленников  ан­тисемитские настроения, базировавшиеся на эконо­мической почве и связанные с так называемым «еврейским засильем», были весьма устойчивы. После октябрьских погромов 1905 г. их кон­куренты — евреи быстро восстановили разрушенное хозяйство и активно включились в рыночную борьбу, по мнению правых, «доведя до разорения некоторых русских торговцев и заставив дру­гих сократить свои обороты»[lv]. Это вызвало взрыв негодования черносотенцев, руководители которых с сожалением заявляли: «Ев­рейский погром, в сущности, не принес никакого вреда евреям»[lvi]. В ответ на это мелкая буржуазия при активном участии СРН не­однократно организовывала кампании за выселение из города евре­ев, не имевших права проживать вне черты еврейской оседлости, а также бойкот еврейским лавкам. При этом причинами указыва­лись не столько «революционность евреев» или происки жидома­сонства, а то обстоятельство, что «...еврейские ремесленные мас­терские раскинулись по всему городу, причем заняли наиболее бойкие места, а торговля почти перешла в еврейские руки», отче­го «русское ремесло и торговля приходят в упадок»[lvii]. Ясно видно, что мелкая буржуазия использовала появившийся в октябре 1905 г. повод для расправы с ненавистными конкурентами.

Изучение многочисленных свидетельств погромов свидетельствует, что среди участников погромных бесчинств выделялись криминальные и люмпе­низированные элементы, которым не были присущи определен­ные политические взгляды. Пытаясь воспользоваться сложившейся ситуацией, они направляли разгоряченные после столкновений с революционерами толпы традиционалистов – участников верноподданнических демонстраций на еврейские магазины и лавки. Побудительным мотивом участия в погромах данной группы было желание улучшить свое матери­альное положение за счет более обеспеченных сограждан без различия национальности. Нередко после грабежей еврей­ских лавок они переходили к разгрому русских[lviii].

В частности, об одном из влиятельных в послепогромное время в Ярославле на Толкучем рынке торговце Н. Воронове говорили: «Во время погро­мов 1905 г.  в числе погромщиков сумел награбить из часовых магазинов разных вещей и скрылся в г. Баку, и проживал до тех пор, когда все не утихло, и вновь явился в Ярославль, уже не забежкой (своего рода прислуга у торговцев. — М. Р.), а самостоя­тельным торговцем, и по сие время ворочает на рынке как следу­ет и имеет голос между своими»[lix]. Обыски, проведенные ярославскими судеб­ными властями сразу же после погромов в квартирах на Даниловском и Кучерском переулках, Пошехонской и части Борисоглебских улиц — там, где селилось городское «дно», выявили огромное ко­личество награбленной одежды, ювелирных украшений, предметов быта и иудейского культа[lx]. В квартире «Витьки» — главаря одной из банд грабителей, принимавших участие в разграблении дома богатых евреев Хаймовых, — «обнаружена одежда, похищенная при разгроме молельни» [lxi]. Как информировала газета «Север­ный край», в городе даже образовался нелегальный рынок тор­говли отнятыми у евреев вещами. Темные личности из-под полы по бросовым ценам предлагали прохожим весьма приличные пред­меты домашней утвари[lxii].

Анализ социального состава участников еврейских погромов, подтверждает мнение о серьезной экономической  и криминальной мотивации действий громил. В Ярославле главную роль в грабежах еврейского имущества играли мелкие городские предприни­матели (торговцы с Толкучего и Мытного рынков, маклаки, ремес­ленники) и люмпен-пролетарии. Очевидец погромных событий сви­детельствовал, что в числе погромщиков «состояли люди и худые и хорошие, а более народ серый — или подсудимые, или они без работ находились и разные хулиганы и торговцы с рынку и Мытного двора. А предводителями этой партии был более народ отчаянный из числа подсудимых и приемщиков краденного имущества»[lxiii]. Корреспондент «Северного края» сообщал, что уча­стниками погромов были «преимущественно торговцы и маклаки с Толкучки»[lxiv]. Пурин, основываясь на свидетельских показаниях, заключает: «Толпа громил состояла из мелких торговцев и маклаков (преимущественно), возчиков, зимогоров...»[lxv]. Участие их в погро­мах объясняется не столько желанием продемонстрировать предан­ность вековым устоям, сколько ставило цель ликвидировать ненавистных конкурентов и пополнить карман.

Социальный состав погромщиков в Костроме не отличался от ярославского: «толпившиеся кругом (митинга молодежи) торговцы, золоторотцы, представители черной сотни, крестьяне, приехавшие на базар, услышав слово "свобода"... бросились на оратора»[lxvi]. На собрании интеллигентской части населения Костромы 19 октября подчеркивалось «участие в избиении и руководство толпой некоторых лиц, принадлежавших к местному мещанству и мелкому купечеству

Библиографические ссылки: