«Одна из темнот»

«Наши девушки целомудренны, а многие невинны».

О. Славникова «Лёгкая голова»

«Большая книга» вновь порадовала отечественного читателя блестящим, как павлиний хвост, веером имён финалистов премии. Имён тех, кто, вне всяких сомнений, способен, как сказано на сайте премии, «внести существенный вклад в художественную культуру России». Но объять необъятное невозможно. А потому речь пойдёт лишь об одном из славных авторов, на которых ныне устремлены в надежде глаза соотчичей.

Роман Ольги Славниковой «Лёгкая голова» - это настоящий клад для критика, и если записывать всё, что просится по поводу этого произведения на бумагу, то выйдет, пожалуй, отдельная книга, сопоставимая по объёму с самим романом. И композиция, и язык, и каждый отдельно взятый эпизод - всё это вопиет к критику, словно котята к тёте-кошке в известной сказке «Кошкин дом». Но дабы никого не утомлять и не пугать, ограничимся беглым взглядом на одно из лучших произведений современной отечественной словесности. Так, по крайней мере, предлагают нам думать те, кто присуждает премию «Большая книга».

Роман, вышедший в издательстве «Астрель», печатался перед тем в двух номерах журнала «Знамя». Точно наследуя лермонтовской традиции, сначала была издана вторая (по смыслу и хронологии событий) часть, а уж затем только первая. Вероятно, этой калейдоскопичностью автор хотела заинтриговать читателя. В самом деле, начав читать в предлагаемой последовательности, приходится, чтобы хоть что-то уразуметь, продираться сквозь текст, как сквозь волчцы и терние, подбадривая себя, что, должно быть, очень скоро всё разъяснится. Не может не разъясниться. Когда же, наконец, всё, действительно, разъясняется, понимаешь, почему автор прибегла к такой экстравагантной подаче материала и предложила читать свой роман с конца. Ведь предложи она читать с логического начала, и едва ли кто-то, кроме, разумеется, близких родственников автора, стал бы читать далее третьей страницы - настолько надуман и натянут сюжет, настолько неточен и тяжеловесен язык.

Если же слепить воедино все куски этой головоломки, получится вкратце следующее. Главного героя романа - молодого «бренд-менеджера» Максима Терентьевича Ермакова - автор, с достойным уважения упорством, называет не иначе, как Максим Т. Ермаков (ну не фальшиво ли!). Так вот, на работу к Максиму Т. Ермакову являются представители спецслужб и объявляют, что его голова (в самом прямом смысле этого слова) «немного, совсем чуть-чуть, травмирует гравитационное поле». А чтобы не травмировать это самое поле особисты предлагают Максиму Т. Ермакову застрелиться, поскольку из-за его головы уж очень неспокойно стало в мире - теракты кругом, цунами, моровые язвы. Но Максим Т. Ермаков отказывается стрелять себе в голову. И тогда спецслужбы применяют тактику доведения до самоубийства. В конце концов, затея удаётся, и Максим Т. Ермаков пускает пулю в лоб. Однако прежде чем совершить этот акт отчаяния, Максим Т. Ермаков оказывается вовлечён в самые разнообразные истории: прыгает с Нагатинского метромоста в Москву-реку и не отбивает себе внутренности; сходится с мнимыми алкоголиками и проститутками, за развратными личинами которых скрываются православные верующие; женится на девушке с приданым и скоро становится вдовцом.

Для писателя всегда считалось хорошим тоном писать о знакомых предметах. Каково это знание - личное ли знакомство или результаты штудий - совершенно неважно. Главное, чтобы писатель знал, о чём он пишет, не называл бы «кадило» «паникадилом» и не отправлял бы своего героя охотиться в Африку на тигров. Писатель-невежда смешон и жалок. Как бывает смешон и жалок всякий дилетант, сунувшийся в профессиональное сообщество. Роман «Лёгкая голова» написан как-раз таки о предметах и явлениях, незнакомых автору. Так даже, что создаётся впечатление, будто неправдоподобие - это какой-то новый стиль, изобретённый автором и опробованный тут же. И хотя в этом случае автор заслуживает почестей как новатор и первооткрыватель, возникает вполне закономерный вопрос: в чём прелесть этого стиля и зачем он нужен? Читать о вампирах или инопланетянах, которых никто никогда не видел - это одно. А вот когда, например, герои пьют «густой, как мёд, коньяк»; или когда Максим Т. Ермаков, впервые усевшись на «спортбайк», летит, как ни в чём ни бывало, по Москве и вылетает на пустующее субботнее шоссе, где автозаправки встречаются не чаще, чем через 50 км - это уже совершенно другое. А вот герой приезжает в морг, где «как всегда в подобных местах, где-то гулко капала вода, каждая капля была тяжела, словно жидкая пуля». Это описание вполне сошло бы за чёрный юмор на тему «Оттепель в морге», если бы не «как всегда». Это «как всегда» совершенно дезориентирует читателя и невольно заставляет задуматься: то ли меня считают за дурака, то ли, как говаривал Л.Н. Толстой, если не знаете жизни, пишите о чём-нибудь другом. Впрочем, создаётся впечатление, что автор знает жизнь родного Отечества, но только по голливудским боевикам - «картинка» происходящего в романе более всего напоминает американские фильмы о России. Так, например, главный в романе особист, по имени Кравцов Сергей Евгеньевич, появляется не иначе, как в какой-то спортивной ветоши с молнией на груди и полуоторванными лампасами. При этом из-под расстёгнутой молнии сияет массивный золотой крест на золотой же цепи или, по слову автора, «на голде». Сотрудников спецслужб вообще автор ласково называет исключительно «уродами». И с большим удовольствием описывает их уродливые лица и головы, дешёвые свитера и ботинки. Именно незамысловатость гардероба сотрудников государственной безопасности вызывает у автора особое презрение, а потому методично противопоставляется изысканности, с которой одет предприниматель Максим Т. Ермаков. В чём уж автору не откажешь, в чём, действительно, она демонстрирует глубокие познания и проникновение в суть вещей - так это мировые brand`ы. Hugo Boss, Harrods, Gianfranco Ferre - так и сыплет автор названиями модных домов! И мы верим, что вся эта карусель роскоши и шика знакома автору не понаслышке! Хоть и выглядит как скрытая реклама.

С такой же голливудской проницательностью и достоверностью изображена в романе компания православных верующих, собирающаяся в соседней с Максима Т. Ермакова квартире поговорить о высоком. Кто-то - не то Голливуд, не то собственная причудливая фантазия - подсказал автору, что собираться верующим по квартирам власть не дозволяет. И автор нарядила воцерковлённых и тишайших девушек в путан, раскрасила их лица, заставила подставлять плоские (на этом автор особенно настаивает, возвращаясь к эпитету неоднократно) ягодицы под похотливые мужские шлепки и вульгарно в ответ похохатывать. При этом, как подчёркивает автор, небогатые, а лучше сказать, дешёвые путаны-богомолки кутаются в чернобурые полушубки.

Язык романа весьма неровный. Монологи неиндивидуальны. Все герои говорят одинаково. Лексика, порядок слов, интонации и реакции - на всём лежит печать единообразия. Нужно отдать должное: в какой-то момент в речи одного из героев инфинитивы и глаголы третьего лица вдруг утрачивают в суффиксах букву «с» и заменяют её на «ц». Цокающий герой - не кто иной, как журналист или, по слову автора «журналюгский журналюга». С учётом такого пренебрежительного наименования, буква «ц», которая в речи себя никак не обнаруживает, а проявляется исключительно на письме, призвана, видимо, подчеркнуть что-то плохое, что есть в акулах пера. Но, откровенно говоря, если бы у этого писаки торчали клыки изо рта или рога пробивались из-под кудрей, вышло бы убедительнее, а, главное, художественно более выразительно, чем все эти неизвестно откуда выскочившие и куда затем ускакавшие «кусаетца», «сделатца» и пр. Тон повествования во многом зависел, очевидно, от настроения автора - ни с того, ни с сего размеренность сменяется экспрессией, обычный язык - жаргоном, самыми нелепыми англицизмами и матом. Так что временами создаётся впечатление, что роман написан не одним человеком.

Нам не ведомо, какую цель преследует автор, понуждая своих героев сквернословить. Дань ли это моде или исполнение каких-то условий, поставленных держателями премии, но всё это происходит чрезвычайно не к месту и до того неумело, что, наряду с отвращением к сквернословию как таковому, вызывает что-то вроде сочувствия к автору, прожжённые герои которой матерятся как студенты-очкарики, что опять-таки является злостнейшим неправдоподобием.

Что же касается англицизмов, помнится «Война и мир» начинается с пространной французской тирады. Однако Л.Н. Толстому не приходило в голову начать повествование словами: «Э бьян, мон пранс. Жен и Люк но сон па кё дэзапанаж...» А вот Ольге Славниковой написать вместо «распродажа» не просто «sale», а «сэйл», а вместо «продавец» не просто «salesman», а «сэйлсмен» - раз плюнуть. Зато текст романа, как старый диван клопами, кишит выражениями типа: «в реале» (имеется в виду «в действительности», но в русском языке есть только два значения слова «реал» - старинная испанская монета и шкаф, где хранятся гранки); «производимую на производстве»; «наслаждение шоколадом, которого следовало достичь» (так чего достичь-то?); «смокшие тонкие пряди» или «блескучие водоросли» (откуда такое просторечие?! Что за смесь английского с нижегородским?!); «резкий шок» (бывает какой-то другой шок?); «он шарашился у входа в метро» (?); «набрякшие глаза» (может быть, всё-таки веки?..); «по-мужски чернобровая девица»; «наши девушки целомудренны, а многие невинны» (это уже серьёзная заявка на афоризм!); «на ключицах темнел оловянный крестик»; «темнота колыхалась вокруг неровными сгустками, и одна из темнот была человеком»; «мужская пухлая кисть в обручальном кольце»; «девицы, выложившие на стойку овальные декольте» (дерзнём предположить, что на стойку можно выложить лишь то, что скрывается за декольте); «с привкусом той сладковато-противной микстуры цвета бабушкиной катаракты, которую полагалось пить по столовой ложке...» (можно, конечно, догадаться, что пить полагалось микстуру, а не катаракту, но из текста это не явствует). И т.д.

Здесь уже возникают вопросы к журналу «Знамя». Иначе как забастовкой редакторов невозможно объяснить появление этого текста в столь солидном некогда издании.

Вкус и чувство слова не просто изменяют автору, а прямо-таки попирают всякую верность и пускаются в блудодейство. Чрезмерная любовь к сравнениям утомляет, как и всё чрезмерное. Тем более что сравнения эти - как, например: секретарша, грудастая как голубица; волосы цвета варёного мяса; глаза цвета Тройного одеколона; юбка, похожая на чехол мужского зонтика; сморщенный лоб, похожий на сильно наперчённую манную кашу и пр. - большей частью ни о чём не говорят и не раскрывают сути предмета. Нелепые и неуместные, зияющие или, напротив, выпирающие, они навязчивы как цыгане в ярморочный день.

Но зато повествование замешано на густопсовом антисоветизме, на свежей, как вчерашний день, идее о свободе и о противостоянии Личности и Системы, в котором - увы! - всегда побеждает Система. И не просто побеждает, но и оболванивает народную массу патриотическими спекуляциями, после чего народная масса превращается в то самое чудище, которое «обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Или, по слову Ольги Славниковой, «с промышленными запасами коммунальной злости и врождённой склонностью льнуть к спецслужбам». Сложно, впрочем, строго судить автора «Лёгкой головы», ведь неизвестно, где «шарашилась» она в советское время, если это время запомнилось ей, как «...вытоптанный, как газон, зелёный палас, треснутый кухонный подоконник с невыводимыми отпечатками некогда присохшей газеты, мутные баночки с какой-то едой в дребезжащем холодильнике, вросшие ногти, сломанные очки...» Только теперь, а, может, и чуть раньше, автор осознала, что граждан своих государство «имело по полной, как и родной «завод», что никем, собственно говоря, не планировалось ни их долголетие, ни их благополучие».

Вывод же по прочтении романа можно сделать один: чтобы претендовать на премию «Большая книга», не надо быть писателем. Не нужно ни фантазии, ни вкуса, ни чувства слова, ни владения средствами художественной выразительности, не нужно даже грамотно писать по-русски! Ничего не нужно! Нужно просто лепить на бумагу всё, что приходит в голову и врать порусофобистей. Журналу же «Знамя» хочется выразить свои соболезнования. А в утешение добавить, что в истории не раз последние становились первыми. У журнала «Знамя» серьёзные шансы...

Светлана Замлелова, член Союза писателей России