Правовой анализ Федерального закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» - «Положения закона в этой редакции являются источником угрозы для национальной безопасности России»

По инициативе ряда общественных объединений: МОО «За права семьи», Ассоциации родительских комитетов и сообществ России, учрежденной в Казани, Общественного центра правовых экспертиз и законопроектной деятельности, произведен правовой анализ Федерального закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» на предмет его соответствия национальному законодательству, а также международным нормам. В работе над заключением общественной экспертизы участвовали авторитетные специалисты в области медицины и права, профессора, доктора и кандидаты наук.

Изучив закон, эксперты пришли к выводу, что в данном законе имеются существенные недоработки, а ряд его положений может повести к серьезным последствиям, опасным для российского общества, особенно для института семьи в России. Авторы считают ряд положений закона источником серьезной потенциальной угрозы для национальной безопасности Российской Федерации в области здравоохранения.

К серьезным проблемам и недостаткам закона, отмеченным и проанализированным в заключении, относятся, в частности:

- Недостаточные гарантии бесплатности медицинской помощи, что создает условия для нарушения конституционных обязательств государства в данной области (раздел 1 Заключения);

- Введение легального определения здоровья, создающего, в контексте действующего российского законодательства, реальную угрозу массового разрушения малоимущих семей и семей, находящихся в трудной жизненной ситуации (раздел 2 Заключения);

- Наличие норм, ведущих к дискриминации граждан по возрастному признаку, что противоречит требованиям Конституции РФ и обязывающих Российскую Федерацию международных правовых норм (раздел 3 Заключения);

- Наличие норм, введение которых может привести к неправомерному ограничению прав родителей по защите прав и интересов детей, уважать каковые государство обязано в силу общих принципов семейного законодательства и обязывающих Российскую Федерацию международных правовых норм (раздел 3 Заключения);

- Наличие нормы, не учитывающей различия между детьми, лишившимися семьи (оставшимися без попечения родителей), и детьми, находящимися в трудной жизненной ситуации (имеющими семью и родителей), что ведет к угрозе серьезного нарушения прав детей и их родителей, предусмотренных как семейным законодательством РФ, так и обязывающими международными правовыми нормами (раздел 4 Заключения);

- Наличие норм, создающих угрозу нарушения предусмотренного общепризнанными международными правовыми принципами права на информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство и отказ от него (раздел 5 Заключения);

- Наличие положений, создающих условия для серьезных нарушений прав граждан в связи с посмертным донорством органов и тканей, создающих условия для коррупции в этой области (раздел 6 Заключения);

- Наличие норм, не обеспечивающих в необходимой степени гарантии охраны права на жизнь различных категорий людей, следующего из Конституции РФ и обязывающих международных правовых норм, создающих угрозу тяжких нарушений этого права (раздел 7 Заключения);

- Наличие иных норм, не отвечающих требованиям и принципам биоэтики (раздел 8 Заключения).

Эксперты внесли свои предложения по устранению проблемных положений Федерального закона. Они единодушно считают, что Федеральный закон должен быть возвращен на доработку с учетом мнения институтов гражданского общества.

Заключение специалистов передано в высшие органы государственной власти в обоснование позиции родительской общественности о необходимости наложения вето Президента на резонансный Федеральный закон.

Заключение по Федеральному закону «Об основах охраны здоровья граждан в РФ», принятому Государственной Думой Российской Федерации 01.11.2011 г.[1]

РЕЗЮМЕ

Изучив федеральный закон «Об основах охраны здоровья граждан в РФ», направленный Государственной Думой РФ в Совет Федерации, поддержавшие заключение эксперты пришли к выводу, что в данном законе имеются существенные недоработки, а ряд его положений может привести к серьезным последствиям, опасным для российского общества, особенно для института семьи в России. С учетом этого, авторы считают ряд положений закона источником серьезной потенциальной угрозы для национальной безопасности Российской Федерации в области здравоохранения. Подписавшие заключение эксперты считают необходимым отклонение закона Советом Федерации Федерального Собрания Российской Федерации с направлением его на доработку, в ходе которой необходимо с большим вниманием отнестись к предложениям экспертов, отражающим точку зрения широких кругов общественности.

К серьезным проблемам и недостаткам закона, отмеченным и проанализированным в Заключении, относятся, в частности:

- Наличие иных норм, не отвечающих требованиям и принципам биоэтики (раздел 8 Заключения).

Введение

Законопроект «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации» привлекал к себе пристальное внимание российской общественности с момента публикации для широкого обсуждения его первой редакции. В ходе различных этапов работы над текстом законопроекта в Министерство здравоохранения и социального развития, а также в Комитет Государственной Думы РФ по охране здоровья направлялись многочисленные принципиальные замечания, положения и рекомендации по доработке законопроекта.

Председатель Комитета ГД по охране здоровья Ольга Борзова, как сообщалось на официальном сайте Комитета, подчеркивала: «что за всё время работы над законом после принятия его в первом чтении в Комитет поступило большое количество поправок и предложений от представителей субъектов права законодательной инициативы, от представителей профессиональных и общественных организаций, от медицинского сообщества, от физических лиц. Все они были тщательно проанализированы, действительно рациональные - инкорпорированы в текст законопроекта»[2]. Между тем, такая оценка не соответствует действительности, поскольку при доработке законопроекта упорно не учитывался целый ряд замечаний представителей общественности и экспертного сообщества, безусловно, являвшихся хорошо проработанными и достаточно рациональными. Как будет показано ниже, принятый в третьем чтении закон содержит серьезные недоработки, а принятие его в данном виде может повести к серьезным, а в ряде случаев - и опасным последствиям для российского общества.

На протяжении всего времени работы над законопроектом многочисленные предложения экспертов и общественности не находили достаточного отражения, не инкорпорировались в законопроект. По словам Ольги Борзовой[3], «общественное обсуждение законопроекта не прекращалось всё лето, активность его свидетельствовала о большой заинтересованности гражданского общества в принятии этого закона и о поддержке его концепции». Между тем, умалчивается, что большая часть замечаний общественности носили принципиальный и критический характер. При этом, представители экспертного сообщества и гражданского общества не ограничиваясь критикой законопроекта, вносили детальные предложения по его изменению[4]. Большая часть указанных предложений, однако, были полностью или почти полностью проигнорированы.

Несмотря на серьезные протесты родительских организаций и гражданского общества и тот факт, что, в преддверии принятия законопроекта в третьем чтении, представители родительской общественности провели голодовку протеста против его одобрения[5], законопроект был принят Государственной Думой в третьем чтении. По имеющейся информации, представители родительских организаций планируют повторить голодовку, требуя не допускать окончательное одобрение закона, содержащего в себе ряд опасностей для российского общества и семьи.

Изучив закон, принятый Государственной Думой Российской Федерации, мы находим, что он содержит целый ряд существенных проблем, наиболее значимые из которых отражены в настоящем Заключении. Указанные проблемы имеют серьезный характер, могут повлечь опасные последствия для российского общества и, в особенности, для института семьи. Это позволяет говорить о том, что ряд положений закона в текущем виде являются источником угрозы для национальной безопасности Российской Федерации в сфере здравоохранения.

С учетом этого, мы настоятельно рекомендуем:

Совету Федерации Федерального Собрания Российской Федерации:

- воздержаться от одобрения закона своим решением, направить его на доработку с учетом предложений экспертов, получивших широкую общественную поддержку;

Президенту Российской Федерации:

- воспользоваться правом вето в случае одобрения закона обеими палатами Федерального Собрания Российской Федерации, направив законопроект для доработки с учетом предложений экспертов, получивших широкую общественную поддержку и последующего одобрения палатами Федерального Собрания Российской Федерации.

1. Недостаточные гарантии бесплатности оказания медицинской помощи

Представители общественности и экспертного сообщества обращали внимание на тот факт, что закон не содержит достаточных гарантий соблюдения конституционного права граждан на бесплатную медицинскую помощь, предусмотренную ст. 41 Конституции РФ.

Ряд замечаний в этой связи делали и эксперты, являющиеся представителями профессионального медицинского сообщества[6]. При этом лишь некоторые замечания экспертов были учтены, что, однако, не обеспечивает достаточных гарантий соблюдения конституционного права на бесплатную медицинскую помощь.

Действительно, как отмечает в своем комментарии Минздравсоцразвития РФ[7], в законе предусмотрено бесплатное для граждан оказание целого ряда видов медицинской помощи (ст. 80 ч. 1 закона) - первичной медико-социальной помощи, специализированной медицинской помощи, скорой и паллиативной медицинской помощи.

Важно отметить, однако, что закон говорит не об их бесплатности, а об их предоставлении «в рамках программы государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи». При этом, однако, закон включает нормы, создающие все возможности для снижения объема государственных гарантий бесплатности медицинской помощи.

Так, ст. 80 ч. 5 закона устанавливает, в частности:

«5. В рамках программы государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи устанавливаются:

1) перечень форм и условий медицинской помощи, оказание которой осуществляется бесплатно;

2) перечень заболеваний и состояний, оказание медицинской помощи при которых осуществляется бесплатно;

3) категории граждан, оказание медицинской помощи которым осуществляется бесплатно;».

Таким образом, бесплатная помощь указанных выше видов будет оказываться лишь в формах и на условиях, при заболеваниях и состояниях, определенных соответствующими перечнями на подзаконном уровне. Более того, не все граждане могут быть отнесены к категориям граждан, оказание медицинской помощи которым осуществляется бесплатно. Аналогичные нормы установлены в отношении территориальной программы государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи (ст. 81 ч. 2 закона). Это создает условия для произвольного сокращения государственных гарантий бесплатности медицинской помощи на подзаконном уровне.

Часть видов медицинской помощи, в соответствии с законом, не финансируется за счет средств ОМС и федерального бюджета, а только за счет средств бюджетов субъектов РФ (например, паллиативная помощь - ст. 82 ч. 4 закона). Это означает, что объем такой помощи будет зависеть от финансовой обеспеченности субъектов РФ, то есть не будет равным для всех граждан.

В соответствии со ст. 81 ч. 4 п. 5 при формировании территориальной программы государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи учитывается, в частности «сбалансированность объема медицинской помощи и ее финансового обеспечения», что создает условия для возможного занижения нормативов объема медицинской помощи в связи с меньшей финансовой обеспеченностью соответствующего субъекта РФ.

Вызывают сомнения также и формулировки ряда отдельных норм. Так, в соответствии со ст. 81 ч. 3 п. 5 не подлежат оплате за счет личных средств граждан «транспортные услуги при сопровождении медицинским работником пациента, находящегося на лечении в стационарных условиях», причем лишь в ряде случаев. Остается неясным, относится ли к «пациентам, находящимся на лечении в стационарных условиях» пациент, подлежащий экстренной госпитализации на пути к стационару или оплата транспортных услуг скорой помощи подлежит оплате за счет личных средств граждан. Имеются и иные неясные моменты, требующие доработки и уточнения.

Существенно, что, в соответствии со ст. 84 ч. 5 п. 1 медицинские организации, участвующие в реализации программы государственных гарантий бесплатного оказания медицинской помощи имеют право оказывать пациентам услуги платно, если они оказываются «на иных условиях, чем предусмотрено программой государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи, территориальными программами государственных гарантий бесплатного оказания гражданам медицинской помощи и (или) целевыми программами». Это дает возможность на подзаконном уровне существенно сужать условия, при которых медицинская помощь оказывается бесплатно, а в остальных случаях взимать плату за их оказание.

Вызывает сомнения совместимость такого подхода с нормой статьи 41 ч. 1 Конституции РФ, согласно которой «медицинская помощь в государственных и муниципальных учреждениях здравоохранения оказывается гражданам бесплатно за счет средств соответствующего бюджета, страховых взносов, других поступлений». Данная конституционная норма не предусматривает возможности ограничения рамок оказания бесплатной медицинской помощи в государственных и муниципальных учреждениях здравоохранения. Вопрос о возможности ограничительного толкования данной конституционной нормы остается открытым[8]. В этой связи определенные опасения вызывает уход законодателя от использования конституционной терминологии и использование термина «медицинские организации» в том числе и в отношении организаций, подведомственных органам государственной власти и органам местного самоуправления - в то время как бесплатность медицинской помощи гарантируется ст. 41 ч. 1 Конституции РФ именно в «государственных и муниципальных медицинских учреждениях», а не организациях. Хотя учреждения, несомненно, являются разновидностью организации, последовательный уход от термина «медицинское учреждение» даже там, где, казалось бы, он был бы уместен и полностью соответствует конституционной норме (ст. 29 закона, говорящая о государственной и муниципальной системах здравоохранения), вызывает непонимание. Равным образом, непонимание вызывает отсутствие в ст. 4 закона, устанавливающей основные принципы охраны здоровья, конституционного принципа бесплатности медицинской помощи в государственной и муниципальной системе здравоохранение.

Таким образом, гарантии бесплатности оказания гражданам медицинской помощи не проработаны в законе в достаточной мере, он создает возможности для снижения их объема. В этой части закон нуждается в доработке и исправлении соответствующих положений.

2. Введение легального определения здоровья, опасного для института семьи

Впервые в истории российского законодательства, закон вводит в ст. 2 п. 1 легальное определение здоровья:

«Здоровье - состояние физического, психического и социального благополучия человека, при котором отсутствуют заболевания, а также расстройства функций органов и систем организма».

Данное определение основано на определении здоровья, включенное в преамбулу к Уставу (Конституции) Всемирной организации здравоохранения (второй абзац), которое гласит:

«Здоровье является состоянием полного физического, душевного и социального благополучия, а не только отсутствием болезней или физических дефектов».

Эксперты и представители общественности в обращениях, направляемых в Минздравсоцразвития и Государственную Думу РФ, неоднократно[9] обращали внимание на то, что данное определение здоровья может иметь опасные последствия в правоприменении, а его включение в закон является непродуманным шагом, не учитывающий особенности действующего законодательства РФ. В результате требований экспертного сообщества и общественности в доработанной редакции закона это определение было изменено[10], однако за несколько дней до первого рассмотрения закона во втором чтении оно было, фактически, возвращено в закон путем рекомендации Комитетом по охране здоровья к принятию поправки, включавшей это определение[11].

Как указывалось в обращениях общественности и представителей экспертного сообщества, введение данного легального определения здоровья создает опасность массового разрушения семей путем отнятия детей малообеспеченных или находящихся в иной трудной жизненной ситуации (ситуации социального неблагополучия) семей (родителей).

Отвечая на публикацию в газете «Комсомольская правда»[12], Министерство здравоохранения и социального развития РФ сообщило редакции, что «проект федерального закона не содержит норм, позволяющих или подразумевающих отнятие детей у родителей из-за бедности и по другим социальным показаниям без решения суда»[13].

Однако, это утверждение не соответствует действительности, не учитывая действующих норм законодательства Российской Федерации и других норм, вводимых законом, в их взаимосвязи.

Так, ст. 77 («Отобрание ребенка при непосредственной угрозе жизни ребенка или его здоровью») п. 1 Семейного кодекса РФ гласит:

«При непосредственной угрозе жизни ребенка или его здоровью орган опеки и попечительства вправе немедленно отобрать ребенка у родителей (одного из них) или у других лиц, на попечении которых он находится».

Включая в легальное определение здоровья «состояние <...> социального благополучия», законодатель создает условия для изменения практики применения этой нормы (и без того избыточно широкой и неблагоприятной для института семьи). При введении в законодательство этого определения здоровья, социальное неблагополучие семьи (такое как малообеспеченность, трудная жизненная ситуация) сможет рассматриваться как непосредственная угроза социальному благополучию ребенка и, как следствие, непосредственная угроза его здоровью, т. е. предусмотренное законом основание для его немедленного отобрания.

Введение в законодательство такой формы определения здоровья не является необходимым ни с точки зрения приведения российской правовой системы в соответствие с нормами международного права, ни с точки зрения логики правовой системы. Следует отметить, что большинство законодательных систем стран мира воздерживается от создания легального определения здоровья в связи с серьезными правовыми сложностями, возникающими при введении такого определения.

Не существует ни одного обязывающего Российскую Федерацию международного правового акта, который содержал бы такое, или какое-либо иное общее легальное определение здоровья. Устав Всемирной организации здравоохранения не является обязывающим международным правовым актом. При этом, в самом Уставе ВОЗ приведенное определение содержится в преамбуле, то есть не имеет обязывающей правовой силы, являясь чисто декларативным.

Данное определение, применяясь в ряде случаев отдельными специалистами для оценки состояния общественного здоровья на популяционном уровне, полностью непригодно для использования на индивидуальном уровне, делая невозможным, с правовой точки зрения, признания человека здоровым (поскольку полное физическое, психическое и социальное благополучие индивида является недостижимым на практике).

Введение в законодательство предлагаемого определения здоровья может привести к внесудебному отобранию детей у огромного количества малообеспеченных или имеющих иные социальные проблемы родителей. Его введение не обосновано практической необходимостью, не следует из международных обязательств Российской Федерации.

Разрушение семей, к которому может привести введение предлагаемого определения семьи в законодательство (равно как и ряд проблем, отраженных в разделах 3, 4, 5, 7 и 8), прямо противоречит государственной политике Российской Федерации и может рассматриваться как нанесение ущерба безопасности государства.

Так, Стратегия национальной безопасности Российской Федерации до 2020 года (утв. Указом Президента РФ от 12.05.2009 N 527) указывает в п. 75:

«Основными направлениями обеспечения национальной безопасности в сфере здравоохранения и здоровья нации Российская Федерация на среднесрочную перспективу определяет <...> совершенствование в качестве основы жизнедеятельности общества института семьи, охраны материнства, отцовства и детства».

Из чего следует, что институт семьи, с точки зрения национальной безопасности Российской Федерации, является основой жизнедеятельности российского общества, и его ослабление как и снижение уровня правовой охраны материнства и отцовства путем ослабления прав родителей (направленных на защиту прав и интересов ребенка) наносят ущерб национальной безопасности России.

Основные направления государственной семейной политики (утв. Указом Президента РФ от 14.05.1996) в п. 1 указывают, что государственная семейная политика Российской Федерации исходит из «непреходящей ценности семьи для жизни и развития человека» и «понимания важности семьи в жизни общества, ее роли в воспитании новых поколений, обеспечении общественной стабильности и прогресса».

С нашей точки зрения, опасные для семьи последствия, которые становятся возможны как в результате введения в действующее законодательство с его сложившимся правовым контекстом, предлагаемого определения здоровья, так и ряда других проблем, рассмотренных в настоящем Заключении (см. разделы 3, 4, 5, 7 и 8) противоречит этим исходным основаниям государственной семейной политики Российской Федерации.

В этой связи, мы рекомендуем:

- отказаться от введения в законодательство легального определения здоровья либо переформулировать его с учетом практических целей, на достижение которого оно направлено, рассматривая здоровье как «состояние, при котором отсутствуют заболевания, а также расстройства функций органов и систем организма».

3. Дискриминация граждан по возрастному признаку, угроза нарушения прав родителей и ребенка под предлогом защиты прав детей в области охраны здоровья

Ст. 7 закона устанавливает, как следует из ее названия, «приоритет охраны здоровья детей» и содержит, в частности, следующие нормы:

«1. Государство признает охрану здоровья детей как одно из важнейших и необходимых условий физического и психического развития детей.

2. Дети независимо от их семейного и социального благополучия подлежат особой охране, включая заботу об их здоровье и надлежащую правовую защиту в сфере охраны здоровья, и имеют приоритетные права при оказании медицинской помощи.

3. Медицинские организации, общественные объединения и иные организации обязаны признавать и соблюдать права детей в сфере охраны здоровья».

Являясь новаторской в российском законодательстве, данная статья выходит далеко за пределы норм и требований международного права в сфере охраны детства. Так, Конвенция о правах ребенка ООН, вслед за Декларацией прав ребенка, определяет в преамбуле, что «ребенок, ввиду его физической и умственной незрелости, нуждается в специальной охране и заботе, включая надлежащую правовую защиту, как до, так и после рождения», а в статье 3.1 указывает, что необходимо обеспечить, чтобы во всех действиях в отношении детей «первоочередное внимание» уделялось «наилучшему обеспечению интересов ребенка». Конвенция, как и другие международные правовые акты, однако, воздерживается от установления «приоритетности» прав ребенка в какой-либо области.

Это связано с тем, что установление «приоритетности», то есть первенства, превосходства прав ребенка в какой-либо области, неизбежно влечет за собой умаление прав других граждан, ведя, таким образом, к дискриминации по возрастному признаку. Между тем, такая дискриминация запрещена ст. 19 Конституции РФ, в силу которой «государство гарантирует равенство прав <...> человека и гражданина независимо от пола, расы, <...> а также других обстоятельств», в том числе и возраста. В области права на охрану здоровья она запрещена также и Международным Пактом об экономических, социальных и культурных правах, который, устанавливая в ст. 12.1 «право каждого человека на наивысший достижимый уровень физического и психического здоровья», требует в ст. 2.2 от государств участников гарантировать их осуществление «без какой бы то ни было дискриминации, как-то: в отношении расы, цвета кожи, пола <...> или иного обстоятельства».

При рассмотрении принципа приоритетности прав детей при оказании им медицинской помощи, вводимого ст. 7 ч. 2, в комплексной нормативной связи с другими положениями закона, легко увидеть, что он может привести к серьезному сужению и нарушению прав родителей (законных представителей) несовершеннолетних. Этот принцип находится в нормативной взаимосвязи, в частности с приведенными в ст. 2 закона легальными определениями медицинской помощи («комплекс мероприятий, направленных на поддержание и (или) восстановление здоровья и включающих в себя предоставление медицинских услуг»), здоровья (включающего «социальное благополучие» - см. раздел 2 настоящего Заключения), медицинских услуг (включающее профилактические медицинские вмешательства). Помимо этого, его необходимо рассматривать в комплексной взаимосвязи с положениями ст. 18 п. 2 (устанавливающей, что право на охрану здоровья обеспечивается «созданием благоприятных условий быта, отдыха, воспитания и обучения граждан»).

Особое значение в связи с нормами ст. 7 ч. 2 приобретают права детей, при оказании медицинской помощи, установленные ст. 54 закона. Так, ст. 54 ч. 1 предусматривает, что «[в] сфере охраны здоровья несовершеннолетние имеют право на» прохождение медицинских осмотров, диспансеризации, диспансерного наблюдения, оказание медицинской помощи и т.п. При этом в ст. 54 отсутствует прямое указание на то, что при реализации этого права необходимо согласие родителей (законных представителей) на соответствующие медицинские вмешательства. В комплексе с принципом приоритетности прав детей при оказании медицинской помощи, это может привести к практике правоприменения, при которой указанные права детей будут рассматриваться, как приоритетные по отношению к праву их родителей (законных представителей) дать информированное добровольное согласие на соответствующее медицинское вмешательство или отказаться от него, решать, когда именно следует обратиться за медицинской помощью. Встает вопрос и о возможной «приоритетности» по отношению к этому праву программ, направленных «на профилактику, раннее выявление и лечение заболеваний, формирование у детей и их родителей мотивации к здоровому образу жизни», о которых говорит ст. 7 ч. 4 закона.

Подобные последствия в отношении прав родителей, на наш взгляд, прямо противоречат государственной семейной политики Российской Федерации. Так, п. 9 Основных направлений государственной семейной политики (утв. Указом Президента РФ от 14.05.1996) указывает в качестве одного из основных принципов государственной семейной политики следующий принцип: «Самостоятельность и автономность семьи в принятии решений относительно своего развития. Экономические, правовые и идеологические меры государственной семейной политики должны не регламентировать поведение семьи, а способствовать ее саморазвитию, предоставлять возможность выбора форм поддержки».

Положения ст. 7 ч. 1 закона, следует рассматривать в комплексной нормативной взаимосвязи с вводимым законом легальным определением здоровья, включающим в себя «социальное благополучие» (см. раздел 2 настоящего Заключения), и с положениями ст. 63 п. 1 Семейного кодекса РФ (обязанность родителей заботиться о здоровье детей, их физическом и психическом развитии) и ст. 5.35 ч. 1 Кодекса РФ об административных правонарушениях (ответственность за ненадлежащее исполнение обязанностей по воспитанию детей), а также ст. 121 п. 1 (признание оставшимися без попечения родителей детей «при создании действиями или бездействием родителей условий, препятствующих их нормальному развитию») и ст. 124 п. 2 Семейного кодекса (усыновление допускается с учетом возможностей обеспечить детям полноценное физическое и психическое развитие).

С учетом этой взаимосвязи, указанная норма, в случае ее принятия, позволит утверждать, что любое социальное неблагополучие создает угрозу для физического и психического развития ребенка, при этом на практике вывод о том, что социальное неблагополучие создано «действиями или бездействием» родителей (ст. 121 п. 1 СК РФ), может делаться достаточно произвольно, что может вести к неоправданному расширению на практике круга случаев, в которых дети признаются оставшимися без попечения родителей, и к нарушению права ребенка жить в семье, предусмотренному международными правовыми актами и Семейным кодексом РФ.

Ст. 7 ч. 3 закона может получить расширенное, и влекущее серьезные негативные последствия толкования в практике правоприменения. Так, в течение последнего времени ряд влиятельных международных организаций, не имея для этого действительных оснований в международных правовых актах, продвигает неоправданно расширенную концепцию прав несовершеннолетних, в том числе в сфере охраны здоровья. Так, Комитет ООН по ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин неоднократно включал в требования по соблюдению прав в сфере охраны здоровья требования о введении государствами «программ сексуального просвещения для мальчиков и девочек»[14]. При этом создаваемые такими международными организациями, как ВОЗ, программы сексуального обучения предполагают сексуальное образование с момента рождения, обучение детей т.н. «сексуальным правам», которые не следуют из признанных международных правовых актов и включают в себя положения, противоречащие общепризнанным в России принципам общественной нравственности, действия, которые в рамках российского уголовного законодательства могут квалифицироваться как «развратные действия в отношении несовершеннолетних»[15]. В этом контексте, законодательное введение обязанности медицинских организаций, общественных объединений и иных организаций «признавать и соблюдать права детей в сфере охраны здоровья» (ст. 7 ч. 3 закона) может использоваться для внедрения этих разрушительных тенденций в российское общество, развращения малолетних под предлогом соблюдения их «прав на репродуктивное и сексуальное здоровье».

Дополнительный риск нарушения подлинных прав ребенка возникает в связи с положениями ст. 54 ч. 2 закона, которая, в целом следуя за положениями действующих «Основ законодательства РФ об охране здоровья граждан», устанавливает, что дети, достигшие 15-летнего возраста, могут в большинстве случаев самостоятельно осуществлять свое право на согласие на медицинское вмешательство и отказ от него.

Недоработанная формулировка пункта 1 части 2 статьи 54 закона позволяет интерпретацию, в соответствии с которой и дети более раннего возраста могут самостоятельно осуществлять это право, если способны дать согласие на медицинское вмешательство:

«Информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство дает один из родителей или иной законный представитель в отношении:

1) лица, не достигшего возраста, установленного частью 5 статьи 47 и частью 2 статьи 54 настоящего Федерального закона, или лица, признанного в установленном законом порядке недееспособным, если такое лицо по своему состоянию не способно дать согласие на медицинское вмешательство».

Следует отметить, что норма действующих «Основ» введена в законодательство до принятия первой части действующего Гражданского Кодекса РФ, ст. 26 и 28 которого устанавливают общие нормы относительно совершения несовершеннолетними юридически значимых действий и, в силу этого, не соответствуют общей норме гражданского права, которой должны по общему принципу отвечать в силу положения ст. 3 п. 2 Гражданского кодекса РФ. Так, по норме ст. 28 п. 1 ГК РФ за малолетних (детей, не достигших 14 лет) сделки должны совершать их законные представители, а по норме ст. 26 п. 1 ГК РФ дети в возрасте с 14 до 18 лет совершают их сами, однако с письменного согласия своих законных представителей (при этом информированное добровольное согласие, как и отказ от медицинского вмешательства должны признаваться сделками в силу общей нормы ст. 152 ГК РФ). Эти положения полностью отвечают требованиям ст.60 Конституции РФ, согласно которой «гражданин Российской Федерации может самостоятельно осуществлять в полном объеме свои права и обязанности с 18 лет».

Принятие нового закона об охране здоровья создавало хорошую возможность для гармонизации соответствующих норм законодательства в сфере охраны здоровья с общими принципами и требованиями гражданского законодательства и указанной конституционной нормой. Однако, этого сделано не было.

Отвечая на критические замечания, сделанные в публикации в газете «Комсомольская правда» [16], Министерство здравоохранения и социального развития РФ указало, что «наделение несовершеннолетних с определенного возраста правом на информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство направлено на гармонизацию национального законодательства с общепризнанными нормами международного права»[17].

Между тем, это утверждение Министерства не соответствует действительности. Не существует общепризнанных норм международного права или обязывающих Российскую Федерацию международных соглашений, из которых следовала бы необходимость наделения детей подобным правом.

Так, Конвенция ООН о правах ребенка в ст. ст. 12 и 13 предусматривает лишь право ребенка на выражение своего мнения по затрагивающим его вопросам и на свои взгляды, при этом существует обязанность уделять «в соответствии с возрастом и зрелостью ребенка» его взглядам (а не всем мнениям[18] и решениям).

Более того, указанные нормы, по нашему мнению, вступает в противоречие с общими принципами, следующими из Конвенции ООН о правах ребенка, поскольку исключает юридическое право родителей на получение информации о здоровье своего ребенка, достигшего 15 лет и юридически влиять на его решения в отношении охраны здоровья. Между тем, ст. 14 часть 2 Конвенции ООН о правах ребенка обязывает государства-участники уважать право и обязанность родителей (законных представителей) «руководить ребенком в осуществлении его права методом, согласующимся с развивающимися способностями ребенка». Очевидно, что это право и обязанность осуществлять руководство невозможно осуществить в сфере охраны здоровья ребенка без корреспондирующих прав на получение информации о состоянии его здоровья и права юридически влиять на его решения, руководя ими.

Сохранение этих норм создает ситуацию, когда, при кажущейся самостоятельности решений ребенка, они в действительности могут стать результатом манипуляции и давления на него со стороны тех или иных лиц, не имеющих преимущественного права на защиту его прав и интересов. Эта ситуация не отвечает принципу, содержащемуся в Декларации прав ребенка и преамбуле Конвенции ООН о правах ребенка, согласно которому «ребенок, ввиду его физической и умственной незрелости, нуждается в специальной охране и заботе». Признавая, что ребенок нуждается в особой защите и заботе в силу его умственной незрелости, неправильно и противоестественно исключать родителей, имеющих право руководить им в осуществлении его прав, из юридической стороны процесса принятия важных решений, касающихся его жизни и здоровья.

Речь, таким образом, идет вовсе не о гармонизации российского законодательства с общепризнанными нормами международного права, а о сохранении нормы, противоречащей существующим международным обязательствам Российской Федерации. Приведенная Министерством в его комментарии[19] ссылка на законодательство ряд других стран говорит лишь о том, что принимая данную норму мы приближаем законодательство Российской Федерации не к международным нормам, а к законодательству отдельных стран, юридические системы и традиции которых отличаются от отечественных. В международные обязательства Российской Федерации не входит гармонизация национального законодательства с правовыми нормами отдельных зарубежных стран. Особенно неуместна ссылка на законодательство некоторых стран США в этой области, с учетом, в частности, того, что США не ратифицировали Конвенцию ООН о правах ребенка и, таким образом, существуют в несколько отличном от российского международном правовом контексте.

Особенно тревожно выглядит ссылка на право детей обращаться без согласия родителей за медицинской помощью «в случае беременности и в некоторых других случаях, когда по вполне понятным причинам дети стремятся скрыть свое состояние от родителей». То, что в ряде случаев дети стремятся скрыть свое состояние от родителей никоим образом не может служить основанием для ограничения родителей в праве руководить ими в осуществлении их прав и защищать их законные интересы, в том числе в сфере охраны здоровья, получая всю необходимую для этого информацию. Особые опасения вызывает возможность под прикрытием этой нормы создать широкую доступность для несовершеннолетних девушек абортов (см. также раздел 7 настоящего Заключения) и иных услуг в области «репродуктивного здоровья».

С учетом вышеизложенного, мы настоятельно рекомендуем:

- исключить ст. 7 из закона, либо исключить из нее указание на приоритетность прав детей при оказании медицинской помощи (и в целом в сфере охраны здоровья), как носящее дискриминационный и неконституционный характер и вступающее в противоречие с общепринятыми нормами международного права, а также указание на обязанность медицинских и иных организаций соблюдать права детей в сфере охраны здоровья;

- включить в ст. 54 п. 1 закона указание на то, что перечисленными там правами дети обладают «с учетом требований части 2 статьи 20 настоящего Федерального закона» (право родителей несовершеннолетних или иных законных представителей на информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство и отказ от него в отношении своих детей);

- гармонизировать нормы, касающиеся права несовершеннолетних на информированное добровольное согласие и на отказ от медицинского вмешательства, с общими нормами российского гражданского права (ст. ст. 26 и 28 ГК РФ) и нормой ст. 60 Конституции РФ (до достижения 14 лет это право должно осуществляться родителями после, за исключением таких ситуации, как лечение наркомании и т.п., - самими детьми с письменного согласия их родителей).

4. Угроза серьезного нарушения прав родителей и детей в связи с нормой о помещении в больницу детей, находящихся в трудной жизненной ситуации

Ст. 54 ч. 3 закона устанавливает:

«Дети-сироты, дети, оставшиеся без попечения родителей, и дети, находящиеся в трудной жизненной ситуации, до достижения ими возраста четырех лет включительно могут содержаться в медицинских организациях государственной системы здравоохранения и муниципальной системы здравоохранения в порядке, установленном уполномоченным федеральным органом исполнительной власти, и на условиях, установленных органами государственной власти субъектов Российской Федерации».

Представители экспертного сообщества и общественности неоднократно указывали в обращениях в Минздравсоцразвития и Государственную Думу РФ, что, поскольку в данной норме не упоминается о согласии родителей, она может повести к помещению в больницу или иную медицинскую организацию детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, но имеющих попечение родителей, без согласия последних.

Отвечая на это замечание, Министерство здравоохранения и социального развития РФ указывало, что эта норма направлена на то, чтобы гарантировать детям «воспитание, развитие и оказание медицинской помощи в случаях, когда родители отсутствуют или не желают осуществлять свои родительские обязанности»[20], а также что «эта статья написана специально для улучшения условий жизни детей-сирот и детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, чтобы из роддомов не переводить детей сразу в детские дома (учреждения социальной защиты), а до 4-х лет оставлять их в Домах ребёнка»[21].

Между тем, из данного объяснения вполне ясно, что речь идет о детях-сиротах и детях, утративших попечение родителей.

Так, понятие «дети-сироты» определено в ст. 1 Федерального закона от 21.12.1996 N 159-ФЗ "О дополнительных гарантиях по социальной поддержке детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей" следующим образом:

«Дети-сироты - лица в возрасте до 18 лет, у которых умерли оба или единственный родитель».

Понятие «дети, лишившиеся попечения родителей» определяется там же следующим образом:

«Дети, оставшиеся без попечения родителей, - лица в возрасте до 18 лет, которые остались без попечения единственного или обоих родителей в связи с отсутствием родителей или лишением их родительских прав, ограничением их в родительских правах, признанием родителей безвестно отсутствующими, недееспособными (ограниченно дееспособными), находящимися в лечебных учреждениях, объявлением их умершими, отбыванием ими наказания в учреждениях, исполняющих наказание в виде лишения свободы, нахождением в местах содержания под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений; уклонением родителей от воспитания детей или от защиты их прав и интересов, отказом родителей взять своих детей из воспитательных, лечебных учреждений, учреждений социальной защиты населения и других аналогичных учреждений и в иных случаях признания ребенка оставшимся без попечения родителей в установленном законом порядке».

Аналогичный, чуть менее широкий, открытый перечень случаев утраты детьми родительского попечения находится в ст. 121 п. 1 Семейного кодекса РФ.

Очевидно, что эти определения охватывают все случаи, «когда родители отсутствуют или не желают осуществлять свои родительские обязанности ».

Понятие же «дети, находящиеся в трудной жизненной ситуации» определено в ст. 1 Федерального закона от 24.07.1998 N 124-ФЗ "Об основных гарантиях прав ребенка в Российской Федерации" следующим образом:

«Дети, находящиеся в трудной жизненной ситуации, - дети, оставшиеся без попечения родителей; дети-инвалиды; дети с ограниченными возможностями здоровья, то есть имеющие недостатки в физическом и (или) психическом развитии; дети - жертвы вооруженных и межнациональных конфликтов, экологических и техногенных катастроф, стихийных бедствий; дети из семей беженцев и вынужденных переселенцев; дети, оказавшиеся в экстремальных условиях; дети - жертвы насилия; дети, отбывающие наказание в виде лишения свободы в воспитательных колониях; дети, находящиеся в специальных учебно-воспитательных учреждениях; дети, проживающие в малоимущих семьях; дети с отклонениями в поведении; дети, жизнедеятельность которых объективно нарушена в результате сложившихся обстоятельств и которые не могут преодолеть данные обстоятельства самостоятельно или с помощью семьи».

Очевидно, что это определение значительно шире круга ситуаций, «когда родители отсутствуют или не желают осуществлять свои родительские обязанности». Оно прямо включает отсылку на детей, «проживающих в малоимущих семьях», имеющих ограниченные возможности здоровья и т.п. На практике, к этой категории детей может быть отнесен самый широкий круг несовершеннолетних граждан. При этом, в отличие от детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, они имеют родителей, многие из этих детей имеют родителей, причем выполняющих свои родительские обязанности. Отсутствие упоминания о необходимости согласия родителей таких детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, на помещение их в медицинскую организацию позволяет на практике считать, что такое согласие не требуется. Это может повести к серьезным нарушениям как прав родителей, предусмотренных ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, ст.ст. 63 и 64 Семейного кодекса РФ, так и права детей не разлучаться со своими родителями вопреки их воле, предусмотренного ст. 9 Конвенции ООН о правах ребенка, а также прав детей, предусмотренных ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод, ст.ст. 54 и 55 Семейного кодекса РФ и т.п.

Особое удивление вызывает тот факт, что, несмотря на то, что к этой проблеме неоднократно привлекала внимание авторов закона и профильного Комитета Государственной Думы РФ общественность и представители экспертного сообщества, она была затронута в заявлении Межрелигиозного совета РФ[22] и т.п., необходимые изменения не были внесены в закон.

С учетом изложенного, мы настоятельно рекомендуем:

- пересмотреть норму ст. 54 ч. 3 закона, предусмотрев возможность нахождения в медицинских организациях до достижения ими возраста четырех лет детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, а иных детей, находящихся в трудной жизненной ситуации, - с согласия их родителей (законных представителей).

5. Угроза нарушения права на информированное добровольное согласие и отказ от медицинского вмешательства

Ряд норм закона создает условия для серьезного нарушения права на информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство и отказ от него.

Так, ст. 20 ч. 6 устанавливает:

«Лица, указанные в частях 1 и 2 настоящей статьи [прим. - все граждане, в т.ч. в отношении своих детей], для получения первичной медико-санитарной помощи при выборе врача и медицинской организации на срок их выбора дают информированное добровольное согласие на определенные виды медицинского вмешательства, которые включаются в перечень, устанавливаемый уполномоченным федеральным органом исполнительной власти».

Данная норма предусматривает необходимость дать информированное добровольное согласие (без упоминания о возможности отказа) при выборе врача и медицинской организации, причем формулировка «для получения первичной медико-санитарной помощи» позволяет считать такое согласие условием предоставления такой помощи.

Между тем, как справедливо указывает п. 1 той же статьи, информированное добровольное согласие дается «на основании предоставленной медицинским работником в доступной форме полной информации о целях, методах оказания медицинской помощи, связанном с ними риске, возможных вариантах медицинского вмешательства, о его последствиях, а также о предполагаемых результатах оказания медицинской помощи». Вполне очевидно, что такое согласие имеет смысл лишь в конкретной ситуации, в конкретном состоянии здоровья, имеющимся у пациента в данный момент. Неясно, каким образом такое согласие может даваться на целый перечень медицинских вмешательств, причем заблаговременно, когда о последствиях медицинского вмешательства в будущем судить еще невозможно. Существует и опасность того, что эта норма будет рассматриваться, как дающая возможность отказать в предоставлении первичной медико-санитарной помощи лицам, не давшим согласие на такой перечень вмешательств. Возможность формировать и произвольно изменять этот перечень на подзаконном уровне также создает определенные опасности для злоупотреблений, позволяя включить в него небезопасные, влекущие серьезные риски виды медицинского вмешательства.

Создается правовой риск принуждения граждан к предоставлению ими «добровольного» согласия на перечень медицинских вмешательств под угрозой отказа им в оказании медицинской помощи. При этом подобное принуждение противоречит принципам международного права.

Так, принятая при участии Российской Федерации на 18 пленарном заседании 33 сессии Генеральной конференции ЮНЕСКО 19.10.2005 г. «Всеобщая декларация о биоэтике и правах человека» [23] в ст. 6 ч. 1 устанавливает:

«Любое медицинское вмешательство в профилактических, диагностических или терапевтических целях должно осуществляться только с предварительного, свободного и информированного согласия соответствующего лица на основе надлежащей информации. Согласие в соответствующих случаях должно быть явно выраженным и может быть отозвано соответствующим лицом в любое время и по любой причине без негативных последствий или ущерба».

В связи с этим, предлагаемую норму из закона мы рекомендуем исключить, либо дополнить указанием на возможность не только дать согласие, но и отказаться от любого из медицинских вмешательств, включенных в указанный перечень при выборе врача и медицинской организации.

Схожие проблемы может породить ст. 27 ч. 3 закона, устанавливающая :

«Граждане, находящиеся на лечении, обязаны соблюдать режим лечения, в том числе определенный на период их временной нетрудоспособности, и правила поведения пациента в медицинских организациях».

Содержавшаяся в первых редакциях закона норма об обязанности граждан «соблюдать назначения медицинских работников» вызвала серьезную негативную общественную реакцию и была заменена приведенной выше нормой. Однако, эта замена не устраняет проблемы, связанной с существом этой нормы.

Использованное в норме понятие «режим лечения» не обладает достаточной определенностью, однако, из целого ряда нормативных актов следует, что под «режимом лечения» может пониматься, в том числе, и график соответствующих назначений врача, приема лекарственных препаратов и т.п[24]. Обязанность соблюдать режим лечения, таким образом, может быть сведена к обязанности соблюдения предписаний и назначений врача. Такая обязанность, очевидным образом, нарушает право на информированное добровольное согласие на медицинское вмешательство и отказ от него. Данная норма создает условия, при котором отказ от конкретного медицинского вмешательства (принятия того или иного препарата, процедуры и т.п.) сможет рассматриваться как отказ от медицинской помощи. Однако, для такого отождествления оснований не существует - и пациент, отказывающийся от конкретного медицинского вмешательства может в целом быть согласен на получение медицинской помощи в иных видах, что является его правом.

С учетом изложенного, мы настоятельно рекомендуем:

- исключить из закона часть 6 статьи 20, либо дополнить ее прямым указанием на возможность не только дать согласие, но и отказаться от любого из медицинских вмешательств, включенных в указанный перечень при выборе врача и медицинской организации;

- исключить из закона часть 3 статьи 27 или ограничить данную обязанность соблюдения режима лечения исключительно случаями нахождения пациента на лечении в стационаре.

6. Опасности нарушения прав граждан в связи с донорством органов и тканей и их трансплантацией

На протяжении обсуждения закона, представители общественности проявили серьезное беспокойство в отношении вошедших в него норм, связанных с донорством органов и тканей и их трансплантацией. Необходимо отметить, что нормы закона в этой области действительно, по нашей оценке, несут в себе ряд серьезных рисков, связаны с угрозой тяжких злоупотреблений.

Так, вызывает серьезные опасения тот факт, что закон не предусматривает ограничения круга медицинских организаций, которые могут заниматься деятельностью, связанной с трансплантацией (пересадкой) органов и (или) тканей, не содержит четких требований, предъявляемых к таким организациям. Это создает возможности для коммерциализации данной сферы, открывая более широкие возможности для таких злоупотреблений, как торговля органами и (или) тканями. С нашей точки зрения, круг таких медицинских организаций, которым разрешена такая деятельность, должен быть ограничен государственными и муниципальными учреждениями здравоохранения, из него должны быть исключены частные медицинские организации.

Серьезные вопросы вызывает сохранение в законе презумпции согласия гражданина на посмертное изъятие его органов и тканей. В большинстве развитых стран действует модель «презумпции несогласия» (в терминологии Определения Конституционного Суда РФ от 04.12.2003 N 459-О[25] - модель «испрошенного согласия»), когда изъятие органов и тканей умершего допускается лишь при условии, что он сам при жизни или его ближайшие родственники после смерти в явной форме дали свое согласие на такое изъятие. Хотя принцип презумпции согласия и не был признан противоречащим Конституции РФ, Конституционный Суд РФ указал, что, по его мнению, процедуры получения согласия или несогласия граждан на изъятие органов и тканей должны быть более детально регламентированы, в том числе на законодательном уровне, а механизмы информирования граждан о действующем регулировании - усовершенствованы[26]. Это, однако, не было в достаточной мере реализовано при работе над законом.

Мы полностью солидарны с точкой зрения и этической оценкой Русской Православной Церкви, выраженной в Основах социальной концепции РПЦ: «<...> посмертное донорство органов и тканей может стать проявлением любви, простирающейся и по ту сторону смерти. Такого рода дарение или завещание не может считаться обязанностью человека. Поэтому добровольное прижизненное согласие донора является условием правомерности и нравственной приемлемости эксплантации. В случае, если волеизъявление потенциального донора неизвестно врачам, они должны выяснить волю умирающего или умершего человека, обратившись при необходимости к его родственникам. Так называемую презумпцию согласия потенциального донора на изъятие органов и тканей его тела, закрепленную в законодательстве ряда стран, Церковь считает недопустимым нарушением свободы человека» (XII.7)[27].

В условиях современной российской правовой ситуации представляется чрезвычайно опасной возможность получения согласия или несогласия на изъятие органов и тканей в устной форме. Эта возможность, на наш взгляд, создает условия для серьезных злоупотреблений (таких, как фальсификация согласия на изъятие органов и (или) тканей). Чтобы уменьшить их вероятность, подобное согласие должно оформляться, по нашему мнению, исключительно в письменной форме.

Следует отметить непоследовательность норм закона, регулирующих процедуру оформления согласия на изъятие органов и/или тканей или отказа от такого изъятия. Так, ст. 47 ч. 6 предусматривает процедуру оформления такого согласия или отказа, даваемого лишь совершеннолетними дееспособными гражданами. Части 7 и 8 ст. 47, указывая на лиц, дающих такое согласие в отношении совершеннолетнего дееспособного не выразившего своего волеизъявления при жизни, либо несовершеннолетнего или недееспособного умершего донора, не содержат никаких норм, касающихся процедуры оформления такого согласия или отказа. Однако, часть 9 ст. 47 указывает, что в медицинскую документацию граждан вносится информация о наличии соответствующего волеизъявления, «заверенной в порядке, предусмотренном частью 6 настоящей статьи». При этом процедура, предусмотренная частью 6, используется лишь для заверения волеизъявления совершеннолетних дееспособных граждан, а порядок заверения волеизъявления лиц, перечисленных в частях 7 и 8 ст. 47 в ней не регламентирован.

Поскольку, в силу ч. 10 ст. 47, не допускается изъятие органов и тканей у умершего лишь в случае, если на момент изъятия медицинская организация «в установленном законодательством Российской Федерации порядке поставлена в известность о том, что данное лицо при жизни либо иные лица в случаях, указанных в частях 7 и 8 настоящей статьи, заявили о своем несогласии на изъятие его органов и тканей после смерти для трансплантации (пересадки)», возникает серьезная практическая правовая коллизия. Не будучи оформлены в надлежащем порядке (который для этих случаев не предусмотрен законом), волеизъявления лиц, перечисленных в частях 7 и 8 ст. 47, не подлежат обязательному внесению в медицинскую документацию, а значит медицинская организация не будет считаться осведомленной о них. Не вполне ясно, будет ли к процедуре заверения волеизъявления лиц, перечисленных в частях 7 и 8 ст. 47 на практике по аналогии применима процедура, описанная в части 6 той же статьи для волеизъявления совершеннолетних дееспособных граждан.

Это создает как минимум серьезную опасность изъятия органов и тканей усопшего гражданина вопреки несогласию, выраженному его родственниками. Дополнительную опасность злоупотреблений в этой связи создают нормы закона, касающиеся констатации смерти пациента (см. раздел 7 настоящего Заключения).

Особую проблему мы видим в том, что закон исключает из правового поля один из существующих в действующем законодательстве инструментов противодействия возможным злоупотреблениям в сфере посмертного донорства органов и тканей. Статья 9 действующего Закона РФ N 4180-1 «О трансплантации органов и (или) тканей человека», устанавливая нормы, связанные с определением момента смерти человека, требует: «В диагностике смерти в случае предполагаемого использования в качестве донора умершего запрещается участие трансплантологов и членов бригад, обеспечивающих работу донорской службы и оплачиваемых ею». Последнее условие исключено из аналогичной нормы закона (ст. 66 ч. 3), согласно которой, в состав устанавливающего диагноз смерти мозга (а не вообще диагностирующих смерть, как предусмотрено действующим законом) консилиума врачей «не могут быть включены специалисты, принимающие участие в изъятии и трансплантации (пересадке) органов и (или) тканей». Как видим, норма, запрещающая участие в диагностике смерти врачей, оплачиваемых донорской службой, не содержится в тексте закона.

Хотя закон устанавливает принцип «испрошенного согласия» в случае изъятия органов и тканей для трансплантации у умерших несовершеннолетних и недееспособных лиц (ст. 47 ч. 8 закона), к соответствующей норме остаются серьезные вопросы.

Прежде всего, положения ч. 8 и 10 статьи 47 закона не соответствуют друг другу, в результате чего создается правовая коллизия, фактически, допускающая посмертное изъятие органов и тканей у детей без согласия их родителей. Указывая, что посмертное изъятие органов и тканей у детей «допускается на основании испрошенного согласия одного из родителей», часть 8 статьи 47, однако не указывает, что такое изъятие допускается исключительно на основании полученного от родителей согласия. При этом норма ч. 10 статьи 47 устанавливает, что изъятие органов и тканей у трупа не допускается, если медицинская организация поставлена в известность о том, что указанные в ч. 8 той же статьи лица (то есть родители) заявили о своем несогласии на таковое. В контексте этой нормы, простое отсутствие такой информации, фактически, становится основанием для возможного изъятия органов и тканей у умершего ребенка. При этом нормы статьи 47 не требуют до возможного изъятия органов и тканей у умершего ребенка в обязательном порядке получить у его родителей соответствующее согласие. Все указанное в комплексе создает ситуацию опасной правовой неопределенности, дающей возможность на практике изымать органы и ткани у умершего ребенка без согласия его родителей со ссылкой на норму ст. 47 ч. 10, что может повести к крайне тяжелым и опасным злоупотреблениям. Сделанное законодателями заявление, что закон позволяет изъятие органов и тканей у умершего ребенка исключительно с согласия его родителей[28], в этой ситуации не может быть признано соответствующим действительности.

Необходимо устранить эту опасную неопределенность, четко указав в ч. 8 ст. 47, что посмертное изъятие органов и тканей у ребенка допускается исключительно с согласия его родителей, а нормы ч. 10 ст. 47 уточнить таким образом, чтобы они также отражали это обязательное условие.

Помимо этого, в ч. 8 статьи 47 закона указывается, что изъятие органов и тканей у несовершеннолетних и недееспособных усопших граждан допускается на основании испрошенного согласия «одного из родителей». Эта формулировка создает несколько дополнительных правовых проблем.

Первая из них заключается в том, что это положение создает серьезные возможности для тяжелых злоупотреблений в случаях, когда родитель, заботившийся о ребенке не пожелает дать такого согласия, и его можно будет получить у другого, например разведенного и живущего отдельно от ребенка родителя, не лишенного родительских прав, даже если он не принимал участия в воспитании ребенка. Это также создает ситуацию, когда для изъятия органов у усопшего ребенка достаточно согласия одного родителя, независимо от волеизъявления второго родителя, что нарушает принцип равенства прав родителей в отношении ребенка. В связи с этим, по нашему мнению, необходимо пересмотреть эту норму, установив, что для изъятия органов и тканей у умершего ребенка необходимо испрошенное согласие обоих его родителей.

Вторая проблема заключается в том, что остается неопределенным вопрос, возможно ли в согласии с этой нормой изъятие органов и тканей у усопших детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Наиболее вероятно применение к этой норме принципа аналогии (ст. 6 ГК РФ), в силу которого изъятие органов и тканей у таких детей после смерти будет возможно с согласия их законных представителей. Такая ситуация, однако, создает возможности для крайне серьезных злоупотреблений со стороны опекунов и попечителей детей, а также администрации учреждений для детей-сирот. В связи с этим мы считаем необходимым прямо оговорить в законе, что изъятие органов и тканей у умерших детей-сирот и детей, лишившихся попечения родителей, не допускается.

В целом, в нынешней правовой ситуации в России мы считаем практику использования посмертно изъятых детских органов и тканей для трансплантации вообще опасной и недопустимой, несущей угрозу тяжких злоупотреблений (включая возможную угрозу для жизни детей). С учетом государственных приоритетов в отношении охраны жизни и здоровья детей, совершения значительного числа преступлений против жизни и здоровья детей в нашей стране, мы полагаем, что в настоящий момент посмертное изъятие детских органов и тканей для трансплантации должно быть запрещено.

Мы в целом согласны с этической оценкой посмертной трансплантации детских органов со стороны Русской Православной Церкви, выраженной Председателем Отдела Московского Патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества протоиереем Всеволодом Чаплиным, говорящего о согласии на изъятие органов и тканей для трансплантации: «Дети не могут вполне осознанно принимать такие решения. И никто не вправе решать это за них»[29].

Таким образом, по нашей оценке, нормы закона, касающиеся посмертного использования органов и тканей для трансплантации нуждаются в серьезном пересмотре. При доработке закона, на наш взгляд, должны быть учтены следующие рекомендации:

необходимо пересмотреть нормы ст. 47, отказавшись от модели «презумпции согласия», установив для всех совершеннолетних граждан модель «презумпции несогласия» (модель «испрошенного согласия») на посмертное изъятие органов и тканей;

необходимо законодательно установить, что согласие на посмертное изъятие органов и тканей может даваться только в письменной форме (сохранив письменную и устную форму только для выражения несогласия на таковое);

необходимо предусмотреть четко определенную процедуру заверения волеизъявления лиц, указанных в частях 7 и 8 ст. 47;

необходимо учесть, что законодательное разрешение посмертного использования детских органов и тканей для трансплантации, в особенности при отсутствии в законе положений (1) о необходимости испрошенного согласия обоих родителей на посмертное изъятие органов и тканей у ребенка, (2) об установлении исключительно письменной формы такого согласия, (3) о полном запрете на изъятие органов и тканей в отсутствие такого согласия и (4) о полном запрете на посмертное изъятие органов и тканей у детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей, создает серьезную опасность крайне тяжелых злоупотреблений, вероятность которых может быть несколько снижена, но не устранена, путем внесения в закон указанных положений;

с учетом степени тяжести возможных злоупотреблений, связанных с законодательным разрешением посмертного использования детских органов и тканей для трансплантации в современных российских условиях, государственных приоритетов в области охраны жизни детей, этической спорности соответствующей нормы и серьезных дискуссий в российском обществе, вызванной возможностью ее принятия, по нашему мнению, необходимо пересмотреть позицию по данному вопросу, полностью запретив посмертное использование детских органов и тканей для трансплантации.

7. Проблемы, связанные с абортами и защитой права на жизнь

Вызывает серьезную обеспокоенность тот факт, что среди предлагавшихся представителями общественности, экспертного сообщества[30], а также со стороны Русской Православной Церкви[31] шагов, направленных на снижение количества абортов в нашей стране, а также на сужение круга ситуаций, в которых допускается совершение аборты, были лишь в незначительной мере учтены при работе над законом.

Оправдывая этот факт, Министерство здравоохранения и социального развития, отвечая на публикацию в газете «Комсомольская правда»[32], указало, в частности:

«Право женщины самостоятельно решать вопрос о материнстве закреплено в действующей в настоящее время статье 36 Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан.

Согласно части 2 статьи 55 Конституции Российской Федерации в Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина»[33].

Далее Министерство ссылается на позицию Конституционного Суда РФ, указывающую на недопустимость резкого изменения норм законодательства, касающегося установившегося права, и сообщает, что именно с учетом этого сохранило существующее в действующем законодательстве право женщины «самостоятельно решать вопрос о материнстве».

Однако, данная позиция Министерства не учитывает целого ряда важных обстоятельств. Действительно, издание в России законов, отменяющих и умаляющих права и свободы человека и гражданина недопустимо. Однако, именно в силу этой нормы, должна быть признана незаконной и антиконституционной норма, предоставляющая женщинам «право» на аборт.

Так, в соответствии с частью 1 ст. 20 Конституции РФ, «каждый имеет право на жизнь». Часть 2 статьи 19 Конституции гарантирует равенство в отношении этого права для всех, «независимо от пола, расы а также других обстоятельств». Ст. 38 ч. 1 Конституции РФ гарантирует государственную защиту детства.

В соответствии со ст. 15 ч. 4 Конституции РФ нормы международных договоров Российской Федерации и нормы международного права являются составной частью правовой системы Российской Федерации.

Статья 3 Всеобщей декларации прав человека гласит: «Каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность». Статья 6 Международного Пакта о гражданских и политических правах гласит: «Право на жизнь есть неотъемлемое право каждого человека. Это право охраняется законом. Никто не может быть произвольно лишен жизни».

При этом является установленной наукой тот факт, что человеческая жизнь начинается с момента зачатия. Человеческое существо подлежит правовой защите уже до рождения. Это, в частности, следует из Декларации прав ребенка и преамбулы Конвенции о правах ребенка ООН, в которых государства-участники признают, что «ребенок, ввиду его физической и умственной незрелости, нуждается в специальной охране и заботе, включая надлежащую правовую защиту, как до, так и после рождения». Таким образом, уже до рождения ребенок является человеческим существом, имеющим право на жизнь, подлежащее правовой защите.

Тот обстоятельство, что новое человеческое существо еще не отделилось от организма матери не меняет того общепризнанного в науке факта, что эмбрион является человеком, и не может служить основанием для его дискриминации в отношении права на жизнь.

Международный Пакт о гражданских и политических правах также косвенно признает права человека, принадлежащие нерожденным детям, устанавливая в Статье 6, что смертный приговор «не приводится в исполнение в отношении беременных женщин».

Таким образом, законодательное признание «права» на аборт, явным образом умаляет права человека, принадлежащие нерожденным детям, и по этой причине является, по нашему мнению, неконституционным и противоречащим ст. ст. 19, 20, 38 и 55 Конституции РФ.

При этом следует учитывать, что обязывающие международные соглашения, участником которых является Российская Федерация, равно как и общепринятые нормы международного права не содержат права на аборт.

Эта позиция получила поддержку ряда экспертов международного уровня, включающих специалистов по правам человека, политиков и медиков, одобривших 25 марта 2011 г. документ под названием «Статьи Сан-Хосе», представленный позднее на уровне ООН и ЕС[34]. Подробно аргументируя свою позицию, они, в частности, указывают, что в общепризнанном международном праве отсутствуют нормы, устанавливающие право на аборт, а международные организации, истолковывающие эти нормы в ином смысле, выходят за рамки своих полномочий. В частности, «Статьи Сан-Хосе» отмечают:

«Утверждения международных организаций и общественных деятелей о том, что аборт является правом человека, являются ложными и должны быть отвергнуты.

Не существует международного правового обязательства, которое бы требовало обеспечить доступ к аборту на каком либо основании, включая такие как (но не ограничиваясь ими) состояние здоровья, уважение к частной жизни и сексуальная автономия, а также недискриминация» (Статья 7).

«В соответствии с основными принципами интерпретации договоров в международном праве, совместимых с обязательством добросовестности и принципом pacta sunt servanda[35], осуществляя свою обязанность защищать жизнь своего народа, государства могут и должны опираться на положения международных договоров, гарантирующих право на жизнь, как на включающие в себя обязанность государства защищать нерожденного ребенка от аборта» (Статья 8).

«Государства и представители общества должны обеспечить в рамках национальных законов и национальной политики защиту человеческой жизни с момента зачатия. Они также должны отвергнуть и осудить давление, оказываемое с целью принятия законов, легализующих или декриминализующих аборты[36]» (Статья 9).

Таким образом, нормы закона, обеспечивающие «право» на аборт, не следуют из норм международного права, противоречат общепринятым и обязывающим Российскую Федерацию нормам международного права и положениям Конституции РФ, и, с этой точки зрения, могут быть признаны нелегитимными.

С практической точки зрения мы признаем необходимость постепенности мер, направленных на ограничение возможности совершения абортов, а также сопровождение их мерами, направленными на реальную и существенную поддержку семей как материальную, так и информационную, поскольку, вопреки позиции Министерства здравоохранения и социального развития, утверждающего, что «cтатистические данные подтверждают, что причиной аборта в большинстве случаев становится незапланированная и неожиданная беременность», в действительности причиной абортов чаще всего являются материальные сложности семей (которым при этом, в силу ст. 39 ч. 1 Конституции РФ, государство обязано предоставить «социальное обеспечение для воспитания детей») и сознательно распространяемая рядом организаций и деятелей абортивная ментальность, рассматривающая аборт как нормальное и допустимое средство «планирования семьи». Как эта ментальность, так и материальное положение семьи могут быть изменены лишь постепенными усилиями, которые, однако, государство должно предпринимать.

Вместе с тем, уже сегодня законодательство могло бы открыто признать право человека на жизнь с момента зачатия и на защиту этого права, и существенно сузить круг ситуаций, в которых допускается совершение аборта, а также полностью отказаться от отношения к аборту как к «праву». Особенно необходимыми эти шаги представляются в связи с наличием в России серьезных демографических проблем.

Они могли бы быть реализованы путем воплощения в жизнь более широкого круга предложений экспертов, а также представителей Русской Православной Церкви, в частности:

- введением запрета на рекламу абортов;

- введением запрета на использование абортивных тканей в коммерческих и биотехнологических целях;

- введением в Форму добровольного информированного письменного согласия на производство аборта пункт об обязательном прохождении беременной женщиной процедуры прослушивания сердцебиения и ультразвуковой визуализации плода, а также пункт об обязательном прохождении ею собеседования с клиническим психологом, закрепив данную Форму на уровне закона, а не подзаконного акта;

- выведением производства аборта по немедицинским основаниям из перечня услуг по обязательному медицинскому страхованию, исключением совершения абортов на средства налогоплательщиков, в том числе принципиальных противников абортов;

- включением лекарственных средств, используемых для медикаментозного аборта в список средств, подлежащих контролю на территории РФ (по аналогии с Постановлением Правительства РФ №681 от 1998 г.);

- введением нормы, требующей обязательного согласия не только матери, но и отца ребенка, являющегося ее мужем, на осуществление аборта;

- исключением из правовой системы т.н. «социальных показаний» для производства абортов.

Необходимо отметить, что ряд норм закона в недостаточной мере защищает жизнь граждан, в том числе новорожденных детей.

Так, текст, ст. 45 («Запрет эвтаназии») допускает неоднозначные толкования:

«Медицинским работникам запрещается осуществление эвтаназии, то есть ускорение по просьбе пациента его смерти какими-либо действиями (бездействием) или средствами, в том числе прекращение искусственных мероприятий по поддержанию жизни пациента».

Из текста статьи, в частности, неясно, запрещено ли осуществление ускорения смерти пациента какими-либо способами без его просьбы (или, например, по просьбе родственников пациента, находящегося в бессознательном состоянии). С нашей точки зрения, необходимо уточнить формулировку данной статьи, устранив из нее указание на просьбу пациента: «запрещается осуществление эвтаназии, то есть ускорение смерти пациента какими-либо действиями (бездействием) или средствами, в том числе прекращение искусственных мероприятий по поддержанию жизни пациента».

Особые сомнения данная формулировка вызывает в своей комплексной взаимосвязи с нормой пункта 1 части 7 статьи 66 закона, которая устанавливает:

«Реанимационные мероприятия не проводятся при состоянии клинической смерти (остановке жизненно важных функций организма человека (кровообращения и дыхания) потенциально обратимого характера на фоне отсутствия признаков смерти мозга) на фоне прогрессирования достоверно установленных неизлечимых заболеваний или неизлечимых последствий острой травмы, несовместимых с жизнью».

Данная формулировка является нечеткой, позволяет неоднозначные толкования. Так, достоверно установленные неизлечимые заболевания могут не быть причиной состояния клинической смерти в конкретной ситуации (клиническая смерть в результате травмы на фоне начальной стадии прогрессирующего неизлечимого заболевания), при этом, в случае успешных реанимационных мероприятий, пациент может прожить еще некоторое (иногда весьма значительное) время. Более того, далеко не все неизлечимые заболевания вообще являются смертельными (например, неизлечимые глазные заболевания). На наш взгляд, данную формулировку необходимо пересмотреть, установив, что реанимационные мероприятия не проводятся лишь при состоянии клинической смерти, вызванном состояниями, несовместимыми с жизнью, либо возникшем на фоне достоверно установленных неизлечимых смертельных заболеваний в терминальной стадии.

Определенные риски связаны с определением в законе момента смерти человека не только как момента его биологической смерти, но и как момента смерти его мозга (ст. 66 части 1 и 2 закона). Эти риски связаны с тем, что критерии смерти мозга являются весьма подвижными и могут достаточно произвольно быть изменены на подзаконном уровне. При этом теоретически существует известная опасность изменения их по недобросовестным мотивам (например, с целью сокращения промежутка времени, по истечении которого можно начать посмертное изъятие органов и тканей из тела умершего для трансплантации).

Существование этого риска подтверждается тем фактом, что критерии, на основании которых устанавливается диагноз смерти мозга уже менялись на подзаконном уровне в течение последних лет[37]. Так, нормативный акт 1993 года устанавливал необходимость для установления смерти мозга определенную длительность наблюдения (при первичном повреждении длительность наблюдения должна быть не менее 12 часов, при вторичном - не менее 24 часов, при подозрении на интоксикацию - не менее 72 часов)[38]. Действующий нормативный акт 2001 года снижает длительность необходимого наблюдения при первичном повреждении мозга до 6 часов[39]. При этом определенный им порядок не распространяется на установление смерти мозга у детей[40]. Лишь в 2007 году Минздравсоцразвития РФ создал рабочую группу по разработке процедуры по констатации смерти ребенка на основании диагноза смерти мозга[41].

Аналогичные проблемы связаны с отказом от реанимационных мероприятий у детей. Пункт 3 части 6 статьи 66 закона устанавливает, что реанимационные мероприятия прекращаются, в частности, «при отсутствии у новорожденного сердцебиения по истечении десяти минут с начала проведения реанимационных мероприятий». Данная норма воспроизводит на законодательном уровне норму, содержащуюся в п. 2.5 методического письма Минздравсоцразвития РФ "Первичная и реанимационная помощь новорожденным детям" (Письмо Минздравсоцразвития РФ от 21.04.2010 N 15-4/10/2-3204)[42]. Указанная норма, сама по себе, может рассматриваться как не в полной мере соответствующая действующему Порядку оказания неонатологической помощи (утв. Приказом Минздравсоцразвития РФ от 01.06.2010 N 409н), предполагающим индивидуальный подход к проведению реанимационных мероприятий у новорожденного[43]. Между тем более ранний порядок, представленный, в частности, нормативным актом 1986 г., устанавливал предельную длительность проведения реанимационных мероприятий новорожденным детям в 15-20 минут[44]. Нормативный акт 1992 года устанавливал, что четких критериев продолжительности первичной реанимации для новорожденных, за исключением отсутствия сердечной деятельности в течение минут, не существует, и вопрос о продолжительности реанимационных мероприятий должен решаться в каждом случае индивидуально[45].

С учетом того, что защита детства постоянно объявляется одним из приоритетов государственной политики Российской Федерации, тенденция к сокращению продолжительности реанимационных мероприятий у новорожденных, уход от индивидуального подхода к каждому младенцу, вызывает тревогу.

В силу большой общественной значимости вопросов, связанных с констатацией смерти, условий прекращения реанимационных мероприятий у взрослых и у новорожденных, их, по нашему мнению, необходимо более тщательно урегулировать на законодательном уровне (а не на уровне подзаконного акта). При этом необходимо исходить не из интересов потенциальных реципиентов донорских органов и интересов врачей-трансплантологов, а из принципа обеспечения максимальных гарантий охраны права на жизнь умирающего пациента.

Неправильное определение момента смерти, признание мертвым человека, организм которого, на самом деле, продолжает функционировать, ведет к серьезному нарушению права на жизнь, предусмотренного Конституцией РФ и обязывающими международными правовыми нормами.

Таким образом, мы рекомендуем, наряду с перечисленными выше мерами, направленными на ограничение абортов, внести следующие изменения в закон:

- тщательно пересмотреть нормы, касающиеся констатации смерти человека, исходя из необходимости обеспечить максимальные гарантии соблюдения права умирающего пациента на жизнь, с тем, чтобы смерть не могла быть констатирована до тех пор, пока не наступит окончательная гибель организма как целого;

- пересмотреть статью 45 закона с тем, чтобы запретить любое ускорение смерти пациента (эвтаназию), а не только ускорение его смерти по его просьбе;

- пересмотреть пункты, касающиеся возможности отказа от реанимационных мероприятий, с тем, чтобы возможный отказ от них допускался лишь при состоянии клинической смерти, вызванном состояниями, несовместимыми с жизнью, либо возникшем на фоне достоверно установленных неизлечимых смертельных заболеваний в терминальной стадии;

- на законодательном уровне урегулировать вопросы, связанные с длительностью наблюдения за больным, необходимого для констатации смерти мозга, длительностью реанимационных мероприятий, осуществляемых в отношении новорожденного до отказа от их продолжения, исходя при этом из приоритета охраны права на жизнь умирающего пациента и необходимости обеспечить максимальные гарантии соблюдения этого права, а также из необходимости законодательно предотвратить возможность уменьшения этой длительности на подзаконном уровне.

8. Другие проблемы в области биоэтики

Закон также связан с рядом других проблем в области биоэтики и допускает практики, которые, с точки зрения традиционных представлений российского общества о нравственности, являются сомнительными или недопустимыми.

Отказ от запрета на клонирование человека: В первых редакциях закона (до внесения в государственную думу) в нем содержался прямой запрет на клонирование человека. По неясным причинам, этот запрет позднее был устранен из закона. Между тем, практика клонирования человека является этически крайней спорной, вызывает возражения со стороны большинства представителей традиционных религиозных общин, а также специалистов всего мира. К примеру, как Американская Медицинская Ассоциация, так и Американская Ассоциация по развитию Науки (США) опубликовали заявления, выражающие отрицательную позицию этих организаций в отношении клонирования человека. Клонирование осуждается также и Русской Православной Церковью[46]. Аналогичные акты были приняты Европейским Парламентом[47].

Рекомендация № 1046 Совета Европы от 1986 года потребовала запретить «создание идентичных человеческих существ путем клонирования или с помощью каких либо других методов с целью расового отбора или с какими-либо иными целями и создание идентичных близнецов»[48].

В 1998 г. был принят рядом государств Добавочный протокол о запрете клонирования человеческих существ к принятой Советом Европы Конвенции о защите прав человека и человеческого достоинства в связи с применением достижений биологии и медицины[49]. Хотя Россия не участвует в этой Конвенции и, соответственно, в дополнительном протоколе, этот документ также является примером отношения к вопросам клонирования человека в международном праве. В соответствии со ст. 1.1 Добавочного протокола запрещены любые действия, «направленные на создание человеческого существа, генетически идентичного другому человеческому существу, как живому, так и мертвому»[50].

В связи с этической спорностью практики возможного клонирования человека и отрицательным отношением большинства общества к ней, мы рекомендуем:

- возвратить в закон норму, запрещающую клонирование человека.

Легализация суррогатного материнства. Закон предусматривает полную легализацию практики суррогатного материнства. Данная практика вызывает серьезные возражения с биоэтической точки зрения[51]. Разрешение суррогатного материнства может повлечь к тяжелым общественным последствиям, к инструментализации женщины, унижающей ее достоинство. С биоэтической точки зрения, суррогатное материнство нарушает также право ребенка на рождение от его собственных отца и матери. В ряде стран (например, в Индии) разрешение суррогатного материнства привело к возникновению специальных клиник, где, фактически на подневольном положении, живут суррогатные матери, вынашивающие детей для своих «клиентов». Суррогатное материнство становится серьезной проблемой в этих странах, используясь в качестве формы эксплуатации представителей беднейших слоев населения. Суррогатное материнство разрушает институт семьи, которая является фундаментальной ячейкой общества, разрывая связь между супружескими отношениями и рождением потомства, и в силу этого отрицательно влияет на общество.

Разрешение суррогатного материнства не следует ни из каких существующих международных обязательств Российской Федерации. Более того, прецедентной практикой Европейского Суда по правам человека установлено, что доступ к каким-либо вспомогательным репродуктивным технологиям, включая и суррогатное материнство, не является, сам в себе, следующим из каких-либо обязывающих международных норм[52].

Особо следует отметить, что закон не содержит никаких запретов на коммерческое (платное) суррогатное материнство. Между тем, коммерческое суррогатное материнство превращает вынашивание ребенка и самого ребенка в товар, не отвечает здравым этическим нормам. В большинстве развитых стран коммерческое суррогатное материнство запрещено. Так, коммерческое суррогатное материнство запрещено в Австралии (почти на всей территории страны признается уголовным преступлением), Гонконге (уголовное преступление), Венгрии, Бельгии, Нидерландах, Великобритании.

Следует отметить, что, хотя на данный момент не существует установившейся позиции Совета Европы в отношении суррогатного материнства, существует позиция его Временного Комитета экспертов по прогрессу в области биомедицинских наук, выраженная в его отчете 1989 года. В соответствии с этой позицией, «недопустимо, чтобы [человеческое] воспроизводство становилось объектом коммерческих сделок», при этом Комитет «позволяет государствам допускать суррогатное материнство в исключительных случаях, определяемых их национальными законами»[53]. В своем докладе Комитет устанавливает ряд принципов. В частности, принцип 15 гласит:

«1. Врачи и учреждения не должны использовать технологии искусственного воспроизводства для зачатия ребенка, вынашиваемого суррогатной матерью.

2. Контракты или соглашения между суррогатной матерью и лицом или парой, для которых она вынашивает ребенка, не должны допускать принудительное осуществление их в судебном порядке.

3. Любая деятельность посредников в интересах кого-либо в связи с суррогатным материнством, равно как и любая связанная с ним реклама, должны быть запрещены.

4. Однако государства могут, в исключительных случаях, установленных их национальными законами, предусматривать, с соблюдением параграфа 2 данного принципа, использование технологий искусственного воспроизводства врачом или учреждением для оплодотворения суррогатной матери, при условии что:

а. суррогатная мать не получает никакой материальной выгоды от данной операции;

b. суррогатная мать имеет возможность при рождении оставить ребенка [себе]»[54].

Во Франции, Исландии, Италии закон запрещает и коммерческое, и бесплатное суррогатное материнство. Таким образом, запрет суррогатного материнства не нарушает никаких прав человека, известен в зарубежной практике, соответствует этическим нормам, уважающим особый характер детско-родительской связи, уникальность связи ребенка с собственным родителем.

Ссылки законодателей на то, что в настоящее время суррогатное материнство является в Российской Федерации законным, не являются вполне состоятельными. Фактически, суррогатное материнство легализовано в Российской Федерации лишь на подзаконном уровне[55], допустимость его использования не следует из норм закона. Ссылки на нормы Семейного кодекса РФ и Федерального закона «Об актах гражданского состояния», якобы разрешающие суррогатное материнство в России, являются полностью несостоятельными.

В действительности нормы ст. 51 п. 4 и ст. 52 п. 3 Семейного кодекса ничего не говорят о легальности процедуры суррогатного материнства, устанавливая лишь порядок определения отцовства (материнства) при его использовании. Указанные нормы могут иметь самостоятельное значение и без легализации суррогатного материнства (например, при установлении отцовства/материнства лиц, обратившихся к процедуре суррогатного материнства за рубежом, когда рождение ребенка произошло затем на территории РФ). Подобным образом, норма ст. 16 п. 5 Федерального закона «Об актах гражданского состояния» не легализует саму процедуру суррогатного материнства, лишь устанавливая, какие документы должны быть предоставлены при регистрации рожденного с его помощью ребенка. Данная норма может применяться в аналогичных случаях, даже без легализации суррогатного материнства.

Наконец, серьезные опасения вызывает сама формулировка нормы, регламентирующей суррогатное материнство в законе (ст. 55 п. 9):

«Суррогатное материнство представляет собой вынашивание и рождение ребенка (в том числе преждевременные роды) по договору, заключаемому между суррогатной матерью (женщиной, вынашивающей плод после переноса донорского эмбриона) и потенциальными родителями, чьи половые клетки использовались для оплодотворения, либо одинокой женщиной, для которых вынашивание и рождение ребенка невозможно по медицинским показаниям».

Хотя запрет донорства яйцеклетки самой суррогатной матерью, предусмотренный пунктом 10 той же статьи и исключает возможность использования суррогатного материнства однополыми парами, в данном виде указанная норма ведет к разрушению семьи, отделяя рождение детей от супружеских отношений.

Предусматривая возможность использования суррогатного материнства и иных вспомогательных репродуктивных технологий «одинокой женщиной» (ст. 55 части 3 и 9 закона), норма создает условия для рождения ребенка без создания семьи и заключения брака, одновременно нарушая право ребенка иметь отца, которое косвенно следует из признанных Россией норм международного права.

Так, преамбула Конвенции о правах ребенка ООН указывает, что «ребенку для полного и гармоничного развития его личности необходимо расти в семейном окружении». Из статьи 23 Международного пакта о гражданских и политических правах следует, что семьей (семейным окружением) является союз мужчины и женщины, который, очевидным образом и образует естественное для ребенка «семейное окружение», наряду с другими близкими родственниками. В соответствии со ст. 7.1 Конвенции о правах ребенка ребенок «имеет <...>, насколько это возможно, право знать своих родителей и право на их заботу». Нам представляется, что указанные права ребенка нарушаются при использовании суррогатного материнства одинокой женщиной.

Наконец, норма не указывает, что «потенциальные родители» ребенка должны состоять в браке, тем самым создавая условия для рождения детей вне брака, без связи со стабильным супружеским союзом. Между тем, существование этого союза, очевидным образом, отвечает наилучшему обеспечению интересов рождающегося ребенка. Поощрение рождения детей вне брака наносит ущерб институту семьи, которая является «естественной и основной ячейкой общества» (ст. 23 ч. 1 Международного пакта о гражданских и политических правах), и, исходя из смысла ч. 2 той же 23 статьи Пакта, теснейшим образом связана с заключением брака. В связи с этим, нам представляется, что как общественным интересам, так и наилучшим интересам ребенка, рожденного с использованием суррогатного материнства, отвечает ситуация, когда воспользоваться этой вспомогательной репродуктивной технологией могут лишь мужчина и женщина, состоящие в браке - и, по нашему убеждению, норму закона необходимо пересмотреть с учетом этой позиции.

Таким образом, мы рекомендуем:

- в случае такой возможности, не легализовать, а запретить суррогатное материнство;

- в случае невозможности этого, с учетом необходимости защиты и укрепления института семьи, наилучшего обеспечения интересов рождающихся детей, разрешить использование суррогатного материнства, как и иных вспомогательных репродуктивных технологий, исключительно потенциальным родителям, являющимся мужчиной и женщиной, состоящими в браке;

- в любом случае явным образом запретить коммерческое суррогатное материнство.

Нормы о стерилизации недееспособных лиц и прерывании беременности у недееспособных лиц по решению суда. Нормы ст. 56 ч. 7 и ст. 57 ч. 2 закона вводят возможность прерывания беременности у недееспособных женщин и стерилизации недееспособных лиц по решению суда. Несмотря на то, что, под влиянием требований общественности, формулировки этих норм были к третьему чтению закона несколько пересмотрены (в них появилось указание на то, что суд может принять решения об этих операция по заявлению законного представителя недееспособного лица лишь в случае «если такое лицо по своему состоянию не способно выразить свою волю»), само существование этих норм по-прежнему вызывает существенные возражения.

В случае, когда речь идет о прерывании беременности, суд, фактически, принимает решение об умерщвлении нерожденного ребенка, уже являющегося человеческим существом. К этим случаям относятся все возражения в отношении абортов, приведенные в соответствующем разделе настоящего Заключения (см. раздел 7 настоящего Заключения). Ситуация, в данном случае, усугубляется тем, что, в силу недееспособности матери, права неродившегося ребенка, включая его право на жизнь, оказываются, в принципе лишены какой-либо правовой защиты.

В отношении же стерилизации по решению суда следует отметить, что ее систематическое осуществление (а введение соответствующей нормы в закон, несомненно, создает условия для системности ее применения) противоречит общепризнанным принципам международного права. Насильственная стерилизация, совершаемая систематически, сегодня признается в международном праве преступлением против человечности. Это, в частности, установлено ст. 7 п. g Римского статута, предусматривающего учреждение Международного Уголовного Суда[56].

Даже в большинстве стран, в которых стерилизация недееспособных в силу психической болезни лиц в отдельных случаях по решению суда допускается, нормы, регулирующие подобные ситуации являются более жесткими[57]. При этом такая практика существует не во всех странах[58]. С учетом существующей зарубежной практики в данном вопросе, норму закона приходится признать крайне несовершенной, способной создать поле для широких злоупотреблений. Так, при адекватном подходе норма должна была бы оговаривать, что стерилизация по решению суда допустима не во всех случаях, а лишь в крайних случаях, когда иные методы решения существующей проблемы неэффективны или отсутствуют, что она должна допускаться лишь в случаях, когда без ее проведения возникает существенная опасность для самого недееспособного лица и других лиц, что при ее проведении должны использоваться такие методы, которые допускают восстановление способности к деторождению. Норма должна была бы также указывать, что она применима лишь при постоянной неспособности недееспособного лица к волеизъявлению (а не существующей только в данный момент или на протяжении короткого времени), а сама неспособность к волеизъявлению должна подтверждаться заключением комиссии специалистов. При этом, строго говоря, было бы целесообразно ввести корреспондирующую уголовную ответственность за выдачу заведомо ложного заключения такого рода. Лишь при этих условиях предлагаемую норму можно было бы считать в достаточной мере противостоящей возможностям злоупотреблений.

В противном случае документ создает возможности для частых нарушений прав граждан, и они, в случае систематического повторения, смогут перерасти в ситуацию, которую будет допустимо охарактеризовать как преступление против человечности.

Существенные этические сомнения вызывают и исторические корни принудительной стерилизации по решению суда. Истории известны случаи законодательного закрепления возможности насильственной стерилизации. Так, в Швеции с конца 30-х до середины 50-х гг. были подвергнуты насильственной стерилизации около 21.000 женщин, около 6.000 были фактически принуждены к «добровольному» согласию на стерилизацию. После правительственного расследования, завершенного в 2000 г. жертвам насильственных стерилизаций выплачивается компенсация шведским государством. Одна из наиболее масштабных программ насильственной стерилизации была осуществлена в Третьем Рейхе. Закон о предотвращении передачи наследственных заболеваний потомкам, принятый под властью Адольфа Гитлера, и предусматривавший возможность насильственной стерилизации людей, в том числе психически больных, по решению специальных государственных судов, привел к стерилизации более 400.000 человек.

С учетом изложенного, мы рекомендуем:

- исключить из закона ст. 56 ч. 7 и ст. 57 ч. 2, предусматривающие возможность принудительного прерывания беременности у недееспособных женщин (за возможным исключением случаев необходимости прерывания беременности для спасения жизни) и принудительной стерилизации (за исключением случаев необходимости таковой по медицинским показаниям) недееспособных лиц по решению суда ;

- в случае сохранения нормы о принудительной стерилизации недееспособных лиц по решению суда доработать ее, включив в нее дополнительные условия - а именно, указав, что стерилизация допустима лишь в крайних случаях, когда без ее проведения возникает серьезная опасность для самого недееспособного лица или других лиц, причем практически не устранимая иным путем, что при проведении стерилизации должны использоваться медицинские методы, допускающие восстановление способности к деторождению, что неспособность к волеизъявлению должна быть постоянной или длительной, а наличие ее - подтверждаться заключением комиссии специалистов;

- предусмотреть уголовную ответственность за представление заведомо ложного заключения о неспособности недееспособного лица к волеизъявлению.

Позиции, выраженные в настоящем заключении, поддерживают следующие эксперты:

(перечислены в алфавитном порядке)

Антонов Анатолий Иванович - профессор, доктор философских наук, заведующий кафедрой социологии семьи и демографии социологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

Белобородов Игорь Иванович - директор РОО «Институт демографических исследований», кандидат социологических наук

Беломоина Нина Владимировна - кавалер ордена «за верность адвокатскому долгу», обладатель золотой медали 1 степени «за заслуги по защите прав и свобод граждан», член адвокатской палаты Тюменской области, почетный адвокат России

Бондаренко Николай Николаевич - заместитель главного редактора журнала «Человек и закон», председатель межрегионального общественного движения в поддержку православных образовательных и социальных инициатив "Пчелки"

Грищенко Элеонора Александровна - председатель Эколого - правового центра «Право на жизнь»

Коргожа Эдуард Михайлович - адвокат, председатель коллегии адвокатов «Паритет»

Лебедь Ольга Леонидовна - кандидат социологических наук, доцент кафедры социологии семьи и демографии социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова

Леткова Ольга Владимировна - директор Общественного Центра правовых экспертиз и законопроектной деятельности, советник Российской Федерации I класса

Массино Юлия Сергеевна, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник Института вакцин и сывороток им. И.И. Мечникова РАМН

Недоступ Александр Викторович, профессор Московской медицинской академии им. И. М. Сеченова, председатель Московского общества православных врачей, сопредседатель Церковно-общественного Совета по биомедицинской этике при МП, доктор медицинских наук

Парфентьев Павел Александрович - председатель экспертного совета Общественного Центра социально-правовой помощи родителям и семье, председатель Межрегиональной общественной организации "За права семьи"

Патлатенко Александр Сергеевич - кандидат фармацевтических наук

Сазонова Ирина Михайловна, врач, эксперт Центрального Совета Всероссийского общественного движения "Всероссийское Родительское Собрание" в защиту прав родителей и детей, член Союза журналистов г. Москвы.

Силуянова Ирина Васильевна, доктор философских наук, профессор, зав. кафедрой биомедицинской этики РГМУ им. Н.И.Пирогова

Синельников Александр Борисович, кандидат экономических наук,доцент кафедры социологии семьи и демографии социологического факультета МГУ им М. В. Ломоносова

Соколова Нина Александровна, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник ВИНИТИ РАН

Тимошина Елена Михайловна - старший научный сотрудник ВННИИ МВД России, кандидат юридических наук

Чесноков Сергей Валентинович - кандидат исторческих наук, президент Международного фестиваля социальных технологий в защиту семейных ценностей "ЗА ЖИЗНЬ", главный редактор газеты "Вифлеемский глас", Руководитель направления защиты материнства Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению РПЦ.

Шестаков Константин Александрович - старший преподаватель кафедры экономической теории и кафедры религиоведения Тюменского государственного нефтегазового университета, председатель Тюменского областного регионального отделения Общероссийской общественной организации «За жизнь и защиту семейных ценностей», кандидат социологических наук

Шестакова Светлана Юрьевна - кандидат социологических наук, доцент кафедры социальной работы ТюмГНГУ, преподаватель дисциплин «Семьеведение», «Этика», «Психология»

Яковлева Ольга Алексеевна - член Московской областной коллегии адвокатов, почетный адвокат России, председатель Союза православных юристов

[1] Текст, направленный в Совет Федерации Федерального собрания РФ.

[2] http://www.komitet2-2.km.duma.gov.ru/site.xp/052057124057056057.html

[3] Там же

[4] См., к примеру: Предложения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла по совершенствованию национальной политики в сфере заботы о семье и детстве (http://www.patriarchia.ru/db/text/1386377.html), Обращение Межрелигиозного Совета РФ в связи с законопроектом (http://www.patriarchia.ru/db/text/1290493.html) многочисленные экспертные заключения и поправки , предлагавшиеся МОО «За права семьи» (http://blog.profamilia.ru/post/130, http://blog.profamilia.ru/post/1137, http://blog.profamilia.ru/post/1141, http://blog.profamilia.ru/post/1414), обращение Ассоциации профессиональных акушерок в связи с законопроектом (http://rus-midwives.ru/stat/akusherki_pismo.doc), Обращение III Всероссийского съезда православных врачей к руководству России (http://www.patriarchia.ru/db/text/1653239.html), обращение граждан (http://www.democrator.ru/problem/2814, более 2100 подписей), открытое обращение к Президенту РФ трех общественных организаций (http://www.democrator.ru/problem/3586, более 3800 поддержавших граждан).

Массовые обращения в связи с законопроектом поступали также в Государственную Думу Российской Федерации от отдельных граждан (по некоторым данным – более 50.000 обращений), что отражалось в ежемесячно обновляемом официальном обзоре полученных обращений на сайте Государственной Думы РФ.

[5] http://top.rbc.ru/politics/31/10/2011/622973.shtml

[6] См., например, http://asmok.ru/extfiles/zakonoproect_ob_ohrane_zdorovvya_gragdan_v_RF.pdf , с. 57 и далее.

[7] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ С. А. Малявиной главному редактору газеты «Комсомольская правда» от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[8] См.: Определение Конституционного Суда РФ от 08.06.1999 N 107-О «По запросу Государственной Думы о толковании статьи 41 (часть 1) Конституции РФ».

[9] См. , к примеру , обращение за подписью более 2000 граждан - http://www.democrator.ru/problem/2814, аналитические материалы и экспертные заключения, направлявшиеся в Минздравсоцразвития и Государственную Думу РФ (http://blog.profamilia.ru/wp-content/uploads/2010/09/analitika_minzdrav_w97s.pdf и http://rus-midwives.ru/stat/akusherki_pismo.doc), заявление Межрелигиозного Совета РФ от 04.10.2010 (http://www.patriarchia.ru/db/text/1290493.html) и т.п.

[10] http://blog.profamilia.ru/post/731

[11] Авторы поправки – депутаты Государственной Думы РФ А.М.Чухраёв, С.И.Колесников, Э.Г.Глубоковская, И.В.Архипов, И.М.Берхеев, С.Ш.Мурзабаева.

[12] http://kp.ru/daily/25774.4/2758152/

[13] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ С. А. Малявиной главному редактору газеты «Комсомольская правда» от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[14] См. например, документы CEDAW: A/57/38(SUPP), Замечание общего порядка 24 («Государствам-участникам следует обеспечить <…> право на информацию, просвещение и услуги в области сексуального здоровья для всех женщин и девочек») и т.п.

[15] См., например, «Стандарты сексуального образования в Европе: документ для лиц, определяющих политику, руководителей и специалистов в области образования и здравоохранения», подготовленные Европейским региональным бюро ВОЗ и ФСПСЗ, Кёльн, 2010 (http://www.bzga-whocc.de/pdf.php?id=60b5cb67c82110fe0e604b52a659523e). На с. 14 документ указывает: «В рамках данного документа осознанно выражается требование к разработке подхода, согласно которому сексуальное образование начинается с момента рождения». Он же, на с. 31 указывает: «В основе сексуального образования лежат (сексуальные и репродуктивные) права человека», при том, что понятие сексуальных прав отсутствует в общепризнанных обязывающих международных правовых актах. На с. 42 документ требует предоставить детям от 0 до 4 лет (!) информацию об «ощущении радости и удовольствия от прикосновения к собственному телу, мастурбации в раннем возрасте». На с. 49 документ требует в возрасте 9-12 лет предоставить детям информацию об их «сексуальных правах, согласно определению МФПС и ВАС». Примечание отсылает к документу Международной федерации планирования семьи (МФПС) «Сексуальные права: Декларация МФПС» (Лондон, 2008) и к «Декларации о сексуальных правах» (Гонконг, 1999) Всемирной ассоциации сексуального здоровья (ВАС). Декларация МФПС (http://www.ippf.org/NR/rdonlyres/CA5A9194-DB66-4078-8611-42C6238C327D/0/SexualRightsDeclaration_Russian.pdf), в частности, в Принципе 4, утверждается (с. 20): «Сексуальность и удовольствие, которое она приносит, является центральным аспектом человеческого существования, независимо от решений в отношении деторождения». Декларация ВАС (http://www2.hu-berlin.de/sexology/ECE5/was_declaration_of_sexual_righ.html) так описывает право на сексуальное удовольствие (п. 5): «Право на сексуальное удовольствие. Сексуальное удовольствие, включая автоэротизм, является источником физического, психологического, интеллектуального и духовного благополучия». В контексте российской культуры обучение подобным «сексуальным правам» в возрасте 9-12 лет может рассматриваться лишь как форма растления малолетних. Ст. 135 ч. 3 УК РФ предусматривает наказание лишением свободы на срок от 5 до 12 лет за совершение развратных действий в отношении лица, заведомо не достигшего 12-летнего возраста. При этом, как указывают комментаторы, эти действия могут носить физический (прикосновение к половым органам) или интеллектуальный (циничные разговоры и т.п.) характер» (Комментарий к Уголовному кодексу РФ, под ред. В.Т. Томина, В.В. Сверчкова, 6-е изд., М.: 2010, с. 445).

[16] http://kp.ru/daily/25774.4/2758152/

[17] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[18] В силу ст. 57 Семейного кодекса РФ в России обязателен учет мнения ребенка , достигшего десятилетнего возраста, если это не противоречит его интересам (при этом «учет мнения» не означает следование данному мнению».

[19] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[20] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[21] Ответ информационной службы Министерства на сайте общественного обсуждения законопроекта: http://zakonoproekt2011.minzdravsoc.ru/project/50/1

[22] Заявление Межрелигиозного Совета РФ от 04.10.2010 (http://www.patriarchia.ru/db/text/1290493.html)

[23] http://unesdoc.unesco.org/images/0014/001428/142825r.pdf

[24] См., к примеру: Письмо Роспотребнадзора от 26.11.2009 N 01/17863-9-32 "О направлении документа ВОЗ "Клинические методы ведения больных , инфицированных пандемическим вирусом гриппа (H1N1)2009: переработанное руководство", Письмо Роспотребнадзора от 13.07.2009 N 01/9792-9-32 "О направлении временных рекомендаций CDC по лечению и профилактике заболеваний, вызванных вирусом гриппа A(H1N1), у беременных женщин", "Профилактика передачи ВИЧ-инфекции от матери к ребенку. Методические рекомендации" (утв. Минздравсоцразвития РФ 06.08.2007 N 5955-РХ), "Профилактика и лечение сопутствующих заболеваний (туберкулеза, вирусных гепатитов и ИППП) у взрослых и подростков, больных ВИЧ-инфекцией. Методические рекомендации" (утв. Минздравсоцразвития РФ 29.12.2006 N 7126-РХ), "Противовирусная терапия хронических вирусных гепатитов В и С у ВИЧ-инфицированных пациентов. Методическое письмо" (утв. Минздравсоцразвития РФ 20.01.2006 N 163-РХ) и т. п.

[25] Последний абзац п. 2 мотивировочной части.

[26] Определение Конституционного Суда РФ от 04.12.2003 N 459-О

[27] Аналогичная позиция выражена Председателем Отдела Московского Патриархата по взаимоотношениям Церкви и общества, протоиереем Всеволодом Чаплиным в ответ на обращения граждан, связанные с рассматриваемым законопроектом: http://www.democrator.ru/problem/5193/docs#/answer/8613

[28] «Герасименко Н. Ф. <…> Здесь чётко и ясно сказано: с согласия родителей <…> Совершенно чётко! Давайте перестанем этим мракобесием каким-то заниматься» (Стенограмма заседания Государственной Думы РФ от 21.10.2011 - http://transcript.duma.gov.ru/node/3525/)

[29] http://www.democrator.ru/problem/5193/docs#/answer/8613

[30] См., например , Декларацию Московского демографического Саммита «Семья и будущее человечества» (29-30 июня 2011 г., http://worldcongress.ru/Files/Downloads/Declaration-Moscow-Demographic-Summit-Russian.pdf), Обращение делегатов III Всероссийского съезда православных врачей к Президенту Российской Федерации Д.А. Медведеву, председателю Правительства РФ В.В. Путину, председателю Совета Федерации В.И. Матвиенко, председателю Государственной Думы Б.В. Грызлову (www.patriarchia.ru/db/text/1653267.html).

[31] Предложения Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла по совершенствованию национальной политики в сфере заботы о семье и детстве (http://www.patriarchia.ru/db/text/1386377.html).

[32] http://kp.ru/daily/25774.4/2758152/

[33] Письмо помощника Министра здравоохранения и социального развития РФ С. А. Малявиной главному редактору газеты «Комсомольская правда» от 20.10.2011 г. № 68-0/763.

[34] http://www.sanjosearticles.com

[35] Лат. – «договоры должны соблюдаться».

[36] К сожалению, подобное давление оказывалось на Российскую Федерацию международными организациями и в ходе работы над рассматриваемым законопроектом, см., напр. письмо инициированное известной лоббистской группой «Центр репродуктивных прав»:

http://reproductiverights.org/sites/crr.civicactions.net/files/documents/Sign-on Letter Russia Aug 31_English_FINAL_Web.pdf

[37] См., по этому вопросу, в частности: Иванюшкин А. Я., Эволюция концепции смерти мозга в нашей стране, «Медицинское право и этика», 2003, № 1

[38] Инструкция по констатации смерти человека на основании диагноза смерти мозга (Приложение 2 к Приказу Минздрава РФ от 10.08.1993 N 189).

[39] Инструкция по констатации смерти человека на основании диагноза смерти мозга (утв. Приказом Минздрава России от 20.12.2001 N 460), п. 5.1.

[40] Там же, п. 6.5

[41] Приказ Минздравсоцразвития РФ от 25.07.2007 N 490 "О создании рабочей группы по разработке процедуры по констатации смерти ребенка на основании диагноза смерти мозга"

[42] «Если через 10 минут от начала проведения реанимационных мероприятий в полном объеме у ребенка отсутствует сердцебиение, реанимационные мероприятия в родильном зале следует прекратить».

[43] Пункт 14: «При выявлении после рождения у новорожденного нарушений дыхательной, сердечной или нервно-рефлекторной деятельности новорожденному с первой минуты жизни проводится комплекс первичных реанимационных мероприятий в объеме, необходимом для восстановления жизненно важных функций организма».

[44] Приказ Минздрава СССР от 09.01.1986 N 55 "Об организации работы родильных домов (отделений)"

[45] «Четких критериев продолжительности первичной реанимации для новорожденных с очень низкой и экстремально низкой массой тела на сегодняшний день нет за исключением отсутствия сердечной деятельности в течение 5 минут. В каждом конкретном случае вопрос должен решаться индивидуально с учетом степени поражения мозговых структур и мозгового кровотока по данным ультразвукового обследования, снижения рН крови ниже 7, 0 и энцефалографическим показателям» (Приказ Минздрава РФ N 318, Постановление Госкомстата РФ N 190 от 04.12.1992 "О переходе на рекомендованные Всемирной организацией здравоохранения критерии живорождения и мертворождения" (вместе с "Инструкцией об определении критериев живорождения , мертворождения, перинатального периода").

[46] Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, XII.6 «Осуществленное учеными клонирование (получение генетических копий) животных ставит вопрос о допустимости и возможных последствиях клонирования человека. Реализация этой идеи, встречающей протест со стороны множества людей во всем мире, способна стать разрушительной для общества. Клонирование в еще большей степени, чем иные репродуктивные технологии, открывает возможность манипуляции с генетической составляющей личности и способствует ее дальнейшему обесцениванию. Человек не вправе претендовать на роль творца себе подобных существ или подбирать для них генетические прототипы, определяя их личностные характеристики по своему усмотрению. Замысел клонирования является несомненным вызовом самой природе человека, заложенному в нем образу Божию, неотъемлемой частью которого являются свобода и уникальность личности. «Тиражирование» людей с заданными параметрами может представляться желательным лишь для приверженцев тоталитарных идеологий.

Клонирование человека способно извратить естественные основы деторождения, кровного родства, материнства и отцовства. Ребенок может стать сестрой своей матери, братом отца или дочерью деда. Крайне опасными являются и психологические последствия клонирования. Человек, появившийся на свет в результате такой процедуры, может ощущать себя не самостоятельной личностью, а всего лишь «копией» кого-то из живущих или ранее живших людей. Необходимо также учитывать, что «побочными результатами» экспериментов с клонированием человека неизбежно стали бы многочисленные несостоявшиеся жизни и, вероятнее всего, рождение большого количества нежизнеспособного потомства».

[47] Резолюция Европейского Парламента от 1989 года утверждала, что «запрет на юридическом уровне представляет собой единственно возможную реакцию на создание человеческих существ посредством клонирования, как и на все эксперименты, ставящие своей целью клонирование человеческих существ». Впоследствии Парламент еще раз подтвердил: «Клонирование человеческих существ никоим образом не может быть оправдано или терпимо обществом, поскольку, будучи серьезным нарушением фундаментальных человеческих прав, оно противоречит принципу равенства человеческих существ, ибо допускает евгеническую и расовую селекцию человеческого рода, оскорбляет достоинство человека и приводит к экспериментированию на человеке». Цит. по. Э. Сгречча, В. Тамбоне. Биоэтика. Учебник. М.: 2002, с. 127.

[48] Совет Европы, Рекомендация n. 1046/86 относительно использования эмбрионов и человеческих зародышей в диагностических, терапевтических, научных, индустриальных и коммерческих целях.

[49] Известна также как Конвенция Овьедо, Конвенция о правах человека в биомедицине, принята в Овьедо 4 апреля 1997 года. Россия в Конвенции Овьедо не участвует.

[50] http://conventions.coe.int/Treaty/en/Treaties/Html/168.htm

[51] Основы социальной концепции Русской Православной Церкви, XII.4: «Суррогатное материнство», то есть вынашивание оплодотворенной яйцеклетки женщиной, которая после родов возвращает ребенка «заказчикам», противоестественно и морально недопустимо даже в тех случаях, когда осуществляется на некоммерческой основе. Эта методика предполагает разрушение глубокой эмоциональной и духовной близости, устанавливающейся между матерью и младенцем уже во время беременности. «Суррогатное материнство», то есть вынашивание оплодотворенной яйцеклетки женщиной, которая после родов возвращает ребенка «заказчикам», противоестественно и морально недопустимо даже в тех случаях, когда осуществляется на некоммерческой основе. Эта методика предполагает разрушение глубокой эмоциональной и духовной близости, устанавливающейся между матерью и младенцем уже во время беременности».

[52] Так, в решении ЕСПЧ по делу Сиякова против бывшей Югославской Республики Македония (заявление 67914/01, решение от 06.03.2003) , Суд заявил , что ни право вступать в брак и создавать семью, ни право на частную и семейную жизнь, ни какие-либо иные права, гарантированные Конвенцией о защите прав человека и основных свобод не подразумевают права на прокреацию (рождение ребенка).

[53] Council of Europe (CAHBI), Human Artificial Procreation, France: Council of Europe, c. 30 (перевод наш).

[54] http://www.coe.int/t/dg3/healthbioethic/source/PMAprinciplesCAHBI1989_en.doc (перевод наш)

[55] Приказ Минздрава РФ от 26.02.2003 N 67 "О применении вспомогательных репродуктивных технологий (ВРТ) в терапии женского и мужского бесплодия", п. 7

[56] Римский статут подписан Россией 13 сентября 2000 г., но пока не ратифицирован.

[57] Так, Европейский Парламент, выражая свою позицию по данному вопросу в Резолюции A/3-021/92 о права психически неполноценных несовершеннолетних граждан, указал: «В том, что касается гражданских прав, Европейский парламент требует, чтобы стерилизация рассматривалась в качестве ultima ratio [последнего средства] и применялась только тогда, когда не остается никаких других методов или инструментов контроля или же они не гарантируют безопасности ; требует, чтобы стерилизация людей, не способных предпринимать какие-то разумные действия, осуществлялась только на основании углубленного анализа со стороны, по крайней мере, двух врачей и после предоставления ими в письменном виде документа, одобряющего стерилизацию; требует, чтобы стерилизация была произведена только через две недели после того , как решение вступит в силу, и что при ее произведении должны применяться такие медицинские методы, которые допускают восстановление способности к деторождению» (цит. по.: Э. Сгречча, В. Тамбоне. Биоэтика. Учебник. М.: 2002, с. 272-273). Европейский Парламент также, в той же резолюции, требует, чтобы при этом было выслушано мнение самого недееспособного лица.

[58] См.: Э. Сгречча, В. Тамбоне. Биоэтика. Учебник. М.: 2002, с., 276.

2. Иполняемость законов

Проблема наверно в том,что люди потеряли интерес к законотворческой деятельности. Законы у нас написаны не для простого народа,поэтому он,народ,в них не вникает. Самое страшное с этим законом у нас будет легализована торговля органами и самые незащищённые в этом отношении будут дети детдомов на которых будет распространяться "и другие законные представители этих детей".

Люся / 21.11.2011, 13:10

1. спаси, Господи, за труд!

Дай Бог мудрости, сил, здравия составителям и экспертам-поистине титанический труд проделан!!!!Такой труд даже не имеющий очи увидит!

Ягуана / 17.11.2011, 21:53