Изыдиология для России

А Он сказал: «Сей род упорен:

Молитвой только и постом

Его природа одолима».

Не тем ли духом одержима

Ты, Русь глухонемая? Бес,

Украв твой разум и свободу,

Тебя кидает в огнь и в воду,

О камни бьет и гонит в лес.

И вот взываем мы: «Прииди!»

А избранный вдали от битв

Кует постами меч молитв

И скоро скажет: «Бес, изыди!»

М.Волошин

Идеологии, которые поражают*

Жить без политических идеологий - такая же утопия, как биологическая жизнь без болезней и смерти. Идеологии поражают слабых и немощных - те институты власти и государства, которые страдают самой опасной формой иммунного дефицита - неверием, потерей религиозного самосознания. Некоторые умирают сразу, иные долго сопротивляются недугу, но есть и такие, кто приспосабливается. Они-то выживают, но разносят заразу. Отношение к идеологиям должно быть соответственное: они не должны заменять и подменять жизнь, с ними просто надо считаться, при возможности - от них надо лечить и лечиться. Не смиряться, а именно считаться и лечиться, ибо они - не что иное, как наказание людям за несовершенство политического устройства мира.

Пока существует разделение людей, социальных групп и классов, целых народов и цивилизаций на сытых от голодных, «удачливых» и «павших», «цивилизованных» и изгоев (название последних дается без кавычек, ибо они на самом деле гонимые), идеологии будут процветать и нести свою службу. Одни будут оправдывать это разделение, обосновывая его высшую справедливость (идеологии сытых и пресыщенных). Другие (идеологии изгоев) - подрывать устои этого строя, разжигая социальные нестроения. Третьи будут использоваться в качестве основного инструмента, позволяющего отхватить свой кусок или хотя бы кусочек власти. Последняя функция служит оправданием идеологий в условиях демократической формы правления, если, конечно, речь идет не только о декорациях демократии, но и о самом интерактивном представлении (реальной демократии), которое вовлекает зрителей в театрализованное действо, предоставляя им возможность повлиять на сюжетную линию и судьбу героев. Современный театр, право слово, учится у политики.

Аналогия с интерактивным театральным представлением не нова и далеко не случайна. Как и в настоящем театре, политические идеологии в основном апеллируют не к уму, а к чувствам массы, причем самым сильным и возвышенным. Либерализм - к чувству личного достоинства тех, кому улыбнулась удача (поэтому для не атеистически настроенных либералов столь привлекателен протестантизм, трактующий успех как награду свыше); социализм - к неистребимому инстинкту справедливости; национал-социализм - к оскорбленному чувству национального достоинства. Но грош цена была бы политической идеологии, если бы она, апеллируя к высокому, не паразитировала на низменном. Либерализм - на гордыне и патологической жадности, социализм - на зависти, а национал-социализм - на больном и извращенном сознании, превращающем человека и целый народ в убийцу и маньяка.

Поэтому выбирая из зол меньшее, отдавая себе отчет в том, что политическая идеология - болезнь, но мы не в силах излечить общество, следует, как минимум, остерегаться сведения политической жизни к лицедейству. Если нам нужна политическая идеология, способная объединить общество и сделать страну конкурентоспособной (а такая идеология нужна в этом несовершенном мире), то пусть это будет изыдеология - практика изгнания из человеческих душ нечисти, из сознания - искушений. Но возможна ли такая изыдеология?

Идеология и конституция: две стороны одной медали

Какой должна быть идеология России, да и должна ли у нее вообще быть идеология?

На первый взгляд, эти вопросы носят слишком отвлеченный характер и представляют интерес разве что для чистых философов или теоретиков-правоведов, погруженных в решение заведомо неразрешимой задачи - понять и истолковать принцип деидеологизации, заложенный в новую Конституцию России, наспех сшитую под широкую натуру Бориса Ельцина. Ему, как и любому бывшему партократу советской эпохи, было тесно в рамках новоявленной демократии, выращенной в тепличных условиях специально для экспорта в «дикие страны» и завезенной в наши суровые широты. Но его, как и всю его команду из забугорных советников и профессиональных идео-технологов, пугала широта необъятной страны с ее многочисленными временными поясами, бескрайними полями и лесами, морским водами и народами, а также еще не до конца демонтированными заводами и пусковыми шахтами. Политическая клаустрофобия - хронический недуг доморощенных псевдолибералов, который органично перетекает в русофобию.

В глубине души они осознают, что Россия слишком велика для мелких интересов и мелочных людей. Возможно, они, будучи по большей части людьми образованными, понимают даже, что их полными антиподами являются не русские консерваторы (здесь ничего пояснять не надо), а идеологи канувшего в Лету классического русского либерализма, представленного в свое время крупными мыслителями и патриотами. Его не чурались и просвещенные монархи, поскольку он в целом не был враждебен интересам России. Тем же, кто сегодня называет себя российскими либералами, нравится, скорее всего, само это словцо (согласимся, «либерал» звучит лучше, чем казнокрад) и приобщение к вполне респектабельной западной идеологии. Они, доморощенные либералы новейшей популяции, не без основания боятся русских - и людей, и идей, и северных русских пространств, в которых даже европеоидный либерализм русских самодержцев не приживался. Что же говорить о нынешнем крысятнике, где «успешные экземпляры» кучкуются в разбойные стаи и пожирают все подряд, в том числе и себе подобных? Основания для фобий у либеральной элиты такого разлива весомы: основную часть русских действительно не перекуешь, не научишь крысятничать и воровать, не пересажаешь, наконец. Да и пережать опасно: того гляди разбегутся по лесам, партизанить начнут, а все леса не сожжешь.

Отменить русское время с его поясами и исторической прочностью (по Ницше, это качество России делает ее «единственной державой, которая ныне может ждать») Ельцин не мог при всем желании. Не мог он и сжать само русское пространство с его запредельностью, поскольку Россия - это европейское здание, которое, по словам адмирала С.О.Макарова, выходит главным фасадом на Северный Ледовитый океан. Здесь-то и пришла на помощь новая «безыдейная» конституция. Она одним махом обрубила оба узла: урезала и то, и другое - и пугающее историческое время (20 лет - уже не тысячелетие), и еще более страшное русское пространство, сузив границы страны и оставив за ее пределами даже основные слагаемые русского суперэтноса - украинцев и белорусов. Конституция, разумеется, не до конца урезала Россию, не до Садового кольца, но существенно. Она отбросила страну сразу на три столетия назад, если говорить о ее территориях и амбициях, о ее безопасности и мировой значимости. При этом «ельцитуция» освятила и произвол «вертикали» (указам президента, как доказала практика применения такой конституции, закон не указ), и распад великой державы, и запрет на национальную идею, т.е. идеологию, и рождение нового государства. Нам объяснили, что и основано было Российское государство все тем же Ельциным и только что отметило, как недавно сказал нынешний президент, свое 20-летие... Вот тебе, бабушка, и юбилейный день.

Но никакая писанная политическая конституция со всеми своими заморочками и запретами, тем более заведомо безыдейная, не в состоянии изменить его подлинную, неписанную конституцию - дух русского народа. О человеке, физически сильном от природы и не подверженном заразе, говорят, что у него такая конституция, имея в виду явно не набор высоких слов, запечатленных на бумаге. Так же, впрочем, судят и о худом, слабом: не в коня, мол, корм, такая уж у него конституция. Конституция русского народа в этом смысле - на зависть другим народам, о чем говорит история. Поэтому, как ни прикладывай последнюю политическую конституцию к нашему народу - хоть ко лбу, хоть к сердцу, хоть еще куда, это дела не изменит. Конституция, даже беспамятная, не способна освободить наших граждан от исторической памяти и неистребимого коллективизма (духа соборности), т.к. для этого потребуется не одна образовательная реформа и не два десятилетия нефтяной иглы, а как минимум несколько десятилетий тотального разложения. Такого времени у режима уже нет, поскольку, видимо, нет и самого режима, осознающего, что его шанс сохраниться - в восстановлении державы. К слову, нам все чаще предлагают (от имени власти!) вывести из оборота само слово «держава». Причина кроется не столько в том, что это слово ранит чувства новых геополитических «союзников» (ранит, конечно), а в недуге, который можно было бы назвать политическим недержанием - недержанием людей, ресурсов, территорий.

К сказанному следует добавить, что и доступной нефти как обезболивающего социального наркотика надолго не хватит в условиях бешеной распродажи невосполнимых ресурсов. Недавний «бензиновый голод» в российских регионах, связанный с повышенным спросом на энергоресурсы на мировых рынках - урок, который надо помнить. При благоприятном росте мировых цен на энергоносители (благоприятном для наших «трубочистов», начисто выкачивающих ресурсы) и неблагоприятном (естественном) сокращении нефтедобычи в России, которое несложно спрогнозировать на ближайшее десятилетие, хозяева «трубы» пожертвуют не частью прибыли, а Россией. Да и возможность поддерживать видимость социального мира при нынешнем уровне неравенства весьма ограничена - хорошо, если власти дотянут до 2012-го года благодаря «народному фронту», где по одну линию баррикад - и верный брат, и подлый гад. Мало надежды, что и после этой черты режим образумится, чтобы продержаться, хотя это было бы полезно всем: потрясения ударят по обществу в целом, но по обнищавшей массе вдесятеро сильнее, чем по слинявшей элите.

Не освободила, по счастью, конституция наших граждан и от способности думать, сомневаться в истинности готовых решений и принципов, в том числе конституционных, хотя именно на это и рассчитаны такие политические изобретения, как конституция, представляющая собой совершенно особый институт, производящий или «освящающий» все прочие социальные институты. Там, где конституции успешно функционируют в течение очень долгого времени (столетиями), людям действительно не приходится каждый раз думать. За них «думают» производные от конституции социальные институты, предлагающие отлаженный алгоритм решения задач любого класса - и для отдельных граждан, и для социальных групп на все случаи жизни. Эту способность институтов исправно «работать на людей и за людей» и называют обычно политической и правовой культурой. При наличии такой культуры изменяется сама природа политической идеологии: она престает быть только текстом, поскольку идеи, ее составляющие, уже «материализовались, т.е. превратились в действующие социальные институты. Таким образом, западные конституции более или менее успешно работают, функционируют на институциональном уровне и только поэтому почитаются народом даже в том случае, если они глубоко связаны с «иллюзорным сознанием» политических идеологий и, следовательно, настроены на защиту интересов меньшинства, контролирующего власть.

В современной России, в которой безоглядно демонтировали все советские институты, в том числе и те, которым доверяли несколько поколений советских людей (а это все старшие поколения, отстоявшие страну и спасшие мир от политической чумы), подобных традиций уже нет. Их вытравили в процессе демонтажа социалистического государства. А новые, имплантированные институты, в том числе наиважнейшие - парламентаризм с двухпалатной системой, примат президентства, кардинально перестроенная судебная власть, полиция и прочие - почти с момента своего рождения поражены неизлечимой заразой, коррупцией. Возможно, она не поразила отдельных носителей власти, во всяком случае, в это хочется верить. Но она глубоко поразила и обезобразила все ее механизмы, суставы, органы, жизненные центры. Поэтому сама обезличенная и безыдейная власть выдавливает из себя неподкупных и достойных людей, а надежда на правовую и политическую культуру, тем более на эффективность конституции (ее текст можно, конечно, и поправить, и заменить), к сожалению, остается пустой мечтой. Для «опривычнивания» новых демократических институтов, скопированных с западных, потребуются долгие десятилетия. Причем летоисчисление начнется после того, когда развернется реальная война с коррупцией в верхних эшелонах власти, ибо коррупция - не что иное, как срастание власти с криминалом. Но наш правовой бронепоезд так долго стоит на запасном пути, что этот путь правильнее называть вечной стоянкой.

Какой будет эпоха после безыдейной конституции - дорогой к стихийным идеологиям или к идеологии глобального конституционализма?

Многие догадываются сегодня, что безыдейная конституция - не жилец, а сам этот факт ставит под вопрос легитимность всех институтов власти и безопасность страны. Даже президент время от времени упоминает о востребованности государственной идеологии, хотя по профессии он юрист и, наверное, хорошо понимает, к чему может привести подобное противоречие. Есть и еще один аспект проблемы, объясняющий дефекты нынешней конституции и связанный не столько с ее безыдейностью и прочими пороками, сколько с новейшей историей России. Дело в том, что конституции в нашей стране, начиная с первой большевистской - наиболее идеологизированной, слишком часто менялись и кроились под новую или обновленную идеологию и даже под фигуры конкретных политических персонажей, желающих при помощи имплантации нового основного закона избежать персональной ответственности за грубые нарушения старого основного закона. Ельцинская конституция - не исключение, а наиболее яркое подтверждение этой крайне опасной тенденции, способной свести на нет все усилия по стабилизации политической системы.

Поэтому вряд ли в ближайшее столетие у народа проснется уважение к закону вообще и благоговейное чувство к жанру конституционного освящения, легитимации власти. Россия не Европа, где чувство гражданственности - почти то же самое, что лояльность граждан к институтам конституционной власти. Гражданственность в России проявляется иначе: она просыпается в час общей беды и собирает людей в кулак. А здесь уже и до объединяющей идеологии один шаг, только не привозной и не придуманной идеологии, а стихийной. Да, возникновение и распространение стихийных идеологий - это закономерное следствие деградации идеологий классических, которые все в большей степени превращаются в чистую эклектику (лозунги остаются, идеи исчезают, обоснования вообще отбрасываются).

При зарождении стихийной идеологии многое зависит от того, какая политическая идея в самый критический момент ляжет в сердца миллионов оскорбленных и униженных (а без оскорбления и унижения первонакопители обойтись не могут), какая идеология затмит безыдейность властей. Если очень повезет, новая идеология будет созидательной и конструктивной, но в любом случае беспощадной к тем, кто затянет с эвакуацией пожитков и родни из России. Предчувствие гражданской войны - не лучшее чувство, а сама гражданская война - смертельная опасность для будущего любой нации. Это понимают все, и это останавливает разумных и ответственных граждан, а не только их политическая пассивность. Впрочем, в современной России, если честно оценивать ситуацию, вероятность гражданской войны несколько преувеличена, поскольку «верхний слой» приватизаторов слишком узок, чтобы удержаться на плаву, а группы его поддержки - всего лишь разрозненные криминальные элементы. Когда Чубайс заявляет, что Гайдар спас Россию от морей крови и гражданской войны, он лукавит: кровь, возможно, и пролилась бы, но окропила очень небольшую территорию, поскольку в тот момент по-настоящему рисковало несколько семейств.

Сегодня круг «успешных» расширился («наши» мультимиллиардеры размножаются, как кролики, в условиях общего кризиса), но еще более расширилась социальная пропасть между миллионами неимущих или малоимущих и тех, кто не скромно выставляет на всеобщее обозрение свои богатства, нажитые, как говорится, строгой экономией и непосильным трудом, но обладает при этом весьма «скромным обаянием». Видимо, не законы истории, а простая мелочность и жадность сгубит новоявленную элиту, ее нежелание делиться с неимущими и хотя бы немного «отстегнуть на средний класс», который мог бы быть буфером в условиях революции низов. В подобных условиях вряд ли конституция или полиция станут надежным щитом режима, поскольку конституция слишком «бумажная» (не работающая) и двуличная (провозглашает принцип социального государства, но не замечает асоциальных законов и реформ), а наши полицейские пока - «слишком наши» и «слишком люди». Вытравить из них человеческое нутро и инстинкт самозащиты будет трудно, если не воспользоваться наемниками, что противоречит сути института полиции.

Назовем и еще один порок всех конституций, не связанный с особенностями нашей нынешней конституции. Суть этого порока в том, что идея конституции - проект почти всегда заимствованный, но он безосновательно выдается за общечеловеческую норму.[1] В наше время европейцы в своем большинстве пока еще по инерции верят в конституционализм как важнейший принцип общечеловеческого устройства. Их вера держится на многовековой привычке (эффект хабитуализации), но тает с каждым днем, поскольку строительство Евросоюза, который в силу ряда причин так и не обзавелся общеевропейской конституцией, ставит под вопрос суверенитет европейских стран и, соответственно, статус их конституций-подранков. Эти «подвешенные конституции», над которыми главенствует чиновничий аппарат Брюсселя (как в соцлагере - аппарат КПСС), говорят за себя: доверие европейцев к либеральной идеологии, основанной на идее конституционализма, подрывается антиконституционализмом глобальных реформ и попыткой заменить идеологию национальных конституций идеологией так называемого глобального конституционализма. Глобальный конституционализм, иногда выдает себя за безыдейный, т.е. не связанный с мировыми идеологиями (как и Российская Конституция) и универсальный принцип будущего планетарного мироустройства. Основной аргумент в пользу такого вывода - усиление роли международного права. Основные аргументы против этого принципа - декларативный характер международного права, которое всегда отступает перед правом силы (агрессия против Югославии, Ирака, Ливии не оставили камня на камне от доверия к наднациональному праву), в также запредельные политические риски, угрожающие сохранению не только традиционных демократий, но и всей западной цивилизации.

Сторонники этой новой идеологии, которая якобы возвышается над всеми мировыми «измами», уверяют, что только она содействует укрощению формирующейся наднациональной власти, что само по себе не вызывает возражений, поскольку конституционализм именно так обычно и трактуется - как способ укрощения власти или ее ограничения. Но в действительности все обстоит совершенно иначе: правильнее было бы говорить только о самоограничении власти. Причем не просто о самоограничении, а о весьма своеобразном и лукавом самоограничении, которое предполагает, что сильнейший, подлейший и хитрейший игрок устанавливает собственные правила игры и произвольно меняет их в зависимости от своих интересов и конъюнктуры. Конституционные правила - это, конечно, ограничение для всех, но тот, кто их разрабатывает и диктует, лишь расширяет тем самым свои полномочия и возможности. Слишком очевидно сходство такой игры с казино, чтобы согласиться с позицией адептов теорий глобального конституционализма. Другими словами, это не самая чистая и не самая честная сфера политической и правовой жизни, по определению. Она вдвойне опасна, когда подобная идеология претендует на то, чтобы стать мировоззренческой основой глобального мира.[2]

Россия - не проект, идеология - не панацея

От сомнений в целительной силе конституционализма, а тем более безыдейной идеологии и в праве россиян иметь свою идеологию нельзя отмахнуться ссылками на произвольно внедренный конституционный принцип. Эта теоретическая проблема тесно связана с самым главным практическим вопросом: а есть ли такое право - право быть - у самой России? Увы, последний вопрос - далеко не риторический и не праздный. И ответа на него ждать не от кого: традиционные советчики (бывшие антисоветчики) свой вердикт вынесли давно: стереть это имя с карты мира - и вся недолга. А новых оракулов не находится. Хуже того, позиция откровенных врагов России иногда самым непостижимым образом совпадает со взглядами оппозиции, в том числе с воззрениями убежденных патриотов-государственников: и те, и другие не принимают Россию, которая есть, отказывая ей в праве быть и таковой оставаться. Беда в том, что никакой другой России, которая, по их мнению, должна быть, нет по определению. Ее нет уже по той причине, что у каждого из нас свое представление (своя идеология) о том, какой именно должна стать Россия.

Мы конечно, вольны рассуждать о соответствии или несоответствии некого проекта и реальности, говоря о долге России, но не вправе забывать, что Россия - не проект, во всяком случае, не частный проект, а самоценность. Она никому и ничего не должна, кроме, разумеется, своего долга перед Господом, волей Которого она спасаема. Об этом долге, о великом служении России в нынешней конституции нет ни слова. Даже простой благодарности Богу нет, как нет и положительного упоминания о роли Православия и других культурообразующих конфессий, исторически представленных на территории России, в возникновении и становлении Российского государства. Зато многое говорится о «религиозной розни, ненависти и вражде», о «религиозном превосходстве» и далее по списку всех мыслимых человеческих пороков. В ней отсутствует элементарное упоминание даже об исторической цивилизационной миссии Российского государства и его имперском прошлом, которое позволило сберечь все народы и языки. Но в ней присутствует, заявляет о себе жесткое неприятие любой объединительной идеи. Многомудрые авторы текста, с одной стороны, утверждают, что права и свободы являются высшей ценностью, а сама государственная политика должна быть направлена «на создание условий, обеспечивающих свободное развитие человека» (имя этого человека тактично не указано). С другой стороны, конституция лишает народ и государство, казалось бы, неотъемлемого права иметь общую идеологию. Отдельному человеку - права и свободное развитие, а народу - запрет на право объединиться для свободного развития на основе общей идеи? Если это логика, то заведомо ущербная.

Все понимают, что идеология - это система идей, без которой, как догадается и ребенок, невозможны не только единая государственная стратегия, но и вообще осуществление любого плана и даже сама членораздельная речь. Как в таком случае понять однозначный запрет, согласно которому никакая идеология (!) не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной? Если творцы основного закона для России имели в виду вслед за Марксом не идеологию вообще (ее-то они отменить не в силах), а так называемое ложное сознание, т.е. какие-то конкретные политические идеологии (набор известен: социализм, либерализм или фашизм[3]), то и здесь полная неувязка. И дело не только в том, что ельцинская конституция написана по прописям радикального либерализма. Об этой уловке даже говорить не стоит - все видят. Суть проблемы в другом: любая конституция (и либеральная, и антилиберальная) - не что иное, как политическая идеология, но забронзовевшая, отлитая в форму основного закона. Другого не дано. Достаточно быть мало-мальски образованным человеком, чтобы понять, что само изобретение конституций - дань времени и результат борьбы политических идеологий с традиционализмом и традиционным образом правления - с сакральной властью, а также с многообразием локальных цивилизаций, которые не поддавались принудительной унификации. Сакральную власть невозможно купить, хотя можно подкупить. Но это не решало проблему соединения финансовой и политической власти. Поэтому, как известно из истории, пришлось пожертвовать имперским устройством и институтами династической власти, заменив Богом данное право рукотворной конституцией.

Сегодня известны все основные варианты и модели конституционного устройства, сращенные с политическими идеологиями - либеральные, социалистические, в том числе и промарксистские, отрицающие классовое расслоение и частную собственность, и национал-социалистские - людоедские и русофобские. На этом фоне действительно странно смотрится еще один тип, неизвестный ранее - ельцинская, безыдейная или якобы безыдейная конституция. Впрочем, в попытке создания надидеологичекой и наднациональной конституции просматривается внутренняя логика - логика рыночного фундаментализма, о чем будет сказано ниже.

Мировые идеологии - контрцивилизационный проект?

Цивилизационное устройство мира, основанное на конфессиональных отличиях, оберегает фундаментальный традиционализм - преемственность поколений, сохраняющих свою этнокультурную и родовую идентичность. Впрочем, это утверждение многим покажется неубедительным, поскольку на первый взгляд все видится совершенно иначе: мировые религии и, соответственно, локальные цивилизации не защищают, а нивелируют этнические отличия. Достаточно вспомнить слова апостола Павла в Послании к Колоссянам (гл. 3), где говорится о том, что для христианина «нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всём Христос». И это так. Но как ни парадоксально, именно благодаря тому, что вера стоит в сознании верующего человека, как правило, несравненно выше этнических и родовых различий, сами эти различия, без которых немыслима самобытность народов и племен, сохраняются и передаются из поколения в поколение.

Суть проблемы в том и заключается, что религиозная принадлежность, если речь идет о мировых конфессиях, заставляет человека смириться с незыблемостью и неизменностью ценностной иерархии, которую нельзя перестроить по собственному усмотрению и подогнать под текущие политические задачи. В этой иерархии этническое самосознание, родовое чувство не отвергаются, но и не поднимаются на вершину ценностной вертикали, что и содействует сохранению национальной самобытности, которая не становится предметом раздора, а воспринимается как данность - Богом данное культурное многообразие, которое сродни биологическому многообразию.[4]

Напротив, идеологическая бацилла, проникая в тело общества и поражая сознание социума, вселяет в человека уверенность в том, что перестройка ценностей возможна и необходима. Именно по этой причине главная угроза сохранению этнокультурного многообразия исходит от тех идеологий, которые «отвечают» за национальную идентичность и спекулируют на ней. В этом смысле равную опасность представляет и национализм, оформленный как идеология (национализм как чувство - явление вполне достойное уважения и защиты), и его идеологические оппоненты, культивирующие, например, интернационализм. В обоих случаях этнические и родовые различия поднимаются на вершину той ценностной пирамиды, которая задается идеологизированным сознанием, вытесняя веру. И, соответственно, сами народы и племена, с одной стороны, становятся инструментом для достижений политических целей (обычно - для захвата и упрочения власти отдельными группами), а с другой стороны, превращаются в мишень в борьбе, которую ведут мировые идеологии не на жизнь, а на смерть. Еще опасней, пожалуй, «мирные» идеологии, индифферентные к национальному вопросу. Они просто отбрасывают и национализм, и интернационализм как препятствия на пути к единой моноцивилизации. В этом случае этническое и языковое многообразие мира просто стирается - планомерно и без боя, без внешнего насилия, когда люди на «добровольной основе» сливаются в новую общность, предавая тем самым традиции и веру предков.

Идеологии разделяли мир, народы и даже семьи, полностью подчиняя политическим целям задачи системы образования, воспитания и просвещения. Идеологизация общества (тотальная индоктринация общественного сознания) отодвигала на периферию сознания традиционные формы самоидентификации - религиозной и, соответственно, конфессионально-цивилизационной (локальные цивилизации выделяются, как правило, по принципу общности конфессионального пространства). Происходило также глубокое искажение этнокультурной и даже гражданской самоидентификации, когда чувство принадлежности к своему народу или гражданской нации (различные формы патриотизма) подменялось верностью идейной платформе какой-то политической группы или партии.

Ослабление роли «мировых учений» и утрата доверия к идеологемам привели к тому, что мировоззренческие парадигмы, которые казались незыблемыми для адептов политических идеологий, перестали выполнять свои основные функции. Важнейшая среди таких функций - регламентация массового сознания во всех сферах жизни - и в международных отношениях, и в сфере межнациональных контактов, и в специализированных видах профессиональной и интеллектуальной деятельности, и в системе образования на всех ее уровнях, и в повседневной жизни миллионов людей. Этим обусловлена общая тенденция (глобальный тренд), связанная с критикой парадигмального уровня массового сознания и поиском новых парадигм, отвечающих духу времени и социальным запросам.

Под парадигмальным уровнем массового сознания понимаются распространенные представления о социально приемлемом и асоциальном поведении, об образцах культуры и «антикультуры», о границах веротерпимости и толерантности. Толерантность в данном контексте (схожим образом она интерпретируется в известных программах распространения и насаждения толерантности) определяется не только и не столько как веротерпимость, сколько как терпимость в самом широком плане. Подобный подход далеко выходит за границы признания прав граждан и народов на свободу вероисповедания, что в ряде случаев оборачивается прямым ущемлением прав верующих.

В этой трактовке требования терпимости распространяются не только на нетрадиционные культы, поведенческие модели и субкультуры, чуждые тому образу жизни, который характерен для сложившихся обществ, но и на борьбу с традиционными ценностями и культурообразующими конфессиями. В ряде случаев речь идет о целенаправленной защите деструктивных культов, разрушающих конфессиональное пространство и тем самым обесценивающих опыт межконфессионального согласия, накопленный в России в течение многих столетий. А это именно тот опыт, который является гарантом устойчивого социально-культурного развития российского многонационального государства.

Деидеологизация на фоне ядерных дождей

Политические идеологии живучи, но не долговечны, хотя претендуют только на вечность. В этом смысле (тяга к вечности) идеология тысячелетнего Рейха удивительно схожа с либеральной трактовкой конца истории, которая по своим временным горизонтам ближе всего стоит к марксистской идее начала истории (классовое общество и частная собственность - доисторические артефакты). Не здесь ли проявляется «родство душ» бездушных мировых идеологий? Иллюзия их всемогущества разделяется сегодня большинством людей на планете, в том числе и убежденными критиками всякой идеологии. Чем яростнее критика, тем очевиднее сила ее объекта. Почему же большая часть сторонников деидеологизации, ожидавших полного избавления от власти идеологов, все реже повторяет слова о смерти идеологий? Ответ сегодня понятен каждому: мы собственными глазами увидели на рубеже тысячелетий, что даже цунами деидеологизации на поверку оказалось мощной волной, скорее всего, искусственно вызванной, которая принесла миру радикальную либерализацию, и ничего больше. Возможно, эта волне и не была провокацией, возможно, ее просто вовремя «оседлали» правящие радикал-либералы, но это не суть важно. Главное - результат.

А результат известен: речь идет о хорошо организованном глобальном наступлении рыночного фундаментализма - идеологии, не признающей ни норм социального партнерства (пошаговое разрушение социальных гарантий), ни логики развития локальных цивилизаций (даже межцивилизационные войны воспринимаются в этом случае как допустимая плата за успех основного проекта), ни законов самого капитализма, ни законов природы. Сеть атомных станций, возводимых в самых сейсмоопасных зонах планеты (уроки японской модернизации) или на территории водораздельных гидроузлов (сверхугроза, исходящая от Калининской АЭС, вживленной в самое ядро Великого водораздела Русской равнины), где цена «дешевой» энергии зашкаливает (вероятность нелокализуемых катастроф глобального масштаба) - свидетельство массового помешательства, обрекающего мир на запланированную гибель. Ядерные дожди, к которым привыкают земляне - только прелюдия природных, но рукотворных катастроф и социальных потрясений, уже предопределенных поломками в сфере духа и пороками насквозь идеологизированного политического планирования.[5]

Либеральное идеологическое цунами, вызванное глубинным переделом земных недр, основательно сместило ось мировой цивилизации, стерло многие фундаментальные цивилизационные отличия. Сегодня исламизированная Европа воспринимается все чаще не как возможная угроза традиционным культурам (норму трудно расценивать в качестве угрозы), а как уже состоявшаяся со-реальность, еще признающая права «старых европейцев» на их либерализм, «урезанный» самоцензурой политкорректности и толерантности, но ставшая привычным бытом эпохи постмультикультурализма. Именно эта либеральная, а точнее псевдолиберальная волна, сокрушающая культурный традиционализм, сломала хребет не только самому либерализму, который стал монологичен и неотличим от тоталитаризма, но и многим прежде независимым государствам и великим нациям. Россия, по словам небезызвестного Дж. Сороса, оказалась в числе главных жертв идеологии грабительского капитализма (оценочное определение, данное Соросом рыночному фундаментализму) и именно поэтому пережила полный крах, причина которого в том, что «Россия бросилась из одной крайности - жесткого закрытого общества в другую крайность - общество, не подчиняющееся законам капитализма. Резкость перехода мог бы смягчить свободный мир, если бы он... был действительно привержен идеалам свободного общества, но теперь говорить об этом уже поздно».[6]

Так называемая «смерть идеологий», тотальная деидеологизация долго воспринимались как состоявшийся факт и верный путь избавления от запланированной гибели. Но волна спала, а ларчик просто открылся. Все дело, как оказалось, заключалось лишь в том, что либерализм нашел слабое звено идеологий-конкурентов и воспользовался своим преимуществом: он терпимо относится и к любой идеологии, и к деидеологизации, если конкуренты принимают его правила (хозяин такого казино не проигрывает и ничем не рискует). К тому же он настолько аморфен и всеяден по своей сути (свобода самотрансформаций и освобожденные инстинкты не предполагают даже идейного самоконтроля), что легче своих конкурентов маскируется под чистую науку, свободную от политических идей. Чтобы убедиться в этом, достаточно перечитать на досуге наиболее известные труды многих нобелевских лауреатов-экономистов, которые удостоились высокой чести не столько за «вечные теории», сколько за конкретные проекты глобального переустройства, основанные на принципах... все той же либеральной традиции. Иного не дано, что и требовалось доказать. Дела не меняет даже все более жесткая критика «зарвавшегося либерализма», которая все чаще звучит на верхних этажах глобальной властной пирамиды (само это резкое выражение принадлежит, кстати, бывшему главе МВФ, который уже дорого поплатился за свою несдержанность и, возможно, именно за несдержанность в оценке причин финансового кризиса).

Клуб бессмертных идеологий эпохи победившего народовластия

Иллюзия бессмертия идеологий укрепляется в сознании миллионов не только из-за очевидного фарса деидеологизации, но и по причине, скрытой от постороннего взгляда. Дело в том, что все мировые идеологии сохраняют свои родовые имена, полученные либо по материнской линии (от философско-политических и экономических учений и школ: все те же либерализм, социализм, фашизм и прочие «измы» во всех мыслимых версиях), либо по отцовской линии. В последнем случае идеологии, как правило, просто эксплуатируют имена отцов-основателей или тех, кого принято считать таковыми: марксизм, социал-дарвинизм, маоизм... Надо заметить, что ни Дарвин, ни Маркс, ни Мао тем более не имели (к счастью для них) ни малейшего представления о том, что их имена будут использоваться и перепродаваться как раскрученные бренды или товарные знаки при захвате электоральных рынков по правилам либеральной игры, остроумно названной народовластием. А правила эти прелюбопытные: сначала продвижение своей идеологии на национальных электоральных рынках, потом - продвижение своих интересов на мировых ресурсных, энергетических рынках, а далее - без остановок к полному контролю. Если, конечно, не опередят более удачливые «идеологи» со своими глобальными проектами.

При этом враждующие идеологии, как это ни покажется странным, стоят по одну строну баррикад. Они солидарны в главном - в своем стремлении любой ценой, даже ценой собственной гибели, убить традиционализм. В этом смысле они скорее союзники, члены одного закрытого клуба или ордена: проигравший идеологический проект если и гибнет, то не зря, ибо он зачищает дорогу другому проекту-победителю, не оставляя шансов у главных противников - традиций, сакральной власти, которую невозможно приватизировать, и самой веры. Более того, если мировое сообщество устает от какого-то монопроекта, то сразу из небытия, как по мановению волшебной палочки, возникают мнимо усопшие идеологии. Кто сказал, что национал-социализм умер? Устанут толпы от вакханалии либерального смешения народов, и вернется из небытия самые чудовищные формы расизма. Уже возвращаются. Не случайно в либеральной Европе так пестуют ростки национал-социализма в новообразованных «постсоветских сегментах»: ядовитые семена могут пригодиться для большого посева.

А если гитлеризм или похожая на него идеология вернется в новой оболочке (о радикально-либеральной разновидности социального расизма писал А.С.Панарин), то будет востребована с новой силой и социалистическая идеология интернационального типа, ибо только она способна, как показала история, создать надежную карантинную зону от коричневой чумы. Естественно, от возрождения этой идеологии один шаг остается до воссоздания страны победившего социализма и лагеря социализма. Не случайно все чаще вспоминают ныне мысль Чаадаева о том, что социализм в России победит, но не потому, что он прав, а потому, что не правы его противники. Итак, вывод может быть сформулирован предельно кратко, свернут в форму лозунга: идеологии всех форм соединяйтесь! Когда-то эпоха тотального наступления «красного проекта», подкосившего Российскую империю, послужила продвижению столь же тотального либерального проекта, сокрушившего почти все империи и готового сегодня разбить до основания глыбы локальных цивилизаций. Не потому ли, кстати, все успешные политические идеологии глобальны, что дополняют друг друга?

И еще один вопрос: где кончается идеология и начинается реальная власть, т.е. контроль за ресурсами и собственностью? Никто не знает ответа, так как для того, чтобы ответить, пришлось бы распутать слишком длинную причинно-следственную сеть, которую всегда пытаются расплетать лишь с одного конца, поскольку только он и доступен: от одинокой философско-политической идеи - к политической идеологии для миллионов, а от нее - к вожделенной цели для единиц. Причем если дотошный исследователь и доберется до конечного пункта такой реконструкции, то только после того, как сама сеть безнадежно устареет и будет заменена на новую.

Но идеологии - не только звено в некой сети, которую забрасывают в мир ловцы душ и прибылей, верящие только в земные сокровища. Это была бы слишком простая логика, которую можно расшифровать и которой можно противостоять. Идеологии - живые организмы, увертливые и наделенные морем талантов. К примеру, мало кто замечает, как быстро они мутируют, легко превращаясь, иногда при жизни одного поколения адептов, в полных идейных антиподов, используя «паспорта» и «прописку» своих незаметно почивших родичей. И действительно, американские неоконы имеют такое же отношение к классическому консерватизму, как гипотетический питекантроп Геккеля к Адаму и Еве. А нынешние хоругвеносцы Зюганова, крестящиеся на усыпальницу своего вечно живого вождя, так же похожи на верных ленинцев, сталинистов или троцкистов (последние, кстати, почти неотличимы от неоконов), как все эти перечисленные марксисты - на основателей пролетарского учения.

Пристанище идеологий

Где живут и развиваются политические идеологии? Их пристанище - не мир идей и не в мир людей (впрочем, бытие идей и людей чутко реагирует на идеологическую экспансию), а в мире теней и гибельных страстей той самой политики, которую называют реальной, хотя именно в ней торжествует ирреальное начало. Самое удивительное заключается в том, что в политических идеологиях, находящихся в состоянии постоянной войны, сами идеи - гостьи, причем редкие. Если идеология - это учение об идеях, то оно все больше напоминает учение без идей! Что же мешает идеям уживаться с идеологиями?

Первое объяснение лежит на поверхности: научные идеи отличны от политических уже по той причине, что не воюют, а конкурируют в борьбе за умы людей в царстве, где сохраняется иерархия ценностей, на вершине которой - истина, стоящая куда выше частных интересов, волевых решений и преходящей выгоды. Если же речь идет о вероучительных идеях Православия, то они тоже не воюют, а дополняют друг друга, ибо и здесь на вершине иерархии особая истина - правда Божья, а не воля царская. В мире нормальных людей идеологии тоже не жильцы. Дело в том, что люди созданы по образу Божиему и потому умеют любить. Они сохраняют эту способность даже когда конкурируют или воюют. А когда теряют сей дар - расчеловечиваются.

Второе объяснение - защитная функция политиков, обороняющихся от любых идей. Средства защиты - врожденная самоуверенность, без которой в политике делать нечего, а также полная погруженность в интриги, которые только внешне напоминают идеи, программы и стратегии. Интриги - вериги политиков.

Идеологии - это та реальность, в которой мы живем до тех пор, пока признаем право идеологий определять наше право на жизнь. Поэтому относиться к идеологии, даже если она с гнильцой, надо как к реальности. Идеи, рожденные в воображении политиков, чаще всего - в воспаленном мозгу тех, кто считает себя вправе взламывать код истории, к счастью недолговечны, но к несчастью в большинстве своем бесчеловечны и прилипчивы, как вирусы. Рожденные однажды, они бродят в социальном организме, не причиняя ему видимого вреда, но превращаются в смертельную угрозу в тот момент, когда происходит системный сбой, упадок сил, кризис. Именно тогда политические идеи овладевают обществом, иногда и миром, а не отдельным тленным существом - будь то властитель дум, имеющий власть над словом, или властитель сумм, достаточных для того, чтобы купить или подкупить власть. Политические идеи осуществляют себя - это их единственное призвание в отличие от тех, идей, которые принадлежат истине.

Политические идеологии наших дней отличаются от своих предтечей - классических идеологий - точно так же, как залежавшийся фарш мало напоминает тех животных, из которых его якобы сотворили. Животные живут своей жизнью, а фарш - просто фарш. Он - всего лишь пища, товар и продукт потребления, который сам есть не просит, проблем не создает, да и требует немногого - некоторых усилий со стороны фасовщика и упаковщика, продавца и повара. К тому же фарш, доходящий до российского потребителя, хотя и готовится по рецептуре, принятой в демократическом мире (набор вкусовых добавок), имеет свои особенности. Он вообще не содержит, как правило, ни грамма мяса (идей), ибо полностью состоит из дешевых заменителей и синтетических вкусовых имитаторов, вызывающих привыкание.

Его очевидные достоинства - дешевизна, доступность и... нетленность. Такая материя действительно не гниет и не разлагается, как целлофановые пакеты, что вселяет в души творцов «нетленки» чувство гордости и ощущение почти неограниченных возможностей. Подобная фальсификация выгодна и совершенно безопасна для производителя, т.к. она ныне не преследуется российским законом, написанным под диктовку торговцев фаршами. Идеологический фарш, ставший ежедневным кормом наших сограждан, не содержит в себе основного вещества идеологий - идей. Причина в том, что идеи, даже плохонькие и худосочные, требуют взращивания, т.е. немалых затрат и талантов - интеллектуальных и духовных, а также пробуждают в людях энергию, готовность изменить мир или хотя бы очистить авгиевы конюшни. Согласитесь, с пресыщенными типами, попавшими в зависимость от дешевого фальсификата, куда проще договориться о политическом меню, чем с энергичными и привередливыми людьми, не забывшими вкус дичи и предпочитающим разнообразие.

Элитный призрак бродит по России

Идеология без элиты - дыхание без воздуха, речь без языка, духовность без веры. Дышите глубже, господа, назвавшие себя элитой, рассуждайте с высоких трибун о пользе или вреде идеологий, о русской душе, наконец, но не удивляйтесь, что вы сами не отражаетесь в зеркале русской истории. Нет вас в этом потемневшем зеркале, хотя именно вас называют прикормленные борзописцы зерцалом правды. Но потому и нет вашего отражения, что нет правды в душах, отравленных властью, хотя есть и реальные чины, и даже жезлы власти, сжатые в потных ладонях. Жезлы, как и все реальные предметы,- отражаются в зерцалах и отбрасывают тень. В отличие от вурдалаков. Историческая Россия создана не ими, она сотворена гениями и героями, т.е. русской элитой - русской не обязательно по крови, но обязательно по духу.

Различия между политической и интеллектуальной элитами кроются не столько в культурно-образовательном уровне (хотя интеллектуальный уровень правящего класса крайне неоднороден), а в механизмах становления элит и в тех функциях, которые они выполняют. В первом случае речь идет о «самоназванцах». Это не означает, что они обязательно самозванцы, т.е. люди, заведомо непригодные для управления страной. По мнению ряда элитологов (В.Мюлман, Ф.Тонес и другие), к элитам только и можно отнести социальные общности, обладающие способностью к самоизбранию и, соответственно, к самопрезентации. Так что не всякие «самоназванцы» являются самозванцами. Среди нового набора политиков в России встречаются интересные, самостоятельно мыслящие личности, способные к занятиям государственными делами. Проблема в том, что их выдвижение и продвижение меньше всего связаны с этими качествами. Слишком велика здесь, к сожалению, роль клановых интересов и теневых структур.

Когда мы пытаемся понять механизмы становления интеллектуальной элиты - творцов идей и конкурентоспособных учений и идеологий в науке (идеологии в науке - особая тема), мы видим профессионалов совершенно иного класса. Они проходят многоступенчатую «инициацию»: иерархически выстроенное профессиональное сообщество не сразу принимает новичков в свой круг, а на основании трудных испытаний, продолжающихся иногда в течение всей жизни. Здесь никакой клан или семья, даже подкуп и угрозы не помогут удержаться. Диплом можно купить, а отграненный талант если и продается, то вместе с человеком, «в одном флаконе» (хотя проданный или продажный человек - уже не творец своей судьбы). Процедуры «инициации» изобретены для того, чтобы вновь принятые члены профессионального сообщества не только стали его полноправными членами, но и смогли в будущем сами принимать безошибочные решения о том, каков должен быть их узкий круг. Таким образом, представители профессиональной элиты - это, как правило, уже не самоназванцы, просто пришедшие и сказавшие: «я - элита», для чего достаточно удачного стечения обстоятельств и выраженного волевого начала, а люди, прошедшие все ступеньки лестницы, ведущей на верхние этажи иерархии. Причем каждая из ступеней требует полного самораскрытия.

В мире современной политики именно самозванцы правят бал, обходясь без права и правды, пользуясь отмычкой к вратам власти. А самая совершенная из отмычек - не золото даже, а идеология, превращающая самих правителей в золотых истуканов, которые по прошествии отмеренного им срока в одночасье обращаются в хрупкую глину: ударь легонько, и рассыплются в прах поверженные вожди, как рассыпаются статуи всех поверженных кумиров. Но тотальное господство идеологий над природой человека дает им временную, но неограниченную власть и над природой в целом, делая ее бесчеловечной. А это и есть уже полная победа идеологий и полная беда для всех живых, в чем и состоит полная правда. А такая горькая правда во своей полноте, как полная луна, освещает мертвым светом, леденящим душу, глобальный ландшафт. Страшно жить в таком лунном свете, но и он по-своему просвещает.