Платонические мотивы в историософии К.Н.Леонтьева: к проблеме формы

Проблема русской идентичности, как показывает история, всегда была проявлением духовного кризиса в народе. Так было во времена раскола, реформ Петра, большевистского переворота, либеральной революции последних десятилетий. Причем, что показательно, всякий раз кризис сопровождается изменением форм культуры: государственных, экономических, бытовых, художественных. Не случайно, практически у всякого русского мыслителя, который, касался общественных тем, проблема формы, так или иначе, звучит. Данное обстоятельство позволяет утверждать, что вопрос формы имеет далеко не теоретическое значение.

К.Н. Леонтьев, в этом отношении, занимает особое место. Напомню его знаменитое: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающей материи разбегаться». Понятие формы занимает краеугольное место в леонтьевской философии культуры. Историософские идеи мыслителя изучены с достаточной полнотой, и не этому будет посвящен доклад. Если существует актуальность положительных идей, то существует и актуальность заблуждений, которые, о чем свидетельствует опыт, особенно ярко проявляются именно в кризисные эпохи. Вот о заблуждениях, представляется, К.Н. Леонтьева, и пойдет речь. Не для того, чтобы лишний раз упрекнуть его в ошибках, а для того, чтобы, по возможности, этих ошибок избежать.

Известно, что теория культуры у Леонтьева носит, если ее характеризовать с религиозных позиций, языческий характер. «Языческим натурализмом» называет леонтьевскую концепцию О. Георгий Флоровский. Н. А. Бердяев называл отношение Леонтьева к истории и обществу языческим. Философски строгую оценку языческой составляющей мировидения Леонтьева дает В.В. Розанов: «По-видимому, внешнее, оно есть в то же время внутренний принцип каждой вещи и показатель ее жизненного напряжения, силы, способности к бытию... Отсюда критерий добра и зла...». По сути, речь идет о платоновской идее: идея - вид вещи, ее внешняя сторона, и в то же время, ее, вещи, сущность. Сам Леонтьев так описывает соотношение материи, идеи и формы: «Форма вообще есть выражение идеи, заключенной в материи». Здесь может смущать понятие «форма», относящееся к философии Аристотеля. Но если иметь в виду, что форма Аристотеля равна идее Платона, то противоречие снимается. Если перейти на язык Платона, то мы получим три момента: идею саму по себе, материю и идею, выраженную в материи. Здесь же Розанов обращает внимание еще на один важный момент: внешнее, как выраженное внутреннее, суть критерий добра и зла. Когда степень выраженности идеи в материи является критерием добра и зла, то мы имеем дело с тем, что Бердяев назвал «образно-пластическими впечатлениями» Леонтьева, а А.Ф. Лосев скульптурностью античной культуры. И правда, скульптурное мировидение вырастает из опыта язычества, не ведающего духа вне материи. Лосев дает такую смысловую цепочку: античный космос мыслился абсолютным, то есть таким, кроме которого ничего нет. Если это так, то выражение внутреннего во внешнем носит абсолютный характер. Абсолютное выражение на земле мы имеем только в искусстве, поэтому в античности космос и мыслился как произведение искусства. Если же космическое тело зависит только от самого себя, то художественный опыт античной культуры знал только один пример, пример человеческого тела, которое ни отчего не зависит - скульптуру. Поэтому древний грек, по слову Лосева, любит геометрию, симметрию, ритмику, меру.

Такое же представление находим и у Леонтьева. Практическое выражение подобного представления мы получаем в виде определенного рода формализма - такой подход, согласно которому форма видится чем-то самоценным, чем-то таким, что замещает выражающее начало. По сути, форма сама по себе становится вершительницей судеб, субъектом истории. Леонтьев так постулирует самоценность формы: «Цивилизация, культура есть именно та сложная система отвлеченных идей (религиозных, государственных, лично-нравственных, философских и художественных), которая вырабатывается всей жизнью народа. Она, как продукт, принадлежит государству; как пища, как достояние, она принадлежит всему миру». «Продукт» в этом случае, и есть формы цивилизации и культуры, принадлежащие всему миру. Соответственно, что логически вытекает из постулата, такие формы можно пересаживать на другую почву. Таким достоянием, принадлежащим всему миру, является, например, платоновская теория государства. «Итак, Платон, составлявший свой план идеальной республики как будто для греческих республик, под влиянием современных ему представлений и прошедших основ, написал его для всего мира». Поэтому теория Платона «реализуема приблизительно везде и всегда, вследствие самой схематичности своей и неопределенной общности...».

Платоническим является и понимание государства у Леонтьева. «Государство есть, с одной стороны, как бы дерево, которое достигает своего полного роста, цвета и плодоношения, повинуясь некоему таинственному, независящему от нее деспотическому повелению внутренней, вложенной в него идеи. С другой стороны, оно есть машина, и сделанная людьми полусознательно, и содержащая людей, как части, как колеса, рычаги, винты, атомы, и наконец, машина, вырабатывающая, образующая людей. Человек в государстве есть в одно и то же время и механик, и колеса или винт, и продукт общественного организма». Государством руководят идеи, которые дают государственные формы. Формы полусознательно творят люди, и эти формы, в свою очередь, образуют людей.

Следует сказать, что формальный метод положен у Константина Николаевича в основу анализа культуры.

Вот что он пишет по поводу Византии X века, когда были побеждены все ереси: «Торжество простого консерватизма оказалось для государства так же вредно, как и слишком смесительный прогресс». И если Церковь процветала подвижниками, то государственная жизнь принимала все более смешанный характер. Это стало началом падения Византии. То есть, не забвение византийцами Бога, а неправильно настроенная государственная жизнь.

Церковь, при таком подходе, невольно становится элементом государства. «...Храм Св. Софии должен стать на берегах Босфора как бы внешним символом всевосточного православного единения». То же утверждается и в отношении церковной иерархии. Говоря о цареградском Патриархе, Леонтьев делает акцент на патриаршем престоле, как самоценной форме. «Дело не в лицах, занимавших за последнее время этот великий и многозначительный по свойству самой местности престол; дело не в национальности этих лиц и не в поведении их; дело в значении самого престола. Вопрос не в епископах; не в людях, живших под вечным «страхом агарянским». Люди меняются; вопрос в древнем учреждении, под духовным воздействием которого сложилась и окрепла и наша, еще столь живучая доселе, Московская Русь». Вселенское Православие становится, закономерно, «орудием охранительной, зиждущей и объединяющей дисциплины». И апофеоз формалистского творчества: «Сила России нужна для всего славянства; крепость Православия нужна для России; для крепости Православия необходим тесный союз России с греками, обладателями святых мест и четырех великих Патриарших Престолов». Каждый элемент государства при таком подходе, должен хранить свою форму, наиболее полно выражать заложенную в него идею. Сохранение формы становится, таким образом, главным критерием оценки всякого государственного элемента. Данный порядок сохраняется и в понимании существа Церкви. Например, лукавая позиция Болгарской Церкви по национальному вопросу признается боле опасным явлением, нежели догматическая ересь. «Нет, самая резкая догматическая ересь была бы не так опасна, потому что не носила столь невинной и обманчивой личины...». Здесь утверждается приоритетная опасность обмирщения Церкви перед догматической ересью.

Искажается и понимание церковного служения. В споре с О. Климентом Зедергольмом, Леонтьев укоряет монашество за то, что оно слишком занято личным спасением и не ищет возможностей влиять на общество, не ведет «упорной, горячей пропаганды в высших слоях общества. Государственный порядок настолько довлеет сам себе, что Леонтьев вынужден защищать раскольников и говорить, что борьба с ними делает Россию более либеральной.

Такова логика формализма, признание за формой презумпции самоценности.

Итак, теория Леонтьева, если ее характеризовать религиозно-философски, есть известного рода платонизм. На это указывает пластическое, скульптурное мировидение Леонтьева; 2. самоценность формы в том смысле, что применение государственной формы способно кардинально повлиять на качество жизни человека.

И еще один момент. Известно, что Константин Николаевич резко отторгал идею земного царства в обличье среднего европейца. Все земное должно быть уничтожено, как повторял он вслед за Апокалипсисом. Но логика признания самоценности формы вела мыслителя к утверждению, пусть и в скрытом виде, исключительно земной ипостаси бытия. Как заметил О. Сергий Булгаков, теория исторического развития «насквозь позитивна и ничем не связана с религиозным мировоззрением Леонтьева, хотя сам он готов находить в ней особую близость к православию...». Об этом же говорит Бердяев: «... К. Леонтьев не доходит до общественной онтологии, он остается в области общественной феноменологии. Его общественная философия не углублена до онтологических основ общественности». В этом и заключается язычество: как бы ни утверждалось духовное, оно сводится к земному. Обратная перспектива оборачивается прямой.

Повторимся, заблуждения Леонтьева интересны нам только как ключ к современным соблазнам. Не он является родоначальником того метода, что в рамках доклада называется формализмом. Особенность леонтьевской философии истории заключается в том, что в ней осуществлена попытка совместить язычество с Православием. (Осознанно или нет - отдельный вопрос). И в этом плане историософия Леонтьева является своеобразной идеальной моделью для некоторых представителей современной консервативной мысли.  

Но прежде, чем указать на то, что представляется нам в современности соблазнами, скажем несколько слов о христианском понимании формы. Христианское понимание формы выражено в евангельских словах о сосуде и содержании: новому содержанию должен соответствовать новый сосуд, новые мехи. Содержание дает форму, форма являет содержание. Новое содержание дает и новую форму. Между содержанием и формой существует таинственная связь: форма зависит от содержания, но не сказано, что содержание зависит от формы. Форма здесь играет страдательную, выражающую роль. Философскую грань евангельского слова вскрыл А.Ф. Лосев: в его понимании всякая форма культуры - государственная, экономическая, художественная, политическая - является выразительной. Что же она выражает? Истолкование слова Божия, перед Которым ходит всякий человек, всякая культура, даже если они этого и не осознают. Раз появившись, всякий раз форма требует наполнения - она не самодейственна. Что имеется в виду? Чтобы работали монархические формы в государстве, например, народ должен этим формам соответствовать. В частности, должны преобладать религиозный принцип и необходимый высокий уровень самостоятельности. Иначе монархические формы не будут давать результата, как думал Леонтьев. Формализм же в области политического строительства надеется на то, что та или иная государственная форма способна изменить жизни народа в ее существенных сторонах. Так, сторонники монархии, мечтают о восстановлении монархической государственности, как будто ее восстановление способно что-то изменить. На формализме, в общем-то, основана всякая современная партийная деятельность, связанная с проектами и партийным строительством.

Господство формализма наблюдается в философии так называемого христианского социализма: здесь «социальное преображение» дает преображение самого человека. Что же входит в понятие «преображение общества»? «Преображение общества подразумевает создание и поддержание таких социальных условий и таких социальных институтов, которые мешают развитию человеческих пороков и наоборот, способствуют росту добрых качеств, создавая тем самым благоприятные условия для спасения» (Сомин, «Личное спасение и социальное преображение»). Особая роль в деле социального преображения отводится Церкви. «В деле социального преображения Церковь должна идти впереди, выработав перспективный социальный проект, который явился бы целью и верно ориентировал бы государство и общество в своем развитии». Звучит призыв к Церкви бороться с сатаной на «социальном фронте». «Христианство не подчиняет себе всю жизнь человека. Оно обитает в храмах и монастырях, оплодотворяет культуру, но повседневная экономическая жизнь, социум остается не только не воцерковленным, но существуют в дохристианском состоянии». Подчинение всей жизни человека христианству видится как выстраивание особых форм культуры. И вот, оказывается, в христианском обществе экономика должна быть социалистической, с доминированием общественной собственности на средства производства. Форма законодательствует содержанию, а не наоборот. Закономерно, что сторонники христианского социализма являются в разной степени сторонниками ереси хилиазма.

И еще об одном внутрицерковной явлении, в котором также наблюдается в скрытом виде формализм. Существует подход, согласно которому, церковная ситуация описывается исключительно через оппозицию консерватизм-либерализм. Критерием истины при этом оказывается позиция по кругу вопросов, в который входят отношение к церковнославянскому языку, посту, церковному календарю, социальной позиции Церкви, миссионерству и т.д. В таком подходе и скрывается формализм, так как позиция по данным вопросам в качестве исключительно позиции не затрагивает существо христианина, не делает его христианином вполне. Природа Церкви иная, не политическая. В Церкви христианин борется со страстями, спасается, соединяется с Богом. То есть, основное содержание церковной жизни - жизнь человека во Христе. Критерием истинности такой жизни являются богооткровенные истины - догматы.

Позиция по тому или иному церковному вопросу должна органично вытекать из жизни по заповедям, отчего рождается догматическое сознание, которое и выражается в позиции. В данном случае, позиция суть производное, одна из форм христианской жизни. Если же сама по себе форма становится знаком истинного христианина, то мы и получаем формализм.

Игнорирование догматической глубины Церкви, подмена внутреннего внешним, формальным, неизбежно приводит сторонников, если можно так сказать, формального консерватизма, к тезису о наличии внутри Церкви партии реформации, которая, не нарушая догматов, тем не менее, скрытным образом эту реформацию готовит. А это влечет за собой и конспирологические идеи. И уже бороться предлагается не с духами тьмы, а церковными либералами и их структурами. Так политика вводится в Церковь.

Закономерно, что примеры скрытой реформации приводятся не из истории Православной Церкви, а из истории католической Церкви - речь идет о Втором Ватиканском Соборе. Укажем на некорректность сравнения, так как Католицизм уже много веков находится в догматической ереси. Поэтому принципиальной разницы между католическими консерваторами и либералами нет. Их различает формальный момент - позиция по ряду вопросов. Позиция есть. Ведения нет. Ни с той, ни с другой стороны. То же самое зачастую воспроизводится во внутрицерковной полемике, когда разница между полемистами заключается единственно в позиции, а не мерой духовного развития.

Сегодня популярен тезис, что главная опасность поджидает Церковь слева - от либералов. Так случилось в Католицизме. Но русский раскол, напомню, появился справа - от ревнителей. И сейчас за церковной оградой оказались бывшие епископ Диомид и ижевские клирики-ревнители. Надо отдать себе отчет, что сейчас самое страшное, что нас ожидает, это искажение канонического строя Церкви. Ситуация повторяется. Так было в Синодальный период.

Приведу характерное высказывание православного священника по поводу петровских реформ в отношении Церкви. «Эта реформа не была направлена против основ Православия. Все преобразования, проводившиеся государственной властью, касались церковных канонов и не затрагивали догматического учения» (О. Алексей Николин «Церковь и государство»).

Замечу, что в это время Русская Православная Церковь была прославлена целым сонмом великих святых.

В заключение скажу следующее. Очевидно, что основой русской идентичности может быть только Православие. Но что это такое - быть православным? Приведу высказывание о. Даниила Сысоева, имя которого пререкаемо среди части ревнителей. «И Христос вместе со святыми обходит церкви до сих пор и смотрит: есть ли там отростки, растут ли на церквах Божиих ветки. Богу не важно количество, Ему не важна политика, Ему не важна цивилизация никакая, Ему не нужна великая Россия, Ему не нужен великий Израиль, Ему не нужна великая Америка. Любые цивилизации и страны Ему нужны лишь для того, чтобы собирать Свою жатву». Вот если есть такой апофатизм, то затем можно и культуру возделывать, и цивилизацию строить, и на современный вызовы достойно отвечать. И только в таком порядке, а не иначе.

Сергей Леонидович Шараков, кандидат филологических наук, преподаватель Старорусского филиала Санкт-Петербургского университета сервиса и экономики (Старая Русса, Новгородская обл., Россия)