«Как вас Бог милует?..»

Чуть больше года тому назад мне приснилось: я пришла в старую квартиру, где давно не жила, и нашла на книжной полке довольно большой, с ладонь высотой, крест. Проснувшись, я вспомнила, что в одном из рассказов Валерия Лялина приводятся слова глинский старцев о том, что, если в видении присутствует крест, это знак того, что оно от Бога. Но сон был почти бессюжетен, и задумываться над ним не было причин. Была в нём, правда, особая чёткость и какая-то печаль - этим он мне и запомнился.

Через несколько дней после этого я действительно пришла в пустую квартиру, которую видела во сне, чтобы в одиночестве поработать. Над столом висела икона преподобного Сергия Радонежского - был как раз день его памяти. Я разложила на столе книги и включила ноутбук, как вдруг в прихожей раздался телефонный звонок. Это было странно, потому что в квартире несколько месяцев никто не жил, и звонить туда было незачем. Я сняла трубку. «Ольга Сергеевна? - раздался голос жены Валерия Лялина, Анны Бейловны. - Валерий Николаевич умер вчера, помолитесь о нём». То, что она позвонила в эту квартиру именно в тот момент, когда я пришла туда, было несомненным чудом. Номера моего нового телефона у неё не было.

С творчеством Валерия Лялина, а потом и с ним самим, я познакомилась около десяти лет тому назад. Я тогда работала редактором в большом издательстве, которое решило открыть отдел православной литературы. Я занималась поиском авторов. Сначала «православные» рукописи мне встречались редко, но потом их стало приходить больше и больше, и я на много дней погрузилась в чтение.

Эти рукописи мне, любительнице поэзии Сереберяного века и прозы века XIX-го, казались странными. Если выразиться честнее, по большей части они были довольно низкого качества. Сначала я с огорчением отмечала это, но ставила некоторые из них в план - другого-то ничего не было. Но со временем я привыкла к подобным произведениям, и они стали казаться мне вполне преемлемыми. Слащавость, надуманность, какую-то комсомольскую «топорность» многих текстов я почти перестала замечать. И, помню, удивлённо промолчала, когда художник, делавший иллюстрации к одному рассказу, сказал: «Это же настоящая пошлость». Теперь я предпочитаю читать качественные произведения «светских» авторов, и очень радуюсь, когда вижу в них искры христианского света.

Именно в то время, когда мне приходилось заниматься православной художественной литературой, кто-то предложил мне почитать рассказы Валерия Лялина. «...Но вот в храм пришел местный крестьянин в черной кахетинской шапочке с бронзовым от палящего солнца лицом, - прочитала я в первом открытом мною рассказе. - Остановившись в притворе, он снял свою шапочку, обнажив седую, коротко стриженную голову и, воздев руки к иконе Иверской Божией Матери, сотворил краткую благодарственную молитву. Из-за колонны тихо, как бы бесплотно, к нему подошел отец Мелхиседек и благословил его. Кахетинец поклонился ему и, достав из сумки, протянул синюю кастрюльку. Отец Мелхиседек поднял крышку и наклонился. Я почувствовал благоухание горячего чахохбили - великолепного грузинского кушанья из курицы. Оно было одобрено и унесено в трапезную. Позже, в трапезной, отдавая должную дань чахохбили и запивая его белым кахетинским вином, мы сидели вместе с отцом Мелхиседеком, и он с грустью рассказывал мне...»

Да, чтение этого рассказа воистину было как бокал прекрасного, старого, утоляющего жажду вина - если только такое бывает. Я не отрываясь выпила всю небольшую книжку рассказов и поняла: передо мной настоящая литература. А первый прочитанный мной рассказ Лялина - «По святым местам» - навсегда остался моим любимым произведением этого писателя.

Вскоре мне пришлось поехать к Валерию Николаевичу, чтобы взять у него тексты нескольких рассказов для публикации. Как выяснилось, электронной почты у него не было.

В то время Валерий Николаевич жил в двух шагах от станции метро «Крестовский остров». Рядом располагается ЦПКиО, стоят комфортабельные современные дома, в которых живут спокойные состоятельные люди. Чуть дальше разбросаны роскошные особняки - изысканные и не похожие один на другой. И вот вблизи всего этого великолепия, на пустыре перед метро стоял невысокий - кажется, двухэтажный - деревянный барак, в котором и жил писатель. Правда, уже тогда было ясно, что старый дом обречён: на пустыре высились угрюмые подъёмные краны, обещающие новые благоустройства.

Ступеньки на лестнице скрипели. В полутёмном коридоре я увидела невысокого человека в клетчатой фланелевой рубашке, с палочкой и в очках. Был он доброжелательным, но сдержанным и очень спокойным - пожалуй, именно внутреннее спокойствие показалось мне его главной чертой. Меня, неизвестную девицу двадцати с чем-то лет, он сразу стал называть по имени-отчеству: Ольга Сергеевна. Помню, однажды он поприветствовал меня по телефону прямо-таки в пушкинском стиле: «Как Вас Бог милует, Ольга Сергеевна?»

В комнате были книги и иконы. Был карандашный рисунок, сделанный святителем Лукой Войно-Ясенецким. Были толстые «общие» тетради на столике - смею предположить, что это были «помянники» Валерия Николаевича. Жизнь у него была долгой и исполненной странствий, вот и накопилось много имён на тетрадных страницах.

У Валерия Николаевича я бывала не раз: работая в разных православных изданиях, приезжала к нему за рассказами. Как-то раз начала извиняться за то, что не привезла гонорар. «Да мы и не ждём от православных газет и журналов никаких гонораров», - спокойно ответил Валерий Николаевич, а его жена с улыбкой согласилась. Однажды Валерий Николаевич пригласил меня выпить чаю с оладьями и вареньем, и наше чаепитие было как будто страницей одной из его книг. Быт его героев - прост и чист. И то, как они занимаются хозяйством, и как трапезничают - всё исполнено внутреннего смысла. Например, мне очень запомнилось, что в одном из рассказов герой ел оладьи, приготовленные из «вчерашней пшённой каши». А любимый мной рассказ «Поездка в Карелию» начинается с того, что главный герой едет за грибами - чтобы во время постов у него дома была трапеза «как в Псково-Печерском монастыре» (цитирую не дословно).

Приезжая к Валерию Николаевичу, я всегда мечтала услышать какой-нибудь ценный совет, связанный с писательским мастерством. Но спрашивать об этом напрямую мне было неловко, а сам писатель был немногословен. Но кое-что я от него всё-таки услышала и даже записала. «Нужно писать о неизбывном, о вечном, - сказал он однажды. - Тогда ваши произведения будут востребованы. Сколько людей писало о Ленине - и кто теперь читает все эти ленинианы? И не нужно описывать никаких бытовых вещей: кому это будет нужно? Нужно работать для возрождения народа. Русский народ гибнет, спивается. Если Вы ступили на эту стезю, не сворачивайте с неё. Со временем будет получаться лучше и лучше, жизненная мудрость накопится».

Как-то раз Валерий Николаевич вскользь заметил, что самый сильный стилист в русской литературе - это Бунин, а самый слабый - Достоевский. Помню, меня немного это удивило: в то время я ещё пыталась судить о литературе в соответствии с критериями «православное - не православное». Достоевский, на мой взгляд, был (и, впрочем, остаётся) «православнее» Бунина. Ещё помню, Валерий Николаевич говорил, что начал читать Пелевина, но скоро перестал.

Однажды я пожаловалась Валерию Николаевичу на то, что у меня не хватает времени написать что-то своё, не связанное с работой. «Покой нам только снился, - пошутил писатель. - Я тоже долгие годы не мог писать. Надо было работать, зарабатывать, а зарплата у врачей была очень маленькая. Да и о Церкви тогда писать было нельзя... Молитесь. Может быть, Бог вам даст хотя бы один спокойный год, и тогда Вы сможете что-то сделать».

«Откуда Вы берёте сюжеты?» - спросила я однажды. «Э, Ольга Сергеевна, когда Вы проживёте столько же, сколько я, у вас тоже будут сюжеты», - ответил он. Поэтому Лялину глупо подражать: чтобы писать, как он, нужно прожить не только столько же, но и, главное, так же. А на мой вопрос: «Пишите ли Вы что-нибудь сейчас?» - он очень спокойно ответил: «Нет, сейчас не пишу. Нужно же и честь знать, понимать: когда писать, когда не писать». Он никуда не спешил, не боялся, что потеряет какую-то мысль или утратит вдохновение. Для меня это было удивительно.

В наших разговорах с Валерием Николаевичем иногда возникали довольно долгие паузы. Но это молчание было не тягостным, а очень содержательным, оно успокаивало и даже обогащало. Дерзну предположить, что во время этих пауз писатель молился.

Через пару лет барак на Крестовском острове расселили и, надо думать, снесли. Валерий Николаевич переехал на проспект Большевиков и поселился в доме без лица, типичном для новостроек. Но атмосфера «келейности», тихого жития перенеслась вместе с ним и сюда.

И умом, и сердцем я согласна с тем, что смерть для христианина - это радость и торжество. Но каждый раз, когда я бываю на похоронах, это чувство оставляет меня, и я смотрю на умерших через силу. И на похоронах Валерия Николаевича мне было трудно. Тело в гробу казалось мне отчуждённым и почти не имеющим отношения к человеку, которого я знала. «Куда делось всё его тепло, доброта, участливость, всё то, чем он наполнял свои слова и молчание?» - в отчаянии думала я. Возле храма летел быстрый дождь вперемешку с листьями. Было совершенно ясно, что смерть взяла своё и унесла всё то, что наполняло и окружало человека, которого я считала праведным. И который, как мне казалось, в силу своей праведности не мог так просто взять и исчезнуть.

Но спустя время всё вернулось: тепло и участливость, незримое присутствие Валерия Николаевича в жизни. Конечно, через его книги. Но и как-то ещё.

Ольга Надпорожская, специально для РНЛ