Размышления о конце света

В номере 12 журнала “Нева” за 2010 год была опубликована статья А. Мелихова “Борьба с ничтожностью. Психология против экономики”. Статья концептуальная: автор с самого начала обещает разобраться с последствиями мирового экономического кризиса, социальными и даже экзистенциальными, вызывающими “ужас собственной ничтожности”, и стремится предугадать, “в каких чарующих химерах станет искать утешения население современной России”. Как и следует ожидать после такого предисловия, в числе химер оказываются коллективизм (желание приобщиться “к чему-то большому”), национальное начало и, конечно, православие (в качестве “декоративной составляющей”). Автор, однако, не ограничивается этим обычным идеологическим набором — он подвергает критике и современных либералов за то, что они… не понимают природы либерализма. “Покуда либерализм будет восприниматься как чисто индивидуалистическая и рационалистическая разъединяющая идеология, он не сможет выдержать конкуренции с возвышающими обманами идеологий коллективистских, особенно в смутные, кризисные времена. С ними может соперничать только самовозвеличивающий индивидуалистический романтизм”. В качестве практического вывода из своих рассуждений А. Мелихов предлагает правительству прагматически использовать конкуренцию названных идеологий в интересах укрепления государства, помня, что дороже всего ценятся символические жесты и понимание тех мотивов, которыми руководствуется рядовой человек.

Откровенное, прямо скажем, решение проблемы. Если властвующей элите выгодно поддерживать “коллективистские грезы” — пусть поддерживает. Если они почему-либо подкачают — в запасе либеральные. Бывают ситуации, когда хорошо бы поддержать одновременно и те, и другие — и это сгодится в дело. Игра в доброго и злого (“правого” и “левого”, патриотического и западнического) следователя всем хорошо известна. Возникает только вопрос: а какое отношение все это имеет к истине? Не к прагматическому успеху социальных технологий, а именно к истине — живой, мировоззренческой, человеческой? Ведь мы, в отличие от Великого Инквизитора, отличаем обман от правды? Если не отличаем, то о химерах и говорить нечего. Если же отличаем, то тогда придется признать за истину “самовозвеличивающий индивидуалистический романтизм”, по которому в обозримом будущем предлагается жить стране и миру. Так, во всяком случае, следует из вышеописанной логики. Особенно если браться за экзистенциальные и даже религиозные материи. Как говорится, назвался груздем — лезь в кузов.

Откуда ноги растут?

На самом деле отделение политики от истины — то есть утверждение индивидуалистического либерализма как мировоззрения и социальной практики — началось в Европе давно. Если не ходить слишком далеко, то уж точно со времен французской буржуазной революции конца ХVIII века, законодательно отделившей церковь от государства. Именно тогда возникла главная судьбоносная греза либерализма — миф о самодостаточном человеке, который все понимает и сам все устроит. Богиня разума в соборе Парижской Богоматери, рогатая статуя Свободы вместо Христа — вот его зримые символы. Родившись в эпоху Просвещения, эта идеология перенесла смысловой центр цивилизации с Бога на человека, приписав ему всевозможные добродетели: всемогущий разум, победительную энергию творчества, способность самостоятельного различения добра и зла и т. п. Под пером просветителей и их последователей-модернистов (Гегеля, Маркса и других) история превратилась в торжественный марш прогресса во всех отношениях — непрерывное восхождение человечества ко все более совершенному обществу, свободе и правам человека. Были выделены и свои передовики на этом пути, прежде всего Англия, Франция, а затем и Соединенные Американские Штаты. Царская Россия, естественно, при этом рассматривалась как тормоз на дороге европейской модернизации — именно в таком духе о ней писали, в частности, и авторы коммунистической доктрины.

Однако гладко было на бумаге, но забыли про овраги. Еще в самом начале проекта модерна, в ХVIII столетии, великие европейские писатели Шекспир и Сервантес заметили “нелады в датском королевстве”. Освободившийся от церковной опеки гуманистический человек быстро показал оборотную сторону своей новой свободы: в дело пошли яды, кинжалы, насмешка над всем прекрасным и высоким. Указанные орудия прогресса получили теоретическое оправдание в сочинениях Н. Макиавелли, Т. Гоббса и многих других мыслителей. “Делай, что хочешь” — такова была модернистская мораль, занявшая место развенчанного христианского идеала. Кровавая буржуазная революция во Франции 1789 года только воплотила эту мораль на практике.

Собственность как мировоззрение

Значение европейского Просвещения и последовавших за ним революций заключается в том, что они переключили религиозную энергию людей с неба на землю. Нет сомнения, что благодаря подобному перевороту Евро-Атлантика в эпоху XIX и, особенно, ХХ веков достигла выдающихся успехов. Англичане и американцы уже в XIX столетии (“век девятнадцатый, железный”) начали строить “хрустальный дворец”, когда-то так поразивший Герцена и Достоевского на всемирной выставке в Лондоне. Замысел этого дворца был поистине вселенским: построить такое общество, наладить такую жизнь, чтобы каждый момент существования человека, от колыбели до могилы, был максимально приятен, удобен и производителен. По мере развития и укрепления универсально-рыночных отношений западный человек неуклонно утверждал себя как земного бога. Ренессанс, Реформация и Просвещение закрепили — соответственно в духе, в культе и в мировоззрении — это самообожествление (самодостаточность) евро-американца, сообщив ему при этом религиозную и культурную санкцию. Только при этих обстоятельствах мог быть нравственно оправдан капитализм — своего рода интернациональная мастерская по производству меновых стоимостей, где гарантированный обмен услугами есть прежде всего результат работы на себя, ради своей выгоды, холодного эгоистического расчета.

Когда мы, русские, восхищаемся западным изобилием и порядком, мы часто забываем, что они куплены ценой превращения человека в “одномерное” существо, в заложника его собственной экономической активности. При виде сияющих огней витрин и иномарок наше сознание отодвигает куда-то в тайники подсознания факт, что эта роскошь практически означает не что иное, как красивую оболочку небытия. Изобилие и довольство рыночной цивилизации подобны сытой улыбке чревоугодника, который уже съел все, что мог, и теперь может себе позволить щедрость и благотворительность: содержание театров и университетов, высокое жалованье своих слуг. Создав общество, где все продается и покупается (то есть святость и грех, гений и бездарность социально уравниваются посредством всеобщего рыночного эквивалента), модернистская Европа произвела на свет и соответствующую такому обществу служебную государственность, единственная задача которой — поддержание рыночного status quo. Символ такого государства — полицейский у ворот биржи. Парламентская демократия избирает не лучших, а себе подобных, то есть послушных и удобных исполнителей. В буржуазных парламентах (в переводе с французского — “говорильнях”) произошел обмен духовного достоинства на чечевичную похлебку, когда качество человека определяется его принадлежностью к определенной имущественной или юридической корпорации (партии). Взамен такой гражданин приобрел гарантии личной неприкосновенности в качестве раба собственного мещанства. При этом где-то к середине позапрошлого столетия европейский буржуа обрел железную уверенность, что наконец-то он достиг высшей ступени истории — ничего лучшего и желать нельзя! Перечитайте, господа, “Зимние заметки о летних впечатлениях” Ф. М. Достоевского (1863 год): такого смеха над просвещенной Европой до тех пор не раздавалось! Я уже не говорю о текстах К. Н. Леонтьева, прямо славшего Европе проклятия…

ХХI век: пиррово торжество либерала

В ХХI веке евро-атлантический Запад окончательно свел вечность ко времени, сущностные ценности — к инструментальным, соборность — к индивидуализму. Бесспорным достижением европейской цивилизации стал суверенный индивид как субъект права и культуры, однако утрата таким субъектом духовного содержания привела его к опасным нравственным и политическим опытам со свободой, вплоть до союза с Мефистофелем (Фауст). Прав был Ницше: для новой Европы Бог умер. Набрав колоссальную производительную динамику, современный Запад переживает завершение проекта модерна — постмодерн. В содержательном плане его характеризует исчерпание абсолютизированной свободы, оказавшейся в религиозной пустоте. В культуре это ведет к ликвидации граней между действительным и возможным, то есть к господству чистой мнимости (знаки без предметов, спекулятивная экономика, “общество спектакля”). Культура вырождается в старческую постмодернистскую “игру в бисер”. Когда сказать по существу нечего, остается говорить о говорении, писать о письме — ситуация Нарцисса, ловящего в зеркале ускользающее отражение, да и то без особой охоты. Утвержденный исключительно на своем Я, западный человек стал не нужен Богу; не интересен он такой и самому себе.

В области социально-политической практики современный Запад гордится “открытым обществом”, плюрализмом мнений и оценок, однако на самом деле под флагом гуманистической свободы идет бегство от единой мировоззренческой (и тем более религиозной) истины как слишком принудительной, “тоталитарной”. Истина в том, что истин много — вот последнее слово индивидуалистического либерализма на уровне философской политики и политической философии. Цивилизация Новой Европы и Америки покинула Дух и сама оказалась покинутой Духом. Ее стратегии в ХХI веке направлены на сакрализацию прав человека и достижение им успеха (наслаждения, богатства, власти) на этой земле, то есть обеспечение элитарного “грешного рая”. Такой проект является — и не может не являться — великой утопией: экологический предел природы (ресурсов на всех не хватит) и нравственный коллапс культуры, не различающей больше правду и кривду, серьезное и смешное, мужское и женское, полет и падение. Ключевые тенденции постмодерна, будучи продолжены в будущее хотя бы еще на сто лет, грозят смертью всему человечеству. Дальнейшая прогрессивная динамика Запада возможна только за счет глобального информационного, а затем и функционального подчинения всего не-Запада стратегиям “открытого общества”, что крайне опасно для всего мира.

Русское чудо

Надо прямо сказать, что общий товарно-денежный знаменатель человеческих ценностей уже давно бы овладел планетой, если бы не русская революция 1917 года. Речь идет, разумеется, не о либеральной интерпретации этого события. Либерально-индивидуалистическая концепция прогресса в принципе не может объяснить очевидный исторический факт — решительное сопротивление, оказанное православно-русской цивилизацией тотальному наступлению демократии собственников. В начале ХХ века Россия была самой динамично развивающейся страной, с 1905 года в ней фактически была установлена парламентская (думская) монархия, а русские купцы диктовали цены Европе — и все “слиняло в три дня”, как выразился В. В. Розанов. Конечно, большую роль сыграла усталость народа от мировой войны, но не только она. Восемь месяцев Временного правительства показали, что русский человек не согласен воевать за собственность и парламентаризм. Ему подавай всемирную справедливость, за которой крылась бессознательно ощущаемая народом и ясно осознанная теоретиками христианская правда. Крупнейший национальный мыслитель первой половины ХХ века Н. А. Бердяев писал, что Третий Рим стал Третьим интернационалом. Произошло то, чего не предвидели ни социалисты, ни либералы. В дело вмешалась русская идея: живи не так, как хочется, а так, как Бог велит. Ею — вопреки собственной идеологии — и воспользовались большевики, создав на православно-русской почве крупнейшую державу, спасшую человечество от гитлеровского оккультного рейха и первой вышедшую в космос. Но самое главное — Советская Россия сохранила тот тип человека, для которого денежная (и вообще материальная) мотивация поведения является вторичной, вспомогательной. Ни любви, ни вдохновения за деньги не купишь. И парламент никакой не поможет.

Вторая попытка

Вторая попытка слома цивилизационной идентичности России была предпринята переродившейся партноменклатурой в начале 90-х годов ХХ века, которая решила конвертировать политическую власть в собственность под лозунгом “возврата в Европу”. Иными словами, России предложили отказаться от самой себя и принять правила игры иной истории и культуры. Естественно, что из этого ничего не вышло — вышел развал великой самодостаточной державы, способной идти по собственному пути и служить своего рода посредником между Востоком и Западом, Севером и Югом. Геополитические последствия этой либеральной революции налицо — от военных баз США на бывшей территории СССР—России до свежих гуманитарных катастроф на Ближнем и Среднем Востоке. Если после 1917 года народ лишили веры (замененной религией “общего дела”), то после 1991 года его попытались лишить и нравственно-интеллектуальной жизни, заменив ее футболом и попсой. На Западе цивилизованный мелкий собственник давно свыкся с духовной и культурной “игрой на понижение” — его почти целиком занимает рыночный естественный отбор, повелительно диктуемый господствующим социал-дарвинизмом. Однако на Руси создание “нового человека” американского разлива никак не удается, как не удается и построение капитализма американского образца. Вопреки мощному — прежде всего телевизионно-рекламному — культу потребительства у русского человека продолжает сохраняться чувство бессмысленности существования в роли “экономического персонажа”, навязываемой ему практиками и теоретиками рыночной демократии. Как писал замечательный современный ученый А. С. Панарин, “социальный капитал нельзя свести к рыночному капиталу”. Более того, он растрачивается и исчезает в условиях бесцеремонного вторжения законов рынка в заповедные социальные и моральные сферы.

Так или иначе, фундаментальная ошибка современного либерализма заключается в настойчивом стремлении отменить “архаику” (она же “фантастика”, “социальная греза”, “коллективное вранье” и т. п.) нравственно-духовной мотивации человеческих отношений, расчистив место для тотального господства экономических (материальных) ценностей во всех областях общественного и личного бытия. Если так пойдет дальше, бабушки перестанут воспитывать свои внуков, пока родители не подпишут с ними соответствующего контракта. Контрактная семья, контрактная школа, контрактная армия, контрактное государство — что еще? Даже с чисто экономической точки зрения финансовые и юридические издержки на поддержание такого образа национального существования слишком велики. Стремясь пристроить Россию на евро-атлантический “Титаник”, плывущий к неизвестной цели в нравственно-религиозных потемках, наши рыночные либерал-демократы не желают задуматься, что ждет этот “корабль тщеславия” уже в недалеком будущем. Однако неясность избранного курса прекрасно чувствует народ, ответивший на введенный в России культ денег всеобщим воровством и всеобщим пьянством. И это при том, что определенная часть нашего населения действительно никогда не жила так хорошо в материальном смысле — во всяком случае, в крупных городах. Я уже не говорю о полной свободе самовыражения, слова, эротики, тусовок, путешествий — всего того, чего так не хватало нашей богемной элите при советской власти.

Однако потребительством (консюмеризмом) русского человека надолго не соблазнишь. Миллиардеры-олигархи со своими футбольными клубами в качестве национального идеала (“Кто хочет стать миллионером?”) — что может быть ненадежнее для российского общественного устройства? В сущности, нынешнее российское государство превратилось в увлеченного игрока на глобальном финансовом рынке, махнув рукой на идеологию, мораль и культуру (одно ТВ чего стоит!). Под влиянием либерал-рыночников оно становится все более “экономикоцентричным”. Между тем государственность (даже буржуазно-парламентская) не может и не должна сводиться к экономике, подобно тому как незавидна судьба человека, целиком подчинившего свою веру и мораль интересам собственного кошелька.

Крах “экономического человека”, подменившего собой человека верующего, человека разумного и человека нравственного, близок даже на Западе, где протестантская реформация, казалось бы, примирила между собой служение Богу и служение собственности. Нынешний мировой финансово-экономический кризис — только одно из проявлений кризиса общецивилизационного. Культура, утратившая различие между Богом и мамоной, между истиной и выгодой, между безобразием и красотой, не имеет будущего.

Конец света — не выдумка

Если вернуться теперь к формулировкам А. Мелихова относительно “чарующих обманов” коллективизма и самовозвеличивающей мечты либералов, то придется признать, что Европа (и отчасти Россия) за последние триста лет только и делала, что боролась за осуществление индивидуалистической (романтической, если угодно) свободы как самоцели. Еще старик Гегель писал, что прогресс — это расширение пространства свободы. Примерно то же самое – каждый на свой лад — повторяли К. Маркс и Ф. Ницше. Ныне мы пожинаем плоды этой индивидуалистической романтики. Единственной реальной (хотя и прикрываемой разговорами о демократии и даже христианстве) мировоззренческой и социальной истиной современного Запада является сохранение достигнутого максимального комфорта существования. Запад (“золотой миллиард”) построил для себя совершенный “капитало-социализм”, закончил в этом плане свою историю и сегодня делает все, чтобы затормозить, заморозить ее в нынешнем — идеальном для себя — социокультурном состоянии. Вся внутренняя и внешняя политика Запада, включая регулярные ракетно-бомбовые “гуманитарные” акции, направлена исключительно на это. И плата за такое “окончательное решение” вопроса об истине чрезвычайно высока. Чуткие люди на самом Западе — такие, как О. Шпенглер, М. Хайдеггер, Г. Гессе, — еще в первой половине ХХ века почуяли как будто некий смертный туман, разливающийся по городам и весям бывшей “страны святых чудес”. Уже в наше время Ф. Фукуяма назвал такое положение концом истории, а крупнейший американский социолог И. Валлерстайн оставил нынешнему капитализму лет пятьдесят, не больше…

История продолжается до тех пор, пока люди хотя чем-то радуют Бога. Между тем на наших глазах идеология постхристианского мира быстро, хотя и внешне незаметно переходит в антихристианскую, тиражируемую под разными именами деятелями антицеркви. Сегодня на пространстве Евро-Атлантики осуществляется не ценностное приращение бытия, а его технологическая эксплуатация. Технический прогресс Запада происходит по инерции, моделируя компьютерными средствами глобальный масштаб греха как нормы жизни. Торжествует всемирная информационно-пропагандистская псевдокультура, управляющая сознанием человечества на основе новейших психосемантических технологий (так называемое “информационное оружие”). На гей-парады в столицах Европы выходит до миллиона человек, что свидетельствует о полной утрате массовым сознанием границы между добром и злом (постмодерн). В Европе (и тем более в Америке) уже нет бытия — там есть подручное, прирученное существование, когда субъект такого существования сидит перед телевизором или компьютером (мир как иллюзия-выставка), имея в качестве собственника всю Вселенную. Вопреки самодовольной прозе подобного “царства теней”, в истоке его лежит утопия — социальная и технологическая утопия индивидуалистического либерализма, вплоть до “американской мечты” о просперити с белозубой улыбкой, отграничивающей ее владельца от всего низшего — варварского, от всего внешнего — чужого, опасного, но и от всего высшего — богоносного, таинственного. Это утопия мира без страдания, без греха и Воскресения. В сущности, это насмешка над творением Божиим, и самое печальное состоит в том, что этот смех уже прозвучал.

Что касается России, то на основе вышесказанного позволительно заключить, что Русь—Россия во всех своих исторических формах (включая советскую), так или иначе, с большим или меньшим успехом, исполняла роль Удерживающего (2 Фессал. 2,7) в нисходящем движении истории, предсказанном в Писании. Можно предположить, что назначение Святой Руси и состоит в замедлении этого стремления мирового социокультурного “человейника” вниз, ко все более темным (вплоть до инфернальных) уровням тварного существования. Последовательная либеральная жизненная практика есть плод уже остывшей или остывающей цивилизации, где предельные религиозные (смысложизненные) вопросы давно “разрешены” и отданы на откуп частному мнению, а единственной почвой общественного согласия “о главном” является необсуждаемая заинтересованность любых партий, классов и “меньшинств” в сытой и удобной жизни. Такого “бога” зовут ОКЕЙ, и это есть подлинно антихристианский “бог”. От его имени говорил Великий Инквизитор Ф. М. Достоевского. Самые большие грешники на этой земле те, кто наиболее комфортно устроился среди всеобщего греха. По ходу мирового времени возрастает напряженность антиномии добро/зло. Физических сроков и конкретных завершительных форм внутриисторического апокалипсиса людям знать не дано, но, по-видимому, основные события метафизического плана развернутся в наступившем ХХI столетии. В определенном смысле конец света уже наступил, только не все это заметили. В таком плане последняя жертва России Богу может заключаться в том, чтобы своим онтологическим неблагополучием отвергнуть тотальное приспособление к греху как норме личной и общественной жизни в утерявшем вертикальное измерение мире. Тогда конец света (конец духовной истории) может приобрести положительный смысл в христианском значении этого слова.

Под конец повторю, что вышеописанный (и уже фактически наступивший) закат Европы есть не что иное, как конец индивидуализма и либерализма, принятого за норму жизни. Самая большая фантастика в этом плане — представление его в качестве положительной социальной программы, то ли под реалистическими, то ли под романтическими знаменами. Цивилизации, как показывает история, ненадолго переживают свои соборные идеалы. И “мечеть парижской богоматери” не просто название романа, а предвидение близкого будущего и одновременно расплата за предательство. Будем надеяться, что православную Россию эта чаша минует.

КОММЕНТАРИЙ

Меня столько раз упрекали в пренебрежительном отношении к объективной истине не только “патриоты”, но и “либералы” (В. Якобсон, “Звезда”, 2010, № 8; И. Яковенко, “Нева”, 2011, № 3), что хочется еще раз объясниться, хотя я и писал об этом достаточно подробно: “Истина хорошо, а счастье лучше” (“Знамя”, 2005, № 6), “Ствол и семя” (“Октябрь”, 2008, № 11). Но может быть, то и плохо, что подробно? Попробую покороче и попроще.

Итак, если даже допустить, что некая “объективная”, не зависящая от нашего восприятия истина существует, все равно орудиями ее постижения останутся наше тело, наш мозг. А для него имеется лишь один критерий истины — субъективный: он считает истиной всякое суждение, способное убить его скепсис. Для социальных же групп подобным субъективным критерием является согласие: что порождает согласие данной группы, что затыкает рот скептикам, то и является истиной данной группы.

Иными словами, доказанным мы называем психологически убедительное. А когда заявляем, что стремимся к истине, на деле мы лишь стараемся покончить с собственным скепсисом.

Стремление для человека очень важное, в романе “Горбатые атланты” один мой герой прямо заявлял, что история человечества есть история бегства от сомнений. Однако если понять, что стремление к истине есть всего только стремление к максимально широкому согласию, то в бегстве от сомнений не будет ничего дурного. Понятие объективной истины становится опасным, когда от ее имени — от имени объективности! — начинают подавлять несогласных. Несогласных не с чем-нибудь — с объективностью!

Отделение политики от истины несет свои опасности, объединение политики с истиной — свои. А большей опасностью нам представляется та, от которой мы в данный момент больше настрадались. Надеяться же, что человеческая психика когда-нибудь примет нечто неизменное и более не станет подвергать его сомнению, мне кажется, так же наивно, как надеяться отыскать для сна столь удобную позицию, что она уже не станет порождать желания перевернуться на другой бок.

Александр Мелихов

Комментарий автора

С умным человеком и поговорить приятно

Споры, как известно, никогда не кончаются. Как говорится, история нас рассудит. С точки зрения психологического комфорта А. Мелихов, конечно, прав, но только до определенного предела. Предел этот наступает — и уже фактически наступил, — когда душевный (и всякий другой) комфорт определенной группы людей занимает место идеала человека как образа и подобия Божия. Тогда скорый конец истории (и уж, во всяком случае, конец культуры) неизбежен, что мы и наблюдаем сегодня воочию почти на всех экранах телевидения и Интернета. Стремление к максимально широкому согласию людей, конечно, хорошая вещь, только вот вокруг чего они объединяются? В истории полно случаев, когда миллионные массы объединялись вокруг весьма различных целей, вплоть до самых чудовищных. Я думаю, что индивидуализм и вытекающий из него нравственный, экономический и политический либерализм, принятый за норму жизни, не принесут миру и России в конечном счете ничего, кроме хаоса во всех смыслах этого слова. Пока этот хаос остается “управляемым” с помощью постмодернистских технологий и точечных “томагавков”, жизнь кое-как продолжается. Но вот потом…

Александр КАЗИН

Комментарий комментатора

Рационалистический индивидуализм не будет принят миром

Разумеется, комфорт лишь одной группы, навязываемый в качестве комфорта всеобщего, у остального мира не может вызвать ничего, кроме раздражения. Необходимость поддерживать согласие путем насилия или хотя бы угрозы его применения наилучшим образом демонстрирует, что на самом деле “в товарищах согласья нет”. Я согласен с моим оппонентом и в большем: вокруг каких бы нелепостей ни объединился мир — хотя бы даже вокруг веры, что Земля плоская и покоится на трех китах, — он все-таки никогда не объединится вокруг рационалистического индивидуализма, покоящегося на двух заблуждениях. Первое: физические ощущения для человека важнее, чем психологические переживания. Второе: личный успех способен обеспечить человеческое счастье. Хотя никакие социальные успехи и никакие наслаждения не способны защитить человека от ужаса неизбежного бесследного исчезновения. Ослабить этот ужас может лишь эмоциональное слияние с чем-то более могущественным и долговечным, в идеале — всемогущим и бессмертным. Чем в реальности может оказаться это “большее” и есть ли шансы, что оно окажется общим для всего человечества, я не знаю. Но в том, что индивидуализм не будет принят миром, я практически убежден.

Александр Мелихов

Последний комментарий автора

Все впереди

Вот мы и согласились в главном: рационалистический индивидуализм не будет принят миром. Вопрос в том, каковы его альтернативы. Если это будет глобальное массовое общество, управляемое с помощью дурных страстей и транслирующих их виртуальных технологий (вариант “Великого Инквизитора”), — я от такого будущего прошу меня уволить. Это и будет конец истории. Если же какая-то часть человечества выберет иную дорогу (вплоть до новой катакомбной Церкви), то никакого другого пути, кроме христианской соборности (он же свободный православный персонализм), я предложить заблудившемуся человечеству не могу. Может, тогда и ужаса неизбежного бесследного исчезновения кому-то удастся избежать, причем не только эмоционально. Смерть, где твое жало?

Александр КАЗИН

Впервые опубликовано в журнале Нева № 9, 2011