Первоначальный смысл слова «диктатура»
Первоначальное значение древнего латинского слова «диктатор» в основном соответствует смыслу русского слова «повелитель». Эти слова происходят от глаголов «dictare» и «велеть», совмещающих смысл понятий «говорить», «предписывать» («диктовать»), со смыслом понятий «хотеть», «желать», «высказывать свою волю». Слово диктатор также соответствует частично и английскому слову «спикер».
По-видимому, латинские племена в Италии, еще до основания Рима, «диктатором» называли своих народных вождей, ибо именно в таком смысле трактуется затем этот титул в Римской Республике: magister populi.
По своему смыслу, титул «диктатора» (повелителя) довольно схож с титулом «императора», вплоть до того, что оба эти титула можно считать до некоторой степени синонимами. На это указывает даже современная подмена корней этих слов в грамматике: русское название «повелительное наклонение», по-латыни и по-испански обозначается словами «модус императивус», «модо императиво».
Однако, можно предполагать, на основании ряда данных, что, в своих истоках, титул «диктатора» обозначал функции более заурядные и законные, более «нормальные», чем первоначальные функции «императора», несмотря на свой чрезвычайный и временный характер. Во всяком случае, титул «диктатора» всегда давался законной властью, и не мог себе присваиваться самим его носителем. То есть, диктатор не мог быть самозванцем, а самозванец не мог быть диктатором. В свою очередь, титул «императора» (от латинского глагола imparare, первоначально имевшего смысл «подготовлять», а затем «властвовать», «господствовать», «командовать»), согласно Ортеге-и-Гассету, был временным, «мерцающим» титулом «подготовителя» (организатора) победы, «победоносца», выдвигаемого стихийно, самой обстановкой.
После учреждения Римской республики в 753 году до Р. Х., затем в течение двух с половиной веков возглавлявшейся семью царями, оба эти титула «диктатора» и «императора» не употреблялись, в течение всего этого периода. Вся власть принадлежала царю (рексу) или его помощнику и заместителю – «префекту всадников» (prefectus equites), каковые, однако, должны были считаться с мнениями Сената (первоначально – Совета родовых старейшин) и коллегии авгуров, а в вопросах помилования и с мнением всего народа.
После замены в 510 году до Р. Х. одного пожизненно выбираемого царя (буквально «управляющего», rex, от глагола regere, направлять, управлять) двумя «верховными предводителями» (буквально «верховными пред-идущими», pretor maximus), затем называемых «консулами» (согласно некоторым предположениям, с первоначальным смыслом: «вместе танцующие»), выбираемых на один год, оба эти титула «диктатор» и «император» снова всплывают, но получают юридически чёткие новые функции в Римской республике.
Титул императора присуждается всем победоносным командующим генералам, после разрешенного им Сенатом торжественного «триумфа», то есть «парада победы», в Риме. Таким образом, титул «императора» имеет почетный характер, но не определяет никакой государственной функции, хотя и свидетельствует о победоносном командовании. Лишь со времён Августа, этот титул автоматически принадлежит всем возглавителям Римского государства, наряду с рядом других титулов. Кроме того, Август присваивает себе этот титул также и как личное имя, так что он его употребляет дважды (как имя и как титул), в полном перечне своих имён и званий.
Иначе обстоит дело с титулом «диктатора». Этот титул становится очень важным республиканским титулом в Римской республике, со строго определёнными функциями.
Чрезвычайный республиканский повелитель
Римские государственные деятели не занимались политической теорией, ибо это не было в их духе. Они были незаурядными и весьма творческими политическими практическими деятелями. Они, конечно, понимали, что наличие одновременно двух верховных предводителей в римском государстве (как и в Спарте) может иметь, наряду с некоторыми преимуществами, также и некоторые недостатки. Причём, в особенно тяжелых ситуациях, недостатки чреватые весьма опасными последствиями. Именно для таких тяжелых моментов в жизни Римской республики и была предусмотрена чрезвычайная должность «диктаторов», сиречь временных единоличных «повелителей» в республике. Таким образом, когда два ежегодно выбираемых консула получили верховное командование (imperium), а царь превратился в «священного царя» (буквально в «управляющего священнодействиями», rex sacrorum), сохраняя лишь свои религиозные прерогативы, в Римской Республике была одновременно учреждена новая должность, но со старым именем диктатора, существовавшего и прежде, еще до основания республики. В моменты чрезвычайной опасности, один из консулов мог самовольно и единолично назначить любого сенатора, который до этого был консулом, «вождем народа» (magister populi), также называемого «диктатором» (dictator), на время ограниченное сроком назначающего консула, но никогда не более, чем на шесть месяцев. Во время такого публично объявленного чрезвычайного положения, все остальные магистраты (сановники) республики должны были подчиняться единоличной власти диктатора республики, в том числе и сам его назначивший консул. По истечении такого чрезвычайного диктаторского срока, в республике автоматически восстанавливалась власть консулов.
Один из императорских титулов
В начале императорского периода, этот титул «диктатора» сливается с остальными республиканскими верховными титулами и присваивается опять же одному единственному лицу, но уже пожизненно. Исторические причины этого процесса можно свести к двум основным тенденциям:
1. Чрезвычайный территориальный рост Римского государства никак не был совместим с дальнейшим точным сохранением старых традиционных римских учреждений, имевших в основном городское происхождение и городской характер.
2. Римляне принципиально не желали употреблять чужеродных понятий и выражений в своей государственной жизни, а посему всегда старались приспособлять к новым ситуациям свои собственные старые термины. Единственным таким термином из прошлого Рима, который мог бы пригодится в новом положении римского государства, был титул царя, «рекса». Однако, это был единственный из древних титулов, который римляне всемерно избегали, ибо он им напоминал ненавистного последнего, седьмого царя, Тарквиния Гордого, который был не только чужестранцем (этруском), но и принципиальным нарушителем нравственных устоев и покоящегося на этих устоях римского правового строя. Даже можно сказать, что Тарквиний Гордый был не вполне легитимным царём, ибо он стал царём «перейдя через труп» предыдущего царя, тоже этруска, Сервия Тулия, которого римляне во все периоды своей истории считали своим лучшим царём и практически вторым учредителем Римского государства, после Ромула.
Ортега-и-Гассет считает, что Юлий Цезарь прекрасно понимал необходимость конституционных реформ в Римском государстве, но также хорошо знал и неприязнь римлян к титулу «рекса». Во время одного спектакля в ипподроме, один из почитателей Цезаря преподнёс ему публично царскую диадему, но Цезарь её тут же отклонил, услышав неодобрительный гул зрителей. Цезарь, по-видимому, даже пытался предложить ввести титул «рекса» для всей Римской империи, кроме Италии.
Эти проблемы были особенно болезненными для Рима, ибо затрагивали устоявшееся соборное равновесие между монархическими, аристократическими и народными элементами Римской республики, с некоторым перевесом аристократических элементов во время консульского периода. Согласно греческому историку Полибию (202 – 120 до Р. Х.) именно такое равновесие было одним из основных преимуществ Римского государства и причиной его длительной устойчивости. Сугубо консервативная часть аристократии Рима решила убийством Цезаря предотвратить сдвиг этого равновесия в сторону монархии, но исторические тенденции такими действиями невозможно полностью предотвратить, хотя можно нарушить и исказить. В результате, не желая заимствовать чужие политические термины и не имея подходящего собственного термина, для обозначения необходимой, в новой ситуации, новой должности, прагматические римляне соединяют вместе несколько предыдущих высших римских титулов и дают их одновременно и пожизненно одному единственному человеку.
В 45 году до Р. Х. Сенат пожаловал Юлию Цезарю титул диктатора на 10 лет, что было крупной реформой республиканской четырёхвековой традиции. Через год, в 44 году, Сенат дал Цезарю титул пожизненного диктатора, впервые в истории Рима. Еще до этого, Цезарь получил звание верховного понтифика. При всех этих одновременных титулах, Цезарь продолжал обладать также и титулом императора, победоносного командующего.
В начале правления Октавиана (30 г. до Р. Х. - 14 г. после Р. Х.), двоюродного племянника Юлия Цезаря, ему был дан Сенатом пожизненный титул «диктатора», вместе с титулом «принсепса» (буквально «начинающего»), раньше принадлежавшего старшему по возрасту сенатору, начинавшему заседания Сената. В 27 году до Р. Х. Октавиан получает от Сената имя «Августа», одного корня с «auctoritas» и «авгуры», от глагола augere, приумножать, увеличивать. (Латинский титул «Romani imperii semper Augustus» был переведен на немецкий язык как «des Römischen Reiches allzeit Mehrer», а при Петре Великом на русский язык как «Присноприбавитель», то есть «всегда приумножающий»). В этом же году, Август формально восстанавливает республику и сам становится первым консулом, до 23 года, когда он становится пожизненным «народным трибуном». В 12 году до Р. Х. Август принимает также и титул «верховного понтифика» (pontifex maximum).
Начало правления Августа условно считается концом консульского периода Римского государства, и началом нового периода, сперва называемого «принципатом», а затем имперским периодом, в согласии с этими двумя титулами. Однако, очень скоро все эти старые римские республиканские титулы объединяются под одним новым титулом, выведенным из личного имени первого пожизненного диктатора, Юлия Цезаря, в латинском, греческом и русском произношении: Кесаря. Только этот единственный государственный титул упоминает Христос, в согласии со свидетельством Евангелия. От него затем произойдёт русское сокращение «царь». От имени же Августа произойдет в русском языке относящееся к царю прилагательное «августейший» («приумножающий блага», «увеличивающий»).
Современные искажения: партийные лжедиктатуры
В рамках катаклизмов, возникших в результате Французской революции, в XIX веке происходит ряд грубых искажений в области исторически устоявшейся общественно-политической терминологии.
В рамках «Социалистического интернационала», возникает новое выражение: «диктатура пролетариата». По мнению Маркса, «диктатура пролетариата должна предшествовать окончательному историческому этапу». Исходя из первичного смысла этих слов, такое выражение было абсурдным. Диктатура – это сумма действий единоличного правителя, а не власть колоссальной безличной массы людей. Кроме того, диктатура – это власть ограниченная во времени, а не вечная власть пролетариата, которая должна «окончательно восторжествовать», до самого конца истории. (В этом отношении Маркс и Энгель были своего рода предвозвестниками Фукуямы. Все они шли к этой общей цели, хотя и разными путями).
В течение четырёх с лишним веков Римской республики, диктатура была ограничена сроком в шесть месяцев, а затем сроком жизни одного человека. Диктатура не была революционной, а законной властью, законно назначенной предшествовавшей ей законной властью. Посему, диктатура, по своему первоначальному определению, отнюдь не является результатом революционного разрыва с предыдущей легитимностью, а, наоборот, чрезвычайным средством для спасения этой легитимности.
Характерно, что выражение «диктатура пролетариата», являющееся одним из краеугольных камней одной современной идеологии, состоит из двух исторических римских терминов на латинском языке, точный смысл каковых никак не может подлежать никакому сомнению, ибо доподлинно определён множеством исторических документов. Однако, несмотря на это, коренной смысл этих двух древних политических терминов существенно искажен в данной формуле этой современной идеологии.
В самой среде социалистического интернационала, поначалу существовали сомнения по отношению к применению этого термина. В «Готскую программу» оно не было включено, что критиковалось самим Марксом. Однако оно было включено Плехановым в его первый проект «программы-максимум». Известный немецкий социалист Эдуард Бернштейн даже считал, что «диктатура пролетариата» может означать только одно – «диктатуру клубных ораторов и литераторов». Более меткое определение затем дал Иван Солоневич: «диктатура импотентов».
В политических словарях, изданных при коммунизме, слово «диктатор» определяется как «лицо, обладающее неограниченной властью и осуществляющее единоличное управление». Однако «диктатура пролетариата» определяется затем как «политическая власть рабочего класса», а не как власть одного лица. Сам же пролетариат определяется как «самый передовой и революционный класс буржуазного общества», причем «его наиболее сознательным и передовым отрядом являются коммунистические и рабочие партии, стоящие на платформе марксизма-ленинизма». (Краткий политический словарь», М., Политиздат, 1969).
Таким образом, получается, что «диктатура пролетариата» имеет многослойный характер: за декоративной частью, изображающей «рабочий класс», скрывается «передовая партия», руководимая номенклатурой её лидеров, исповедующих определённую идеологию, и возглавляющихся одним верховным лидером. В результате, получается социологический монтаж: вместо «рабочего класса», мы имеем дело с номенклатурой партийных «лидеров», принадлежащих к самым разным классам, возглавляемых одним вождём, захватившем власть в процессе жестокой борьбы, иногда кровопролитной. (Хотя в Северной Корее, стране в которой до сих пор сохранилась «диктатура пролетариата», кровопролитную борьбу в среде властной номенклатуры пока что удалось ограничить с помощью династического наследования этой верховной пролетарской власти, от отца к сыну, а затем и к внуку).
Однако, несмотря на эти искажения, само понятие диктатуры первоначально продолжало считаться в рамках этой социалистической идеологии – положительным, и как таковое оно приписывалось «положительным» историческим актёрам. Однако, после происшедших в этой идеологии расколов, диктатура была переименована в абсолютно отрицательное явление, если она относилась к вражескому лагерю. Более того, этим термином стали систематически подменять выражение «тирания», обозначавшее – со времён Платона – самый плохой из всех возможных политических режимов.
Сразу после Первой Мировой войны, во многих странах происходят расколы в среде социалистических (социал-демократических) партий. В России оформляются коммунистическая партия большевиков и социал-демократическая партия меньшевиков. В Италии социалистический раскол приводит к образованию трёх партий: коммунистической, социалистической и фашистской.
Во главе фашистской партии Италии становится Бенито Муссолини, бывший главный редактор центрального органа социалистической партии. После захвата его партией власти в Италии, его сразу же начинают клеймить выражением «диктатор», может быть в данном случае намекая на его симпатии по отношению к древнему Римскому государству.
Когда затем в Германии приходит к власти «немецкая рабочая национал-социалистическая партия», формально демократическим путём, которая открыто выражает свои симпатии по отношению к итальянским фашистам, её вождя тоже называют «диктатором».
Тенденция к искажениям в Западной цивилизации
Значит, в данном случае мы имеем дело с очевидным современным существенным искажением понятий «диктатор» и «диктатура». На первый взгляд, подобное искажение такой исторически и цивилизационно важной терминологии кажется невероятным. Невольно приходится мысленно оглядываться, в поисках возможных прецедентов аналогичных искажений. Оказывается, такие прецеденты имеются.
Само имя той идеологии, которая впервые так изменила анализируемые понятия «диктатора» и «диктатуры», является одним из таких искажений. Ведь слово «социализм» происходит от латинского слова «sequens», «тот, кто следует за кем-то», «последователь». Значит, в данном понятии не подразумевается «равенство», а, наоборот, неравенство между теми, за кеми следуют, и теми, кто за ними следует.
Если окинуть беглым взглядом историю современной Западной цивилизации, начиная с её условного начала в 800 году, согласно английскому историку Арнольду Тойнби, то есть с даты коронации римским папой франкского короля Карла Великого римской императорской короной, можно легко установить ряд немаловажных подобных примеров искажений и фальсификаций. Все они вписываются в перманентную тенденцию Западной цивилизации пытаться «оседлать» иные культуры, и в первую очередь свою собственную «материнскую» Античную, а затем Христианскую культуру, с претензией стать её единственной наследницей и душеприказчицей, с правом на присвоение и на самовольное и тенденциозное толкование и даже искажение присвоенного культурного наследия. Это и есть паразитарный комплекс Западной цивилизации, который она никак не может преодолеть.
Сама коронация Карла Великого «римским императором» была первым таким присвоением чужого наследия, с одновременным его искажением. Ведь титул римских императоров могли давать и апробировать только лишь сами римские императоры или Римский сенат, а не епископ Рима. Императоры и Сенат Восточной Римской империи никогда не признали этот акт коронации легитимным, хотя и были вынуждены, по дипломатическим причинам, иногда формально в своей переписке именовать Карла Великого и его наследников лично своими «братьями».
Вскоре затем последовало самовольное искажение Символа веры Христианской Церкви, утвержденного на Первом Вселенском Соборе в 325 году, внесением добавления «филиокве» (и от Сына). Внедрение в Символ веры этого искажения христианского Символа веры, сформулированного 318-ю отцами Церкви, среди которых было немало самых культурных людей того времени, исходила от неграмотного Карла Великого, и была насилу навязана Римской Церкви его наследниками, властно распоряжавшимися на территории Рима.
Еще до этого, в 778 году папа Адриан обратился с письменной просьбой к королю франков Карлу, чтобы он полностью исполнил свое ргоmissio (обещание) и уступил папе обещанные ему территории Византийской империи в Италии, тогда оккупированные франками. Свое письмо папа Адриан сопроводил ссылками на подложный документ, якобы выданный императором святым Константином Великим в четвёртом веке римскому папе Сильвестру. Согласно этому подложному документу, Константин Великий якобы дал тогда папе своим императорским правом «вселенский примат». (Такое утверждение весьма интересно, ибо подтверждает доктрину Четвёртого Вселенского Халкидонского Собора, что «престолу ветхаго Рима прилично дали преимущества: поелику то был царствующий град». 28-ое правило этого Собора, содержащее это определение, долго не признавалось Западной Церковью.) Константин Великий якобы дал папе также и знаки императорского достоинства и суверенитета, а также «город Рим и провинции, места и города Италии». Римский клир получал права и привилегии Римского сената, а сам император Константин покидал Рим и переходил в Константинополь, чтобы «глава Христианской Церкви» имел «власть земного императора» (imperator terrenus potestatem).
В 1204 году в Западной Европе был организован Четвёртый «крестовый» поход, якобы с целью освободить Иерусалим от арабского мусульманского владения. Однако, это был лишь отвод для глаз: на самом деле этот поход имел своей целью захватить обманным путём Константинополь, чтобы варварски разграбить этот самый богатый город в тогдашнем мире, а затем насильно поставить в нём латинского лжеимператора и латинского лжепатриарха.
Затем, в XVI веке, голландский учёный Эразм (1465 – 1536) провозгласил свою собственную систему произношения классического греческого языка, с рядом искажений этого произношения, по отношению к традиционному произношению, как оно бесперерывно сохранялось до этого в греческих высших школах. В том числе, Эразм разбил греческие дифтонги на составные гласные, несмотря на то, что дифтонги в греческом и в латинском языках произносились слитно. Так получилось, что дифтонги в тех греческих словах, которые были уже в древности переняты в латинский язык (на латинском алфавите), были сохранены (например в словах «педагогика», «монархия», а не «паидагогика» и «монархеиа», согласно Еразму, и т. д.), в то время как в других словах с этими же корнями, которые были переняты после Эразма, эти же дифтонги на Западе разбивались (например: «паидея», вместо «педия», «политеиа», вместо «полития», и т. д.). Правильное же их произношение было объявлено неправильным, и даже запрещённым, в некоторых местах до сих пор, ибо, якобы, всё правильное находится только на Западе.
После французской революции, стали переводить, главным образом во Франции, тексты Аристотеля о классификации политических режимов с грубыми искажениями. За последние два века, начиная с плохих французских переводов Аристотеля, в современной публицистике всё чаще стали подменять слово «полития» словом «демократия». «Полития» у Аристотеля является названием третьей правильной государственной формы, Цицероном переведенное как «республика». Демократия же у Аристотеля обозначает искажение, извращение политии (παρεκβάσεισ δημοκρατίαν δε πολιτείασ), то есть демократия – это наименее плохая из трех искажённых форм правления (четвёртая из шести форм, в порядке их качественности). (Аристотель. Политика. 1289 а). Для прикрытия этого грубого подлога, стали одновременно приписывать Аристотелю указание, что, якобы, плохой формой правления является не демократия, а «охлократия». Такого утверждения у Аристотеля нет. Понятие «демос» по смыслу стоит близко к понятию «охлос». Оба эти понятия можно перевести одинаково как «масса, толпа, множество, чернь». Так, например, в 4-ом сохранившемся фрагменте потерянного начала «Конституции Афин» Аристотеля, оба выражения «охлос» и «демос» употребляются как равнозначущие синонимы, в одной и той же фразе: «(Что Тесей) был первым, кто склонился к охлосу, как говорит Аристотель, и упразднил монархию, по-видимому, свидетельствует также и Гомер (В 547), который в перечне кораблей называет демосом только лишь афинян». В испанских переводах Аристотеля иногда эту искаженную форму правления превращают из демократии в «демагогию», хотя Аристотель демагогию не считает формой правления, а отрицательной характеристикой, присущей двум плохим формам: тирании и демократии.
Современные корпоративные квазидиктатуры
Можно было бы привести еще больше подобных примеров злонамеренных искажений правды. Однако, все эти примеры относятся к искажению истории, то есть уже свершившихся событий и процессов. Для перманентного и сиюминутного (виртуального) искажения современных событий, были созданы и усовершенствованны новые политические технологии, в том числе и глобальная монополия анонимных и никем не выбранных СМИ над коллективным сознанием широких масс в мире. Беря на вооружение выше описанную терминологию, в её современном понимании, можно сказать, что мы имеем дело с «диктатурой СМИ», хотя в широком употреблении это понятие заменяется выражением «четвёртая власть» (наряду с исполнительной, законодательной и судебной властями). Однако, эта «четвёртая власть» не конституционна, ибо не упоминается ни в одной конституции.
Сперва были созданы в разных идеологических мастерских, а затем широко распространенны, чёрные легенды о Византии, Испании и России, в процессе идеологической и политической борьбы с ними. Ученик Ортеги, Хулиян Марияс глубоко анализирует чёрную легенду о Испании, и, на основании этого анализа, приходит к выводу о наличии сильных религиозных составных элементов при возникновении любой чёрной легенды.
Затем стали распространяться разные лжемифы. Лжемифы в основном создаются для искажения исторической перспективы по отношению к отдельным историческим и современным явлениям, процессам и личностям. Среди них можно упомянуть «Миф ХХ века» Альфреда Розенгберга о «расовом превосходстве» германской нации, миф о «борьбе классов», миф об «ударе кинжалом в спину» (Dolchstosslegende) после проигранной немцами Первой Мировой войны, миф о «всегдашней автоматической правоте рынка», миф о неизбежной «всемирной революции интернационального пролетариата», миф о нарушении «человеческих прав» лишь в определённых странах, не говоря уже о многих современных «минимифах». Сегодня же мы все являемся свидетелями мифа о «спонтанном взрыве (весне) демократии в арабском мире», с повсеместно показываемым символом победы, в виде «тевтонских рогов». Мы можем видеть по телевидению, как в разных арабских странах группы их жителей восторженно кричат по-арабски «Аллах акбар», при одновременном поднятии двух пальцев, в виде латинской буквы «в», от английского слова «победа».
Современное развитие, усовершенствование, концентрация и манипуляция средств массовой информации, получивших прямой доступ практически ко всем жителям планеты, превратило эти СМИ в глобальную общественную «квазидиктатуру», которая глобально и по своему собственному усмотрению безответственно лепит на всех и на вся свои ярлыки, как положительные так и отрицательные, и устанавливает специфические «табу» по отношению к некоторым темам.
В частности, сегодня эта «диктатура СМИ» сама может решать, кого и когда провозглашать «диктатором», в искаженном смысле этого слова. Так, несколько недель тому назад президент США произнёс свою вторую программную речь об отношениях США с арабским миром, в которой он презрительно назвал недавно сверженных правителей Египта и Туниса «диктаторами», следуя в этом за глобальными СМИ. Первую свою речь на эту же тему он произнёс два года тому назад в Каиро, но тогда он тогдашнего президента Египта еще так не называл.
В данном случае необходимо отметить, что этот новый вид современных диктатур отличается от первых исторических диктатур не только своей коллективностью, вместо единоличности, но также и своим частным характером. В древнем Риме диктатура была высшей чрезвычайной государственной властью в республике, в социалистических и фашистских государствах диктатуры были партийной властью, а в современной глобальной цивилизации новые секториальные квазидиктатуры представляют собой частные корпоративные структуры, иногда частично законспирированные, которым удалось вынудить у государств право на монополию и на неприкосновенность и безответственность.
Такая безответственность в области СМИ даже перешла границы уголовщины в Великобритании, как выяснилось недавно. Кроме того, в Европе в последнее время стал подниматься вопрос о легитимности монополии частных фирм для квалификации государственных и частных облигаций. Например, в Маастрихтских договорах об учреждении европейской валюты упоминаются три такие частные фирмы в США, которые обладают исключительным, квазидиктаторским правом на квалификацию государственных облигаций, что на практике дает им возможность так или иначе значительно влиять на финансовые кризисы, где и когда им заблагорассудится. Да и монополия на эмиссию бумажных денег в США принадлежит с начала прошлого века корпорации нескольких частных банков.
Встает вопрос: не представляет ли такое развитие угрозу для дальнейшего существования «правильного государства», как оно понимается со времён Платона и Аристотеля?
