«Без веры мы – рабы»
На празднике всюду можно было встретить казаков — их красные, белые, черные яркие одежды, лихие папахи мелькали там и сям. Признаюсь, я и тут на них любовался. Они много прибавили этому празднику.
Со стороны кому-то могло бы показаться, что они — лишь внешнее его украшение. Но почему же тогда так внимательна толпа местных мужичков, обступивших двух казаков с большой красной буквой «М» на погонах (святой архистратиг Михаил — их покровитель) на главной улице Дивеева? Пожилого, но очень бравого, с большими усами, и молодого с простым веснушчатым лицом, который говорит им спокойно и веско, степенно положа руку на рукоять шашки:
– Без веры мы — никто. Кто хочет может повернуть нас куда хочет, и мы — рабы.
Старший говорит еще четче:
– Коммунистам надо было вытравить из человека религию, чтобы можно было управлять им, как быдлом.
– От человека осталась только треть человека, — добавил младший, имея в виду, вероятно, то, что человек создан по образу и подобию Божию, то есть Святой Троицы: из духа, души и тела.
– А у вас что за звание? — спрашивают мужички.
– Есаул.
– Если взять в Советской Армии — это какое звание?
– Майор.
– А шашка откуда?
– От отца, после войны.
– А нам милиция не разрешает иметь оружие... — жалуются они.
– Мы всё за себя да за себя, по домам, — говорит есаул, — трясемся за свое благополучие — ну и что? И ничего у нас все равно нет. И детки наши вырастают и плюют на своих родителей. Нет, пусть я голову сложу за правое дело — но зато сын мой, внук сто раз придут ко мне на могилу и поклонятся. И продолжат мое дело.
В пустом зале дивеевской столовой, где казаки собираются на трапезу, два мальчика-казачонка в атласных рубахах, подпоясанных форменными ремешками, накрывают для всех столы. Нет, это не маскарад...
После обеда казаки стоят кругом на ступенях, поют свою удалую песню. Выходит атаман:
– Господа казаки! Приказ главного атамана Союза казаков России. Его Святейшество благословил нас обезпечить порядок во время богослужения в храме. Поэтому в три часа — построение всех казаков перед Святыми вратами. Начистить сапоги, привести себя в порядок. Любо, казаки?
– Любо!
Как же было не благословлять их здесь на самую почетную службу, когда они были сродни по духу всему торжеству?
Только омоновцы (хотя, конечно, надо отдать и им должное за труды) да скульптурный белый «вождь» на площади, стоящий спиной к монастырю, восторженно и уверенно глядящий куда-то в пустоту, были чем-то другим по духу, архаичным, из прошлого уже (а не нового) мiра.
Правда, и тут я видел радостные глаза мальчика-омоновца, уже без строя, в свободную минуту вместе с двумя сослуживцами подошедшего к собору и потянувшегося к его раскрытым дверям:
– Просвирка!..
Преподобный Серафим любит всех... Всех до единого!
«Прозревая образ Божий в каждом человеке, с радостью духовной о нем, встречал его дивный старец с небесным приветом: р а д о с т ь м о я, радуясь о нем, — писал отец Сергий Булгаков. — Эти светлые, умильные, райские слова, — они таят в себе целое учение о человеке, они открывают любовь Божию и радость Божию о творении. Человек человеку волк, — говорит мудрость бесовская; человек человеку радость, — гласит мудрость христианская. Накануне величайшего поругания образа Божия в человеке и величайшего насилия и глумления над человеческой личностью восславил человека преподобный, он озолотил его лучами любви своей и как бы благословил на грядущие страдания. И сам он стал для русских людей р а д о с т ь н а ш а, ибо радостно загорается сердце при мысли о белом старце, «убогом Серафиме», в белой одежде, с крестом на персях и десницей, прижатой к сердцу...»
«Особенным свойством его обхождения и бесед были любовь и смиренномудрие, - говорится в «Летописи...» - Кто бы ни был приходивший к нему, бедняк ли в рубище или богач в светлой одежде, с какими бы кто ни приходил нуждами, в каком бы греховном состоянии ни находилась его совесть, он всех лобызал с любовию, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже у не посвященных людей. Никого не поражал он жестокими укоризнами или строгими выговорами; ни на кого не возлагал тяжкого бремени, сам неся крест Христов со всеми скорбями. Говорил он иным и обличения, но кротко, растворяя слово свое смирением и любовию. Старался возбудить голос совести советами, указывал пути спасения, и часто так, что слушатель его на первый раз и не понимал, что дело идет о душе его. После же сила слова, осоленного благодатию, непременно производила свое действие. Не выходили от него без действительного наставления ни богатые, ни бедные, ни простые, ни ученые, ни вельможи, ни простолюдины; для всех было довольно живой воды, текущей из уст прежнего молчальника, смиренного и убогого старца. Народу, особенно в последние десять лет его жизни, к нему стекалось ежедневно целые тысячи. Ежедневно, при многочисленном собрании пришельцев в Саров, у него бывало в келлии около 2000 человек и более. Он не тяготился и со всяким находил время побеседовать на пользу души. В кратких словах он объяснял каждому то, что именно было благопотребно, открывая часто самые сокровенные помыслы обращавшихся к нему. Все ощущали его благоприветливую истинно-родственную любовь и ее силу, и потоки слез иногда вырывались и у таких людей, которые имели твердое и окаменелое сердце.
Приехал однажды в Саров заслуженный генерал-лейтенант Л. Целью приезда его было любопытство. И так, посмотрев монастырские здания, он хотел уже и проститься с монастырем, не получив для души своей накакого духовного дара, но неожиданно встретил здесь помещика Алексея Неофито-вича Прокудина и разговорился с ним. Собеседник предложил генералу зайти к затворнику старцу Серафиму, но генерал только с трудом уступил убеждениям Прокудина. Как только вступили они в келлию, старец Серафим, идя к ним навстречу, поклонился генералу в ноги. Такое смирение поразило гордость Л. Прокудин, заметив, что ему не следует оставаться в келлии, вышел в сени, и генерал, украшенный орденами, около получаса беседовал с затворником. Через несколько минут послышался из келлии старца плач: то плакал генерал, точно дитя малое. Через полчаса раскрылась дверь и о. Серафим вывел генерала под руки; он продолжал плакать, закрыв лицо руками. Ордена и фуражка были забыты им от горести у о. Серафима. Предание говорит, будто ордена свалились у него во время беседы сами собою. О. Серафим вынес все это и ордена надел на фуражку. Впоследствии генерал этот говорил, что он прошел всю Европу, знает множество людей разного рода, но в первый раз в жизни увидел такое смирение, с каким встретил его саровский затворник, и еще никогда не знал о той прозорливости, по которой старец раскрыл пред ним всю его жизнь до тайных подробностей. Между прочим, когда кресты свалились у него, о. Серафим сказал: «Это потому, что ты получил их незаслуженно».
В Дальней пустыньке
В один из этих удивительных дней мы отправились к Серафимову источнику в лесу, к его Дальней пустыньке.
– Идем на святое место, Иисусову молитву — и ни слова! — провозгласила матушка Серафима, гречанка с украинским выговором из грузинского монастыря, наш предводитель, когда мы сошли с автобуса.
Природа — диво дивное! Воздух, сосны — все особенное. Черемухи, малины возле источника – видимо-невидимо.
– Мы из Крыма. Все едут к нам, а мы за три месяца здесь уже второй раз, — говорили паломницы, собирая черемуху.
– А это — трава снитка, ей преподобный питался больше двух лет, — срывает и дает нам попробовать Аркадий из Академгородка — прямо здесь, на берегу Саровки, где ходил великий старец, который эту траву сныть, по его собственным словам, «обливал горячею водою, так и вкушал».
На крутом берегу у источника стоит большой деревянный крест. Возле него непрерывно читается акафист преподобному, люди пьют чистейшую воду, берут ее с собой, обливаются, купаются.
– Много ли студэно? — спрашивает один молодой болгарский батюшка других, заходя в реку.
– Нэ! Малко!
С этими батюшками и их молодыми православными болгарскими спутниками, приезжавшими на праздник, мы встретились потом в вагоне по дороге в Москву, и до поздней ночи народ наш православный все пытал их о православной жизни в Болгарии: «А как у вас?..»
– У нас с вами одна служба, слово в слово, — отвечал им иеромонах Серафим, — только напевы другие.
– Спой «Богородицу»! — просили наши бойкие бабули одного из ребят. И он пел.
– Хорошо... — понравилось им.
Батюшка служит в монастыре под Софией. Приезжали они сюда сами, никакой не делегацией. «Преподобный Серафим — мой небесный покровитель», — сказал он.
Когда мы шли на источник, с горы вдалеке видели Саров: колокольню, купол собора и множество современных блочных, кирпичных домов вокруг, а внизу, в поле — забор с колючей проволокой, которым огражден этот закрытый ныне город, «Арзамас-16» — место, где создавался атомный щит Отечества.
Мы молимся, кланяемся Сарову издалека...
«Там – благодать, а нам здесь трудиться надо»
1 августа (19 июля по старому стилю) стало днем, трижды знаменательным для памяти преподобного Серафима, Саровского чудотворца.
Это день его рождения в 1759 году.
Это день обретения его святых мощей и торжественного прославления в 1903 году.
Это день торжеств второго обретения его мощей и возвращения их в Дивеево в 1991 году.
- Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!.. – гремело здесь в этот день пасхальное песнопение.
В Троицком соборе непрерывно, одна за другой, служились Божественные литургии: в полночь, в три часа, в шесть и в девять часов утра. Исповедовались и причащались Святых Тайн тысячи христиан.
Московский протоиерей Димитрий Смирнов на рассвете перед исповедью сказал:
– У нас нет любви к Богу и ближнему. Это очень хорошо видно по тому, как ужасно мы себя ведем в храме. Мы Бога не любим. И ближнего вообще не замечаем. Животные в этом отношении стоят выше нас — они все-таки всегда обращают внимание на особь, подобную им. А для нас человек — как будто столб, мы просто не видим в нем живого человека, со своей душой. Прости нас, Господи!
Преподобне отче Серафиме, моли Бога о нас!
К девяти утра святой престол был вынесен на улицу, и на площади перед собором, под открытым небом Святейший Патриарх Алексий со многими архиереями совершил четвертую, главную литургию дня преподобного Серафима, крестный ход с ракой вокруг собора с пением стихир Пасхи.
– Христос воскресе! — восклицает Патриарх, завершая праздник.
– Воистину воскресе! — отвечает площадь.
– Христос воскресе! — этими словами приветствовал саровский старец приходивших к нему в любое время года.
В конце торжеств Святейший перед всем народом прочитал приветственную телеграмму Ельцина. Ответом было полное безмолвие народа.
После службы все пошли в один из палаточных лагерей, где дымили полевые кухни и всех кормили гречневой кашей и поили чаем.
Рядом со мной шел отставной офицер в обычной форменной полинявшей зеленой рубашке навыпуск — приехал сюда, на праздник, из Ташкента, только что причастился Святых Тайн.
– Ну, а что же, из газет узнавать, что тут было? Журналисты понапишут… Нет, сам поехал.
Благодать в Дивееве была великая, и мы ее все время ощущали, вся жизнь тут была как единое живое целое: все было удивительно складно, стройно — до мелочей. Силы подавались чудесные. Другой раз разве такое выдержишь — прийти в собор во втором часу ночи, простоять до второго часу дня? Не спать, не есть чуть ли не сутками. И все эти дни было чувство неслучайности всего, что с нами происходит. Чувство Промысла Божия, непрерывно над всею нашею жизнью действующего, было ощутимо почти наощупь.
Возле собора, смотрю, собрался народ кучкой. Матушка из Киева рассказывает, пораженная тем, что здесь оказалась:
– Я и не собиралась сюда ехать — а чего, думаю, я поеду, я приложилась к мощам в Москве, вот уедет весь народ, будет спокойно, тогда и отправлюсь. И вдруг мне звонок по телефону. Я никогда к нему не подхожу, чего я буду празднословить, а тут — бегу. Поднимаю трубку — мне говорят: «Собирайся в Дивеево». Как в Дивеево? У меня ни билета, ни денег. И тут приходит одна женщина и говорит: «У меня есть лишний билет в Дивеево, брала сыну, а он так и не согласился поехать». Я говорю: «У меня денег нет». Она говорит: «Ничего». И вот я оказалась здесь.
И так — во всем.
Ах, думаю, я матушке-то Серафиме из Тбилиси (вот как Матерь Божия собрала здесь посланцев со всех Своих уделов!) так и не дал своего телефона, она хотела в Москву приехать, чтобы я ее встретил, все московские святыни показал. «Спрошу Андрея — не увидит ли он ее?» — подумал в соборе.
– Нет, — говорит Андрей, — может, и не увижу.
«Зря спрашивал, — понимаю. — Если Господу угодно, и так нас сведет. Чего лишнее говорить, да еще в соборе?»
Еду в Сатис к одному человеку — у него, как слышал, может быть какой-то исторический материал о Дивеевском монастыре. Но ничего не добыл, а на автобусной остановке мне машут из автобуса, который едет в обратную сторону, и в нем — матушка Серафима! И вместо того, чтобы стоять на жаре и ждать этого самого автобуса, когда он пойдет назад, еду вместе с ними на еще один источник с чистейшей целебной водой, заедаю хлебушком, которым угостили добрые люди, и благодарю Господа и батюшку Серафима: вот, оказывается, зачем поехал в Сатис…
И думаю: а мы-то, грешные, всегда ждем на жаре автобуса вместо целебного родника — живем своей, короче, нескладной жизнью. И все потому, что жизнь у нас безблагодатная: веры мало, молитва потому ненастоящая, смирения нет ни на грош, все время свою волю ставим впереди Божией, которая проявляется, естественно, во всем, что с нами происходит — всё думаем, что сами себе больше добра сделаем. Бедные люди! Прости нас, Господи!
И потом, как только выехали совсем из Дивеева, сразу почувствовалось, что силы оставили — тут же сказались хвори да немощи.
Приехав, я рассказал батюшке Валериану Кречетову, какое было торжество, какая благодать, а он:
– Да, там — благодать, а нам-то здесь трудиться надо.
«И внемлет арфе Серафима…»
Мы не задумываемся: почему, например, стал возможен такой удивительный феномен мiровой культуры — взлет великой русской литературы XIX века, который произошел внезапно и ослепительно, как залп салюта? Великие писатели, каждый из которых составил бы славу и гордость любого народа, были современниками, общались друг с другом: Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Грибоедов... Что же это за время? Это то время, когда за всю Россию, за всех православных христиан непрестанно, днем и ночью, в посте и безмолвии молился преподобный Серафим. Почти вся жизнь Пушкина вписывается во время духовного подвига великого старца (родился через пять лет после того, как преподобный уединился в пустынной келлии в лесу). К этому времени относится начало литературной славы Гоголя, начало лермонтовского творчества. Детство и отрочество Достоевского. И сколько было еще великих имен! Одновременно были великая русская музыка, живопись... И не какие-то отдельные звезды на небосклоне, но единое, общее — как слаженный оркестр.
И нельзя не заметить: взлет пушкинский, гоголевский — взлет прямых современников преподобного Серафима, основоположников великой русской литературы — по своей благодатности, дарованности особенно ослепителен и — каждому ясно — по-человечески недосягаем.
И дерзну сказать, что эта забота о благодатности литературы близка именно великому саровскому старцу, для которого важнее всего было православное по самой своей сути стремление облагодатить всю жизнь человеческую — и, разумеется, ее словесность, поскольку она идет к людям, говорит с их душой. И сам он открыл в это время затвор по повелению Царицы Небесной, в чем была Ее милость к роду человеческому с его немощами. («Молитесь Богородице! — говорил старец наших дней протоиерей Тихон Пелих. — Сама Она на небе, а очи Ее — на земле!»)
Любовь Божия, изливаемая на всю жизнь, до последней крупинки, вся ею наполненная, — главная суть происходящего в мiре.
Все, что живет и дышит, есть плод Божией любви, и все призвано преобразиться любовью. Все должно радоваться о Господе и нести в себе эту радость — дабы праздновалась Пасха всяким дыханием круглый год.
Всегда жизнь – чудо, всегда жизнь – радость! Она – вся – Божия! В ней любовь Божия – всегда! Ею она – вся – создана! Такова главная правда этого мiра. Вот — радость Серафимовская...
Самая высокая поэзия и самая зрячая проза в единстве — главная черта высших достижений пушкинско-гоголевской Небесно-земной — нераздельно — литературы.
И внемлет арфе Серафима
В священном ужасе поэт...
«У нас прежде, чем во всякой другой земле, воспразднуется Светлое Воскресенье Христово!..» (Важнейшие слова Гоголя).
Канавка до Неба
Прямо на площади перед собором черноглазая девушка, глядя в небо, просит:
- Отче Серафиме! Спаси всех людей!
То и дело слышится акафист преподобному — у всех в руках эти маленькие книжечки.
Идем от «прощеного» (как сказала одна местная бабушка), Казанского источника (в нем явилась Казанская икона Божией Матери) — и на берегу реки, прямо в траве, стоят на коленях две девушки, устремленные в молитве к белеющему вдали собору.
Нигде не видел, чтобы так молились — со слезами, с умилением, — кроткий Батюшка Серафим, столь многим из нас помогавший, трогает наши души.
Вот один случай — об этом рассказали в Москве у жены на работе.
У одной женщины было тяжкое горе, муж, музыкант, горько пил, из оркестра его выгнали, короче, совсем опустился. Однажды среди ночи пришел пьяный, да еще и с собутыльницей, и жене сказал: «Постели нам, а сама иди».
Она пошла, не зная сама, куда идти, что делать…
Пришла к подруге. Та сказала ей:
- Давай молиться преподобному Серафиму.
Они горячо молились вместе дома, потом пошли в храм, молились там… И муж ее не только бросил пить, но у него открылся дар: он стал иконы писать. Я видел их: настоящие, хорошие иконы.
За соборами ясно видна плотно утоптанная узкая тропинка — знаменитая канавка, которую преподобному указала Сама Царица Небесная.
«Исповедую тебе и Богом свидетельствуюсь, — говорил он протоиерею Василию Садовскому, — что ни одного камешка я по своей воле у них не поставил, ниже слова единого от себя не сказал им, и ни единую из них не принимал я по желанию своему, против воли Царицы Небесной!»
В 1829 году общине пожертвовали три десятины земли. «О.Серафим, — читаем в «Летописи...», — был в таком восхищении и в такой радости, что и сказать нельзя. Михаилу Васильевичу Мантурову,[*] бывшему тогда в Сарове, он дал кадочку меда и приказал, чтобы все сестры собрались и, когда обойдут эту землю, то скушали бы мед с мягким хлебом. Когда же начнут обходить эту землю, то, ввиду глубокого снега, запастись камешками и класть их между колышками, расставляемыми землемером. О. Серафим говорил, что, когда растает снег, колышки упадут, и некоторые затеряются, или на другое место вода снесет, а камешки останутся на своем месте...
Весною о. Серафим велел опахать эту землю сохою, по одной борозде три раза... Землю опахивали по положенным по меже камешкам, так как многие колышки действительно затерялись или оказались в других местах. Когда же земля высохла совершенно, то о. Серафим приказал обрыть ее канавкою в три аршина глубины и вынимаемую землю бросать вовнутрь обители, чтобы образовался вал также в три аршина. Для укрепления вала он велел на нем насадить крыжовник. «Когда так сделаете, – говорил батюшка, – никто через эту канавку не перескочит.»
«Самое это место, где теперь канавка, – рассказывала старица Анна Алексеевна, одна из первых сестер обители, — ровное и хорошее было место, и на нем-то и приказывал батюшка вырыть канавку, дабы незабвенна была во веки веков для всех тропа, коею прошла Матерь Божия Царица Небесная, в удел Свой взяв Дивеево! Слушать-то сестры все это слушали, да все и откладывали исполнить приказание батюшкино и не зарывали канавку. Раз одна из нас, чередная, по имени Мария, ночью, убираясь, вышла зачем-то из келлии и видит, батюшка Серафим в белом своем балахончике сам начал копать канавку. В испуге, а вместе и радости, не помня себя, вбегает она в келлию и всем нам это сказывает. Все мы, кто в чем только был, в неописанной радости бросились на то место и, увидав батюшку, прямо упали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли его, лишь лопата и мотыжка лежит перед нами на вскопанной земле. С аршин была уже она на том самом месте вырыта; по этому-то самому и называется это началом канавки, так сам батюшка, видя нерадение и небрежение наше к исполнению заповеди его, начал и закопал ее. Тут уже все приложили старание, и, так как очень торопил этим делом батюшка, то даже и лютой зимой, рубя землю топорами, всю своими руками, как приказывал он, выкопали сестры эту святую, заповеданную нам канавку; и лишь только окончили, скончался тут же и родимый наш батюшка, точно будто только и ждал он этого.»
«Тут стопочки Царицы Небесной прошли! Стопочки Царицы Небесной, матушка!» — передавала слова преподобного монахиня Капитолина. — Так, бывало, и задрожит весь, как это говорит-то. «Она, Матерь-то Божия, все это место обошла, матушка! Вы и землю-то когда роете, не кидайте так и никому не давайте, а к себе же в обитель, в канавку-то и складывайте! И скажу тебе, матушка, кто канавку с молитвой пройдет, да полтораста Богородиц прочтет, тому всё тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев!»
«Когда век-то кончится, — говорил преподобный одной из дивеевских сестер, — станет Антихрист с храмов кресты снимать да монастыри разорять, и все монастыри разорит! А к вашему-то подойдет, подойдет, а канавка-то и станет от земли до неба, ему и нельзя к вам взойти-то, нигде не допустит канавка, так прочь и уйдет!»
«Эту канавку, — говорил он, — Сама Царица Небесная Своим пояском измерила».
Мы пошли на канавку с молодым современным странником Андреем (ездит по всем святым местам от Риги до Владивостока).
– Вот здесь целуют собор, — показала нам одна раба Божия на алтарный выступ неосвященного собора, — и идут дальше, углубленно в себя, как можно медленнее, и читают «Богородицу».
– Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою; благословена Ты в женах и благословен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших... — читаем мы про себя и медленно идем по тропе, по которой прошла Сама Пречистая... Впереди и сзади нас идут другие богомольцы, прикладываясь, припадая лбом к деревьям, посаженным вдоль канавки.
Проходим мимо широкой лиственницы с очень душистой смолой. Ее посадили монахини в честь рождения в 1904 году цесаревича Алексия...
О приезде Царя с Семьей за год до этого и о встречах их с блаженной Прасковьей Ивановной монахиня Серафима (Булгакова) вспоминала:
«В то время в Царской Семье было уже четыре дочери, но мальчика-наследника не было. Ехали к Преподобному молиться о даровании наследника. Прасковья Ивановна имела обычай все показывать на куклах, и тут она заранее приготовила куклу — мальчика, настелила ему мягко и высоко платками и уложила: «Тише, тише, он спит...» Повела им показывать: «Это ваш». Великие князья в восторге подняли блаженную на руки и начали качать, а она только смеялась.
От Прасковьи Ивановны поехали к Елене Ивановне Мотовиловой. Государю было известно, что она хранила переданное ей Н.А.Мотовиловым письмо, написанное преподобным Серафимом и адресованное Государю Императору Николаю II. Это письмо преподобный Серафим написал, запечатал мягким хлебом, передал Николаю Александровичу Мотовилову со словами:
– Ты не доживешь, а жена твоя доживет, когда в Дивеево приедет вся царская Фамилия, и Царь придет к ней. Пусть она ему передаст.
Мне рассказывала Наталья Леонидовна Чичагова (дочь Владыки), что когда Государь принял письмо, то с благоговением положил его в грудной карман, сказав, что будет читать письмо после...
Когда Государь прочитал письмо, уже вернувшись в игуменский корпус, он горько заплакал. Придворные утешали его, говоря, что хотя Батюшка Серафим и святой, но может ошибаться, но Государь плакал безутешно. Содержание письма осталось никому не известно.
В тот же день, 20 июля, к вечеру все уехали из Дивеева. После этого со всеми серьезными вопросами Государь обращался к Прасковье Ивановне, посылая к ней Великих князей. Евдокия Ивановна говорила, что не успевал один уехать, другой приезжал. После смерти келейницы Прасковьи Ивановны матушки Серафимы спрашивали всё через Евдокию Ивановну. Она передавала, что Прасковья Ивановна сказала:
– Государь, сойди с престола сам!
Блаженная умерла в августе 1915 года. Перед смертью она всё клала земные поклоны перед портретом Государя. Когда она уже была не в силах, то ее опускали и поднимали келейницы.
– Что ты, Мамашенька, так на Государя-то молишься?
– Глупые, он выше всех царей будет…
Незадолго до своей смерти Прасковья Ивановна сняла портрет Государя и поцеловала в ножки со словами:
– Миленький уже при конце.»
Великая Дивеевская тайна
В беседе с чудесно исцеленным им Н.А.Мотовиловым преподобный Серафим говорил:
«Мне, Ваше Боголюбие, убогому Серафиму, от Господа Бога положено жить гораздо более ста лет. Но так как к тому времени архиереи русские так онечестивятся, что нечестием своим превзойдут архиереев греческих во времена Феодосия Юнейшего, так что даже и важнейшему догмату Христовой Веры — Воскресению Христову и всеобщему Воскресению — веровать не будут, то посему Господу Богу угодно до времени меня, убогого Серафима, от сея привременныя жизни взять и затем, во утверждение догмата Воскресения, воскресить меня, и воскрешение мое будет, яко воскрешение седми отроков в пещере Охлонской во времена Феодосия Юнейшего».
«Жизнь души – соединение ее с Богом, как жизнь тела – соединение его с душою, – писал святитель Григорий Палама. – Душа, разлучившись с Богом преступлением заповеди, умерла; но послушанием заповеди опять соединяется с Богом и оживотворяется этим соединением... Как душевной смерти, то есть преступлению и греху, в свое время последовала телесная смерть – соединение тела с землею и обращение его в прах, а за телесною смертию последовало помещение отверженной души во ад, так и за воскресением души, состоящем в возвращении души к Богу, посредством послушания Божественным заповедям, в свое время должно совершиться воскресение тела соединением его с душою, а за этим воскресением должно последовать нетление и во веки пребывание с Богом достойных этого пребывания, соделавшихся из плотских духовными, способных, подобно Ангелам Божиим, жительствовать на небе. И мы восхищени будем на облацех в сретение Господне на воздусе, и тако всегда с Господем будем (1 Сол. 4, 17)».
Семь спящих отроков скрывались в пещере во время гонений на христиан. Император-гонитель велел закрыть большим камнем вход в эту пещеру. Через сто восемьдесят лет, когда гонения прекратились, но распространилась ересь, отрицающая всеобщее Воскресение, пещера случайно была открыта и святые исповедники воскресли, словно пробудились от долгого сна, что явилось образом будущего воскресения всех людей из мертвых.
«Открыв мне, — пишет Мотовилов, — сию великую страшную тайну, великий Старец поведал мне, что по воскресении своем он из Сарова перейдет в Дивеево и там откроет проповедь всемiрного покаяния. На проповедь же ту, паче же на чудо воскресения соберется народу великое множество со всех концов земли; Дивеев станет Лаврой, Вертьяново — городом, а Арзамас — губернией. И проповедуя в Дивееве покаяние, Батюшка Серафим откроет в нем четверо мощей и, по открытии их, сам между ними ляжет. И тогда вскоре настанет и конец всему.»
В Приложении к «Великой Дивеевской тайне» Мотовиловым в 1867 году было записано:
«Будет время, когда все словеса предречений Господних, сказанные Великому Старцу Серафиму о судьбах Четвертого жребия во вселенной Божией Матери, вполне сбудутся. Ибо по обетованию Господню, воскреснет на некоторое время и восстанет из гроба Великий Старец Серафим и пешком перейдет из Саровской пустыни в село Дивеево — и при сонме Высочайшей фамилии, Великокняжеской, Царской, Императорской, и русских, и иностранных безчисленного множества людей, уверив всех воскресением своим в непреложности и всех людей в конце веков всеобщего Воскресения, понеже, наконец, там вечным опять до времени сном смерти почиет, и тогда-то, после сего вторичного Батюшки Отца Серафима Успения, село Дивеево, соделавшись Домом всемирным, просветится паче всех, не только русских, но и всех градов на свете — ибо свет веры Христовой через это воскресение из мертвых Великого Старца Серафима утвердится вселенной всей. Тогда с какой жадностью все обратятся ко всем источникам православным для узнания о начале и ходе сего дива истории и сего 4-го жребия вселенского Божией Матери, нового света Афонской женской Дивеевской Горы, сего места спасения всего мiра во времена антихриста.»
Наше богатство
После дивеевских торжеств иеромонах Кирилл сказал:
– Я считаю, что событие, совершившееся здесь только что, — может, последнее, которое, если будем достойны этого, если сможем его правильно воспринять, сможет воскресить, возродить Россию. Если же не приложим своих усилий со своей стороны в борьбе с грехом, с беззакониями, с неверием, то тогда это событие величайшее, которое есть, может, последняя милость Божия к нам, оно...
Но — да не будет этого «если»!
Нам ли не трудиться — при той великой помощи, которая нам подается?
Мы много говорили о потерях, которые понесли от безбожия, красиво называемого иностранным словом «атеизм», так же, как бунт приоделся и назвался «революцией», грабеж – «эскпроприацией», блуд – «сексом», чадоубийство – «абортом», - и вроде бы суть уже не та, иностранное словцо лишает явление его духовной оценки (вот почему нам так важно хранить чистоту русского языка: это значит хранить и свою духовную и национальную свободу). Но теперь всё повернулось и мы видим, как много мы имеем!
Нет, у нас есть не только немощи да нехватки, у нас есть величайшие сокровища, которых нет ни в одном другом краю, ни с чем не сравнимые, духовные сокровища. У нас есть Святое Православие, есть заступничество Божией Матери, у нас есть Дивеево — Ее Четвертый Удел! У нас есть преподобный Серафим, есть святость наших великих подвижников, их безценный духовный опыт, наследниками и последователями которого мы призваны быть. Они тоже жили в болезнях да скорбях — а зато душа их просветилась светом невечерним!
В любых обстоятельствах, какими бы они ни были трудными, можно прибегать к молитве с уверенностью, что придет помощь. Лишь бы молитва была с верой, с надеждой, со смирением («Да будет воля Твоя»).
– Когда меня не станет, — говорил батюшка Серафим дивеевским сестрам, — ходите, матушки, ко мне на гробик. Ходите, как вам время есть. И чем чаще, тем лучше. Всё, что ни есть у вас на душе, всё, о чем ни поскорбите, что ни случилось бы с вами со всеми, приходите ко мне на гробик. Да припав к земле, как к живому, и расскажите. И услышу вас, и скорбь ваша пройдет. Как с живым со мной говорите. И всегда для вас жив буду.
– Нет нам дороги унывать, — говорил преподобный, — потому что Христос всё победил. Адама воскресил, Еву свободил, смерть умертвил.
Преподобный Серафим предсказывал, что мощи его откроются в Сарове, а затем невидимо перейдут в Дивеев, и тогда будет такая радость, что среди лета запоют Пасху!
И запели.
Помните, весной прошлого года были разговоры об особом, редком сочетании Пасхи и Благовещения Пресвятой Богородицы в 1991 году — Кириопасхе, Господственной Пасхе, как ее называют? Ходили слухи о том, что нельзя красить яйца и куличи святить, что Кириопасха — это грозное предзнаменование. В разъяснении на этот счет, которое висело в Свято-Даниловом монастыре, говорилось, что в истории нашей страны Кириопасха не была связана ни с какими особенными событиями, кроме Куликовской битвы…
19 августа 1991 года
Уезжая из Дивеева с ощущением великих духовных событий, происходящих в нашей стране, мы еще не знали, конечно, что всего через несколько дней мы увидим в ней важнейшие общественные события.
Вскоре после Дивеевских торжеств, 16 августа, Святейший Патриарх Алексий II освятил древнейший Софийский собор в Новгороде и колокол (причем, во время освящения престола над куполами появилась — в безоблачный сухой день — радуга). Затем он с архиереями, духовенством, мирянами совершил крестный ход к памятнику 1000-летия России, где был отслужен молебен. И сразу после этого Патриарх спешит в Москву — освящать Донской монастырь, где 18 августа состоялась первая за много лет служба в Большом соборе в честь Донской иконы Божией Матери. Икона эта принесла победу русским воинам на Куликовом поле в день Рождества Пресвятой Богородицы — победу, которая ознаменовала начало освобождения нашего народа от политической и духовной неволи.
«В день битвы, — говорится в описании Донской иконы, — среди русских войск находилась икона Божией Матери, которая после победы была передана донскими казаками великому князю Димитрию «в дар и помощь против врагов». Икону, укрепленную на древке как хоругвь, носили среди воинов для ободрения и помощи против врагов. Перед ней ночью молились великий князь и воины...
Божия Матерь на иконе изображена с Богомладенцем Христом на руках, нежно обнимающим Ее. Этот образ, известный в древнерусском искусстве под названием Умиление (в Византийской иконографии он назывался Елеуса, то есть Милостивая), есть воплощение любви. Именно лик Елеуса из всех икон Божией Матери, пришедших из Византии, оказался наиболее близок национальному характеру и особенностям душевного склада русских людей, что отразилось во всеобщем почитании первой на Руси иконы Елеуса, названной впоследствии Владимирской. Русский перевод слова Елеуса — Умиление — еще точнее отражал духовное содержание образа. Оно говорит о высочайшей радости Богообщения, об «умиленном» состоянии самого молящегося пред иконой. На Руси образ Умиление занимает первое место после икон Спасителя...»
После победы икона, осенявшая воинство на поле Куликовом, была названа Донской и стала почитаться защитницей Руси и покровительницей русских воинов. Великий князь Димитрий Иоаннович, тоже названный после победы Донским, был причислен у нас к лику святых в год Тысячелетия Крещения Руси.
Донской монастырь был основан на месте, где стоял походный храм с Донской иконой Богородицы в 1591 году, когда к Москве подступили татары и, после короткого боя, устрашенные невидимой силой, отступили.
И еще на раз, по молитвам русских людей пред Донской иконой, Божия Матерь даровала нам Свое заступление и избавление от бед.
И вот теперь, 18 августа 1991 года, в Большом соборе Донского монастыря вновь зазвучал тропарь Донской иконе (глас 4):
Заступнице верных Преблагая и Скорая, Пречистая Богородице Дево! Молим Тя пред святым и чудотворным образом Твоим, да якоже древле от него заступление Твое граду Москве даровала еси, тако и ныне нас от всяких бед и напастей милостивно избави и спаси души наша, яко Милосердая.
День Пасхи Христовой в 1991 году совпал и с Благовещением Пресвятой Богородицы, и с днем памяти святителя Тихона, Патриарха Московского и всея России (+1925), святые мощи которого покоятся в Донском монастыре, где святитель волею и неволею провел последние годы своего высочайшего служения, отстоял духовную свободу русского народа, сохранил главное, на чем она основывается, как и национальная его свобода — Святую Православную Церковь. Ныне святитель Тихон, причисленный у нас в 1989 году к лику святых, — молитвенник за Церковь и страну об избавлении нас от неверия и ересей, от междоусобной брани.
Промыслом Божиим в этот день на службе в Донском монастыре, как и на следующий день, в праздник Преображения Господня, в Успенском соборе Кремля, с нами молились наши земляки, приехавшие из-за рубежа на Конгресс соотечественников.
Как это и бывает, потом, после событий, перед лицом которых встала наша страна 19 августа 1991 года, стало ясно, сколь жизненно важно для России, для ее судьбы было все, что происходило в ее духовной жизни во все предшествовавшие дни, все это время.
Стало видно, что каждая молитва у святых мощей преподобного Серафима, каждое благоговейное прикосновение устами к его раке, каждое паломничество в Четвертый Удел Божией Матери, каждый земной поклон перед святыми мощами святителя Иоасафа Белгородского, которые стояли в эти дни в Патриаршем соборе, каждый открытый монастырь и храм, каждое крещение и венчание, каждый родившийся младенец, каждая крупица добра, каждая свечечка, каждая покаянная слеза, каждая теплая молитва, — все это было безконечно важно для наших судеб, для судьбы России, именно это ее и решало, из этого она и составляется. Так собиралось то, что помогло спасти потом наш народ от тех жертв, которые, надо думать, были уготованы ему в эти взрывоопасные дни. Какова бы ни была подоплека тех событий, какие бы цели ни ставили перед собой их организаторы и участники, ясно одно: темная сила хотела видеть как можно более трагическое противостояние в стране. Но Господь, предстательством Царицы Небесной и всех святых, даровал нам эту милость, это чудо — избавление от кровопролития, да еще исчезновение из государственной жизни, самыми непредставимыми для нас путями, коммунистической партии, безбожные взгляды которой еще совсем недавно были для всех обязательными. Оглянемся назад: ни слова православного в обществе, имя Божие в печати — только с маленькой буквы, люди боялись креститься и крестить детей: сообщат на работу, — боялись надевать детям крестики в детских садах, школах, там их срывали. В школе у дочери, когда детей спросили: «Какое большое событие было 22 апреля?» и один мальчик ответил: «Пасха», — был переполох, срочно собрали безбожную лекцию для всех младших классов в актовом зале. Это было совсем недавно. Но как быстро мы забываем, что даровал нам Господь — вроде так и должно быть. Да, но за нынешним духовным просветлением — подвиг тысяч святых новомучеников, избиенных от безбожников в этом веке, непрерывно молящихся о прощении нас, недостойных.
Вот и теперь, на расстоянии, кажется, что ничего такого особенного в те августовские дни недолгой и странной власти ГКЧП («Государственного комитета по чрезвычайному положению») и не могло быть. Но тогда было другое ощущение. Невидимая борьба шла в те дни великая...
На улицы и площади Москвы была выведена мощнейшая бронетанковая армада. Говорят, и палка раз в год стреляет, а уж тут...
В нашем храме Покрова Божией Матери, где мне довелось быть накануне вечером в алтаре, у меня впервые было совершенно особое чувство: что слова ектеньи из этого маленького алтаря уходят далеко за его стены, что мы действительно просим сейчас за всю Богохранимую страну нашу, за всю во Христе братию нашу, просим о мире всего мiра, что здесь, сейчас делается важнейшее дело. И как-то особенно веско звучали дополнительные прошения ектеньи, введенные недавно — об избавлении от распрей и нестроений в Отечестве нашем.
Вечером 19-го августа, когда уже стало известно, сколь важны эти часы в судьбе Родины, я ехал на трамвае из Елоховского собора и, когда он спускался к Самотёчному бульвару, увидел: над пентаграммой Театра Советской Армии — багрово-кровавый закат во все небо…
Но Россия помолилась.
Ни одно слово, тем более сказанное в храме Божием, соборно, с верой и любовью, не остается просто словом — все они, разумеется, слышны Богом, все они таинственно изменяют мiр — сразу или постепенно.
Нам это трудно понять. Мы, люди, привыкли слышать слова — и пропускать их мимо ушей. Слышать просьбу — и не исполнять. Мы, увы, способны не ценить чью-то любовь к нам (прежде всего, любовь родителей), отвечать на добро — равнодушием, а то и злом. Мы можем не верить словам, поскольку нам неведома душа говорящего.
У Бога этого нет. Он всё слышит. Ему всё ведомо. И Он не может не ответить на всякое чистое слово, на любовь — потому что Он Сам есть любовь, совершенная и истинная. Он Сам сказал об этом: Бог не имать ли сотворити отмщение избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, и долготерпя о них? Глаголю вам, яко сотворит отмщение их вскоре. Обаче Сын Человеческий пришед, убо обрящет ли си веру на земли? (Лк. 18, 7-8).
Мы не знаем, от каких именно бед избавили нас в те августовские дни Господь и Матерь Божия. Но мы знаем, что Россия молилась в те дни.
Помнится, как в московский храм Иоанна Предтечи в Кудрине зашла тогда женщина, подошла к свечному ящику, сказала, что она даже не крещеная, но просила помолиться. За страну.
- Да, мы старались все эти дни… - был ей тихий ответ.
И Православная Россия постилась. Это были дни поста, посвященного Успению Божией Матери, по строгости равного Великому посту, предваряющему Пасху.
20 августа в Троице-Сергиевой Лавре, в которой о возможности особых событий тем летом можно было услышать еще весной, в келье старца иеромонаха Филадельфа (в схиме - Моисея) был такой разговор.
- Всё решает армия, — сказал его посетитель, человек с хорошим военным опытом.
- Всё решает Пречистая! — возразил иеромонах.
За год до этого в Спасо-Преображенской пустыни под Ригой начала мироточить Толгская икона Божией Матери. Уже тогда Царица Небесная предупреждала нас о том, что через год, накануне дня явления этой Ее иконы, в стране нашей будет опасность кровопролития — и призывала к сугубой молитве. И, конечно, каждый верующий человек, видя это предзнаменование, особенно горячо молился перед мироточащим образом — ведь Сама Всепречистая Дева говорит с нами!
Благочинной этой пустыни была тогда монахиня Сергия, будущая игумения Серафимо-Дивеевской обители.
Вечером 20 августа в Толгском монастыре — одном из святых мест России — началось праздничное всенощное бдение в честь Толгской иконы Божией Матери.
Здесь, в девяти верстах от Ярославля, в эту же ночь 1314 года, в дремучем лесу святитель Ростовский Трифон в огненном столпе, в пяти локтях вышины видел образ Богоматери с Предвечным Младенцем на руках. А утром на месте чудного видения нашли икону явленной Богоматери. И повелел святитель Трифон быть у впадения Толги в Волгу иноческой обители. Здесь царь Иван Грозный, после молебна пред чудотворной иконой, получил исцеление от болезни ног, на его пожертвования был возведен главный собор монастыря — Введенский. В смутные времена враг разорил монастырь, его монахи и послушники приняли мученический венец. В 1913 году здесь побывал Государь Николай II, которого принимал тогдашний ярославский архиепископ, впоследствии Патриарх Московский и всея России Тихон.
И вот теперь, в наше смутное время, в ночь явления Толгской иконы Божией Матери, когда в монастыре, как и по всей России и за ее пределами, шли усиленные молитвы, беда снова отступила от нашей земли.
21-го утром я был в Николо-Хамовническом храме в Москве. Храме, где особо почитается находящаяся здесь чудотворная икона Божией Матери «Споручница грешных». Посреди церкви на аналое лежала Толгская икона Всепречистой Девы…
Во время Литургии храм вдруг сотряс страшный грохот. Казалось, он сильнее его стен. Стало ясно, что мимо по проспекту идут танки. Но куда?
Когда мы вышли на улицу, оказалось, что они покидали Москву.
Два дня лил дождь – а тут сразу засияло солнце.
Помню, как были мы в Толгском монастыре два года назад, приехали тогда на двух больших автобусах. Молодые мужчины, оставив семьи и городские утехи, в пятницу вечером сели в Москве в автобусы и отправились в монастырь, куда приехали среди ночи, спали на полу, а утром взялись за дело. Их принимали, как родных, хорошо уже здесь знакомых. Монастырь епархиальный, бедный, монастырь женский, а тут — сильные мужские руки, и сварщики есть, и экскаваторщик, и плотники... Поднимали керамзит на чердак двухэтажного корпуса для утепления келий. Перетаскали, как говорилось, тридцать тонн. Во время служб заходили в храм. И уехали. Вот и всё. Но одному Богу известно, одна Матерь Божия знает, из каких ниточек, чьими руками ткется рассвет над нашей многострадальной и такой счастливой Родиной...
«Призовем имя Господа – и спасемся»
Много мрачных прогнозов сегодня на будущее: о голодном, холодном времени, о братоубийственной войне, уже есть сообщения о холере…
Но и тут, как и во всем, все возможно верующему. И не от таких бед спасала нас молитва: и от войн, и от землетрясений, и от болезней.
«Батюшка Серафим говорил, что в обители никогда не будет холеры, что со временем и оправдалось, потому что, когда была эта эпидемия повсеместно в окружности, даже в д. Вертьянове и селе Дивееве, в монастыре ее не было, так что даже кто из мiрских заболевал и приносили в обитель, тот выздоравливал и выхаживался, а кто из обители без благословения выходил в мiр, даже и сестры, напротив, заболевали и умирали... — читаем в «Летописи...» — По случаю этой смертоносной язвы многие обращались к о. Серафиму с письмами, иные лично приезжали просить его молитв и наставления, как предостеречь себя от опасности. Старец давал следующее наставление:
«Призовем имя Господа — и спасемся. Когда у нас имя Божие будет на устах — мы спасены. Открый ко Господу путь твой, и уповай на Него, и Той сотворит, помилует тя и изведет яко свет правду твою, и судьбу твою яко полудне (Пс. 36, 5-6), только повинись Господу и умоляй Его». К продолжению сего пути он советовал держать то молитвенное правило, которое еще прежде составил для простолюдинов и людей, часто не имеющих достаточного досуга для молитвы. «Кто будет продолжать так, — говорил он, — тот не лишится милости Божией. Молитва — путь ко Господу. Благоговейно причащающийся Святых Тайн, и не однажды в год, будет спасен, благополучен и на самой земле долговечен. Помните слова апостольские: Всегда радуйтеся. Непрестанно молитеся. О всем благодарите (1 Сол. 5, 16-18). При таком блаженном и мирном состоянии души верую, что по великой благости Божией ознаменуется благодать и на роде причащающегося. Пред Господом один творящий волю Его — паче тьмы беззаконных».
Некоторые призывают нас во всем следовать Западу.
Но ведь они-то сами, родившиеся здесь и всю жизнь прожившие, говорящие на здешнем, русском языке, так и не смогли воспринять дух русского народа, его обычаи, его веру, его мiроощущение. А как же мы переймем образ жизни Запада, где большинство из нас и не бывало-то ни разу?
Да, конечно, мы обладаем способностью чутко улавливать особенности других народов, жить с ними в едином государстве, которого не знала мiровая история. Но ведь эта особенность, как писали хорошо знавшие Запад Гоголь и Достоевский, есть наша, национальная, русская черта, связанная с усвоенным нашими поколениями христианским, православным смирением, которое лишь бездуховное, гордое зрение может принимать за рабство — смирение есть высшая свобода, Крест.
Вера! Вера нам нужна, как воздух. Главный дефицит нашего времени.
Потому Господь и посылает нам все прочие дефициты — как еще нас встряхнуть, если мы духовных нехваток не ощущаем так, как материальные? Как еще дать нам понять, что что-то не так в нашей жизни – не в экономике, но в основе ее, то есть в нашем отношении к Богу, к делу спасения души?
Сегодня можно услышать: куда же заводить детей, при таком положении — чем их кормить?
Неужели Господь, Который дарует великое чудо: ЧЕЛОВЕКА, не даст, чем его накормить и во что одеть?
Может, логика тут обратная? Нам потому и нечего есть, что мы ежедневно убиваем тысячи наших детей, которые могли бы наследовать жизнь вечную.
Пока не будем соблюдать постных дней, нам не будет хватать еды.
Пока не будем прежде всего думать о небесном, у нас не будет и земного.
Так учит непреложное слово святого Евангелия.
«Одно внешнее улучшение материальных условий жизни без предварительного нравственного улучшения самих людей, — писал протоиерей Борис Молчанов в книге «Антихрист» (Джорданвиль, 1970 г.), — явилось бы полным торжеством зла, так как такое сытое благополучие закрепило бы безнадежное плотское состояние его участников, парализуя всякую возможность нравственного исправления и духовного совершенствования. Поэтому Христос и отвечал сатане: Не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе исходящем изоуст Божиих (Мф. 4, 4). В этом ответе Господа не игнорируются телесные нужды людей, но ставятся на второе место после духовных потребностей…
Когда же для человека станет единственною ценностью только материальное благо, то он непременно станет полным рабом того, кто будет давать ему это благо.»
Только молитва может истинно соединить народ, укрепить его силу. Умирить нашу жизнь. Избавить от грядущего поклонения антихристу — от самого страшного, что может с нами произойти, страшнее голода и мора.
Может, наши земные трудности — это особая милость Божия и Царицы Небесной к нам? Чтобы мы проснулись от сна духовного, чтобы мы запасали духовную силу, пока есть такая возможность.
«Нужно бороться с надвигающимся царством тьмы теперь, когда возможность борьбы еще не отнята от нас, — писал там же протоиерей Борис Молчанов. — Всякое же уклонение от борьбы теперь, всякий хотя бы самый незначительный компромисс со злом во имя сосуществования с ним, допущенный сегодня, только еще более увеличит трудность борьбы с ним завтра. Подобает делати дела,.. дондеже день есть: приидет нощь егда никтоже может делати (Ин. 9, 4).»
Мы можем услышать сегодня: почему наша страна такая несчастная? Почему ей уготован такой путь? Что мы, хуже других?
Этот вопрос лишен всякого трагизма для христианина. Ибо сказано Спасителем: Будут последнии перви, и первии последни (Мф. 20, 16), неудобь богатый внидет в Царствие Небесное (Мф. 19, 23), — едва ли не в каждой главе Евангелия дается ответ на этот вопрос.
Но и в Послании к римлянам святого апостола Павла есть слова, которые, может быть, тоже являются ключом к некоторой разгадке неисповедимого, разумеется, и непостижимого до конца Промысла Божия над Россией.
Там, в 9-11 главах, речь идет о судьбе другого Богом избранного народа, и тоже до времени (как там сказано) отпавшего от Бога — израильского. Православный народ называют, как известно, Новым Израилем.
Апостол Павел говорит римлянам:
Как и вы некогда были непослушны Богу, а ныне помилованы, по непослушанию их, так и они теперь непослушны для помилования вас, чтобы и сами они были помилованы. Ибо всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его! Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? Или кто дал Ему наперед, чтобы Он должен был воздать? Ибо всё из Него, Им и к Нему. Ему слава во веки. Аминь. (Рим. 11, 30-36).
Не в том ли один из глубинных смыслов и нашего падения в ХХ-м веке?
Уж если русский народ, хранитель православной веры на земле, в котором были явлены великие дарования духовные, чью страну Сама Матерь Божия избрала Своим Домом, где было явлено больше всего Ее чудотворных икон, — если даже такой народ в большой части своей отпал от истинной веры, то как же тогда осудить за это отпадение весь мiр?
А если помиловать весь мiр, то как тогда не простить и русский народ, который попущением Божиим на время отпал от веры, но страданиями которого могут быть прощены и другие народы?
Но для этого народу нашему нужно покаяние в грехе богоотступничества. Тогда будет явлена великая милость Божия и ему, и всему мiру. Таков главный смысл православных пророчеств о сути нашего времени.
Для этого — для того, чтобы укрепить нашу веру, чтобы проповедовать нам и принять наше покаяние, — и пришел к нам духовник земли русской преподобный Серафим Саровский.
Покайтеся, приближи бо ся Царствие Небесное (Мф. 3, 2) — этими словами началась новая эра, эра Христова на земле.
Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче!
1991 г.
[*] М. В. Мантуров - помещик, чудесно исцеленный по молитвам преподобного Серафима. Взял на себя подвиг добровольной нищеты, пожертвовав свое состояние Дивеевской обители.
