Алая чума

«У них не слова, а крапленые карты…»

О.Э.Мандельштам

Слова, вынесенные мною в эпиграф, были произнесены в те, по-своему, замечательные времена, о которых уже так много сказано, написано и спето: в двадцатые годы прошлого века,  в годы широкой поступи, барабанного боя, громких песен, белозубых улыбок, в то время, когда многие единоплеменники Осипа Эмильевича заняли самые высокие руководящие места в новом обществе. Казалось бы: о чём брюзжать, на что жаловаться? Но он не жил интересами племени, клана, партии – он был настоящим живым человеком, обладал тонким слухом и чуткой душой (что и всегда было большой редкостью), он видел настоящую сущность этой энергичной мышиной суеты, прикидывающейся живой жизнью. Фальшивые хозяева страны, фальшивые флаги, фальшивые лозунги, фальшивые бодрость, сила, энергия – всё то, что уже в совершенно пародийном виде мы видим сегодня вокруг себя – всё это поразило живую душу поэта. Он не был аналитиком и не делал из того, что видел, далеко идущих выводов; мы – обязаны их сделать, хотя бы из простого чувства самосохранения, глядя в грядущую историческую перспективу, очень похожую на ту, давно ушедшую, чтобы избежать повторной вспышки смертельного заболевания, и без того уже поломавшего всю нашу жизнь. 

Что же это за жизнь была такая – в те бесконечно далёкие времена? Увы, мы этого уже никогда душой не узнаем, как никогда не почувствуем вкуса чистой речной воды, не вдохнём воздуха, незнающего бензиновых примесей, как в живой тишине никогда не услышим звуков чистой русской речи, русской песни… А в те времена, в начале прошлого века, всё было ещё совсем не так: тогда ещё смерть не обрела той силы, которой обладает сейчас, тогда солнце не сжигало, тишина не утомляла, вода не отравляла, тогда каждый мог петь, не фальшивя и говорить, не лукавя. Мог, если хотел. Тогда ещё можно было сразу определить неверный тон, фальшивую ноту, услышать, отвратиться от неё, отделить её от себя. Поэт смог это сделать. Он хотел чистоты и правды и страдал от их оскудения, происходившего у него на глазах. Теперь уже всё ушло, закончилось, умерло, сегодня мы питаемся тенями, отзвуками, отрыжками, один раз уже выпитой водой, вторсырьём разного рода. То же касается и смысла слов, понятий и идей. В наше время, когда, кажется, можно всё, что угодно говорить и делать, мы во многом потеряли способность отличать правду от лжи, человека от манекена, жизнь от смерти. Только человеческая кровь остаётся той же самой, настоящей, горячей, по-прежнему несущей жизнь, по-прежнему вожделенной для хищников. И каждая душа человеческая остаётся созданной по образу своего Создателя и в каждой по-прежнему звучит Его голос, который она призвана расслышать и отозваться. Как это называется теперь? – «постмодерн»? Ну, почему бы и нет – можно и так. Или, если угодно, ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ.

Когда я впервые вздумал поделиться с читателями Русской Народной Линии своими воспоминаниями, я совершенно не представлял себе, какая реакция может последовать моим скромным четырём листочкам формата А4. Мне хотелось предостеречь людей от совершения духовных ошибок на примерах своей собственной жизни. Лучше ведь учиться на чужих ошибках, чем на своих – не правда ли? Так я часто делаю в беседах с самыми различными людьми (молодыми или старыми – не имеет значения): я рассказываю о себе, желая этим подтолкнуть их к осмыслению своих ошибок и падений, чтобы они имели возможность увидев их и покаявшись перед Богом, очистить свои души. Ведь жизнь такая короткая и срок конца нам неизвестен. Но – странно! – я совсем не принял в расчёт уже имевшийся у меня опыт, который должен был бы предостеречь об опасности, поджидавшей меня. А ведь такое уже было, и было не один раз. Иногда, во время моих встреч с пожилыми людьми в домах престарелых, некоторые, внимательно слушая, что я им рассказываю о себе и вообще о жизни, начинают задавать вопросы, совершенно не имеющие отношения к теме разговора: всё больше о ворах, которые стоят со свечками в церкви, о дороговизне отпеваний, а один раз мне задали и вовсе замечательный вопрос: чем отличается священник от олигарха? Тогда я терпеливо (так мне кажется) начинаю объяснять этим бедным старым людям, что я не олигарх потому, что приехал к ним на своей старенькой «Оке» в свободное от служб время, чтобы ответить на их вопросы, что мне за это никто не платит, потому, что это является моим священническим долгом, что свечка, которую они приобретают в храме… да что я буду сейчас снова пересказывать вам, братья и сёстры, всё то, что вы и сами, думаю, прекрасно знаете – некоторые, может быть, даже лучше меня. Дело-то не в этом. Дело в том, что, как я замечал, душа некоторых людей совсем даже не интересуется этими вопросами, не ждёт ответов. Просто такая душа протестует, не хочет ничего слышать о покаянии, иногда не хочет даже видеть перед собой священника (некоторые, бывает, засыпают прямо передо мной посреди жаркой беседы). Душа не хочет каяться! Ей хорошо, комфортно, привычно ощущать себя всегда правой, всегда жертвой – воров, предателей, нахалов, пьяниц,  всегда стоящей за правое дело и всегда  страдающей за этот свой подвиг. Вернее, конечно, так ощущает не сама душа, а нечто чужеродное, враждебное ей, сидящее у неё внутри и не допускающее её до покаянной памяти о грехах.

Вот и здесь произошло то же самое – в ответ на вопрос: «Где совесть наша?» поднялась буря возмущений людей, совершенно не ожидавших того, что в их адрес может быть задан этот прямой вопрос. Я иногда вспоминаю забавный (если его можно так назвать) случай. Некогда был у нас с женой один знакомый: давно теперь умерший Володя Левин, неплохой поэт, сын известного литературного деятеля – конечно, демократ, конечно, либерал – и вот, самое начало перестройки, идут какие-то выборы, бушуют политические страсти, споры, обсуждения… среди разговора, не помню по какому поводу, мы говорим Володе: «Главное, чтобы совесть была». Ответ был молниеносный и обескураживающий: «А-а-а! Значит, вы за генерала Макашова?» При чём здесь был генерал Макашов и что он тогда говорил о совести я до сих пор не знаю, знаю только, что тот, либеральный, демократический лагерь уже давно и принципиально отказался принимать во внимание это опостылевшее ему понятие. Так вот, в последнее время я наблюдаю интересное явление: слово это как-то незаметно исчезло и из арсенала патриотически настроенных деятелей. Место совести заняла статистика. Мы разговариваем и ломаем копья в спорах об удачных политических шагах и досадных провалах, о тоннах некогда выплавленной стали, о том, правильно или неправильно были рассортированы на станциях вагоны со станками, снарядами, правильно или неправильно тот или иной генерал был награждён (или наказан) – ну совершенно о чём угодно, только не о самом главном: ради чего всё это делалось? Вспоминаю ещё один разговор (не исповедь! – говорю специально для строгих ревнителей священнического благочестия), который у меня произошёл с женщиной, ветераном тыла, многолетней активисткой ветеранского движения. Она рассказывала мне, что во время войны муж её служил в армии по какой-то специальности, которая позволяла ему часто бывать дома, что они несколько раз переезжали из города в город и, между прочим, сообщила, что за время войны она сделала несколько абортов, при этом совершенно спокойно добавив: «Никак по-другому нельзя было». После этих её слов у меня как-то голова пошла кругом: я не мог взять в толк – как  взрослый, умудрённый жизнью человек, ветеран войны, бабушка, прабабушка, до сих пор не понимает чёрного абсурда этой ситуации и  ужаса содеянного ею? Ну, хоть бы она сказала, что, дескать, была дурой, не понимала, какой ужас творю, теперь, дескать, раскаиваюсь – нет! – опять всё то же самое, до боли знакомое: «Так надо было!»  В то время, как муж на фронте защищал от врагов светлое будущее своих детей, его жена одного за другим убивала этих самых детей в своём собственном чреве. Милые мои, да ведь это образ всей нашей жизни и труда на великих стройках коммунизма! Логика, перевёрнутая с ног на голову, слова-оборотни, говорящие о чём угодно, только не о Правде Божией! Те самые крапленые карты, которые так прозорливо разглядел поэт в громадье большевистских планов и в речах народных вождей.

Победоносные наркомы, генсеки, маршалы, генералиссимусы – великие организаторы и вдохновители – и в то же время истребители целых сословий общества, поядающие свой собственный народ… Герои, героически выполняющие преступные приказы… По всей огромной стране – целые города за колючей проволокой, то там, то здесь – чудовищные рвы, заполненные останками замученных людей… А нам это всё – как с гуся вода: «Позвольте, позвольте, ваши цифры неточны – не сто двадцать тысяч, а всего лишь шестьдесят, или, даже, тридцать пять!» Ах, значит, вот как! Не сто двадцать пять тысяч убитых священников, а всего лишь тридцать пять тысяч убитых священников? И вы уже изволили простить всех их убийц? Или – пока – только одного? Того Самого?  А вы, товарищи, не имеете никакого права на это. Никаким производством лучших в мире танков и самолётов вы не откупитесь от ответственности за страдания и смерть невинных людей.  Вы не имеете права прощать палачей священников ли, поэтов ли, ассенизаторов ли – ваше право прощения распространяется только на ваших собственных мучителей, а на их – нет. Не слышат. Не понимают. Что же это такое? Несомненно, это опасная душевная болезнь, которой в разной степени заражены все мы, родившиеся и воспитанные под алым стягом коммунизма. Это глубинное поражение совести, страшное  заразное заболевание, до сих пор передающееся от поколения к поколению.

В фантастическом романе Джека Лондона «Алая Чума» описывается победное шествие по миру невиданной доселе, молниеносной смертельной эпидемии, при которой от заражения до смерти человека проходило всего лишь несколько минут, а до разложения тела – не больше получаса, поэтому люди просто не успевали принять меры предосторожности, один за другим заражаясь и умирая в страшных мучениях. Писатель как в воду глядел: духовная чума того же алого цвета, посетившая нас в последние времена по попущению Божию, также нападает внезапно, совершенно перерождая душу жертвы, разлагая её, убивая, делая её соучастницей  переноса заразы всё дальше и дальше, виновницей всё новых и новых смертей. Случайно оставшиеся в живых – об этом тоже написал Джек Лондон – становятся дикарями, забывшими всё, что передали им их предки. «Зачем ты, никчёмный старик, употребляешь слова, в которых нет никакого смысла? – говорил своему деду, свидетелю мировой трагедии, молодой энергичный внук – почему ты говоришь: алая, а не красная? Твою болтовню невозможно слушать!» Какая знакомая интонация, как она напоминает присказку, популярную некогда в нашей вечно юной, прекрасной стране: «Тебе, старик, в крематорий пора, а ты всё ещё здесь отсвечиваешь!» Не будем насмерть стоять за то или иное слово, или цвет: сейчас это не имеет решающего значения – за последнее время Алая Чума приобрела самые разные оттенки и цвета, ни на йоту не изменив своей убийственной сущности. Это, кстати, теперь даёт ей прекрасную  возможность под чужим обликом нападать со стороны на самоё себя, кусая собственный хвост по примеру змеи, которая тоже иногда жертвует хвостом – ради спасения головы. Не забудем, что и коричневый цвет тоже производный от красного.

Опять скажут: «Как всё это надоело, сколько можно хулить наше прошлое, перечёркивать всё хорошее, что было сделано за эти семьдесят лет, замалчивать роль великих людей нашей истории?» Дело, братья, не в чьей-то  разрушительной страсти хулить, перечёркивать, замалчивать… Дело в том, что, от того, как мы осмысливаем наше прошлое, зависит – какие камни мы закладываем в фундамент нашего будущего. И очень не хотелось бы, чтобы наше будущее закончилось бы так же внезапно и так же бесславно, как наше прошлое. Подумаем же вместе – почему это произошло? Почему жизнь общества по красным идеалам оказалась такой трагичной и короткой? Разве мы тогда не по-настоящему любили? Разве не по-настоящему работали, воевали, отдавали свои жизни? Всё было по-настоящему, братья. Но позволю себе привести пример, который, может быть, не всем понравится: два любящих друг-друга человека, мужчина и женщина,  живя одной семьёй, применяют противозачаточные средства. Что происходит при этом? Жизнь идёт день за днём, настоящая близость между ними – есть, искренняя любовь между ними – есть. А новая жизнь в этой семье не рождается! Эти двое, сами, может быть совсем не думая о том, своей эгоистичной волей противостоят воли Божией и Божией Любви – поэтому не будет благословения Господне на их доме, об этом свидетельствует Писание: «И не стало его…» Не было благословения и на нашем большом героическом  богоборческом доме: подули ветры, набежали воды, и он погиб с шумом. Задумаемся об этом, братья и сёстры.

Зачем нам с вами, при начале всякого серьёзного разговора, засыпать или впадать в истерику? Жизнь требует мужества. Без мужества даже больного зуба не вытащишь, что же говорить о вопросах жизни и смерти! Пока мы ещё живы, нам надо открыто признать свою вину перед Богом и перед своим народом и попросить прощения за всех, кого предали, променяли на плотины и спутники, за всё, что наломали, о чём трусливо промолчали.  Иначе нам не выздороветь. Иначе мы передадим эту болезнь нашим детям и внукам, заразим их нашей бессовестностью, лишим духовного здоровья. Пожалеем страну нашу и детей наших. Им – жить, им – молиться о нас, грешных.