Исповедь

Жить в эпоху перемен

Начиналось всё так романтично... «Я шла по улице Любви... Навстречу он - такой красивый!» Не знаю, откуда пришли мне в голову эти строчки, но они совершенно точно соответствовали моему тогдашнему состоянию.

Я оканчивала институт - бойкая, стройная, беззаботная спортсменка 20 лет. Мы познакомились на Новый год, а 21 мая состоялась наша свадьба и началась обычная семейная жизнь, которая теперь мне кажется похожей на сказку. Всё было как во многих тогдашних счастливых семьях: работа, дети, радости, печали, родные, друзья...

...В августе 1985 мужу моему должно было исполниться 49 лет, а в конце февраля мне сказали, что у него рак. Мы все (врачи, мои родные, друзья, знакомые и знакомые знакомых, экстрасенсы, знахари, травники, бабки) отчаянно боролись за его жизнь. Спасти! Только бы не опоздать! Успеть! Успеть, пока он, мой муж, двухметровый красавец, отец двух моих детей, ещё может ходить, пить, есть, принимать лекарства. Надежда не покидала меня.

В день операции я стояла перед иконой, которая находится на внешней стене Храма Василия Блаженного. Я до сих пор не знаю, как называется эта икона, а тогда не знала ещё и ни одной молитвы. Своими, совсем не похожими на церковные, словами просила я Божию Матерь спасти моего мужа, умоляла оставить его на Земле. Ведь короткая жизнь его и так была не праздником: мать бросила его ещё в младенчестве, в раннем детстве он вместе с отцом-инвалидом пережил войну и оккупацию, в юности на равных со взрослыми мужиками работал на отцовском хуторе и в колхозе. И никому за всю свою праведную жизнь не сделал ничего плохого.

«Молилась» я долго, истово, содрогаясь от рыданий, захлёбываясь слезами. И вдруг замолчала, словно кто-то привёл меня в чувство, крепко-крепко стукнув по моей бестолковой голове. «Остановись! - сказала я сама себе, похоже, даже вслух. - Кого и о чём ты просишь?! Как же твою «молитву» может услышать Матерь Божия, если сама ты не веришь ни в Бога, ни в чёрта. Не ходишь в церковь, не знаешь ни одной молитвы, и вообще некрещёная! Ты - нехристь! Так как же тебе, твоей семье, твоему мужу, о котором ты даже не знаешь, какой он веры, может помочь Матерь Божия?!».

Конечно, как каждый образованный человек, я знала, что такое Православие. Мотаясь по разным городам и странам (а поездить в жизни пришлось немало), я нередко заходила в церкви, но смотрела на иконы, как на картины в музее. Наслаждалась церковным пением, пыталась даже присматриваться, прислушиваться к службе, но только из чистого любопытства. Всё, что происходило в церкви, казалось мне хорошо отрепетированным концертом. О том, что некрещёная, знала, но никогда, ни разу в жизни не возникло даже мысли о том, чтобы покреститься. И вот только теперь, когда случилась страшная беда...

Моему мужу не помогли ни операция, ни моя «молитва», ни экстрасенсы, ни народная медицина. Всего 49 лет, 2 месяца и 13 дней прожил он на этом свете. Правду о своей страшной болезни так и не узнал. Я же знала всё ровно девять месяцев! За это время можно было выносить и родить ребёнка, но мне суждено было носить в своей голове и в своём сердце жуткое знание о неизбежном. И ежедневно, ежечасно врать: «Твою язву желудка убрали на операции - скоро пойдёшь на поправку...». Умер он в ноябре.

А ещё через несколько лет умерли друг за другом в течение трёх месяцев мои родители. Оба они были коммунистами, о религии с нами, детьми, никогда не говорили. Лишь иногда, как какую-то присказку, мама вдруг произносила: «Господи, прости и помилуй!». Но месяца за два до смерти, уже еле передвигая ноги, она попросила отвести её в церковь. Службы не было, но мама обошла все иконы, долго-долго стояла перед каждой, очень тихо что-то шептала, плечи её содрогались.

Я не знала, чем ей помочь, просто старалась не мешать, но когда ехали домой, спросила, что она так истово нашёптывала перед иконами?

- В грехах своих каялась перед смертью, доченька...

- Мама, перед какой смертью?! В каких грехах?! Ты же нас, троих своих детей, во время войны спасла от бомбёжек, от голода! Вы же с отцом нас вырастили, выучили в послевоенные годы! Мы только теперь понимаем, что это были за годы! О каких грехах ты говоришь?

- Но мы с отцом в своё время не покрестили вас - это наш большой грех и замолить его теперь, наверное, невозможно. Да и вам креститься поздно.

Оказалось, не поздно. Я окрестилась в 61 год - вслед за дочкой, которая безо всякой моей «наводки» сделала это даже раньше меня.

Что изменилось в моей душе и жизни после крещения? Ничего! Я по-прежнему заходила в церковь, как в музей - от случая к случаю. Я по-прежнему не слышала и не понимала слов молитв. Я видела, ощущала, что всех, кто приходит на службы и молится, тихо и сосредоточенно, объединяет что-то важное, понятное и необходимое каждому в отдельности и всем им вместе. Я же оставалась здесь чужаком, хоть теперь и с крестиком на груди. Мне становилось не по себе, было даже как-то обидно, и я просто уходила из церкви с неприятным осадком в душе.

Но тут настали времена, о которых мудрецы уже в далёкой древности говорили: «Не дай нам Бог жить в эпоху перемен!» Не пощадили эти времена и мою семью. Мы оказались изгоями в стране, которая ещё вчера была своей: я и моя дочка остались без работы, а сын - и без приличного образования. Как вообще выживала я тогда со своими детьми, ума не приложу. Это на одну-то мою нищенскую пенсию! Это при больно «кусающем» нас со всех сторон эпитете «оккупанты» и лозунге «чемодан - вокзал - Россия!». Это когда аборигены вдруг перестали понимать русский язык! Это когда бывшие сослуживцы, прикидывавшиеся друзьями или хотя бы нормальными людьми, срочно раззнакомились и раздружились!

Именно в те годы и умерли мои родители - и похоже, не только от старости, но и от того, что не смогли перенести тех перемен, которое принесла нам всем «поющая революция». Уверена: понять это сполна могут только те, кому действительно пришлось пожить в эпоху перемен в стране, ставшей в одночасье чужой.

Однако, человек - удивительнейшее существо, которое постепенно к одному привыкает, к другому приспосабливается, третье приучается прощать... Словом, выживает, как может. Выживали, как получалось, и мы. Дочка сумела принять новые правила игры, усвоить менталитет западной жизни, не утратив связи с историческими корнями и русской культурой, и живёт теперь на два дома, две страны - соединила в себе, по её собственным словам, два мира, причём практически без потерь для обоих. А вот сын...

Сын, едва получив пэтэушное среднее образование, вынужден был отслужить сначала в советской, а затем и в эстонской армии. Для жизни в новых условиях ни первое, ни второе, ни третье не давали ровным счётом ничего. С немалым трудом поступив в эстонский миротворческий батальон и проучившись там полгода, он с треском вылетел оттуда, как я понимаю, за неумение и нежелание подчиняться кому бы то ни было. Поводом же послужила его драка с соседом по комнате, который слишком рьяно пытался обратить моего сына в свою (уж и не знаю, какую там на самом деле) веру-религию.

Найти работу для сына не составляло особого труда - выручало знание языков. Русский был родным. Эстонскому успели научить отец и школа. Финский выучил, лёжа целыми днями перед телевизором и смотря финские фильмы. А за приличные знания английского надо сказать спасибо миротворческому батальону. Но найти работу - полдела, удержаться на любой сын не мог больше трёх-четырёх месяцев.

Долго уговаривала его пойти учиться дальше. Выбрал самый дорогой и престижный в нашей стране на тот момент филиал какого-то американского университета. Несколько лет брали учебный кредит, но результат оказался плачевным: в положенный срок вуз не окончен - пришлось возвращать деньги государству.

Сын понял, что прожить на нищенскую пенсию матери и его случайные грошовые заработки невозможно. А ведь надо ещё возмещать учебную ссуду, оплачивать подскочившие на немыслимую высоту расходы за квартиру и коммунальные услуги... Когда он почувствовал, что значит жить впроголодь и при этом видеть, как его сокурсники подкатывают к университету на новеньких иномарках, то... впал в глубокую депрессию.

Теперь он и вовсе перестал искать работу, сутками валялся в своей комнате на полу (он почему-то с 8 класса выбрал именно «половой» образ жизни), смотрел телевизор или читал книги. Вот тут надо отдать ему должное: он перечитал все собрания сочинений, которые оказались в доме. Особенно тщательно вчитывался в Достоевского, Толстого. Не обошёл своим вниманием даже Маяковского и Горького. Я готова была многое простить ему за такое времяпрепровождение.

Покончив с «домашними» классиками, он увлёкся индийскими и китайскими мудрецами, Карнеги и астрологией. Такому повороту я уже не очень радовалась, хотя и не возражала. Но когда сын скатился до Фэн-шуя и прочей, по моим понятиям, дребедени, я не выдержала - начались споры-скандалы и на этой почве.

Через некоторое время он стал приходить с работы выпивши. Однажды вообще вполз на третий этаж на карачках, и, ввалившись в квартиру, рухнул у двери, похоже, без сознания. Всю ночь я не могла отойти от него, убирая блевотину, опасаясь, что он может просто в ней захлебнуться.

Случай этот сына не остановил. Он всё чаще приходил домой пьяным, в конце концов, случилось то, что и должно было случиться:

- Вызови скорую помощь! - кричал он из своей комнаты, корчась от боли.

В больнице ему залечили начинающуюся язву желудка. Я сходила с ума: отец умер от рака желудка, сын в свои двадцать с небольшим попадает в больницу с язвой... Это что? Предупреждение судьбы? Начало расплаты за то, что не сумели по-настоящему воспитать детей? Теперь-то я вину свою осознавала вполне - сына мы с мужем просто захвалили, избаловали донельзя. Он и правда был способным ребёнком. Всё схватывал на лету. В ребячьих играх, в спорте для него не существовало второго места - только первое. Живя в глубинке России за несколько месяцев сумел выучить эстонский язык так, что по приезде на родину отца сразу пошёл в эстонскую школу. Гордый, независимый, самолюбивый - теперь он чувствовал себя обойдённым и ущемлённым, незаслуженно униженным и обиженным. Отсюда, скорее всего, да ещё от постоянного недоедания и язва.

В больнице предупредили: пить нельзя ни в коем случае, но он, конечно, никого не слушал, и всё продолжалось по-прежнему. Наша совместная жизнь становилась просто невыносимой: мы перестали разговаривать друг с другом, старались не сталкиваться ни на кухне, ни в коридоре. От любого моего замечания типа: «Чего же ты лежишь, а не ищешь работу?», «Иди хотя бы учиться», - он просто зверел. До рукоприкладства, правда, не доходило, но и у него, и у меня нервы были на пределе. Однажды, когда он было замахнулся на меня, я, вне себя от горя, закричала.

- Убей! Вот именно - лучше убей меня! Я больше не могу смотреть, как ты погибаешь у меня на глазах!

«И точно - ведь в конце концов мы убьём: или я его, или он меня!» Эта мысль теперь неотвязно преследовала меня. Расстаться, разойтись, разъехаться немедленно - только в этом видела я выход. Но как, куда разъехаться? Мы жили в небольшой двухкомнатной квартире, а поменять её на что-то приличное было просто невозможно...

Помощь пришла совершенно с неожиданной стороны: позвонила знакомая и с радостью в голосе стала рассказывать, что ездила на экскурсию в Пюхтицкий монастырь и провела там два дня с огромным удовольствием и большой пользой для душевного спокойствия.

- И знаешь, нас даже приглашали просто пожить несколько дней в монастыре.

- Как пожить? Разве такое возможно?

- Оказывается, да. Мы разговаривали с паломниками, которые живут там месяцами.

- И сколько надо платить?

- Да нисколько: гостиница, еда (правда, монастырская) бесплатно. Но надо исполнять послушание, то есть работать там, где скажут. Ну и конечно ходить на все службы.

Уже на следующий день с трепетом душевным и крошечной надеждой в сердце я стояла перед воротами монастыря...

«Бог не принимает»?

Ещё затемно в комнату вошла хозяйка гостиницы:

- Вставайте, матушки, вставайте - на службу нельзя опаздывать.

В церкви был полумрак, в полной тишине звучал тихий женский голос. Слов молитвы я не разбирала, да и не вслушивалась. Кроме двух вчерашних моих попутчиц в разных местах церкви еле виднелись три-четыре фигурки в чёрных одеяниях. И лишь в левом дальнем углу несколько человек стояли друг за другом, образуя какую-то очередь.

- А чего они там ждут? - решилась я спросить у монахини, стоявшей рядом со мной.

- Сейчас выйдет батюшка. Если вы на исповедь, то идите тоже туда.

- Нет-нет. Я просто...

Несколько лет назад перед тем, как окрестить меня, священник о чём-то разговаривал со мной, задавал странные вопросы о моей жизни. Так это и была исповедь?

- Идите, идите туда - народу немного, батюшка всех примет, - прервала мои размышления монахиня.

И я пошла, в общем-то, не отдавая себе отчёта в том, что делаю. Ждать пришлось недолго: стоящий передо мной человек повернулся лицом к очереди, сложил на груди руки крестом, произнёс тихонько одно слово: «Простите» и...

Теперь я увидела батюшку - совершенно молодого человека с длинными тёмными волосами, собранными в жидкий хвостик. Не успела я как следует рассмотреть его, как он жестом уже приглашал меня к кафедре, на которой лежал большой блестящий крест и толстая книга в тёмном переплёте.

- Хочу исповедаться, батюшка, - выпалила я первое, что пришло на ум.

- Да. Говорите, - он смотрел на меня строго, ожидающе.

- Я на исповеди впервые, - начала было я и снова замолчала. О чём говорить дальше, я не знала.

- А вы готовились к исповеди? - спросил батюшка, стараясь, видимо, помочь.

- Да, да! - уверенно ответила я. - У меня умер муж, теперь большие проблемы с сыном. Я пришла за помощью, мне нужен совет.

- Но вы должны здесь каяться в своих грехах, а не о жизни своей рассказывать.

- Да, конечно. Я чувствую свою вину и в смерти мужа, и в том, что теперь происходит с моим сыном. И вообще - точно знаю, что у меня миллион грехов.

- Откуда же вы знаете, что у вас миллион грехов? - батюшка, похоже, начинал терять терпение.

- Ну, жизнь прожила. Книги читала... - Я начала лепетать что-то о Боге-Отце, об Иисусе Христе, о Боге Едином, Логосе, Всемирном Разуме... Священник молчал, выражения глаз не было видно за стёклами очков, но по его молчанию и какому-то напряжению я начала понимать, что говорю явно не то. И точно - едва я произнесла фамилию Блавацкой, священник остановил меня резким взмахом руки и тихим, но жёстким возгласом:

- Никогда не читайте эти книги. И даже не держите их в своём доме!

- Да я и не держу. Из библиотеки, - я почему-то сразу начала оправдываться.

Но батюшка уже больше не слушал меня.

- А где список ваших грехов с семилетнего возраста?

- Как это с семилетнего?

- Вы же сами говорите, что на исповедь пришли первый раз. Так вам надо было сначала вспомнить и записать все грехи, которые вы совершили с семи лет, выучить молитвы, почитать Евангелие... Понимаете, если уж вы твёрдо решили обратиться к истинному Богу, то вам надо постоянно, внимательно и вдумчиво читать Евангелие, а не то, что вы сейчас тут называли. Нет, сегодня вы совершенно не готовы к исповеди. Идите, готовьтесь.

- И всё?

- Да, всё! Идите, идите.

Сжавшись в какой-то ледяной комок, на совершенно ватных ногах, захлёбываясь слезами, я побрела к выходу. В мозгу - одна мысль: «Даже священник, не то что Бог, не хочет услышать меня, принять моё покаяние! Кто же тогда может помочь?»

- Успокойтесь, успокойтесь. Пойдёмте со мной. - Какая-то монахиня взяла меня под руку, повела к стойке, где продавали иконы, свечи, книги.

- Вы, наверное, впервые здесь? Вот, возьмите эти две книжечки, почитайте. А завтра снова приходите...

Книжечки я взяла, монахиню поблагодарила, но, пока шла к гостинице, твёрдо решила: «Больше никогда, ни в какую церковь вообще даже заходить не буду!»

В гостинице после очень скромного завтрака (картошка, квашеная капуста, солёные огурцы, чай) хозяйка попросила помочь ей по хозяйству.

- Это и есть послушание? - спросила я соседку по комнате.

- Да, да. И отказываться от послушания нельзя.

До конца дня я мыла посуду и пол в трапезной, подметала территорию вокруг гостиницы. О «книжечках» вспоминала, но с какой-то радостной злостью: «Вот и хорошо, что некогда читать - верну их утром и сразу уеду!». Но после вечерней службы, на которую меня чуть ли ни силком увела соседка по комнате, решила всё-таки полистать то, что дала мне монахиня.

В книжках очень популярно было рассказано о том, с чего надо начинать, если человек пустой решил-таки стать человеком православным: как, когда и сколько раз надо перекреститься перед входом в церковь, как вести себя во время службы и перед иконами, как надо готовиться перед исповедью... Словом, всё, что человек должен был бы знать, прежде чем переступить порог церкви с намерением найти здесь понимание и защиту. Вспоминать же и записывать свои грехи с семилетнего возраста мне было уже некогда: выйти из гостиницы нельзя, потому что на территорию монастыря выпускали сторожевых собак. Устроиться с ручкой и бумагой где-нибудь в уголке тоже - свет в комнате выключили в 11 часов.

Проснулась я с полной уверенность, что мне никогда не постичь премудростей даже из этих тоненьких популярных брошюрок, а значит, никогда не стать православной христианкой. А если так, то и никакой помощи, никакого душевного успокоения мне здесь не получить. С этими горькими мыслями и побрела я утром рано к автобусной остановке. Но книжечки-то надо было вернуть - и я зашла в церковь. Вчерашняя монахиня встретила меня, как родную - лучезарной улыбкой!

- Прочитали? Вот и хорошо. И записочку о грехах написали?

- Нет, не написала. И вообще, я уезжаю сейчас же и больше никогда...

- Подождите, подождите... Не написали записочку - ничего страшного. Подойдите к батюшке, хотя бы поговорите с ним.

- Нет! - я решительно направилась к выходу с единственной мыслью: «Второго такого удара по нервам, как вчера, мне не выдержать».

Однако монахиня, выйдя из-за своего прилавка, мягко, но решительно взяла меня за руку и повела в левый дальний угол церкви. И я покорилась...

Отец Димитрий

Я глянула на священника - это был совсем другой человек, не вчерашний. Наверное, у каждого из нас с раннего детства по сказкам, фильмам, рисункам сложился образ Боженьки - доброго дедушки, седенького, с белой бородой. Вот такого батюшку я и увидела. Он склонился над человеком, который стоял перед ним на коленях, и внимательно вслушивался в то, что тот ему говорил.

Никакой очереди сегодня не было - исповеди ожидал всего один мужчина. Но я, не давая себе времени подумать, что и зачем я делаю, встала перед ним, сложила руки на груди крестом и взмолилась:

- Можно я пройду перед вами - мне очень нужно!

Мужчина согласно кивнул, и я ринулась навстречу приглашающему меня жесту «Боженьки».

Всё, что происходило в следующие час-полтора, иначе как Чудом назвать нельзя. Глядя в добрые, лучистые, чуть-чуть улыбающиеся глаза батюшки, я с ходу выпалила:

- Крестилась недавно, на исповеди, считай, впервые. Вчера не получилось. И сегодня почти не готовилась, записочку с перечнем грехов не написала, Евангелие не читала... Но, батюшка, мне очень нужна помощь, а идти мне за ней больше некуда!

- Ну, вот и хорошо, что пришла сюда - давай просто поговорим. И сначала скажи-ка мне: маму-папу в детстве не слушалась, обманывала? А октябрёнком, пионеркой была? И комсомолкой? И даже в партию вступала?..

То, что это и было начало исповеди, я поняла много позже. Впрочем, тайна исповеди пусть и останется тайной!

Мы говорили долго. Именно говорили, разговаривали: чаще он расспрашивал меня, иногда я его. В какой-то момент он ушёл куда-то и через минуту вернулся с тоненькой брошюркой.

- Сама сможешь прочитать?

Я глянула не него умоляюще: глаза мои ничего не видели - слёзы, не переставая, лились чуть ли ни с первой минуты нашего разговора.

- Понятно. Тогда просто отвечай, грешна или нет в том, о чём я буду спрашивать.

И он без очков при тусклом освещении долго и внятно читал эту брошюрку, а я чуть ли ни на каждый пункт вынуждена была признаться:

- Да, батюшка, грешна. Грешна. И в этом... Прости меня, Господи!

Когда я рассказала о том, что происходит с сыном, священник принёс ещё одну книжечку, велел склонить голову над кафедрой с книгой и крестом, а потом долго-долго читал надо мной какую-то молитву, слов которой я уже совсем не понимала. Закончил он чтение словами:

- Завтра приходи снова на исповедь.

- А причастие? - меня уже кто-то научил, что после исповеди должно быть причастие.

- Нет, миленькая, тебе ещё рано. Приходи ко мне завтра. Приходи...

Назавтра всё повторилось: священник спрашивал - я отвечала. Иногда сама рассказывала что-то или спрашивала, как поступить. И снова он не благословил меня на причастие, а велел прийти ещё раз. И только на третий день, когда мы с ним проговорили в общей сложности не менее четырёх-пяти часов, он разрешил причаститься.

Мне, наверное, никогда не понять, как удалось отцу Димитрию вывернуть мою измученную душу наизнанку, вытащить из самых потаённых её уголков всё горькое, больное, скверное и даже страшное, в чём и сама-то себе я боялась признаваться. И не только вывернуть-вытащить, но и помочь мне понять мою истинную вину, а потом, словно уже освободившись от непосильного груза, пережить горе, беду, несчастье и найти в себе силы жить дальше.

Уехала я с ощущением, что в моей судьбе, в жизни - моей и моих близких - случилось что-то необыкновенное. Очень скоро я смогла в этом убедиться.

Недели через две после возвращения из монастыря, делая генеральную уборку и в комнате сына, обнаружила вдруг иконку Спасителя, маленький серебристо-нефритовый крестик на тоненькой тесёмочке и какая-то, похоже, казённая бумага, на титульном листе которой было написано... Я не верила своим глазам: «Свидетельство о крещении». Это был заверенный подписью священника документ о том, что мой сын принял крещение.

Расскажи мне кто-нибудь о чём-то подобном, я бы, наверное, просто посмеялась. Но это случилось со мной, с моим сыном! Чудо? Мистика? Что же будет дальше? Эта мысль преследовала меня теперь неотвязно. И думала я об этом не только с радостью, но и с некоей опаской, с немалой толикой страха - жизнь-то приучила уже, что за всё хорошее приходится платить.

Но чудеса продолжались: ещё через две недели сын устроился на работу, а ведь до этого девять месяцев не мог найти ничего подходящего. Теперь он возвращался домой усталым, но каким-то притихшим, даже умиротворённым, и у нас начала складываться нормальная жизнь, возникли даже какие-то благостные отношения, каких не было никогда за все 29 лет его жизни.

Всё рухнуло через месяц и, казалось бы, безо всяких видимых серьёзных причин: просто мы вдруг снова крепко поругались - сейчас и не вспомнить из-за чего. Но теперь я знала, где искать спасение, и снова кинулась в Пюхтицы.

Отец Димитрий встретил меня словно старую знакомую:

- А, Ниночка приехала, хорошо. Ну, рассказывай!

Он ничему не удивился, всё случившееся принял, как само собой разумеющееся, выслушал мою новую исповедь (теперь-то я была уже более грамотная), благословил на причастие, посоветовал:

- Поживи у нас в монастыре, сколько сможешь. А следующий раз привези сюда сына - хочу с ним побеседовать.

- Ну нет, батюшка! Сын сюда точно никогда не поедет! - со своей прежней идиотской уверенностью заявила я.

На что отец Димитрий просто покивал головой и ласково-загадочно улыбнулся.

Монастырские университеты

На этот раз я прожила в монастыре почти месяц. Домой приехала, как в гости, и всё мне тут понравилось: сын работал и, похоже, почти не пил, а самое главное - вернулся снова в университет. Мне хватило ума понять, что теперь ему лучше не мешать и через две недели я снова уехала в Пюхтицы.

Теперь главным делом для меня здесь была возможность благодарить и благодарить Матерь Божию за помощь и поддержку, а отца Димитрия и монахинь - за науку христианской и монастырской жизни. И чем дольше я жила в монастыре, тем больше появлялось вопросов. Например, почему просить о помощи и благодарить надо именно Матерь Божию, а не самого Бога или Иисуса Христа? Этого я до сих пор так и не знаю.

Или вопрос о духовнике. Со временем понятия «монастырь» и «отец Димитрий» стали для меня совершенными синонимами: собираюсь в Пюхтицы - значит на исповедь к отцу Димитрию. Чувствую, что надо исповедаться, - еду в Пюхтицкий монастырь.

- А что, отец Димитрий - твой духовник? - этот вскользь заданный кем-то вопрос подтолкнул к решению: я отважилась попросить отца Димитрия стать моим духовником. Однако он отказал. Очень вежливо, деликатно и даже ласково, но отказал:

- Ниночка, я уже старый, очень старый и больной... Постарайся найти себе духовника среди молодых священников.

Такой ответ меня обескуражил и заставил крепко задуматься над тем, что не всё в монастырской жизни так просто, как нам кажется со стороны. Взять хотя бы записки «О здравии», «Об упокоении». Все пишут - и я пишу, уже просто на веру принимая, что так надо. Но как быть, если муж, скорее всего, не был православным, а родители так и умерли без покаяния и перед похоронами их не отпевали? С некоторых пор эта ситуация не выходила у меня из головы, и я не только на исповеди, но и в общении с монахинями часто говорила об этом. Не сразу и почему-то не очень охотно, но всё-таки мне объяснили, что, оказывается, отпеть покойника можно и после похорон, отпеть заочно. Церковницы мать Никона и мать Вера научили, помогли сделать всё, как надо. После отпевания дали мне пакетик с землёй, записку с молитвой и велели отвезти всё это на могилу родителей, что я и сделала при первой же поездке в Россию, где мама с папой были похоронены по завещанию отца. И через какое-то время эта проблема перестала меня мучить, хотя чувство вины перед родителями, пусть и притупилось немного, но совсем не проходит.

А один случай из монастырской жизни буквально потряс и, наверное, навсегда запечатлелся в памяти. Во время причастия к священнику подошёл мужчина с ребёнком на руках. Внезапно младенец начал так сильно кричать и брыкаться, что батюшка, как ни старался, не мог ложечкой со святым причастием попасть в ротик ребёнку. Когда же священнику это почти удалось, он нечаянно наклонил чашу и святая Кровь Христова пролилась на пол. Все, кто это видел, разом издали крик-вздох, похожий на шёпот ужаса. Уже в следующую секунду священник исчез в алтаре, монахиня бросилась к шкафчикам с церковным инвентарём, а дьяк, который помогал батюшке во время причастия, кинулся на пол и, лёжа на каменных плитах, начал быстро-быстро слизывать всё, что пролилось из чаши. Церковница вернулась с флаконом в руках, полила на то место, где только что была лужица, какую-то жидкость и подожгла. Через пару минут жидкость выгорела, монахиня тщательно вытерла это место на полу чистой тряпочкой, батюшка с чашей вернулся из алтаря, и священнодействие продолжилось.

Я всё пыталась понять, что же такое произошло на моих глазах, расспрашивала об этом монахинь и паломников со стажем, но почему-то никто не стал говорить со мной на эту тему.

Крестный ход. К нему в монастыре начали готовиться задолго до Успения. Когда я снова стала приставать ко всем со своими бесконечными вопросами, что это такое, зачем и почему, мне отвечали уклончиво:

- А ты сходи с нами хотя бы раз, и поймёшь всё сама.

И я рискнула - пошла, хотя и ноги, и спина давно ныли, болели и требовали к себе очень осторожного отношения. Но я пошла...

В назначенный день всех участников рассадили по автобусам и отвезли в Васк-Нарву. Этот посёлок находится на берегу Чудского озера, на противоположной стороне которого чуть просматривается родная Россия. Совсем недавно закончился капитальный ремонт огромной и красивой Васк-Нарвской церкви, в которой и отслужили краткий молебен перед началом крестного хода. Потом такие же молебны были в посёлке Яама, во время краткой остановки на обед и у часовенки Николая Чудотворца уже перед самым монастырём. Всё происходило очень организованно и споро. Сам ход был больше похож на бег трусцой: впереди с иконами, хоругвями, молитвами и песнопениями по неровной просёлочной дороге быстро-быстро шли батюшка Константин, молодые монахини и паломники. Пожилые люди еле успевали за ними, а некоторые даже вынуждены были воспользоваться автобусом, который неотступно следовал за процессией, и продолжали свой крестный «ход» уже сидя в машине. Продолжалось всё это больше пяти часов.

Оказывается, от Васк-Нарвы до Пюхтиц что-то около 35 километров. Если бы мне сказали о расстоянии раньше, я, возможно, не решилась бы на такое. Но когда крестный ход начался, раздумывать было поздно. А после того, как я увидела рядом с собой немолодую женщину, которая шла вообще босиком, то отказалась даже от коварной мысли сесть в автобус. Устала я в конце пути ужасно, дня три после хода чуть ли не руками переставляла свои разболевшиеся в конец ноги, но в душе моей поселились удивительное спокойствие и радость. Состояние это потом долго не покидало меня.

Так постепенно привыкала я к монастырской жизни и постигала простую истину: всё, о чём человек в своих искренних молитвах просит Бога, приходит к нему в своё время. А поняв это, я научилась не приставать ко всем со своими назойливыми вопросами, а больше слушать и следовать советам священников, монахинь и опытных паломников.

- Не понимаешь смысла некоторых молитв? Ничего страшного. Главное для тебя сейчас - читать и читать их, внимательно вслушиваться в молитвы во время служб. А дома и здесь в свободное время - читать Евангелие и жития святых. Да вот на, возьми книжечку о Матроне Московской - многое станет яснее, - поучала меня мать Моисея, которая когда-то буквально за ручку подвела меня к отцу Димитрию.

А он по-прежнему не только терпеливо и с неподдельным интересом выслушивал мои исповеди (теперь, правда, короткие и вполне конкретные), но и каждый раз, даже если я и не говорила о сыне, спрашивал, как у него складывается жизнь, советовал, какие книги лучше всего привозить сыну из монастыря. А однажды протянул издание под названием «Закон Божий для семьи и школы» с надписью «На добрую память другу... от прот. Димитрия».

Точно знаю, что книгу про отца Арсения, которую я, по совету священника, специально купила в монастыре, сын прочитал от корки до корки - потом мы даже немного о ней поспорили. Читал ли он другие книги, не знаю. Но то, что он хотя бы брал их в руки, была уже, хоть и небольшая, но победа.

Я старательно следовала всем советам священников, монахинь и опытных паломников, хотя было это, честно говоря, нелегко. Мало того, что по жизни привыкла добросовестно выполнять любое дело только тогда, когда чётко понимала, зачем и почему это необходимо, так ещё и профессия моя приучила объяснять-обучать этому других. Теперь же приходилось быть в роли неуча. Но я видела результаты такого положения вещей на своём личном опыте на примере сына, и безропотно подчинялась всем законам и канонам монастырской жизни.

К службам по 2-3 часа два раза в день привыкла быстро, и мне это нравилось. Особенно в праздничные дни, когда пели оба монастырских хора, и вместе с этими божественными звуками душа возносилась к неведомым высотам.

Все послушания выполняла тоже с удовольствием, тем более, что каждый раз приходилось делать что-то новое: сегодня чистишь церковные ковры и дорожки, завтра помогаешь делать удивительный венок для украшения иконы во время храмового праздника, а на следующий день шьёшь чехол на кресло для схимонахини, которую вот-вот должны посвятить в это звание. Или, к примеру, в один и тот же день перебираешь в овощехранилище картошку, а потом идёшь мыть окна в малой звоннице - сказочном теремке с прекрасными цветными витражами, где даже страх перед высотой отступает на время, особенно когда нечаянно задеваешь колокола, и каждый из них, словно в благодарность за заботу, издаёт вдруг неповторимый звук. А после того, как я под строгим и неусыпным руководством матери Никоны научилась по-настоящему мыть полы в церкви, пылесосить ковровые дорожки, убирать и начищать до зеркального блеска подсвечники, мне позволили ухаживать за иконами.

Выбирать послушание в монастыре не принято, но в качестве поощрения разрешают иногда заняться каким-нибудь приятным для тебя делом. Например, по осени каждый день специальная группа с раннего-раннего утра едет в лес собирать грибы, а это моё любимейшее занятие. Но грибники в монастыре - народ особый, и чужих вообще-то в лес не берут. Однажды я набралась смелости и попросила сделать для меня исключение. Какое же это было счастье: весь день бродить по лесу, а грибов там - хоть косой коси! Правда, потом пришлось ещё и перебирать, чистить этот чудесный лесной дар - вот тут уже было по-настоящему тяжело, хотя и помощников из добровольцев сильно прибавилось.

А однажды я привезла в монастырь свою восьмилетнюю внучку. Она была некрещёная, но на службы ходила с удовольствием, особенно вечерние - подниматься на утренние в пять часов и взрослому-то нелегко, а ребёнку тем более. Тонечке нравилось менять в церкви сгоревшие свечи на новые и даже чистить после службы подсвечники и отскабливать пол от накапавшего на него воска. Она не побоялась окунуться в ледяной святой источник, за что её ещё больше зауважали монахини. А мать Макария, хозяйка гостиницы «На горке», где, по благословению настоятельницы монастыря, я обычно жила во время приезда в Пюхтицы, словно шефство взяла над моей внучкой - с удовольствием и очень доходчиво объясняла ей всё, что интересовало ребёнка, что связано с Богом, христианством, с монастырской жизнью и особенно с праздником Рождества Христова. Однажды мать Макария взяла с собой Тонечку на крещение младенцев - внучка моя была в таком восторге от никогда ранее не виданного ею действа, что тоже захотела тут же и покреститься. К сожалению, «тут же» было невозможно и внучку крестили позже уже в Москве в Свято-Даниловом монастыре.

Надо мной же своеобразное шефство взяла, неофициально, конечно, мать Евлампия. В то лето она работала в саду-огороде, а мне назначили послушание во всём ей помогать. Пожалуй, это были самые полезные и приятные для меня месяцы жизни в монастыре. Полоть траву, рыхлить землю вокруг деревьев, спасать смородину от гусениц, поливать грядки было хоть и нелегко без привычки, зато весь день на чистом воздухе. А главное - мать Евлампия оказалась очень эрудированным и очень строгим учителем: заставляла меня внимательно прочитывать всё, что положено, перед каждой исповедью, не уставала объяснять непонятное и отвечать на мои бесконечные вопросы, строго приказывала заканчивать работу и отправляться на вечернюю службу. Она искренне полюбила мою Тонечку, которая помогала нам полоть траву, хотя главным послушанием у неё в это лето было содержать в порядке красивую, но и довольно длинную лестницу, которую надо было чуть ли не каждый день тщательно подметать сверху до низу, а это почти полсотни ступенек.

О своей жизни, о том, как и почему оказалась в монастыре, мать Евлампия ничего не рассказывала. Как, впрочем, и другие монахини. Пожилых можно понять - большинство из них пришли сюда по твёрдой вере и искреннему желанию служить Богу и людям. В конце жизни их ожидает монастырская богадельня, где за сильно болящими хорошо ухаживают квалифицированная медсестра-монахиня и молодые послушницы. А вот что приводит в монастырь этих молодых девчонок, для меня так и остаётся загадкой - на откровенные разговоры они не очень-то идут.

Зато паломницы рассказывают о своих проблемах охотно. И оказывается, что каждую приводит в монастырь, к Богу, как и меня, какое-то несчастье, страстное желание найти здесь помощь и душевное спокойствие.

Ещё в первый свой приезд в монастырь обратила внимание на одну пару: женщина в возрасте и молодой парень стояли на службе рядом близко-близко, словно поддерживая друг друга. На их лицах было совершенно одинаковое одухотворённое и какое-то нездешнее выражение. Они были словно одно целое, словно их что-то объединяло - какое-то одно чувство, одно, только им двоим понятное, стремление. Потом я увидела их в трапезной нашей гостиницы - познакомились, разговорились, и Людмила (назову её так) поведала историю, которая оказалась сродни моей. Она осталась с сыном одна, когда мальчику было 13 лет - самый опасный возраст. А жизнь складывалась как у всех: мать постоянно на работе, парень предоставлен сам себе - школу бросил, профтехучилище еле-еле осилил, работа случайная, тяжёлая и непрестижная, а новые друзья-знакомые оказались хотя и не пьющими, зато «укушенными» игровыми автоматами. И парень пропал. Мать даже не сразу поняла, в чём дело: на работу сын ходит - а заработка не приносит, вечерами где-то пропадает, но возвращается совершенно трезвым. И только когда из дома стали пропадать вещи, Людмила спохватилась. Скоро она обнаружила причину странного поведения сына, но было уже поздно: на безобидную, казалось бы, забаву сын подсел уже очень крепко.

Конечно, Людмила боролась за сына всеми доступными ей средствами: уговоры, слёзы, слежка, милиция. Помог только монастырь. Он был совсем рядом с её посёлком, здесь Людмила и раньше бывала довольно часто. Теперь он стал для неё чуть ли не родным домом. Она готова была молиться за сына день и ночь, она просила совета у всех священников, которые служили в монастыре, а также у тех, кто появлялся здесь во время больших праздников. Однажды она привезла-таки своего сына в монастырь (представляю, каких трудов ей это стоило!), постаралась, чтобы он пожил здесь несколько дней - «купился» парень на то, что в гостинице, где он остановился, просто необходима была его мужская помощь. А тут и службы, исповедь, причастие, задушевные беседы священников...

Я видела итог работы нескольких лет. Видела - и завидовала белой завистью. И снова, как и после исповедей-бесед с отцом Димитрием, передо мной мелькнул маленький, слабенький лучик надежды: и к нам может прийти помощь. Божья помощь!

...Прошло девять лет. За это время мы с сыном почти повторили путь Людмилы. Было всё: и неоднократные приезды сына в монастырь, и встречи его с отцом Димитрием, и даже его благословление сыну на свадьбу. Была хорошая работа у сына и наши с ним нормальные отношения. За это время Пюхтицкий монастырь стал для меня местом спасения от мирских невзгод, уголком душевного отдохновения и спокойствия. И показалось вдруг - вот оно, вымоленное счастье!

Но пути Господни неисповедимы - нам не дано знать, когда, почему, зачем и какие ещё испытания пошлёт нам Бог. Однажды у меня и моего сына всё снова рухнуло. Рухнуло, как легче всего себе объяснить в связи с кризисом, накрывшим полмира. Однако мне кажется, что во многом снова виновата я сама.

Впрочем, это уже совсем другая история...

Грешница Нина

Январь 2011 года

г.Таллин