Долг

В романе Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» есть занимательный диалог. Штрилиц беседует с пастором Шлагом:

– Если к Вам придет молодой человек, ваш прихожанин, и скажет, что хочет убить гауляйтера, как вы поступите?

– Я не стану ему мешать.

– Но у гауляйтера трое детей и жена, у котрой парализованы ноги. Итак?

– Я не знаю.

В конце этого разговора пастор Шлаг был успешно завербован. Быть слепым орудием чьих-то частных интересов – такова участь тех, кто, даже будучи искренне верующим, не имеет ясного представления о границе, разделяющей добро и зло. Пожалуй, только мудрый и рассудительный муж способен в полной мере исполнить завет Христа «Да светит свет ваш перед людьми, чтобы они видели ваши добрые дела и прославляли Отца вашего Небесного».

Если верно то, что «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется», то не менее справедливо будет сказать то же самое о наших делах. Даже милостыню сотворить совсем не просто, ибо мы, в первый раз видя перед собою скорбящего человека, не знаем, в чем состоит его подлинная нужда. С особой силой эта мысль выражена у Экзюпери:

«Были времена в моей юности, когда я, видя гнойные язвы нищих, жалел их, нанимал им целителей, покупал притирания и мази. Караваны везли ко мне золотой бальзам с дальних островов.

Но потом я увидел, что нищие расковыривают свои болячки, смачивают их навозной жижей, – так садовник унавоживает землю, выпрашивая у нее багряный цветок, – и понял: смрад и зловоние – сокровище попрошаек. Нищие гордились друг перед другом своими язвами, бахвалились выручкой, и тот, кто получал больше других, возвышался в собственных глазах, чувствуя себя верховным жрецом при самой прекрасной из кумирен. Только из тщеславия приходили нищие к моему целителю, предвкушая, как поразится он обилию их зловонных язв. Защищая свое место под солнцем, они трясли изъязвленными обрубками, попечение о себе считали почестями, примочки – поклонением. Но выздоровев, ощущали себя ненужными, не питая собой болезнь, – бесполезными, и во что бы то ни стало стремились вернуть себе свои язвы. И вновь, сочась гноем, самодовольные и никчемные, выстраивались они с плошками вдоль караванных дорог, обирая путников во имя своего зловонного бога».

Между тем, помимо попрошаек встречаются и нуждающиеся; служителям «зловонного бога» соседствуют те, кто выходит к нам в надежде на Спасителя и на тех, кому дороги Его слова: «просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся», ибо если «вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Так что ни полное презрение, ни наивная щедрость не могут быть окончательной стратегией действия. Как же быть?

Неопределенность относительно исторических последствий тех или иных наших действий напоминает «односвязный лабиринт», где каждая развилка – это возможность поступить так или иначе. Всякий выбор определяет направление дальнейшего пути и судьбу человека в лабиринте. Выйти к «цели» – значит сотворить реальное добро и прославить своего Небесного Отца.

Существует так называемое «правило одной руки», предписывающее двигаться по замкнутому лабиринту, не отрывая руки от стенки, все время поворачивая в одну сторону – в право или влево. В жизненных обстояниях таким правилом является следование долгу, позволяющее принципиально преодолеть неопределенность личной судьбы. Не отступающий от должного, как и человек, не отрывающий руки от стенки, может быть уверен, что рано или поздно выйдет из лабиринта.

Дело в том, что происходящие в мире события только невнимательному взгляду кажутся хаотичными или случайными. Конфуций же указывал на то, что весь мир – это один большой, много веков совершающийся ритуал. Русские философы любили говорить о Вселенной как о Литургии, совершаемой одновременно всеми творениями Божиими.

Если Мир – ритуал, то добро и зло определяются уместностью действия. Доброе намерение следует прилагать к миру не спонтанно, а только в нужное время и в своем месте. Об этих надлежащих обстоятельствах и говорит человеку долг. Только по максимуму наполняя его своими талантами, энергией и волей, можно расчитывать на соответствующий усилию результат.

Стратегия следования долгу – это диалог с миром. Диалог же предполагает наличие чуждой внешней воли и компромисс. В ходе этого диалога приходится выбирать между подвигом, который хочется совершить, и подвигом, который вообще способен осуществиться, даже если это совсем не то, о чем мечтаешь. Разумный выбор очевиден. Но его, оказывается, непросто совершить по недостатку соответствующего морального качества – смирения, которе представляет собой ничто иное как способность предпочесть долг своеволию, ситуацию «я должен» – ситуации «я хочу». Собственно, поэтому в рамках христианской традиции смирение и мыслится как основная добродетель. И даже точнее было бы сказать, что смирение – это единственная добродетель, а все прочее – храбрость, любовь, мужество – всего лишь таланты, задатки, становящиеся добродетелями только в союзе со смирением. Наверное, неслучайно Христос, совершивший величайшее дело с начала мира, неоднократно указывает, что «не Моей волею творю сие, но волею пославшего Меня Отца».

Без священнической епитрахили и поручей не может совершаться ни одно таинство Церкви. Само облачение в ритуальные одежды происходит в соответствии с особым ритуалом. Обхватывая свои запястья поручами, священник символически утверждает, что смиряет себя ими, священнодействует не от себя, не своей властью, не им совершается таинство – его руками литургисает сам Первосвященник – Христос Вседержитель.

Точно так же никакое добро невозможно без синергии человека и Промысла, управляющего мировыми судьбами. Образно говоря, всякое хорошее дело – священнодействие, которое можно осуществить только в поручах долга, смиряя ими своеволие – «от первого мгновенья до последнего».