В чем и насколько мы разные?

Вступление

Коллективный Запад и Россия уже не одно столетие смотрят друг на друга сквозь прорезь прицела, несмотря на умиротворяющий словесный фон, которым сопровождаются их внешнеполитические шаги. За прошедшие века народы России и народы Запада так и не смогли превратиться в искренних партнёров, и мировоззренческая дистанция, нас разделяющая, всё так же зияет на прежнем месте. Причины этого кроются не столько во внешнеполитических шагах стран Запада или России, поскольку шаги на международной арене суть уже следствием и проявлением более глубоких процессов, а в разнонаправленных мировоззренческих позициях, которых придерживаются русские, европейцы и американцы, как выразители мыслительных категорий, свойственных каждой цивилизации. Чтобы ответить на вопрос, возможно ли помыслить о преодолении ментальной дистанции между Россией и Западом, необходимо нащупать точки приложения нашей взаимной инаковости, определить, в чём же мы разные, и насколько мы разные.

Дихотомия «западный порядок-русский хаос»

Под понятием прогрессивного Запада сегодня понимаются страны англосаксонской цивилизации (США и Великобритания), как флагманы рационалистического либерализма и философии крайнего индивидуализма. Если оперировать социологической терминологией, экзистенциальная дробь социальный логос/ социальный мифос (т.е. рассудок/бессознательное) англосаксов (как и представителей латинской Европы) формировалась на основе чистого рационализма, что позднее нашло своё выражение в философии Рене Декарта, Адама Смита, Томаса Гоббса. Многие категории, воспринимаемые восточным человеком как содержащие изрядную долю хаоса, представителем западной цивилизации рассматриваются как объект для приложения собственной рационалистической мысли, что особенно заметно в отношении к пространству.

Для западного человека пространство - это то, что подлежит упорядочиванию. Понятие пространства как количественной категории, т.е. простой совокупности километров или гектаров, закрепилось в научном сообществе благодаря французскому мыслителю и учёному Рене Декарту, который ввёл философские понятия res cogitans (вещь мыслящая) и res extensa (вещь протяжённая). Именно в таких категориях мыслил Рене Декарт соотношение человека, как мыслящей вещи, и пространства, как вещи протяжённой. По Р. Декарту, человек видел перед собой некую пространственную протяжённость и воспринимал её сугубо количественно, как совокупность математических данных (общая площадь пространства, его длина и ширина). Европейская наука той эпохи отличалась крайним рационализмом, поэтому нет ничего удивительного в том, что Р. Декарт воспринимал отношение человека к пространству сквозь количественную оптику. Такой взгляд характерен для мировоззрения западного человека, подходящего ко всему, в т.ч. к географическому пространству, с позиции рационализма. Западный человек приходит, чтобы подчинить пространство себе, покорить его и переделать на свой лад. Если он видит перед собой гору - он хочет её свернуть. Если широкую реку - он хочет её осушить. Если безжизненную пустыню - он хочет её оживить. Философия картезианства оказала огромное влияние на умы европейских интеллектуалов, надолго обозначив мыслительные контуры западного человека в его взгляде на идею своей и чужой государственности. Поскольку государственная идея имеет пространственное измерение и разворачивается в пространстве, истоки отношения западного человека к нависающему у его восточных границ пространству (России) следует усматривать в глубинах философии Р. Декарта.

Немецкий учёный Лео Фробениус разделял все народы на народы хтонической культуры и народы теллурической культуры, и, тем самым, провёл ещё одну разделительную границу между Востоком и Западом. Хтоническая культура характеризуется стремлением уйти вглубь, стать частью большего, закопаться в землю, раствориться в ней. Русский человек является человеком хтонической культуры. Отсюда популярность партизанских землянок в годы войны, московское метро, которое считается одним из лучших в мире, и сам факт расширения ареала обитания русского народа, вбиравшего в себя соседние этносы и «склеивающего» их в единый государственный организм. Это стремление больше вширь, чем ввысь. Лексические обороты, коими так богата русская речь, дают о том явное представление («широкая душа», «широкий взгляд на жизнь», «широка страна моя родная»).

Западная цивилизация, по Лео Фробениусу, несёт в себе теллурические черты. Поэтому американские небоскрёбы возносятся ввысь, а шпили католических соборов, выдержанных в готическом стиле, протыкают своими верхушками небо. Готика, как архитектурный стиль, могла зародиться только в теллурической культуре (когда входишь в православный храм, хочется смотреть вперёд и вширь, когда входишь в католический собор, хочется поднять глаза горе и смотреть ввысь). Теллурическая культура сама по себе не плоха, и не хороша. Это культура со всеми сопутствующими ей качествами. Угроза возникает лишь тогда, когда мы имеем дело с трансляцией западной социологии пространства на земли и народы, где подобные установки вызывают отторжение.

Поскольку политика во многом формируется, опираясь на культуру, не удивительно стремление США «распластаться» по всему миру в количественном измерении. Философия накопления, свойственная западному мышлению, выражается в том, что США «собирают» в свою «копилку» всё большее количество стран, в т.ч., на территории бывшего СССР - Эстония, Литва, Латвия, Молдавия, Грузия. О качестве этих стран вопрос не стоит: на государственном уровне в некоторых из них прославляется фашизм, ультранационализм и расовая нетерпимость. И если странам Прибалтики свойственны теллурические черты (к примеру, подражание готическому стилю в архитектуре), занесённые колонизировавшими эти земли немцами, поляками и католическими орденами, то другие страны вынуждены принимать на себя культурно чуждую им проекцию западного толкования соотношения человека и пространства.

Русский человек привержен трактовке пространства как категории качественной, в соответствии с которой человек приходит в пространство, чтобы слиться с ним в гармонии и стать единым целым. Здесь речь идёт об абсолютно противоположном восприятии самого понятия пространства и места человека в нём. Иными словами, пространство видится как нечто огромное, как первичный хаос, а человек как нечто маленькое и вторичное. В этом главная разница в восприятии жизненного пространства у западного и восточного человека. Европеец или американец мыслит себя как индивидуума, главного персонажа жизненной драмы, который пришёл в этот мир покорить его. Первые английские колонисты, прибывшие на североамериканский континент, говорили о Граде на холме, который они намеревались основать. Т.е. они видели своё предначертание в покорении пространства, в покорении горы, для чего требовалось воздвигнуть на ней град. Вся история Америки - это история Града на холме, кровавая история покорения того, что встаёт на пути процесса утверждения индивидуума (показательна судьба коренных народов Северной Америки). Русским же свойственно условно хаотичное восприятие пространства, когда хаос мыслится вместо порядка. «Русский хаос» - это противоположный полюс «западного порядка».

Французский философ-постмодернист Жиль Делез ввел условное понятие шизоидности масс. Она опирается (опять-таки, условно) на психиатрические толкования поведенческих характеристик, свойственных шизофреникам и параноикам.

По Ж.Делезу, русские относятся к «шизоидному» типу, например, русские. К «параноидальному» типу тяготеют протестанты-англосаксы. Ж.Делез утверждал, что «шизоид» мыслит расщепленным сознанием, множит реальность на несколько «реальностей» и старается подстроиться под изменившуюся реальность, если она не совпадает с его ходом мысли. Поэтому русские вживались в изменившуюся ситуацию, приспосабливались к обстоятельствам, сливаясь с народами российских земель в единый организм. «Параноик» же с непоколебимым упорством переделывает реальность под себя, ставя своё видение реальности выше самой реальности. Этим объясняется жёсткий и бескомпромиссный стиль политического мышления Вашингтона или Лондона. «Параноик» - сторонник тотального уничтожения всего, что ему мешает. «Шизоид» - сторонник гармоничного сливания с окружающим миром в одно целое.

Этносоциология, рассматривая существование этноса во внешней среде, различает первичную и вторичную среду. Русской цивилизации не свойственно обожествление вторичного пространства, под которым подразумеваются творения рук человеческих, поскольку внутренне русский человек настроен на созерцательное отношение к пространству первичному, т.е. к слиянию с природной средой, и не нацелен на её кардинальное преобразование, что имеет свои положительные и отрицательные стороны. Идея для русского значит больше, чем материя. На этом основании известный социолог Питирим Сорокин охарактеризовал западное общество как общество чувственное, а советский строй как идеократию, обозначив духовно-культурную дистанцию между ними. Как ни странно, но атеистический СССР был более идеократичен, чем верующая Америка. В свою очередь, Эрих Фромм приписывал западной цивилизации некрофильские черты, что, по его мнению, опять же выражалось в поклонении выхолощенному и отчуждённому пространству. В психоаналитическом срезе у Э. Фромма чрезмерное пристрастие к чистоте, доводящее окружающую среду до искусственности, есть обратная сторона склонности к некрофилии (деструкции и разрушению).

Столь разнонаправленные точки зрения не позволяют окончательно устранить глубинные противоречия в нашем обоюдном мировоззрении. Политическое эпигонство, свойственное прозападным политическим течениям, и, прежде всего, либералам, есть попытка имплантировать России западный логос. Наслаиваясь на русское «коллективное бессознательное», т.е. на мифос, такой логос принимает форму рассудочного симулякра, копии логоса западной цивилизации.

Психологическое восприятие властной модели по линии Запад-Восток

В русской истории существовало нескольких общественно - политических моделей, которые имеют явные параллели с современными аналогами. Эти модели зачастую существовали одновременно, но в разных частях государства, именуемого Древней Русью. Фактически уже в XIII веке существовала не одна Русь, а несколько автономных образований, каждая из которых придерживалась максимально независимой политики. Уже тогда обозначилась экстраполяция Руси Западной (ориентированной на западный тип цивилизации) и Руси Восточной (тяготевшей к цивилизации восточного типа) не как географических детерминант, а как двух идеологических проектов.

На востоке (Суздаль, Новгород, Псков) русские земли придерживались монархического стиля правления, в соответствии с которым выстраивалась жёсткая вертикаль власти, позволявшая противостоять вызовам того времени. Уже тогда западная Русь отличалась от Руси восточной. Если в Пскове, Суздале, Новгороде власть выстраивалась по принципу властной вертикали, то на западных землях превалировал аристократический принцип правления, когда часть населения, причислявшая себя к элите, властвовала на своей территории, пытаясь сохранить свою удельную независимость в пределах своих владений. Древние замки, как неотъемлемая часть западноевропейской архитектуры, с высокими каменными стенами и неприступными башнями, служили прибежищем для аристократии, боявшейся бунта черни или разногласий с другими аристократическими родами. В то же время кремли, т.е. укреплённая центральная часть города, где находилась ставка монарха, являются характерной чертой древних русских городов. Никаких иных укреплённых замков никто из знати не мог иметь по определению, ибо это противоречило самой социальной структуре власти восточной Руси. В тот исторический период обозначилась явная геополитическая ориентация западных русских земель на Европу. За века, отделяющие нас от тех дней, в западном и восточном сознании произошли глубинные изменения, настолько кардинальные, что говорить о мировоззренческой конвергенции не приходится, и топика социологии воображения позволяет увидеть это со всей очевидностью.

Теория имажинер (теория воображения) французского социолога и антрополога Жильбера Дюрана, его научно оформленные взгляды на структуру человеческого воображения позволяют нам охарактеризовать не только поведение отдельного индивидуума, как составной части социума, но и многие политические явления и тенденции в области культуры и геополитики, ибо и культура, и политика неизбежно несут в себе социологическое измерение. По Ж. Дюрану, структура человеческого воображения делится на два типа, противоположных друг другу по своим основным характеристикам - «диурн» (т.е. «дневной» режим) и «ноктюрн» (т.е. «ночной» режим). Если попытаться кратко охарактеризовать эти режимы воображения, можно сказать, что режим «диурна» соответствует условно героическому мифу, в то время как режим «ноктюрна» - мистическому или драматическому мифу. «Диурнический» тип склонен рассматривать жизненные препятствия, как нечто, что следует преодолеть. »Диурн» - это стремление ввысь, желание быть первым, сопряжённая с героикой жизненная позиция. Если внимательнее присмотреться к политике стран Запада, в ней можно заметить присутствие «диурна», отражающееся в их поступках и действиях, а также находящее своё выражение в культуре и традициях.

Соединённые Штаты Америки - государство явно «диурнического» типа. Американские небоскрёбы, уходящие своими верхушками в американское небо, громадные американские автомобили, кинематограф, где главный герой обязательно взмывает вверх или падает в бездну, но с успехом из неё выбирается, - всё это признаки «диурнической» культуры и господства режима «диурна» в англосаксонской цивилизации. Когда «диурн» зашкаливает и не сдерживается культурными рамками, мы имеем дело с воинственным патриотизмом, граничащим с агрессивным национализмом и поведением «политического хулигана». Такой стиль мышления Э. Фромм определял как «коллективный нарциссизм».

Рассматривая режим «ноктюрна», мы видим нечто совершенно противоположное «диурну». По Ж. Дюрану, «ноктюрн» подразделяется на два вида: мистический и драматический. Фольклорное творчество народов мистического «ноктюрна» пестрит рассказами о подземельях, подземных царствах, пещерах, карликах, чертях, демонических сущностях и о маленьких безобразных людях (русская Баба Яга, избушка на курьих ножках, водяные и русалки с их подводным царством и т.д.). Ни мистический »ноктюрн», ни драматический не пытаются преодолеть смерть или опасность в лоб, напрямую, но делают это по-разному. Если мистический «ноктюрн» стремится её переварить, поглотить и сделать частью самого себя, то «ноктюрн» драматический пытается влиться в неё, раствориться в ней и сделать себя её частью, как дитя прилепляется к матери. Это находит своё отражение в политическом измерении. Многие республики СНГ представляют собой явный пример стран драматического «ноктюрна», которым требуется «сильная мать», способная защитить, накормить, обогреть и не дать умереть. Поэтому на протяжении всей своей истории эти страны находились в поисках сильной «матери». С ослаблением позиций России, и её уходом «в себя», геополитическим центром притяжения («заботливой матерью») для политического руководства постсоветских республик выступают «диурнические» Соединённые Штаты. Тот факт, что вовлечение этих республик в орбиту Вашингтона всегда оборачивается на деле экономической и финансовой эксплуатацией со стороны США, является закономерным. Политический союз «ноктюрна» (тем более, драматического) с «диурном» на равных условиях невозможен по причине их диаметральной противоположности во всём: начиная от внутренних установок социума и заканчивая взглядом на внешнюю оболочку своей политики. У «диурна» есть один существенный недостаток, мешающий ему, несмотря на всю его героику, создать миролюбивое государство. Из-за своей внутренней сущности «диурн» способен построить государство только «на костях» других народов. История помнит тотальный геноцид автохтонного населения Америки, ужасы рабства и ещё другие 225 военных конфликтов, проведённые США в XX веке за пределами своих границ. В постсоветских государствах проникновение американского «диурна» выражается в политике подавления культурных запросов русскоязычного населения, а также жёсткими попытками насильно и безапелляционно привить населению либеральные ценности, базирующиеся на абсолютно иных понятийных категориях, чем те, которыми оперирует местное человек.

«Ноктюрн», особенно мистический, исповедует совершенно противоположные принципы. Пытаясь вобрать в себя и переварить встречающуюся на своём пути опасность, он делает её частью себя. Многие народности, вошедшие в состав России, сохранили не только свою культуру и язык, но и обрели свою письменность, создали свою литературу, взрастили свою интеллигенцию. Ни одна из 160 народностей, населяющих ныне Российскую Федерацию, не была целенаправленно уничтожена или лишена своей культуры и языка. Мистический »ноктюрн», проигрывая «диурну» в напористости и агрессивности, выигрывает способностью сплачивать воедино многие массы народа без крови и войн, руководствуясь чаще принципами добровольности. Это не значит, что «ноктюрну» всегда удаётся избежать кровопролития, но это значит, что принципы культурного подхода и державного строительства »диурна» и «ноктюрна» кардинально различны. Следует заметить, что драматический «ноктюрн», всегда нуждающийся в «матери», не обладает способностью создания самостоятельного, сильного, а не мнимо независимого, по сути вассального государства. Внешнеполитические метания многих постсоветских республик, впавших в зависимость от жёсткого «диурна» в лице Вашингтона, тому прямое доказательство. Проникновение американского «диурна» на территории мягкого «ноктюрна» и дальше будет носить агрессивный характер. Надеяться на то, что «цивилизованный» »диурн» пойдёт по другому пути, просто высшая степень наивности, ибо это противоречило бы глубинной сущности «диурнической» цивилизации. «Диурн» предполагает жёсткую цивилизационную пирамиду и разделение на высших/низших. К высшим «диурн» всегда причисляет себя. К низшим - всех остальных. Это значит, что жёсткая властная вертикаль - отнюдь не изобретение авторитарных режимов.

Антиномия религиозной аксиологии

Религиозные ценности суть отражение экзистенциальных установок бытия народа, его глубинный фундамент, что принято относить к консервативным ценностям. С восшествием на престол папы Бенедикта XVI, поклонника консервативных ценностей, политика Ватикана обрела более жёсткие проявления в области охранения церковной морали. Параллельно с этим в самой России, идеология консерватизма получает новое дыхание, в т.ч., благодаря деятельности Православной церкви. Наметившееся сближение России, как катехона православной ойкумены, и Ватикана, как мирового центра католицизма, если оно осуществляется на паритетных началах, должно предполагать равнозначную аксиологию обоих полюсов - и Ватикана, и Москвы. В действительности сходство исчерпывается единством религиозных принципов в православии и католичестве. Вслед за этим начинаются различия в силу выше указанных глубинных причин. «Диурн», как неотъемлемое свойство Западного мира, проявляет себя в сфере религии. Православная церковь рассматривается как впавшая в схизму, т.е. априори «низшая». К рассмотрению этого вопроса Папский престол подходит с позиций энергичной рациональности и пассионарности, когда сближение двух церквей или их частичная конвергенция возможна только под эгидой Ватикана. Слияние двух подобий (если принимать за подобия обе церкви) в итоге всегда дают третий, не похожий результат. Примером такой гетеротелии является греко-католическая церковь, как лиминальная, пограничная религиозная структура между католичеством и православием. Исторические примеры свидетельствуют, что единственным выигравшим в таких ситуациях остаётся более напористый, пассионарный Запад. Несмотря на то, что целая плеяда вдохновителей идеологии западнорусизма XIX века (прежде всего, А. Добрянский) видели в греко-католичестве переход не от православия к католичеству, а от католичества к православию, греко-католики служили «гуманитарным мостом» для проникновения Запада на Восток, а не наоборот. Характерно, что наиболее свежий пример конвергенции, от которой выиграли страны Запада, относится к эпохе горбачёвской перестройки.

Консерватизм, свойственный западной цивилизации, и консерватизм русский не всегда тождественны, несмотря на кажущуюся общность. Католический философ и основоположник западного политического консерватизма крайне правого толка Жозеф де Местр оставил после себя в России наследие в лице Петра Чаадаева, который превратился в безапелляционного западника, апологета католичества (хоть и остававшегося всю жизнь православным). Все достижения западного мира П. Чаадаев объяснял достоинствами католической веры, которую считал «политической религией». Единство религии и политики в католичестве более всего импонировало П. Чаадаеву, которого можно с полным правом назвать западным консерватором. Небывалый взлёт на Олимп власти «неоконсов» в США, как выразителей американского консерватизма, доставил России немало неприятностей. В то же время консервативные ценности Русского мира рассматриваются Вашингтоном как угроза собственной безопасности, поскольку протестантские ценности во многом антиномичны ценностям православным.

В основе религиозного обоснования политики США лежит идея предопределённости судьбы американского народа, что ярко выражено в теории диспенсациализма, гласящей о том, что англосаксы являются Божьими избранниками, потомками рассеянных колен Израилевых, призванными нести светоч истины народам Земли. Протестантский консерватизм англосаксов вплотную примыкает к религиозному фундаментализму, и является предтечей капиталистической идеологии как инструмента подавления инакомыслящих в масштабах всей планеты. Западная цивилизация видит свою миссию всепланетарной, эсхатологической и сотериологической, где на одной чаше весов находятся белые протестанты, на другой - все остальные. Влияние протестантского фундаментализма на геополитику США трудно переоценить. Слова главы совета по международным отношениям Ричарда Хааса об угрозе «имперской недорастяжки», с которой сталкивается США, оставляя без внимания некоторые регионы планеты, несут на себе отпечаток протестантского диспенсациализма. Р. Хаас призывает американцев отказаться от ущербного мировоззрения государства - нации и осознать свою имперскую сущность. Подобные заявления ложатся в русло идеологии американского эсхатологического консерватизма, который настроен враждебно к консерватизму русскому, который тоже эсхатологичен, но очерчен строгими рамками. Русско-православный консерватизм не претендует на планетарную роль. Рубежи русского консерватизма совпадают с границами православной ойкумены, и не покрывают территории государств с ярко выраженным протестантским или католическим мировоззрением. Такой взгляд не означает отказа от распространения своего политического влияния на страны западного христианства или исламские страны, но чётко ограничивает цивилизационные «запросы» России рамками евразийского материка. В такой ситуации нападающим будет всегда Запад, ибо религиозно-политическая концепция воинствующего экспансионизма предполагает наличие «империи зла». России уготована роль обороняющегося, поскольку территория Соединённых Штатов остаётся вне рамок цивилизационных устремлений русского консерватизма. Русский консерватизм на половину статичен. Англосаксонский консерватизм динамичен и напорист. Прежние политические течения, оказывавшие влияние на российскую политическую мысль, располагались между славянофильством и западничеством. Два противоположных мировоззренческих полюса - часть славянофилов и западники - были псевдо-динамичны в своих проявлениях, и внутренне статичны. Многие славянофилы отстаивали (и не безосновательно) идею России как матери мирового славянства, но видели это в консервации как положительных, так и отрицательных черт русской политической жизни. В то же время Тютчев, Самарин, Киреевский, Хомяков были наиболее светлыми представителями славянофильства, его здоровой, интеллектуально развитой стороной. Благодаря им, славянофильство не превратилось в пустую политическую схоластику.

Западники вообще отказывались от активных действий по усовершенствованию государственной системы, пассивно принимая Запад с его пороками и достоинствами как модель для подражания. Стиснутая с двух сторон статичными по своей сути идеологиями (славянофильство лишь отчасти, западничество полностью), русская политическая мысль погрузилась в застой. Крылатое выражение Константина Леонтьева «Славянство есть, славизма нет» раскрывает бесперспективность всеобщего, «оптового» славянофильства, когда кровь (расовое происхождение) ставят выше почвы (территории происхождения), поскольку западные славяне (протестанты и католики) в подавляющем большинстве своём не чувствуют крепкой духовной связи с православной Русью. «Оптовое» славянофильство не является средством против натиска Запада на Россию.

Пропасть между Россией и Западом сохранялась и в умах славянофилов, и в умах западников. Ни те, ни другие не призывали к её аннулированию. Концептуальные воззрения сторонников сближения с Западом на любых условиях не вели за собой уничтожение этой пропасти, а, напротив, лишь концептуально легитимизировали её существование. Слияние русской цивилизации с Западом происходил бы исключительно на условиях Запада, как ведущего, и России, как ведомой. Это означало бы сохранение пропасти, на дно которой погрузилась бы Россия. Россия в пропасти - это отсутствие России на противоположном от Запада краю пропасти. Это Россия не напротив Запада, а у его ног. За сохранение пропасти выступает, прежде всего, сам Запад. Даже полное уподобление России Западу не означает превращение евразийской по своей сути России в Россию европейскую. Понимать всю Россию как европейскую страну - оксюморон. Выражение «европейские ценности» превратилось в политический карго-культ, когда неевропейские государства приступают к процессу постижения европейских ценностей. При этом ценности, исповедуемые здоровой частью населения Европы, суть ценности универсальные, общечеловеческие - семья, взаимоуважение, здоровый патриотизм. Они в такой же мере ценности европейские, как и азиатские.

Явление западничества, нанёсшее Русской цивилизации столько вреда, не есть явление исключительно русское. В разные периоды истории для различных государств Старого света культурно-политическим ориентиром выступало государство-сосед. После наполеоновских войн и освобождения германских княжеств от французских оккупантов целая плеяда представителей германской культуры позиционировали себя как ярых германофобов и франкофилов. Тот же Гейне боготворил Бонапарта, родную же Германию сравнивал с ночным горшком. Он преклонялся перед французской модой, французской мыслью, французской литературой. Некоторые соратники Гейне отказывали немецкому народу в праве на самостоятельный исторический путь, считая его недостойным огрубевшим пигмеем европейской цивилизации. Немецкий патриотизм вызывал с их стороны лавину злобных поношений, а всё немецкое заранее ставилось в один смысловой ряд с реакционным, отсталым, забитым и заброшенным. Немецкий народ был в их толковании народ - раб, народ-завистник, народ-неудачник. Можно ли сказать, что Гейне уменьшал пропасть между реакционной, в его понимании, Германией, и просвещённой Францией? Напротив, он и его единомышленники углубляли эту пропасть, лишая Германию шансов на самобытный исторический путь, низводя её до уровня «интеллектуального дубликата» соседней Франции.

Нечто похожее имело место в Англии XVIII века, когда французский двор служил эталоном светскости, а французское государство - образцом утончённости и политической эффективности, перед которым преклонялись многие английские аристократы. Лорд Стэнхоп в известных «Письмах к сыну» превозносил французские университеты, награждая английские самыми нелицеприятными эпитетами. Это социальное явление, периодически охватывающее разные народы в силу различных исторических обстоятельств, ещё ждёт своего исследователя. Ясно одно, а именно - западноцентристская модель развития России является сравнительно недавним плодом блуждающей интеллигентской мысли, даже если первые её ростки появлялись до петровской эпохи, поскольку в историческом измерении период менее 300-500 лет нельзя считать продолжительным. Западничество есть геополитический ультраминимализм для России, низводящий её геополитические устремления практически на нулевой уровень.

Нельзя не отметить, что славянофильская пропасть между Западом и Россией, под которой следует понимать взгляды части представителей славянофильского течения, отрицавших наличие положительных моментов в политике взаимодействия Москвы (Петербурга) с неславянскими западными державами, несла в себе заряд «окитаивания» России, погружения её в «азиатчину» в негативном смысле этого слова. В «азиатчине» Россия теряет себя точно так же, как теряет в «европейскости». Азиатская статичность не есть выход и спасение от американо-европейской активности. Историческая судьба восточных государств - прямое тому свидетельство. Статичность помогает сохранению культурных ценностей, но не их преумножению. Положение России на междупутье из Европы в Азию должно содействовать формированию активно-статичного мировоззрения, как цивилизационного ответа на вызовы глобализации. Статичность ведёт к сохранению цивилизационной самобытности. Активность предполагает преумножение духовных ценностей и традиций и сопротивление чужестранному натиску во всех его проявлениях. Активный и динамичный консерватизм Русской цивилизации отвечает этим требованиям. Расхожая фраза Вудро Вильсона о том, что «консерватор - это человек, который сидит и думает, но чаще всего сидит», к динамичному консерватизму отношения не имеет.

Необходимо также учитывать культурно-политическую пассивность Старого света на фоне молодой и агрессивной Америки. Колыбель западной цивилизации - Европа - безропотно уступает первенствующую роль Соединённым Штатам и в политике, и в экономике, и в массовой культуре. Европейский консерватизм сегодня статичен, ему не хватает динамики. Если бы Россия захотела преодолеть мировоззренческую пропасть, на какой из двух западных полюсов она бы ориентировалась - на Европу или Соединённые Штаты? Ориентироваться на оба сразу невозможно. Либо Европа выступит в качестве духовно-политического ориентира, либо США. В случае выбора «старушки Европы» Россия оказалась бы в одной связке с культурно-политическим полюсом, уступающим не по культурному богатству, но по энергичности другому полюсу - Соединённым Штатам. В своей истории Россия испробовала оба варианта - в XIX в. безоглядно ориентировалась на Европу, в ХХ в. безоглядно ориентировалась на США. В первом случае это закончилось Отечественной войной 1812 г., во втором - деградацией системы российской государственности. Ориентация на западные ценности для России губительна, даже если это консервативные ценности, ибо консервативны они только по отношению к западной цивилизации. С наступлением эпохи общества т.н. «третьей волны» (по Э. Тоффлеру) особую значимость приобретают масштабы информационного противостояния между коллективным Западом и Россией. Кроме мировоззренческой пропасти мы имеем также пропасть информационную, преодоление которой - в интересах России.

Мессианизм западный - мессианизм русский

Столкновение двух консерватизмов - русского и западного - носит экзистенциальный характер, что особенно ярко проявляется в противостоянии по линии Варшава - Москва (католицизм-православие). В 2006 г. Варшава заявила о начале выполнения программы создания IV Речи Посполитой, что напрямую относится к Литве, Белоруссии и Украине, и непосредственно затрагивает интересы России в этих странах. Проект предполагает формирование особого национально-культурного ландшафта в местах компактного проживания представителей польской диаспоры в рамках глобальной консолидации польской нации на основе польских консервативных ценостей. Идеологами строительства IV Речи Посполитой введено понятие т.н. «Малой Польщизны», включающей в себя приграничные с Польшей земли, населённые преимущественно этническими поляками. В данной инициативе просматривается стремление создать религиозно - культурную среду с преобладанием польской культуры и католичества римского обряда на «восточных территориях». В реализации данного проекта Варшава опирается на католические организации орденского типа, которые взаимодействуют с польскими спецслужбами (прежде всего, это относится к Ордену доминиканцев и Ордену св. Станислава). Устремления Польши отодвинуть духовно - политическую разделительную линию между Русским миром и католической Польшей дальше на восток означают наступление католического консерватизма на консерватизм русский. В то же время в Польше насчитывается 400 тыс. православных (1% населения). Местами их компактного проживания являются приграничные с Белоруссией и Украиной польские воеводства. Находящаяся в «глухой обороне» православная церковь не проявляет в этом направлении должной активности, хотя работа с польской православной общественностью позволила бы создать этническую прослойку, духовно ориентированную на Россию, что немаловажно. К примеру, в условиях размывания этнических границ между западными белорусами и восточными поляками православный ареал, захватывающий к тому же земли нынешней Польши, послужил бы «площадкой», на которой может укрепиться православное влияние. Это тем более важно, что понятие геополитики католичества уже не ново.

Причастность к цивилизации предполагает наличие философско-идеологических обоснований своей исторической миссии. В случае с Россией это проявляется тем более выпукло и ярко. Русский духовно-политический мессианизм сталкивается с католическим мессианизмом в лице Польши непосредственно у своих цивилизационных границ. Первые столкновения начинаются здесь, и здесь сыплются первые искры от этого столкновения. Польский мессианизм ослаблен слабым геополитическим положением современного польского государства, но в польской культуре (явно) и в польской политике (подспудно) понятие польского мессианизма по-прежнему актуально. Мессианистами были литераторы и идеологи польской государственности Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий, философы Бронислав Трэнтовский, Анджей Товянский и прочие. Причём, последний из них являлся автором целой философской концепции, названной его именем - товианства. Существенную роль в нём играют представления о «колоннах» бессмертных духов, действующих через людей, о миссиях отдельных народов и о посланцах Бога, через которых осуществляется Провидение. К таким посланцам Товянский причислял Наполеона и себя. Польша у Товянского - единственная католическая и вместе с тем единственная христианская страна - мессия. Как в Ветхом Завете были рассеяны евреи, народ избранный, так рассеян избранный народ Нового Завета - поляки, за то, что не сумели отстоять Польшу перед лицом, в т.ч., русской экспансии. Польский мессианизм - это наступательная идеология, пружина, которая двигает католичество дальше на восток, на земли современной Украины и Белоруссии. В польской литературе, музыке, фольклоре «восточные территории» неразрывно связаны с матерью-Польшей. Эту землю воспевали в своих произведениях многие деятели польской культуры и сказания о «кресах всходних» суть неотъемлемая часть польской поэтики. Западная часть Русского мира обречена жить в вечном соприкосновении с католическим миром, который рассматривает её как свою каноническую территорию.

Понятие мессианизма в польскую философию ввёл Юзеф Хёне-Вронский, известный в свою эпоху философ-математик. У Вронского главным двигателем, мессией человечества к торжеству абсолютного добра выступала философия. (У А. Мицкевича мессией была уже Польша, и польский народ). Исполнителями этого мессианизма у Вронского призваны стать славяне как цельная категория, особенно русские. Он видел в качестве колонн, на которых будет держаться мир, двух царей - Римского епископа и Русского царя. В 1851 г. Вронский изложил свои идеи в открытом письме русскому императору. Он благосклонно относился к монархическому строю, а в консервативном Священном Союзе континентальный держав - Пруссии, России и Австрии усматривал орудие всечеловеческой миссии, противостоящее либерально-позитивистскому европейскому лагерю, к которому склонялась польская интеллектуальная мысль. Вронский отрицал возможности романо-германской философии вознестись над собственными идеалистическими и романтическими идеями. Это по плечу только славянам, особенно русским. Вронский предвосхитил в некоторой степени В. Соловьёва и его философию всеединства, к которой примыкали в своих взглядах некоторые евразийцы (Л. Карсавин), которые выступали за истолкование России как самобытной цивилизации. Мессианизм поляка Вронского - мессианизм славянофильский, это интеллектуальный переход от идеи России-Третьего Рима к идее польского мессианизма, где не отрицается историческая миссия Руси, а подчёркивается с ещё большей силой. Анджея Товянского, провозгласившего мессианство исключительно польское, Вронский называл плагиатором. Философское обоснование геополитических взглядов Вронского соотносится с геополитическими устремлениями России как одного из самодостаточных геополитических центров. Метафизическое понимание Вронским исторической миссии русских не противоречит мировоззрению самих русских.

В 1918 г. в Польше работал Мессианский институт, популяризировавший труды Вронского. Сегодня они не востребованы, и немногие польские интеллектуалы знают об этом мыслителе, довольно популярном в Европе XIX ст. Его труды «Проспект мессианизма», «Предвестник мессианизма», «Судьба Франции, Германии и России как пролегомены к мессианизму» заслуживают рассмотрения под новым углом зрения, исходя из сегодняшних геополитических реалий. В их переиздании заинтересована, прежде всего, Россия. В виду географической близости Украины (Малороссии) и Белоруссии (Белой Руси) к Римско-католическому брустверу в лице Польши и концепциям польского мессианизма, задрапированного в идеологию европеизма, тезисы Вронского о русско-польском синтезе звучат актуально. Поэтому геополитическая философия Юзефа Хёне-Вронского может послужить семантическим противоядием от теории польского мессианизма в его русофобском изводе и западноцентричной идеологии.

Выводы

Диалектика развития отношений Запад-Восток зиждется на противостоянии христианства западного и восточного обрядов. В силу многих исторических причин западное христианство в его протестантской ветви всё чаще превращается в иудео-христианство (англосаксы - одно из колен Израилевых). Не отказывая представителям англосаксонской культуры в праве самим выбирать маршрут своего цивилизационного развития, мы не можем не видеть в их мессианской идее прямых угроз существованию Русского мира. Общецивилизационные универсалии Западного мира суть орудие массового разрушения базисных основ других цивилизаций, в т.ч. русской. Англосаксонские страны, поддерживаемые Ватиканом, выступают за кардинальную трансформацию аксиологических основ православной веры, после которых православием, доведённым до состояния духовной гемиплегии, будет утеряно чувство своей религиозной миссии. Католичество и протестантизм искони находились в крайне враждебных отношениях с самой молодой религией мирового масштаба - исламом. Православие, несмотря на периоды конфликтных отношений с некоторыми исламскими странами, исторически выработала свой внутренний механизм взаимодействия с приверженцами Аллаха, коих в России насчитывается более 20 млн. Зачастую за войнами и политическими трениями между русскими и мусульманскими народами стояли англосаксы-протестанты или же европейцы-католики. Неприятие ислама на Западе имеет гораздо более высокий градус, хотя это не принято выражать публично. Термин «исламофашизм» был изобретён западными политтехнологами. Слияние России с Западом повлечёт обострение межрелигиозного противостояния, поскольку Россия, служащая домом миллионам магометан, сольётся в «духовно-политическом коитусе» с крайне нетерпимой цивилизацией. Слово «толерантность» в его нынешнем значении не спроста появилось именно на Западе, где быть толерантным означает быть терпимым. Быть терпимым - значит, терпеть кого-то рядом, стиснув зубы, соглашаться с чьим-либо присутствием. Толерантность не значит взаимопонимания. Это всего лишь взаимное, сдерживаемое культурными рамками нетерпение. С отходом России от своих традиций, от своей самобытной межэтнической аксиологии привело к появлению явления «толерантности» и у нас.

Пути преодоления пропасти, разделяющей Западную цивилизацию и Русский мир, пытались нащупать многие русские мыслители, представители патриотической интеллигенции и духовенства, политики и деятели культуры. К сожалению, с русской стороны таких исканий было несравненно больше. Западной мысли несвойственно сомнение в собственной правоте, для неё не характерно мятущееся осознание важности достижения межцивилизационного согласия. В то же время в столкновении двух мировых цивилизаций рождается импульс развития исторических событий, которые были бы немыслимы в условиях их полного слияния, вплоть до неразличимости. Демаркационная линия, разделяющая католико-протестантский ареал от православного практически чётко укладывается в географические границы западного и восточного мира, соответственно. Чуждость православия для рационалистического западного католичества обусловлена её близостью к традициям Востока. Грубейшей мировоззренческой ошибкой было бы одобрение западного либо восточного пути развития России. Русская цивилизация - политико-географический андрогинат. Его раскол выгоден коллективному Западу. Запад имеет два алгоритма действий, и оба для него выигрышные - либо «перетащить» Россию на «мировоззренческое поле» европейских (западных) ценностей, либо оттеснить её вглубь материка, в «дебри Востока». Спасение Руси - в стойком балансировании на двух полюсах, в их слиянии в единый культурно-мировоззренческий механизм. Католичество (Ватикан) и протестантизм (США) - два религиозно-геополитических центра силы, противостоящие двум другим - исламу и православию. У последних же есть все исторические обоснования выступать в едином союзе, с сохранением собственной культурной уникальности и без взаимного ущерба.