Единственный путь - единение в Личности Богочеловека Иисуса Христа

Для того чтобы ответить на вопрос о возможности преодоления мировоззренческой пропасти между Русской цивилизацией и Западом, необходимо разобраться, в чем заключается их мировоззренческое различие, как оно выражалось, какие жизненные стратегии формировало и к каким последствиям приводило.

Попыток преодоления этой пропасти предпринималось немало. Для их обстоятельного анализа потребовался бы многотомный труд. Остановимся на времени, отдаленном от нас более чем одним-полутора столетиями, но интеллектуально и духовно очень близким современности, и сравним с тем, что происходит сейчас. Н.Я. Данилевский в произведении «Россия и Европа» в конце 1860-х годов предупреждал о враждебном отношении европейцев к России: «Европа не признает нас своими, она видит в России и в славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды, как извлекает из Китая, Индии, Африки и т.д., материалом, который можно было формировать и обделывать по образу и подобию своему, как прежде было надеялась... Европа видит поэтому в Руси и Славянстве не чуждое только, но и враждебное начало»[1].

Интеллектуально-духовные процессы, происходившие в XIX - XX вв., несмотря на разность чисто внешней обстановки, весьма напоминают современную борьбу православного и прозападного либерально-гуманистического мировоззрения, дехристианизационного по своей сути.

Мировоззрение общества, прежде всего, определяется верованиями, господствующими в нем. Духовной основой западной культуры является католицизм, из лона которого, в результате Реформации, вышли протестантские верования, а вследствие последовавших затем революций - политические учения, являющиеся по сути теми же верованиями, только декларировавшими свою светскость.

Ф.М. Достоевский в 1869 году посредством своего любимого героя, князя Мышкина, высказывал мысль, что католицизм проповедует искаженного, противоположного Христа, то есть антихриста. При этом речь идет именно об учении и мировоззрении, а не о всех католиках. «Я никогда не говорил об отдельных представителях церкви. Я о римском католичестве и его сущности говорил, я о Риме говорю. Разве церковь может совершенно исчезнуть?»[2]. В итоге, согласно утверждению сербского святого последних времен Иустина (Поповича), христианство на Западе постепенно превращалось в гуманизм. «По примеру непогрешимого человека в Риме всякий протестант - повторенный непогрешимый человек, так как претендует на личную непогрешимость в делах веры. Можно сказать, протестантизм - это вульгаризованный папизм, но лишенный мистики, авторитета и власти. Эта замена Богочеловека человеком на практике проявилась в ощутимой замене христианской богочеловеческой методики методикой человеческой, иногда даже слишком человеческой»[3].

В православной традиции Личность Богочеловека Христа стоит во главе иерархии ценностей, отношение к Нему не абстрактно, а глубоко персоналистично. Поэтому атака антихристианской идеологии началась именно с изменения этой иерархии. Если нельзя добиться безоговорочного отречения от Христа, можно постепенно изменять иерархию ценностей и смысл слов с точностью до наоборот. Именно этим характеризуется интеллектуализм второй половины XIX - начала XX века, и еще в большей степени - наше время. Православные мыслители всегда очень историчны, поскольку чутко реагируют на дехристианизационные вызовы своего времени. Ф.М. Достоевский в письме 1854 года к Н.Д. Фонвизиной так отразил иерархию своих ценностей: «Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа. И не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы остаться со Христом, нежели с истиной».[4] Одержимый идеей проклятия христианства философ Ф. Ницше, не смотря на убеждение в выдуманности веры и доказанности научных истин, выражал в 1888 году прямо противоположное воззрение, не желая верить во Христа, даже вопреки собственному разуму: «Если бы нам доказали этого Бога христиан, мы еще менее сумели бы поверить в него»[5]. В 1896 году великий русский мыслитель, государственный и церковный деятель, юрист, ученый, педагог, православный просветитель, издатель, правозащитник, благотворитель и публицист К.П. Победоносцев отвечал дехристианизационным вызовам своего времени: «Вера не может держаться на одном учении, как бы ни было оно чисто и возвышенно; не может держаться ни на одном собрании догматов. Могут они проповедовать жизнь, но жизни в них еще нет. Жизнь христианской церкви - в Лице Христа, Богочеловека, в коем вечно идеальное существо Божества воплотилось и явилось человеку... В существе бытия по закону Его поставлена радость, но не счастье, не покой, не материальное благосостояние, а с радостию духа и со служением ближнему - жертва, ношение ига Христова, крест, блаженство нищих духом и плачущих, освобождение от греха и жизнь вечная. Кто хочет изъять все это из христианства, тот уничтожает его в самом корне, и льстивое мечтание гордой мысли воздвигает на место вечной правды Христовой»[6]. Св. Иустин (Попович) в середине ХХ века также утверждал: «Богочеловек Христос есть истина не как слово, не как учение, не как деятель, но как всесовершенная и вечно живая богочеловеческая Личность»[7].

Идеи современного гуманизма во многом совпадают с образом мысли великого инквизитора, описанного Достоевским в конце 1870-х - начале 1880-х годов, не только отвержением Личности Богочеловека Христа, но и рецептами создания земного «рая». Это связанные между собой идеи позволения греха, презрения к большей части человечества и отвержения подвига Иисуса Христа. «Мы разрешим им грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас как дети за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения... Лишь мы, мы, хранящие тайну, только мы будем несчастны. Будет тысячи миллионов счастливых младенцев и сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла. Тихо умрут они, тихо угаснут во имя твое и за гробом обрящут лишь смерть. Но мы сохраним секрет и для их же счастия будем манить их наградой небесною вечною. Ибо если б и было что на том свете, то уж, конечно, не для таких, как они».[8] Достоевский приводит читателя к мысли, что не бывает свободы без борьбы с собой, что духовная пассивность и следование порокам, ведет к духовному и физическому рабству. Инквизитор, говоря, что Царство Небесное не для слабых и бунтовщиков, тем самым отвергает признаваемые православной традицией Крестные Заслуги Спасителя, искупившего грехи мира и давшего надежду на спасение последнему из слабых и бунтовщиков. Великий инквизитор утверждает, что грех будет искуплен, если позволен, пытается заменить собой авторитет Спасителя, быть вместо Христа или анти- Христом. Используя прием библейского змея, инквизитор объявляет себя знающим тайны добра и зла, обещая слабому человечеству свободу от Христа и необходимости следовать Его Образу, ради разрешения исполнять свои прихоти, но ровно настолько, насколько сам позволит. Презрение к слабому, выросшее из дехристианизации католичества, связано с признанием приоритета земной власти и могущества, воплотившегося в затем в протестантском презрении к «неудачнику» и «падшему», а также ницшеанской концепции власти подчинения. Понятия греха и смерти тесно связаны между собой в мышлении человека европейской культуры. Чтобы отвлечь совесть людей от воспоминания о смерти, гуманисты активно выступают против самого существования понятия греха. Нет греха - нет смерти. Вопреки православному требованию трезвения, гуманистическая идеология жестко требует запретить считать грех грехом, чтобы через убаюкивание совести и опьянение грехом добиться забвения смерти, чтобы люди разучились различать добро и зло, чтобы бесконечно трансформировать ценности. «В своем бредовом состоянии и безумствовании, произведенном грехом, в своем опьянении сладостью греха люди провозглашают радостью жизни многочисленные бессмыслицы и безделицы. А бессмыслицей и безделицей является все, что удаляет человека от Господа Христа, что не обеспечивает человеку Христово бессмертие и святость»[9], - писал св. Иустин (Попович). Следуя логике великого инквизитора, «Гуманистический манифест» 2000 года противопоставляет «апокалипсическим сценариям религиозных идеологов и шарлатанов» «дух оптимизма»[10].

Св. Иустин (Попович) отмечал, что Достоевский полемизирует с католицизмом, протестантизмом и возникшими в этих культурах философскими течениями мысли именно по проблемам обоготворения в них человека[11]. В произведении «Философские пропасти» преп. Иустин утверждает, что обезбоживание человека одновременно и обесчеловечивает его. «В нашем земном мире очевидна реальность: чем меньше Бога в человеке, тем меньше человека в человеке»[12].

К.П. Победоносцев в 1873 году писал, разделяя понятия «терпимость» и «равнодушие»: «Главное искусство жизни состоит не в избежании борьбы, а в умении весть ее с наименьшей обидой для бойцов, которые все-таки скорее друзья, чем враги между собой... Итак настоящее дело терпимости - смягчать, по возможности, неизбежную борьбу. Но терпимость переходит меру и становится неразумною, когда принимается устранить борьбу вовсе: тогда она клонится к величайшему из зол - к воздвижению между людьми равнодушия и уединения[13]«[14]. Разделяя терпимость и равнодушие, К.П. Победоносцев, подобно Ф.М. Достоевскому, различал отношение к верующему (иноверцу) и вероучению (иноверию). Равнодушие под видом терпимости к иноверию он не смешивал с личностной терпимостью к человеку иной веры.

О терпимости Победоносцева и четком ограничении ее пределов свидетельствует его письмо от 23 октября 1871 года к Е.Ф. Тютчевой, в котором он просил через нее Ф.И. Тютчева повременить с печатанием письма по вопросу о соединении со старокатоликами: «Я не могу согласиться с тем взглядом, будто бы католический мир по разделении церквей остался вне церкви, и кажется мне, не следует обращаться с таким строгим приговором отлучения к людям, желающим разрешения недоумений и выражающим смутное сознание, что в нашей церкви есть истина, ими искомая. Не упуская ни одной черты из догматической нашей основы, мы не можем забыть, что между нами и западом во всех отношениях, и в церковном отношении, проникающем весь быт и целую историю, есть недоразумение так сказать кровное, ясно ощущаемое, хотя еще не приведенное в полное сознание; что нельзя думать о соединении, пока это недоразумение не разъяснится, что с нашей стороны не следует, конечно, ни входить в сделки, ни прельщать и заигрывать, но также не следует, кажется, по долгу любви и истины отвечать на все вопросы: non passumus, - не давая иных ответов... Не годится нам ни раздражать, ни огорчать испытующего решительным приговором их колеблющемуся, но освященному для них историей верованию[15]«[16]. Победоносцев просил не публиковать письмо, чтобы не оскорбить испытующую сторону, хотя не верил в соединение старокатоликов с православием. Утверждение, что католический мир находится не вне церкви, относится к верующим, о которых у Бога свой промысел. Слова о невозможности соединения до решения догматических вопросов касается вероучения. Не веря в воссоединение со старокатоликами, Победоносцев надеялся на присоединение некоторых из них к православию. Возможно, такие воззрения сформировались под влиянием святителя Филарета Московского, о словах которого об английском министре Пиле упоминал Победоносцев в 1906 году в письме к своему другу А.В. Шаховскому: «Леонид стал спрашивать: что будет ему на том свете, когда он еретик? Ведь еретики не имеют Таинств, кроме Крещения может быть? И на это Филарет отвечает: «У них есть вера. Когда сердце пламенеет верою и любовию, догматика остается в стороне. Впрочем, это тайна промысла Божия[17]«[18]. Слова о тайне промысла не отрицают догматические вопросы, но призывают воздерживаться от осуждения конкретной личности, а не вероучения.

Откуда же пошло это смешение понятий «равнодушие» и «терпимость»? Великий русский мыслитель, защитник православия, публицист и общественный деятель Ю.Ф. Самарин в 1868 году писал: «Во всех обществах, в которых иезуиты хозяйничали и властвовали, они, на прощание, оставляли по себе отраву, которая должна была пережить все их интересы и просочиться в умы самых отчетливых их противников, также как и в умы их неисправимых почитателей. Эта отрава - не более как недоразумение, но недоразумение живучее, всюду проникающее и почти непобедимое. Оно заключается в отождествлении веры с рабством мысли, благочестия с вольным самообольщением или сознательным притворством, неизменность учения с суровою исключительностью, с духом преследования, и, наоборот: неверия с свободомыслием, а равнодушия с терпимостью[19]. Иначе и быть не могло. Как самое законное и естественное исчадие латинства, как его последнее слово, иезуитизм, в понятиях европейцев, исповедующих латинство, связывался наглухо и неразрывно с христианством»[20].

Обращение Самарина к теме иезуитов совсем не случайно. Орден иезуитов (Общество Иисуса) был основан Игнатием де Лойолой, в 1548 году его «Духовные упражнения» были одобрены Папой Павлом III. В начале XIX века иезуиты успешно проводили свои взгляды в высшие сферы русского общества, отдаленные от православия «просвещенческими» идеями XVIII века. В 1801 году Папа разрешил деятельность Ордена иезуитов в России, несмотря на то, что он был запрещен с 1773 года, в 1803 году в Санкт-Петербурге открылся иезуитский пансион. Иезуит Жозеф де Местр, активно и успешно проповедовавший свои взгляды в среде аристократии, тоном доброжелателя предлагал Александру I отдать образование высшего сословия в руки латинства (в иезуитском варианте), называя православных священников неспособными, невлиятельными и необразованными. При этом де Местр выступал против отмены крепостного права и образования низших слоев общества, видимо, чувствуя мощный интеллектуальный и духовный потенциал православного населения духовного и крестьянского звания, которое могло бы противостоять иезуитским идеям. «Разве истинный друг Его Императорского Величества не найдет случая сообщить ему, что слава и благоденствие империи заключается не столько в освобождении крепостной части народа, сколько в совершенствовании тех, кто свободен и, прежде всего, благороден... Не проводить освобождение от крепостной зависимости слишком широко, никоим образом не способствовать ему принятием какого-либо закона, ибо всякий закон, принятый в этом направлении, был бы просто смертельным... Никоим образом не поощрять распространение наук в низших слоях народа и даже незаметно[21] препятствовать начинанию такого рода»[22]. Перед царем де Местр пытался представить себя и иезуитов единственными защитниками монархии и традиционных основ общества, подобно тому как современные де местры изображают перед правителями защитников детей и конкурентоспособности России. Разобравшись в характере деятельности иезуитов во второй половине десятых годов девятнадцатого столетия, Александр I выслал их из обеих столиц, а затем (в 1820) и из России, иезуитский пансион также был закрыт. Тем не менее, идеи, насажденные иезуитами, не исчезли вместе с ними: отрицание веры, благочестия, догматов и церковности, расцениваемые как невежество, притворство, фанатизм и нетерпимость. Эти идеи нашли свое воплощение в западноевропейской философии, русском «новом религиозном сознании» и гуманистических манифестах ХХ века.

И если для западно-мыслящего деятеля было важно «незаметно препятствовать» образованию народа, как светскому, так и духовному, то православно-мыслящая интеллигенция считала необходимым даже не отменять западное образование, но дополнять его православным духовным образованием. Таким образом, боязнь просвещения характерна именно для западно-иезуитской мысли, именно им нужны чудо, тайна и авторитет, чтобы скрыть правду от «чандалы» и манипулировать сознанием «младенцев». И.В. Киреевский писал А.И. Кошелеву: «В теперешнее время, когда так запутаны христианские понятия от западных искажений, вросшихся в истинное учение в продолжение тысячелетия и ослепивших не только ум наш, но и сердце, так что мы, даже читая древних святых отцов, подкладываем им собственные понятия... В наше время... всего ближе к цели было бы составить такое введение в богословие, в котором бы объяснилось все различие православного учения от римского не только в основных догматах, но и во всех их выводах[23]. Зная бы это различие, мы читали бы святых отцов с полным сознанием их истинности»[24].

Философия Ф. Ницше является логическим продолжением католической и лютеранской дехристианизации. И для Ницше также характерно противопоставление веры и науки, как и для всех порождений иезуитского господства. Наука отождествляется философом с «мудростью мира сего». Живя в страхе перед необходимостью смирения, он приписывает Богу страх перед наукой после вкушения людьми плода от древа познания добра и зла. Ницше отрицает Бога, но проговаривается в своем осмеивании истории сотворения мира, что не считает ее выдумкой, говоря о «страхе» Бога перед соперничеством со своим творением - человеком, поскольку наука якобы делает человека равным Богу[25]. Отождествление науки с недозволенным в христианстве возникает у Ницше отнюдь не на основании христианства, а на основании иезуитских практик. Так, например, в XVII веке инквизиция пытала Галилео Галилея, грозя костром, за гелиоцентрические убеждения, тогда как православный святой Иоанн Дамаскин, чтимый и католиками, еще в VIII веке писал, приводя научные теории своего времени: «Однако этим ли образом, или тем это бывает, но все без исключения и произошло, и утвердилось по божественному повелению, и непоколебимым основанием имеет как божественную волю, так и божественное намерение»[26].

Показательно, что ратуя за переоценку христианских и возобладание противоположных ценностей, Ницше высоко ценил вклад Ренессанса в это процесс. «До сих пор не было постановки вопросов более решительной, чем постановка Ренессанса, - мой вопрос есть его вопрос: никогда нападение не было проведено более основательно, прямо, более строго по всему фронту и в центре! Напасть в самом решающем месте, в самом гнезде христианства, здесь возвести на трон благородные ценности, я хочу сказать, возвести их в инстинкты и глубокие потребности и желания там восседающих... Лютер видел порчу папства, в то время как налицо было противоположное: уже не старая порча, не peccatum originale, не христианство восседало на папском престоле!»[27].

Иезуитско-великоинквизиторско-ницшеанская идеология, подобно современной идеологии гуманизма, нуждается в переоценке ценностей, чтобы не мешала Личность Богочеловека Христа, оставившего Образ в душах людей, след в законодательствах и традициях множества народов, даже не смотря на отступление. Остались понятия преступления и возмездия, вины и искупления, свободы и ответственности. Ницше утверждал необходимость принятия «новой совести» для истин, остававшихся прежде немыми, а также принятия в отношении себя безусловной свободы. «Надо стать выше человечества силой, высотой души - презрением... Не удовлетворенность, но стремление к власти, не мир вообще, но война, не добродетель, но полнота способностей (добродетель в стиле Ренессанс, virtu, добродетель, свободная от моралина)... Все, что ощущает теолог как истинное, то должно быть ложным: в этом мы почти имеем критерий истины»[28]. Какова же добродетель ницшеанской морали, предлагаемой взамен добродетели христианской, добродетели «больного животного», как называл христиан Ницше? Философ спешит ответить на этот вопрос: «Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им дóлжно еще помочь в этом»[29].

Одной из причин ненависти Ф. Ницше к христианству, кроме отвержения приоритета земной власти Богочеловеком и Его последователями, была гордыня, необходимость покаяния перед Богом, бунт против этой необходимости, заглушаемое чувство совести, тот самый «красный паучок», мешающий земному раю, которого описал в «Бесах» Ф.М. Достоевский. «Что такое еврейская, что такое христианская мораль? Случай, лишенный своей невинности, несчастье, оскверненное понятием «греха», благосостояние как опасность, как «искушение», физиологически плохое самочувствие, отравленное червем совести»[30]. Голос совести, вопреки воле напоминавший о необходимости покаяния, вызвал в Ницше бунт гордого разума. Озлобленность бунта свидетельствует о сильной борьбе с собственной совестью. К.П. Победоносцев писал в 1877 году: «Во всяком отрицании предполагается нечто положительное, что отрицается. Он (богоборец - О.С.) ненавидит благо и правду, существование этой правды раздражает его; но тем не менее в нем должно быть сознание, что эта правда существует»[31]. Ради заглушения чувства вины возникает культ инстинктов.

Близкое Ницше отношение к данной проблеме обнаруживали представители «нового религиозного сознания». Подобно тому, как немецкий философ-христоборец говорил о переносе христианством «жизненного центра тяжести» в «потустороннее», русский представитель «нового религиозного сознания», позиционирующий себя православным, В.В. Розанов в 1908 году писал: «С рождением Христа... все плоды земные вдруг стали горьки. Во Христе прогорк мир, и именно от Его сладости... Люди переживали небесную грусть, искали ее пережить... Христос есть трагическое Лицо - как всегда и открывалось человеку, вождь гробов - как опять же открывалось человеку: а мы не знаем, что это все божественно, и именно не знаем - как еще живем, так как жизнь есть «та сторона», «изнанка» Бога... Очевидно, что Иисус - это «Тот Свет», поборающий этот, наш и уже поборовший... Церковь всегда считала Христа - Богом, и... принуждается считать весь мир, бытие наше, само рождение, не говоря о науках и искусствах, - демоническими, «во зле лежащими». Так она и поступала. Но это не в смысле, что чему-то надо улучшаться, а просто - что всему надо уничтожиться»[32].

Возможно, по той же причине неприятия мысли о грехе (какой же рай на земле, когда в нем столько «красных паучков»?) Н.А. Бердяев в 1907 году писал, что Победоносцев, церковь и «абсолютизм» «не хотят правды и радости на земле, видят в этом добре зло, противное христианству, хотели бы истязать человека, чтобы спасти его душу. Это все та же теория и практика великого инквизитора, не верившего в человечество, спасавшего его с презрением и насильственно»[33]. Хотя Бердяев и сравнивает Победоносцева с великим инквизитором, но его собственные слова о царстве Божьем на земле перекликаются со словами великого инквизитора о «счастливых младенцах». А.Ф. Радченко, автор форсайт-проекта «Детство - 2030», руководитель Аппарата Общественной палаты РФ, глава фонда «Мое поколение», также утверждает, что живет ради построения рая на земле. И рай этот вполне соответствует раю великого инквизитора. В нем есть и «тысячи миллионов счастливых младенцев», и «сто тысяч страдальцев, взявших на себя проклятие познания добра и зла» (не смотря на «компетентность» детей в определении своего «жизненного дискурса» они, отобранные от родителей, должны жить в воспитательных сообществах под руководством «наставников»), и разрешение на грех[34], и техническое «чудо», и «тайна», и «авторитет». Но есть и то, о чем даже не мечтал великий инквизитор - чипизация мозга, о которой руководитель Аппарата Общественной палаты РФ говорит абсолютно серьезно: «Чипизация мозга - это просто вопрос времени. И хотим мы того или нет, в недалеком будущем это станет частью нашей жизни»[35]. Но это лишь агония гуманизма[36], поскольку в лихорадочном стремлении противостоять возрождению православного сознания в России и процессу «самоуничтожения всякой лжи», он обнаруживает свое истинное лицо, часто скрываемое от «чандалы» покровом «тайны». И «Форсайт-проект», и ювенальные проекты могут стать катализаторами этого процесса, послужив консолидации православной общественности. Именно поэтому так настойчиво звучат фаталистичные предсказания «великих инквизиторов» о неизбежности претворения в жизнь их проектов, целью которых является дехристианизация общественной мысли и жизни, как бы они ни назывались, какими бы лозунгами ни прикрывались, и как бы ни пытались изменять смыл привычных слов.

Чипизация превращает человека в «интеллигентную машину». Для машины нет греха, поскольку нет ответственности перед Богом. Идея человека-машины характерна для антихристианина Ницше. Мысль о грехе приводит к мысли об Искупителе, мысль о Спасителе мешает великому инквизитору-Ницше-гуманистам строить рай на земле, как старые ценности-»стереотипы» мешают строить рай на земле авторам различных форсайт-проектов, как бы они не назывались.

С идеями гуманистических манифестов ХХ века, принципами ювенальных проектов и форсайт-проекта поразительно близок «проект» построения «рая» Верховенского: «Не надо образования, довольно науки... В мире одного только недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство или любовь, и вот уже желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат[37]; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство... У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность»[38]. В свете монолога героя «Бесов» особое звучание приобретают постулаты форсайт-проекта «Детство-2030» о том, что родители любят своих детей по инерции, а на самом деле равнодушны к ним, что дети должны расти в воспитательных сообществах, санкции ювенального законодательства за недоносительство фактов «насилия» над детьми, под которое можно подвести, что угодно, программы сексуального «просвещения», навязываемые российской образовательной системе.

Человека, народ, человечество трудно заставить переоценить свои ценности, составлявшие смысл жизни многих поколений, особенно ценности христианские, цена их слишком высока - Невинная Кровь Богочеловека Иисуса Христа. В ход идут ложь, лицемерие, насилие, потакание страстям, но они не будут иметь должного действия без равнодушия. Именно поэтому Ницше считал Пилата единственной фигурой в Новом Завете, достойной уважения, за его вопрос «Что есть истина?», за то, что он не принял «всерьез спор иудеев»[39]. Именно поэтому о терпимости так много кричали представители «нового религиозного сознания» и сектантские идеологи всех мастей, и именно поэтому так настойчиво защищали понятие «терпимость» от смешения его в сознании общества с равнодушием лучшие умы предреволюционной эпохи Ю.Ф. Самарин, К.П. Победоносцев, Ф.М. Достоевский и другие терпимые, но неравнодушные люди. Именно поэтому так много требований «толерантности» в гуманистических манифестах и форсайт-проекте «Детство-2030» при фанатичной нетерпимости к христианским ценностям и их носителям.

По мнению участника «Ахиезеровских чтений», одного из авторов журнала «Философские науки», И.Г. Яковенко, особенность эволюции «традиционно-архаического» пласта русской культуры состоит в том, что «динамика реализуется здесь по преимуществу через процесс нарушения межгенерационной преемственности. Умирает поколение представителей предыдущей культуры, но их мироощущение полностью не передается детям. Не передается потому, что они умирают в маргинализируемом и фрустрируемом положении. Дети воспринимают культуру родителей как обанкротившуюся и избирают другие сценарии...[40] В общем случае стадиально последующий субъект насильственно подавляет воспроизводство стадиально предшествующего всеми доступными ему средствами[41]«[42]. Как тут не вспомнить гуманистические манифесты с их переоценками ценностей, требованиями контроля численности населения и объединения под властью единого наднационального правительства, не исключая для него права принятия «трудных решений» о «насильственном подавлении» всего неугодного, ювенальные проекты с их практикой запрета передачи «традиционно-архаических» ценностей от родителей к детям, приводящих добросовестных родителей во «фрустрированное» и «маргинализированное» положение, и вполне маргинальный форсайт-проект «Детство-2030», объявляющий культуру всех предшествующих поколений «обанкротившейся» и навязчиво предлагающий свои «сценарии» «компетентным» детям? Как тут не вспомнить Ницше с его требованием добивать «слабого», а также иезуитов, считающих оправданным идти к своим целям «всеми доступными средствами»?

Пророк «нового религиозного сознания» Н.А. Бердяев обвинял К.П. Победоносцева и «историческое» православие, которое тот защищал, в нигилизме по отношению к человеку[43], именно вследствие устремленности православного ума и сердца к Богу. Подобно русскому религиозному реформатору, его старший предшественник, Ф. Ницше, считал всех христиан нигилистами[44].

Ницше писал о законах Ману, противопоставляя их христианству: «Все вещи, на которые христианство испускает свою бездонную пошлость, как, например, зачатие, женщина, брак, здесь трактуются серьезно, с почтением, любовью и доверием»[45]. Подобно ему Вл.С. Соловьев, В.В. Розанов, Н.А. Бердяев и другие пророки русской реформации считали столь важный для них вопрос пола лицемерно обойденным христианством. Однако если бы западно-мыслящие философы захотели изучить интеллектуальные источники православия по данному вопросу, то не смогли бы не найти решения его в православной традиции. Вариант решения вопроса пола, предлагаемый русскими религиозными реформаторами, позиционировавшими себя православными, совпадает с каббалистическим учением о сефиротах и Эн-Софе, воспринятым также оккультизмом, с гностическим космологическим учением, предполагающим в бытии есть два элемента - мужской и пассивный женский[46]. Представление о Боге как Творце и Промыслителе подменяется в данном случае пантеистическим представлением о рождении из хаоса на основе полового принципа, эманации и эволюции. Но где еще можно найти такое серьезное, бережное, тактичное и почтительное отношение к зачатию - как зарождению бессмертной души, искупленной Кровью Богочеловека Иисуса Христа, к женщине - как сонаследнице по спасению, к браку - как образу союза Христа и Церкви, - нигде, кроме православия[47]. «Бездонную пошлость» на понятия зачатия, женщины, брака «испускают» грехопадение, страсти, как следствие отступления от Бога и уход сферу «слишком человеческого», вплоть до обесчеловечивания и каинитской[48] морали, когда Зло признается добром, а Добро - злом, когда происходит «переоценка всех ценностей». Характерно, что именно этими словами Ницше оканчивает свой труд под названием «Антихрист», он был гораздо честнее и искреннее своих последователей на поприще переоценок.

К.П. Победоносцев писал в «Московском сборнике»: «Кто ставит себя вольным, самовластным оракулом своего личного мнения, входит мало-помалу в апофеоз своего ума и своей мысли: развивая ее, составляет себе доктрину, а когда доктрина овладевает человеком, истина от него скрывается, потому что теряет реальность и сливается с мыслью, которая ее породила. Добро и зло, истина и ложь - все становится делом мнения»[49].

Л.Н. Толстой за четыре года до ницшева «Антихриста» издал произведение «В чем моя вера?»[50], в котором в результате «озарения светом истины» переоценивал ценности православия и одновременно выражал желание запретить толковать учение Христа (запрет, видимо, касался святоотеческих толкований). Толстой, чьи воззрения включали элементы древнего сенсуализма, саддукейства, манихейства и арианства, утверждал непротивление злу насилием, отрицал основные догматы православия - о Троице, о Божественности Иисуса Христа, об Искуплении, писал своем дневнике 22 сентября 1895 года: «Как часто я, бывало, спорил с религиозными догматиками: православными, евангеликами и др. Как это нелепо. Разве можно серьезно рассуждать с человеком, который утверждает, что верит в то, что есть только одно правильное воззрение на мир и на наше отношение к нему, то, которое выражено 1500 лет тому назад собранными Константином епископами в Никее, - мировоззрение, по которому Бог - Троица, 1890 лет [назад] пославший сына в деву, чтобы, чтобы искупить мир и т.д. С такими людьми нельзя рассуждать, можно их менажировать, жалеть, пытаться излечить, но на них надо смотреть, как на душевнобольных, а не спорить с ними[51]«[52]. Знаменитый писатель был не только «зеркалом русской революции», по выражению «вождя мирового пролетариата», его справедливо можно считать предвозвестником современного гуманизма. 27 февраля 1896 года Толстой высказывал в дневнике следующую мысль: «Люди в борьбе с ложью и суевериями часто успокаиваются тем количеством суеверий, которые они разрушили. Это неправильно. Нельзя успокоиться до тех пор, пока не уничтожено все, что только противоречит разуму и требует веры[53]«[54]. То, что в европейской и русской философии звучало как мнение, как самовыражение «свободного духа» личности, в дневниках Толстого и уже вполне официальных и публичных документах - гуманистических манифестах, а позднее и в основанных на них материалах форсайт-проекта «Детство-2030», провозглашается как жесткое требование, обязательное для исполнения.

Современный американский писатель П. Бьюкенен в произведении «Смерть Запада»[55] говорит о раздробленности общества, насильственном низвержении христианских и агрессивно навязывании антихристианских ценностей, которые называет антиамериканскими. В конце XIX столетия ту же мысль выражал в «Московском сборнике» К.П. Победоносцев. Явления, описанные авторами различной культуры и вероисповедания, но христианизированного сознания, можно наблюдать и в современной России.

К.П. Победоносцев предупреждал еще в 70-90-е годы XIX века, что отделение церкви от государства и отказ от государственной религии приведет к преследованию всякого верования, что равнодушие под видом терпимости влечет за собой преследование[56]. Утверждая, что государство «не должно потворствовать» какой-либо религии или идеологии, гуманисты таким образом добиваются ослабления их всех. При этом власти обязываются «потворствовать» гуманистической идеологии и религии. П. Бьюкенен пишет: «Первая поправка запрещает Конгрессу принимать законы "касательно установления религии" и требует уважать "свободу вероисповедания", однако Верховный суд использовал эти слова для упреждающего удара по христианству. По решению суда из публичных и школьных библиотек были изъяты все Библии, сочинения отцов церкви, кресты, другие христианские символы, отменены церемонии и церковные праздники. Вместо истории Адама и Евы появилась книжка "У Хизер две мамы". Ушли изображения Христа, поднимающегося на небеса; появились рисунки обезьян, превращающихся в Ноmo erectus. Ушла Пасха, которую сменил День Земли. Сгинули библейские наставления относительно безнравственности гомосексуализма - зато пришли гомосексуалы, которые стали рассуждать о безнравственности гомофобии. Ушли Десять заповедей - зато появились презервативы»[57]. И Победоносцев, и Бьюкенен писали о неизбежности борьбы между различными точками зрения и верованиями. Справедливость их слов неоднократно подтверждена историей, подтверждается и по сей день фактами, приводимыми в книге П. Бьюкенена: в 1963 году дополнительные занятия по изучению Библии объявляются неконституционными, в 1985 году в одном из штатов молитву перед началом занятий признали не соответствующей конституции, в 1989 году постановление Верховного суда предписывает убрать с территории одного из штатов изображение Рождества, в 1992 году в школах и колледжах запрещают все молитвы, в 2000 году запрещены и молитвы, и крестное знамение на школьных и студенческих спортивных соревнованиях. П. Бьюкенен свидетельствует также об изменении религиозных гимнов таким образом, чтобы они не напоминали о греховности человечества и Искупительной Жертве Иисуса Христа. Подобных фактов в книге очень много.

Бьюкенен отмечает, что, не смотря на декларируемое отделении церкви и идеологии от государства, «секулярный гуманизм» является религией американской элиты, которая насаждается в обществе Верховным судом. Причиной того, что современные американцы вынуждены мириться с отвержением своих ценностей, автор считает жизнь США под властью судей. Кроме перечисления многочисленных фактов судейского произвола против христианства, Бьюкенен приводит высказывание 1980 года судьи Уильяма Дж. Бренана о том, что судьи «не просто третейские арбитры, но, в своей сфере, полноправные законодатели»[58]. Что это, как не следствие превышения судебной власти, более чем ста годами ранее описанного выдающимся русским правоведом, законотворцем и педагогом К.П. Победоносцевым?

К.П. Победоносцев, участвовавший в разработке судебной реформы в период царствования Александра II, писал 14 декабря 1864 года А.Ф. Тютчевой: «Я по своему нраву никак не могу довольствоваться вопросом: что[59] у нас будет? Для меня всего важнее знать и представить себе как[60] это будет? А этот вопрос редко кто предлагает себе, и от того все выходит так призрачно, без всякой реальности: право, иной раз можно вообразить, что живешь между детей, воображающих, что они взрослые: посудите, как это тяжело. И как часто на всем этом рынке проектов, во всем этом шуме дешевых и неглубоких восторгов вспоминаешь слова псалма: «идоли у язычников сребро и злато, дела рук человеческих, очи имут и не видят, уши имут - и не слышат, ноги имут, и не ходят, язык имут, и не говорят: подобны им все, кто надеется на них и поклоняется им». На этом рынке идольском - кто встанет, кто появится, чтобы разбить кумиров и провозгласить Бога истинного? У каждого идола свои жрецы, которые и его, и себя вместе с ним защищают»[61]. Образ рынка часто употребляется К.П. Победоносцевым в переписке с друзьями и публицистических работах. «Рынок» светской жизни часто противопоставляется Константином Петровичем тишине церковной службы и молитве. Для Победоносцева при анализе и оценке любой предлагаемой меры характерно обращение не только к вопросу «что делать?», но, главное, «как делать». Вопрос «как?» - это метод, предел, граница. Им уточняются задачи и методы работы. Общие слова и лозунги расшифровываются, конкретизируются, снимается очарование фразы, обнажаются технологии внедрения предлагаемой меры, обнаруживается конфликт интересов сторон. Обезвреживаются приемы, вроде того, что был применен авторами «Гуманистического манифеста»[62] 2000 года, предлагавшим подписаться под документом людям, согласным не со всеми его положениями. Гуманистические манифесты, выражаясь языком Победоносцева, отвечают на вопрос «что делать?», форсайт-проект «Детство-2030» и его «Дорожная карта»[63], ювенальные технологии, идейно родственные манифестам, отвечают на вопрос - «как делать?». К.П. Победоносцев писал Е.Ф. Тютчевой 5 декабря 1870 года: «Скажите эти три слова (свобода, равенство и братство - О.С.) - и с первого раза толпа принимает их с восторгом, как и дело[64]; но едва приходится применять их к действительности, возникает вопрос как?, и на этом неизбежном вопросе все расходятся в сторону. В этих понятиях, в этих словах: свобода[65]... всех увлекает отрицательное их значение - устранение стеснения, снятие границ. Но без границ никакое право не бывает, и когда приходится намечать их, созидать что-нибудь положительное, все разбегаются, колеблются, изменяют»[66].

В 1864 году Победоносцев выступал против требования рассматривать в суде любое пререкание, имеющее вид спора о праве: «Это требование, соответствуя вполне идеальному представлению судебной власти, не может однако до сих пор почти нигде безусловно осуществиться[67], ибо в действительности сталкивается с такими условиями быта общественного и общественной организации, которые никак его не выдерживают. Суду принадлежит юрисдикция, т.е. разрешение спора о праве. Приговоры свои суд основывает на законе; но возле суда стоит власть правительственная и административная, имеющая другое отправление, тоже основанное на законе. Когда спор о праве возникает между частными лицами, единственным авторитетным толкователем закона между сторонами является суд, и это совершенно естественно: над частными людьми стоит власть судебная. Но когда по поводу действия административных властей[68] возникает сомнение о праве и противодействие частного лица административной власти или обратно, - поставить суд и в этом случае единственным истолкователем закона значило бы признать, что органы власти правительственной неспособны иметь авторитет в своей деятельности, опирающейся на закон; значило бы поставить суд выше всех властей в государстве: ибо тогда одному суду принадлежало бы право поверять действия всех властей... Поставленная в такое положение судебная власть, по закону тяготения всякой власти к насилию, перешла бы в господство и произвол, т. е. уронила бы себя, выйдя из своей нормальной сферы[69]«[70]. Победоносцев подчеркивал, что судья не отвечает за свои приговоры, административная власть отвечает за свои действия. Поэтому, если судья получит безотчетный контроль над действиями администрации, суд фактически станет обладателем преимущественной власти в государстве и подчинит себе всякую власть. Это, по мнению Константина Петровича, приведет к антагонизму властей, а также к унижению и падению судебной власти. Хотя в данном высказывании говорится о взаимодействии судебной и административной властей, оно вполне отражает позицию Победоносцева по вопросу превышения пределов судебной власти.

К.П. Победоносцеву настойчиво и безосновательно приписывается памфлет на министра юстиции николаевской эпохи, графа В.Н. Панина, опубликованный в герценских «Голосах из России» в 1859 году. Автор этого произведения проводит мысль о том, что суд не должен подчиняться никому. Возможно, одной из причин, по которой памфлет, отличающийся от всех произведений Победоносцева и по языку, и по стилю, и по ценностным ориентирам, стала попытка затенить разговорами о динамике воззрений дальновидную мысль выдающего православного юриста о тяжелых последствиях превышения судебной власти. Ярким примером такого превышения является ювенальная юстиция на западе и неудачные попытки введения ювенальных технологий в России. Ювенальная юстиция включает в себя не только суды для несовершеннолетних, но и ювенальные технологии, якобы направленные на профилактику правонарушений и «защиту прав» несовершеннолетних. Фактически ювенальный проект реализовался везде по одному и тому же сценарию - изъятие детей из нормальных семей под надуманными предлогами и создание условий, в которых стало бы практически невозможным воспитывать собственных детей в традициях христианской веры. Суд, превышающий пределы своей власти, неподвластный и неподотчетный другой власти, становится чрезвычайной властью, а также эффективным механизмом реализации ювенальных технологий. Мало того, в «Планетарном Билле о правах и обязанностях» гуманисты требуют создания Всемирного суда и Международной системы судебных органов, «наделенных достаточными полномочиями для того, чтобы добиваться исполнения своих постановлений»[71].

В «Гуманистическом манифесте» 2000 года сказано, что гуманизм в качестве общественного движения организуется в конце XIX - начале XX века[72]. В данном документе говорится также о «тысячелетних традициях» религиозной, философской, научной, правовой, социально-политической мысли. Это позволяет связывать гуманизм с дохристианским периодом. По утверждению св. Иустина, начало гуманизма было положено еще при первом грехопадении, когда «человек изгнал Бога в надчеловеческую трансцендентность и весь остался при себе и в себе»[73]. Л.А. Тихомиров в произведении «Религиозно-философские основы истории» разделяет все существовавшие религии на моисео-христианские и пантеистические[74]. Первые мыслят Бога как Творца и Промыслителя, вторые смешивают Творца и творение. Их бог - природа. В этом контексте гуманистическая «религиозная традиция» вполне вписывается в пантеистическую систему.

В пантеистических культах человеческие жертвоприношения, в том числе принесение в жертву детей, были распространенным явлением. В обществе христианском, хотя бы даже измененном пантеистическими искажениями, открытая практика человеческих жертвоприношений невозможна. Тем не менее, существуют и активно пропагандируются в обществе идеи, суть которых пантеистична, а реализация их и результат воплощения идентичен культовой практике пантеизма, хотя и лишен чисто внешней атрибутики древности.

К.П. Победоносцев на рубеже XIX - XX веков приводит в «Московском сборнике» перевод работы Р. Эмерсона[75]: «Наука власти волею или неволею вынуждена признать власть науки. Цивилизация восходит, карабкается выше и выше. Когда Мальтус[76] выводил, что число желудков умножается в ге­ометрической, а количество пищи - лишь в арифметической прог­рессии, он забыл прибавить, что разум человеческий тоже один из факторов в политической экономии, и что с умножением в обществе нужд умножится и сила изобретения[77]«[78]. «Гуманистический манифест» 2000 года пугает демографическим кризисом и сокращением пахотных земель на душу населения, истощением природных ресурсов.

Святой Иустин (Попович) задавался вопросом, нужен ли прогресс, который вел бы к смерти и заканчивался смертью. «Ценность, действительную ценность всякой науки, всякой философии, всякой религии, всякой культуры можно найти, прочитав их в контексте смерти». Богочеловек решил проблему смерти Своим Воскресением, которое является историческим фактом, о котором сохранилось немало свидетельств»[79]. Подобно тому, как культура христианская есть культура жизни, культура гуманистическая - есть культура смерти. И это подтверждено отнюдь не риторикой, а практикой реализации идей и характером выбора стратегии воплощения того или иного учения в жизнь. Человек может верить или не верить в Христово Воскресение, может принимать или не принимать результаты исследования учеными различных областей науки Туринской плащаницы[80], - на то его свободная воля. Но если сравнить отношение к жизни христианства и гуманизма, именно к жизни, а не к скотоподобному потаканию всем своим похотям и страстям, то нельзя не заметить, что культура гуманизма - подлинно культура смерти.

В 1907 году Н.А. Бердяев писал: «Рождение и смерть - одной природы, имеют один источник. Уже Гераклит учил, что Гадес и Дионис - один и тот же бог. И рождение, и смерть одинаково - продукты мирового распада, дети времени, царства временности в мире. Бытие, отпавшее от своего источника и смысла, делается прежде всего временным, вытягивается в хронологический ряд, в котором вечная смена рождения и смерти, плохая бесконечность... Рождение по самому существу своему есть дробление индивидуальности, распадение ее на части[81]«[82]. В своем учении о дроблении индивидуальности Бердяев возрождает древнее манихейское космологическое учение. Манихеи считали деторождение грехом против доброго начала и помощью злому духу. Различные формы сожительства при этом грехом не считались[83]. Манихейство связывало зло с материей, а добро с духом. Согласно манихейству, при нападении тьмы на свет часть света была пленена тьмой. Плененный свет необходимо освободить, а этому препятствует рождение, дробя частички света. Согласно манихейству, человек сотворен дьяволом, но содержит в себе элементы света. Поскольку земную жизнь манихеи называли злом, они отрицали государство и семью. Таким образом, «Гуманистические манифесты», ювенальные проекты, форсайт-проект «Детство-2030» находятся в гармонии с учением манихейской религиозной секты. Во многом элементы манихейства содержатся в учении представителей «нового религиозного сознания» в России, выступавших с критикой «официальной» православной церкви и ее учения (Н.А. Бердяев, Вл.С. Соловьев, В.В. Розанов, Л.Н. Толстой).

К.П. Победоносцев в 1896 году критиковал сочинение Ч. Дарвина «О благодетельных для человечества стеснениях брачного союза» за предложение рецепта человеческого счастья, основанного на сокращении числа больных неврачебным путем и законодательном ограничении возможности состоять в браке: разводах по причине заболевания одного из супругов, передаваемого по наследству[84]. Дарвин предлагал проституцию и сдерживание «чрезмерного нарождения людей» в ситуации невозможности вступления в брак. Победоносцев пытался привести читателя к мысли, что для Дарвина было важно не оздоровление «человеческой популяции», а отрицание ценностей христианства: оправдание и пропаганда развода и проституции, как нарушения святости брачного союза, ради противоречия христианству. Дарвин, как и великий инквизитор Достоевского, «позволяет грех» силой научного авторитета.

Под знаменем научного авторитета, приверженцы гуманистической идеологии подрывают не только авторитет христианства, но и авторитет науки, насаждая идеи гуманистического тоталитарного верования: «Упорная приверженность определенных социальных организаций и групп населения традиционным религиозным верованиям со все большей очевидностью свидетельствует, что религиозность способствует нереалистическому, мистическому отношению к общественной жизни, сеет недоверие к науке и чаще всего становится на защиту устаревших порядков..., препятствуют программам планирования семьи и полового воспитания, борются против применения противозачаточных средств[85], выступают против равноправия мужчин и женщин, нарушают права детей и т.д.»[86]. Таким образом, в рамках своей культуры смерти гуманисты запрещают «приверженность традиционным религиозным верованиям» и жизнь в согласии с традицией своей веры, и воспитание детей в ней, запрещают вероисповеданиям предписывать обществу «свои представления о моральных достоинствах и грехе, о должном сексуальном поведении, браке, разводе, контроле рождаемости и абортах»[87]. Но при этом они оставляют за собой право навязывать всем свою веру и жизнь согласно ей, и «половое воспитание» согласно своей культуре смерти. Что такое «планирование семьи» (включающее аборты), «противозачаточные средства» (большинство из которых абортивны), как не осуществление манихейско-дарвиновско-фашистской демографической стратегии? Что это, как не нарушение главного права уже реально существующего ребенка - права родиться, а не стать сырьем для косметической промышленности, не стать жертвой идолу гуманистической идеологии? И что такое «половое воспитание» в гуманистическом варианте, как не растление и половая дезориентация ребенка? При этом представители гуманистической идеологии еще в 1973 году провозгласили, что двадцать первое столетие должно стать гуманистическим[88]. Что это, как не диктатура культуры смерти?

Гуманисты отвергают все религии, идеологии и моральные установки, которые «порочат индивидуальность». В основе подобного подхода лежит тот же, что у Ницше, страх признать грех, разрешение греха под видом самореализации и свободы, идея автономности от Бога, ответственность не перед Богом, а перед теми, кто, подобно великому инквизитору, «исправил подвиг» Христа. «Гуманистический манифест» 1973 года гласит: «Должно быть признано право на контроль рождаемости, аборт и развод... Большинство разновидностей сексуальных контактов сами по себе не должны быть признаваемы «порочными»«[89]. В основе мировоззрения, признающего подобные ценности лежит манихейская традиция сакрализации половой распущенности и отрицательного отношения к деторождению.

В контексте системы ценностей культуры смерти вполне логично «право личности» на «достойную смерть» - самоубийство, эвтаназию, даруемое гуманистической идеологией «оптимизма», подобно позволению на грех великого инквизитора. Потому гуманисты так настойчиво добиваются права на самоубийство, что, как утверждают К.П. Победоносцев[90], Ф.М. Достоевский[91] и св. Иустин (Попович)[92], если нет бессмертия, то жизнь и прогресс превращаются в насмешку, и логичным выходом становится самоубийство.

Адепты гуманистического вероучения активно выступают «против попыток ограничивать научные исследования или подвергать цензуре их результаты»[93], в том числе по моральным, политическим или социальным мотивам[94]. Не смотря на то, что именно бесконтрольность научных исследований, а отнюдь не численность населения приводит к экологический катастрофе. Причем те результаты научных исследований, которые подтверждают факты, приведенные в Писании, подвергаются жесткой цензуре[95].

Хотя гуманисты отвергают доказательства «религиозной интерпретации» реальности, заявляя себя приверженцами «научного мировоззрения», это отнюдь не мешает им заниматься изучением современных паранормальных верований и парапрактик[96], они признают существование «неизвестных науке реальностей»[97], но не признают Личного Бога. Нет Бога - нет «сверхъестественного источника нравственности», нравственные нормы подвижны, что приводит к отрицанию понятия греха. Происходит деградация религиозного сознания, но остается простор для мистики - «неизвестные науке реальности». Гуманисты признают религиозные верования бессмысленными, «не относящимися к проблеме выживания и самореализации человеческого вида»[98], но при этом готовят поле для внедрения оккультизма, провозглашая существование скрытых сил природы. О том же свидетельствует употребление понятия «удивление», которое питается научными открытиями. Святой Иустин (Попович) писал, что «в вопросах и удивлении человек, несомненно, посюсторонне-потусторонен»[99].

Не смотря на декларацию свободы вероисповедания и заявления о своей светскости, гуманисты требуют радикального изменения религиозных верований, в 1933 году их больше не устраивает простой пересмотр традиционных подходов, необходимо создание новой религии. «Религии всегда были способом освоения высших жизненных ценностей. Они получали свою за­вершенную форму в осознании общей ситуации, в кото­рую погружен человек (теология, или общий взгляд на мир), смысла ценностей, содержа­щихся в ней (цель, или идеал) и средств (культ), предназначенных для достижения удовлетворитель­ной жизни. Изменения в любом из этих факторов приводят к смене внешних форм религии. Этим объясняется трансформация религий за прошедшие столетия. Однако рели­гия как таковая, какие бы изменения ни претерпевала, остается постоянной в своем вопрошании к вечным ценностям - неотъемле­мому атрибуту человеческой жизни. Современное, более широкое понимание человеком универсума, его научные достижения, а также его более тесная связь с человеческим братством создали ситуа­цию, требующую нового определе­ния средств и целей религии. Такая жизненная, бесстрашная и искрен­няя религия, способная дать и дос­тойную социальную цель, и личное удовлетворение, для многих людей может оказаться фактором, оконча­тельно разрывающим их связь с прошлым. Нынешняя эпоха породила огромные сомнения в традиционных религиях, и не менее очевиден тот факт, что любая религия, претендующая на то, чтобы стать объединяющей и дви­жущей силой современности, долж­на отвечать именно теперешним нуждам. Создание такой рели­гии - главнейшая необходимость современности»[100]. При этом представления гуманистов о несотворенности и «самостоятельном существовании» вселенной вполне соответствует пантеистической картине мира, в соответствии с которой не только вселенная, но и божества возникали «самостоятельно» из хаоса.

В свое время К.П. Победоносцев полемизировал с точкой зрения, в соответствии с которой счастье является мерилом нравственности. Мыслитель утверждал, что нравственность является мерилом счастья, причем, основой нравственности является Бог, который всегда один и тот же. Следовательно, нравственные основы также неизменны. Для современного гуманизма этично то, что способствует счастью и «социальной справедливости». Особенно настойчиво в гуманистической концепции нравственности звучит требование корректировки моральных принципов и ценностей. «Этика гуманизма признает необходимой готовность человека к корректировке своих моральных принципов и ценностей в свете будущего и возможности возникновения новых уникальных ситуаций»[101]. То есть человек обязывается отдать свою совесть «на откуп» гуманистам, которые, предвидя «новые уникальные ситуации», постепенно готовят общественное сознание к принятию все более и более неприемлемых поначалу ценностей. Ни о каком «свободном самоопределении» здесь и речи быть не может, гуманисты, еще не придя официально к власти, требуют выработки мировоззрения именно в нужном для них направлении, мировоззрения, «отвечающего современным потребностям и возможностям мирового сообщества»[102]. Проповедники гуманистической идеологии нетерпеливо спешат исполнить «программу» великого инквизитора, обращавшего свой монолог ко Христу: «Мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна!.. Мы взяли от него то, что с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал тебе, показав все царства земные: мы взяли от него Рим и меч кесаря, и объявили лишь себя царями земными... Приняв этот третий совет могучего духа, ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле, то есть: пред кем преклониться, кому вручить совесть и каким образом соединиться, наконец, всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного единения есть третье и последнее мучение людей»[103].

К.П. Победоносцев в конце XIX века давал следующую оценку парламентаризму: «Что основано на лжи, не может быть право. Учреждение, основанное на ложном начале, не может быть иное, как лживое... По смыслу парламентской фикции, представитель отказывается в своем звании от личности и должен служить выражением воли и мысли своих избирателей; а в действительности избиратели в самом акте избрания отказываются от всех своих прав в пользу избранного представителя... Тут уже не он станет работать на общество, а общество станет орудием для его целей. Избиратели являются для него стадом - для сбора голосов, и владельцы этих стад подлинно уподобляются богатым кочевникам, для коих стадо составляет капитал, основание могущества и знатности в обществе»[104]. В «Планетарном билле о правах и обязанностях» проводники гуманистической идеологии требуют делегирования себе полномочий национальных правительств под предлогом решения глобальных проблем. Узурпацию власти венчает требование создания «общемирового законодательства и мирового порядка, основанного на межнациональном федеральном управлении»[105], «Всемирного парламента»[106] под предлогом защиты интересов людей, но «не их правительств». При этом заранее совершенно четко определяется отношение к оппозиции - националисты и шовинисты (эти два понятия уравниваются), а также допустимость и оправданность «трудных решений» при введении общемирового законодательства, нового мирового порядка, преодолении «ортодоксальной религиозной идеологии» (которая должна быть уничтожена), превращении всех людей в граждан мирового сообщества и «распространении принципа гуманности на всех людей»[107]. «Если мы намерены решать наши глобальные проблемы, то отдельные государства будут обязаны делегировать часть своего национального суверенитета системе транснациональной власти. Такая система, без сомнения, вызовет повсеместную политическую оппозицию, особенно со стороны националистов и шовинистов [108]. И все же она должна складываться - и, в конце концов, утвердиться»[109]. Если использовать систему понятий Победоносцева, «богатые кочевники» требуют от народов и их правительств отказаться от своего суверенитета под предлогом защиты интересов народа в пользу мирового правительства или, если использовать систему понятий Достоевского, «несчастные», знающие тайну добра и зла, торопят «счастливых младенцев»-»слабосильных бунтовщиков» вручить им свою совесть и соединиться во всеобщий муравейник, или, если пользоваться системой понятий Ницше, спешат узаконить главенство «высшей касты» над «чандалой».

Второй «Гуманистический манифест» провозглашает демократические ценности и децентрализацию управления во всех сферах деятельности. «Мы привержены открытому демократическому обществу. Нам следует развивать представительную демократию в ее подлинном смысле в экономике, школе, семье, на рабочем месте, в добровольных объединениях. Принятие решений должно быть децентрализовано с целью расширения вовлеченности в этот процесс народа на всех уровнях - общественном, политическом и экономическом. Все люди должны участвовать в выработке ценностей и установок, определяющих их жизнь»[110]. При подобной децентрализации и «делегировании полномочий» самозваным «представителям общества» непременно происходит узурпация власти этими представителями и жесткая централизация власти в их руках. Доля участия каждого члена общества в управлении, а, главное, выработке ценностей, в данном случае сократится до «нано-размера». Это является подлинным достижением века нано-технологий в области политики и идеологии. Но его развитие предвидел строгий ум православного юриста К.П. Победоносцева в демократиях своего времени: «Политическая власть, которой так страстно добивается демократия, раздробляется в этой форме на множество частиц, и достоянием каждого гражданина становится бесконечно малая доля этого права»[111]. Не потому ли его так ненавидели «гуманисты» всех наименований, что он мог разглядеть и выразить предельно ясно и точно, назвать своими именами явления, в связи с которыми настойчиво производилась дехристианизация и подмена понятий в общественном сознании?

«Планетарный Билль» требует установления тотального контроля государственных монополий[112]. «Мировое сообщество должно перейти к совместному планированию использования быстро истощающихся ресурсов. Планету Земля следует рассматривать как единую экосистему. Экологические воздействия, состояние ресурсов и рост народонаселения должны находиться под согласованным международным контролем... Моральная обязанность развитых наций - обеспечить с помощью международных структур, гарантирующих соблюдение прав человека, массовую техническую, сельскохозяйственную, медицинскую и экономическую помощь, включая технологии контроля рождаемости[113], развивающейся части мира»[114]. О необходимости совместного использования природных ресурсов и о том, чтобы богатые ресурсами страны преодолевали свой эгоизм и делились своим богатством с теми, кто им обделен, при полным согласии и взаимопониманием беседовали на «Каббала-ТВ» проповедник каббалистики М. Лайтман и политик В.В. Жириновский. Собеседники выразили надежду, что главам государств удастся договориться, а Владимир Вольфович добавил, что, мол, терпели уже две тысячи лет[115]. Необходимо отметить, что ЛДПР поддерживала проведение ювенального проекта в России.

Гуманисты, будучи адептами культуры смерти, требуют делегирования себе полномочий во всех сферах жизни - вера, совесть, ценности, государство, природные ресурсы, управление, образование, семья и даже самое рождение человека на свет. Под предлогом свободы и терпимости предпринимается попытка осуществления плана великого инквизитора: за «счастливых младенцев» решается, кому доверить свою совесть, перед кем преклониться и на основе чего объединиться. Отвергая единение во Христе, церковное и государственное единение, гуманисты предлагают единение по великому инквизитору, единение в разрешенном грехе и отвержении ценностей христианства и самого Богочеловека Иисуса Христа.

Авторы «Декларации светского гуманизма» заявляют: «Мы считаем аморальным крещение младенцев, конфирмацию подростков или навязывание религиозной веры молодым людям прежде, чем они будут способны дать на это добровольное и осмысленное согласие»[116]. Л.Н. Толстой писал в дневнике 12 октября 1895 года: «Преподавать религию есть насилие - тот соблазн детей, про который говорил Христос. Какое право имеем мы преподавать то, что оспариваемо огромным большинством. Троицу, чудеса Будды, Магомета, Христа? Одно мы можем преподавать и должны, это нравственное учение»[117]. Таким образом, писатель придерживался идеи нравственности без Бога, которая трансформируется с каждым поколением, внося новое звено в познание добра и зла. Воспитывать же это сознание у молодого поколения, по мнению Льва Николаевича, не нужно, поскольку оно уже есть. Выработку педагогических систем Толстой также отдает на откуп грядущим поколениям. Эти убеждения идейно и духовно роднят яснополянского философа с авторами «Декларации светского гуманизма» и форсайт-проекта «Детство-2030», утверждающими теорию «компетентного детства», что по форме выглядит как «духовная педократия», о которой говорил С.Н. Булгаков в «Вехах»[118]. Однако при всем «освобождении» юного поколения от традиционных ценностей, их место в форсайт-проекте заступают «компетентные» наставники[119] и беспрецедентные по своему цинизму и насилию планы внедрения чипов в головной мозг[120]. Что может нарушить свободу личности и свободу осознанного выбора грубее?

Иное понимание свободы и воспитания были у наставника царей и великих князей, К.П. Победоносцева, который писал великому князю Сергею Александровичу в день его совершеннолетия: «Жизнь есть великий долг, налагаемый Богом на человека. Чтобы исполнить его надо сосредоточиться, собирать в себе силу, имущему дано будет, от неимущего отнимется и то, что он считает своим достижением... Истинное богатство взрослого человека вот в чем состоит... Жизнь есть труд и непрестанное исполнение долга, все, что есть истинного в жизни - добро, правда, любовь, знание, чистота, разум, - все это добывается сильным трудом. Все это, как сказано о Царствии Божием, нудится, и нуждницы восхищают его, вся тайна возрастания в силу заключается в одном слове «самоограничение, воздержание». Надобно смолоду привыкнуть стеснять себя, показать себе предел, лишать себя во имя долга и правды... Во всяком движении сердца и мысли справляйтесь в совести с началом правды Божией... Берегитесь умножать и разнообразить свои развлечения. От привычки к ним происходит, наконец, скука, самое ужасное состояние, до которого доходят путем развлечения и наслаждения»[121]. Таким образом, Победоносцев предлагал в качестве способа формирования личности - сосредоточение, осмысление получаемой информации, самоограничение и воздержание, уклонение от чрезмерных развлечений, самоиспытание в соответствии с началом правды Божией. Поклонники гуманистического культа, напротив, требуют, заменить сосредоточение - рассеянием, осмысление получаемой информации - закачиванием ее в мозг при помощи микрочипа, безо всякого труда «обучаемого», самоограничение - культом развлечения и виртуальной имитацией жизни, разумное и справедливое наказание - насаждением безнаказанности, христианскую совесть - духовной пассивностью, оправданной казуистикой великого инквизитора, разрешающего грех. Иными словами, гуманистическая система образования, если обратиться к понятиям, использованным в статье известных современных православных психологов и публицистов И.Я. Медведевой и Л.Т. Шишовой[122], растормаживает подкорку, отвечающую за сферу впечатлений, и затормаживает рациональный самоконтроль. Л.А. Тихомиров в своем исследовании «Религиозно-философские основы истории» тем же образом характеризует практики пантеистических религий по выходу в транс[123].

Известный педагог К.Д. Ушинский в статье «О необходимости сделать русские школы русскими», впервые опубликованной в «Голосе» в 1867 году, писал о важности для русского отечественного образования изучения русского языка, истории, географии, природы, критикуя европеизацию русского образования. Ушинский выступал за усиление национального и церковного элемента в образовании. «Мы желали бы, чтобы не железные дороги, не промышленность со всем своим золотом и со всей своей грязью, не столичный фабричный разврат, не промышленническая литература, рассчитывающая на трудовой грош крестьянина, а церковь и школа, не разрушая, а освещая и озаряя светом мысли и чувства семейный быт и оставляя ему то, что принадлежит по праву всякому христианскому семейству, вывели наш простой народ из тесной, отжившей сферы исключительно патриархального быта в более обширную и свободную сферу гражданского общества, государства и человечества... Истинная добросовестная наука, каковы бы даже ни были личные верования самого ученого, не только найдет возможность построить народное образование на прочной основе нашей народной религии, но, как величайшим сокровищем, как неисчерпаемым и уже существующим источником нравственного и умственного развития, будет дорожить этой исторической основой, столько же христианской, человечественной и художественной, сколько и народной[124]«[125]. Гражданское общество не противополагается автором обществу церковному. Первое является продолжением второго. Подчеркивая важность учета национального элемента в образовании, Ушинский не разделял его с элементом церковным.

Образовательные концепции К.П. Победоносцева и К.Д. Ушинского близки в самой своей основе. По мнению К.П. Победоносцева, школа должна быть связана с церковью и с семьей, чтобы готовить людей, которые могли бы жить и трудиться в своей среде. Воспитание ребенка только тогда пойдет на пользу обществу, когда послужит на пользу семьи: «Семья есть единица общественного союза, имеющая цельное бытие, и бытие не одной настоящей минуты, ибо семья соединяет в себе и настоящее, и прошедшее, и будущее. Итак, не отрывать следует ребенка от среды, в коей он родился, а развивать его в этой среде и для нее... Учитель должен быть агентом семьи, а не агентом правительства.., преданным делу воспитания, с любовью к своему делу, с сердечной заботой о детях и детской душе[126]«[127]. В 1898 году Победоносцев писал, что преобразования на уровне семьи гораздо легче осуществимы, чем на уровне институтов[128]. Для педагогических воззрений К.П. Победоносцева и К.Д. Ушинского характерны персоналистичность, учет интересов конкретной семьи, а не абстрактного «общества» или «человечества». Именно на этом более или менее однородном уровне возможны продуктивные изменения, поэтому качественная, созидательная модернизация возможна только на уровне семьи, в соответствии с ее традициями и верой.

Представители гуманистической идеологии предлагают прямо противоположные принципы - антисемейную политику в области образования. Родителям запрещается прививать ребенку свои взгляды и верования, провозглашается «компетентное детство». «Наставник» форсайт-проекта «Детство-2030», в рамках которого ребенок оторван от семьи, и духовно, и физически, есть агент правительства, причем даже не национального, а международного.

Во втором «Гуманистическом манифесте» авторы невольно свидетельствуют об агонии гуманизма и раскрывают истинную причину своей настойчивости в попытке узурпировать власть над совестью людей. Это страх перед религиями, проповедующими «смирение и самоизоляцию», мешающими глобализации, ницшеанская ненависть к смирению и иррациональное разделение разума и веры. «Декларация светского гуманизма» 1980 года также обнаруживает причину активизации гуманистов. «В настоящее время он (светский гуманизм - О.С.) подвергается необоснованным и неудержимым нападкам с самых разных сторон... Прискорбно, но сегодня мы сталкиваемся с разнообразными антисекулярными тенденциями, именно с возрождением догматических авторитарных религий... Особое беспокойство у представителей светской школы вызывает тот факт, что в средствах массовой информации (в частности, в Соединенных Штатах) явно господствуют прорелигиозные пристрастия[129]«[130]. То есть причиной беспокойства защитников свободы совести и демократических принципов гражданского общества стало не ущемление прав личности, а именно реализация этих прав в форме свободного исповедания свей веры и отвержения культуры смерти. Поэтому «Декларация светского гуманизма» требует запрета на преподавание в школе «креационистских теорий», но при этом настаивает на необходимости «долгосрочной программы общественного образования и просвещения, выражавшей секулярную точку зрения на положение человека в обществе»[131], чтобы не предоставить взрослым гражданам добровольно и осмысленно сделать свой выбор в пользу веры. На рубеже XIX - XX веков К.П. Победоносцев писал о демократии: «Подводя все под уровень своего идеала, она стремится к осуществлению его посредством объединения и уравнения всех и всего по общим правилам и общей мерой. На этом пути встречается она с крепкими, на вере и предании основанными, коренящимися в духе убеждениями лиц и целых сословий, и, стремясь одолеть их, потому что в них видит главное препятствие своему объединительному и уравнительному процессу... В этом для нее всего опаснее и всего противнее религия и церковь: воля человека так тесно связуется с верованием, в особенности церковным, что нелегко бывает одолеть ее. Отсюда борьба практической демократии с церковью: самое существование церкви - смущение и докука для демократии[132]«[133].

Есть два рода тайны - высшая, которую не в состоянии постичь человеческий разум, и искусственная - зло под маской добра, равнодушие под маской терпимости, распущенность и духовная пассивность под маской свободы и сильной воли. Зло боится разоблачения, поэтому нужна тайна. Практику создания искусственных тайн воплощают в себе различные синкретические учения. Современный каббалист М. Лайтман, объясняя, почему тайное каббалистическое учение стало преподаваться открыто, сказал, что уничтожены многие предрассудки[134]. Тем не менее, роль прежнего покрова тайны нередко играют слова с измененным смыслом. Г.И. Тульчинский, один из авторов журнала «Философские науки», сторонник идеи «постчеловеческой персонологии», в статье «Гуманитарность против гуманизма» пишет: «Постмодернизм прошел первую стадию в динамике смыслообразования (деконструкция, демонтаж) привычного. Но необходим следующий шаг - новая конструктивная работа с отстраненными смыслами»[135]. По сути, такое изменение является дехристианизацией смысла слова, привычно существовавшего в христианской культуре. Вряд ли в России найдется много людей, которые сознательно примут единение с Западом в форме и духе «Гуманистических манифестов» и вышедших из него ювенальных проектов, как бы они не назывались.

Прием изменения смысла слов не отличается новизной и оригинальностью. На протяжении всей своей научной, публицистической и государственно-церковной деятельности К.П. Победоносцев боролся со смешением понятий в современной ему общественной мысли. Президент ассоциации интеллектуальной истории Л.П. Репина, соглашаясь с А. Лавджоем, утверждает, что двусмысленности ключевых слов, характерных для какого-либо периода, способствовали формированию неясных ассоциаций, новых доктрин, превращая один образ мыслей в другой, нередко противоположный[136]. Православные психологи, публицисты и общественные деятели И.Я. Медведева и Т.Л. Шишова также нередко в своих статьях разоблачают манипулятивно-психологические игры со словами[137]. Для возвращения словам неискаженного смысла необходимо обратиться к изучению святоотеческого наследия, русской истории и культуры, православных мыслителей XIX века, противостоявших дехристианизации понятий в эпоху проникновения гуманитарной идеологии в российские образованные круги.

Великий русский писатель и мыслитель Ф.М. Достоевский противопоставлял фальшивому космополитическому братству братство во Христе, определяя христианизационную роль России во всемирно-историческом процессе: «Если общечеловечность есть идея национальная русская, то, прежде всего, надо каждому стать русским, то есть самим собой... Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несет в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чем именно эта свобода заключается, единение любви, гарантированное уже делом, живым примером, потребностью на деле истинного братства, а не гильотиной, не миллионом отрубленных голов[138]«[139].

Россия стоит на перепутье - выбрать «оптимизм» агонизирующего гуманизма, который, придя к власти, потребит сам себя и всех своих последователей, обман великого инквизитора, самообман Ф. Ницше, «напряженное самоощущение» «нового религиозного сознания» или единство во Христе. Выбор придется делать каждому из нас каждое мгновение своей жизни.

Преодоление мировоззренческой пропасти между Россией и Западом теоретически возможно в двух направлениях. Первое - это выбор пути интеграции в гуманистическую культуру, основанную на идеях реанимированного язычества, единение в духе пантеизма, хилиазма, антропоцентризма и экуменизма. Но это будет означать гибель православной русской культуры и основанной на ней светской русской культуры, не только культурное, но также физическое уничтожение русского народа и других коренных народов России. Второй путь - единение в Личности Богочеловека Иисуса Христа между собой и с теми представителями западной культуры, кто этого захочет. Как это возможно, расскажут труды святых отцов - профессионалов духовной деятельности, всю свою жизнь посвятивших смирению, борьбе с собой, богопознанию и уподоблению Спасителю; расскажут труды православных мыслителей, не уклонившихся в «новое религиозное сознание», т.е. в языческую реакцию на новаторский духовный опыт христианства, а ратовавших за сохранение православия перед лицом насильственного пантеистическо-гуманистического натиска западной культуры. Несмотря на все утверждения о неизбежности и предопределенности «интеграции» в новый мировой порядок, «оптимизму» агонизирующего гуманизма необходимо противопоставить спокойное и добросовестное исполнение каждым своего долга и «радость, которую никто не отнимет», радость надежды на Господа Нашего Иисуса Христа, чью Церковь не одолеют врата адовы. Даже страшное антихристово время есть не что иное, как преддверие пришествия Христа. Этот путь преодоления мировоззренческой пропасти между Россией и Западом является единственным приемлемым с точки зрения сохранения русской цивилизации и физического сохранения народов России.