Генерал-губернатора Москвы 1812 года Федора Васильевича Ростопчина обычно вспоминают либо как человека, отдавшего приказ о поджоге Москвы, либо как автора «афишек», осмеянных в отечественной литературе за их «квасной патриотизм» и подражание простонародному стилю. Лев Толстой в романе «Война и мир» изобразил Ростопчина человеком глупым и безвольным. Историк Тарле назвал московского губернатора «крикливым балагуром, фанфароном, самолюбивым и самоуверенным, без особых способностей». Советский историк Погосин пошел дальше, охарактеризовав Ростопчина как «лгуна и труса»... Но так ли уж справедливы эти оценки? Все-таки Ростопчин был другом Багратиона, его высоко ценил (и даже сравнивал с древнеримскими героями) военный историк Бутурлин. Да и сам Наполеон не стал бы, наверное, просто так ненавидеть московского градоначальника...
Враг галломанов
Уж кем-кем, а трусливым и безвольным человеком Федор Ростопчин, близко знавший Суворова, участник штурма Очакова, никогда не был. При дворе своенравного императора Павла, часто не жалевшего даже своих любимцев, граф был едва ли не единственным человеком, который не боялся высказывать собственное мнение. Тогда же Ростопчин демонстративно отказался от княжеского титула и от некоторых высших должностей - поступок человека смелого и независимого.
И, конечно, не был граф и бездарностью. Сейчас как-то не принято вспоминать, что прозу Ростопчина когда-то заметили и оценили Белинский и Герцен, и что современники восхищались его даром публициста. В конце 1807 года в продаже появился памфлет Ростопчина о засилье иностранной культуры «Мысли вслух на Красном крыльце». Эта книжка пользовалась огромным успехом и разошлась невероятным по тем временам тиражом в 7000 экземпляров! Другая книжка Ростопчина «Ох, французы!», написанная сочным народным языком, стала одним из самых оригинальных произведений русской прозы 1800-х годов. В своих произведениях граф преследовал очень актуальную для своего времени цель - вскрыть негативные последствия французского воспитания, к которому пристрастились высшие классы российского общества. «Приедет француз, говорит - либо принц, либо за верность и веру пострадал, - писал Ростопчин, - а он, собака, холоп, подьячий, поп-расстрига, от страха убежал из своей земли. Поманерится недели две, да и пустится в воспитание, а иной и грамоте-то плохо знает».
Люди, близко знавшие Ростопчина, отмечали, что граф был человек твердых убеждений и очень остроумный. Рассказывали, например, такой случай. Когда в одном из парижских театров освистывали актера-дебютанта, Ростопчин наградил несчастного громкими аплодисментами. Изумленной публике Федор Васильевич разъяснил: «Боюсь, что как сгонят его со сцены, то он отправится в учителя к нам в Россию».
Агитпроп 1812 года
Общим местом стал упрек Ростопчину касающийся «афишек». При этом обычно забывается, что в столице тогда формировалось самое большое в России народное ополчение, и поддерживать патриотический пыл было просто необходимо.
Граф был назначен военным губернатором Москвы в мае 1812 года, и сразу же развернул активную деятельность. В городе началась беспримерная по масштабам патриотическая агитация среди простого народа. Ростопчинские афиши, призывавшие не бояться неприятеля, пользовались огромной популярностью. Далеко не все они, кстати, были написаны в «народном» духе - многие представляли собой просто информационные сводки. В других, действительно, чувствовалось перо литератора. «Ну где им русское житье-бытье вынести? - писал о граф о французах. - От капусты раздует, от каши перелопаются, от щей задохнуться, а которые в зиму-то и останутся, так крещенские морозы поморят». И еще: «Наши войска - русские, единого закона, единого царя, защищают церковь Божию, дома, жен, детей и погосты, где лежат отцы наши. Неприятели же дерутся за хлеб, умирают на разбое; если они раз проиграют баталию, то все разбредутся, и поминай как звали!»
Говорить о провале пропагандистской компании Ростопчина не приходится. Ведь Москва и Московская губерния, непосредственно находившиеся под руководством губернатора, проявили беспримерный патриотизм: уже 26 августа 1812 года в распоряжение русской армии поступило около 25 тысяч ратников, не менее 19 тысяч из которых приняли непосредственное участие в Бородинском сражении!
Поджог родового гнезда
Нашествие наполеоновских войск Федор Васильевич воспринял как личную трагедию - настолько личную, что собственноручно сжег свое Вороново, с огромным, стоившим ему огромных денег дворцом, не желая, чтобы его прекрасное имение досталось наступавшему неприятелю. Это произошло 19 сентября в присутствии союзников-англичан. Последние были потрясены: Наполеон Наполеоном, но зачем пускать на ветер свое добро! Позднее комиссар Роберт Вильсон признался: «Сия жертва доказывает ужасным образом, что в сем государстве души не унижаются при наступлении опасностей... Разрушение Воронова должно пребыть вечным памятником российского патриотизма».
На воротах сожженной усадьбы граф оставил надпись на французском языке, предназначенную для завоевателей: «Восемь лет украшал я это имение и жил здесь счастливо среди моего семейства. Крестьяне, в числе тысячи семисот двадцати, удаляются при вашем приближении, а я сам зажигаю свой дом, чтобы он не был осквернен вашим присутствием».
Известно, что Наполеон не понял поступок русского графа. Чтобы доказать безумие московского генерал-губернатора, император распорядился отослать надпись на воротах в Париж. Однако ожидания обманули Наполеона: в Париже надпись подействовала с противоположным эффектом, произведя глубокое впечатление на общество.
Что же касается Ростопчина, то, как доказано целым рядом историков, он поджег не только Вороново, но и Москву. Чем несказанно досадил Наполеону и всей его великой армии.
Назначение Кутузова
Интересно, что и назначение главнокомандующим «спасителя Отечества» Кутузова тоже произошло во многом благодаря столь нелюбимому историками графу Ростопчину.
5 августа 1812 год граф в откровенной манере писал Александру: «Государь! Армия и Москва доведены до отчаяния... В главной квартире спят до 10 часов утра; Багратион почтительно держит себя в стороне... Москва желает, государь, чтобы командовал Кутузов... Решитесь, Государь, предупредить великие бедствия. Повелите мне сказать этим людям (Барклаю и Багратиону - Д.О.), чтобы они ехали к себе в деревни до нового приказа. Я в отчаянии, что должен Вам послать это донесение, но его требуют от меня моя честь и присяга».
Итак, Ростопчин даже не просил, а требовал от царя назначения главнокомандующим Кутузова и был готов ради этого вступить в конфронтацию с Барклаем де Толли и своим другом Багратионом, сослав их в деревню. И Александр вынужден был с ним согласиться! В письме к сестре великой княгине Екатерине Павловне император так вспоминал о своем решении: «Зная этого человека (Кутузова - Д.О.), я вначале противился его назначению, но, когда Ростопчин письмом от 5 августа сообщил мне, что вся Москва желает, чтобы Кутузов командовал армией, находя, что Барклай и Багратион оба неспособны на это, мне оставалось только уступить, и я назначил Кутузова».
Несостоявшаяся битва
Наиболее распространенный упрек, который бросают Ростопчину, состоит в том, что 30 августа он призвал москвичей вооружаться и ждать его на Трех Горах. Призвал, а сам не явился.
Действительно, в афише № 15 граф писал: «Братцы... Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; собирайтесь тотчас на Трех Горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея!»
Сейчас идея сбора горожан для битвы у стен города, часто принимается историками за один из фантастических замыслов московского генерал-губернатора. На самом деле эта идея всерьез рассматривалась не только им: с Ростопчиным был полностью согласен Багратион.
Но что же это был за план? Ростопчин был горячим сторонником сражения под стенами Москвы. Он считал, что в смертельной схватке, решающей судьбу России, вооруженные москвичи - пусть даже ценой собственной гибели - могли бы отвлечь на себя несколько десятков тысяч неприятельских солдат и помочь этим русским войскам. Такой план был одобрен и Кутузовым.
Почему же план не был реализован? Известно, что 21 августа Кутузов сообщил Ростопчину о своей цели - «спасении первопрестольного града Москвы». На следующий день он писал: «...и ежели буду побежден, то я пойду к Москве, и там буду оборонять столицу». Уже после Бородино, 27 августа, фельдмаршал прямо заявил о намерении «выдержать у Москвы решительную, может быть, битву». Зная о таких планах командующего, Ростопчин и призывал москвичей собраться на Трех Горах. Однако в последний момент Кутузов отказался от нового сражения. Встречать французов без армии, с одними только наспех вооруженными горожанами было безумием, и Ростопчин принял единственно верное решение: он не явился к собравшимся, и те вынуждены были разойтись. И не его вина, что командующий не воспользовался патриотическими чувствами нескольких десятков тысяч вооруженных людей, настроенных умереть у стен города.
Деятельность Ростопчина на благо Отчества сейчас прочно забыта. Но в победе 1812 года был немалый вклад осмеянного Львом Толстым московского градоначальника. Что, кстати, мог бы подтвердить и Наполеон, называвший своим личным врагом и одним главных виновников своего поражения в России именно графа Ростопчина.
