Почему хорватские усташи не стали ассоциироваться с нацистами

28 октября в Санкт-Петербурге состоялась международная историко-богословская конференция «Православно-католический диалог после Ясеноваца».

В январе 2000 года, когда вся центральная Европа была завалена снегопадами, в Белграде в Доме Удруженья Книжевников Сербии проходила необычайно интересная конференция, посвященная поискам корней «неспоразума», т.е. недоразумений во взаимоотношениях Сербии и Запада.

В одном из докладов прозвучала следующая мысль:

«В начале 90-х, когда в Югославии всё только начиналось, Милошевич был убеждён в том, что Запад если и вмешается, то, несомненно, будет на стороне правопреемников Югославии (Милошевич, кстати, в отличие как от демократа Драшковича, так и от радикала Шешеля, мыслил скорее категориями Югославской, а не Сербской Идеи).

А разве может быть иначе? Ведь противники югославского единства - это именно те, кто в рамках либерально-демократической идеологической картины современного мира, однозначно позиционируются в качестве «сил зла».

Судите сами: косовские албанцы в Средиземноморских странах воспринимаются как представители мощной и безжалостной организованной преступности; боснийские мусульмане тогда, в начале 90-х, восприняли радикальные исламистские лозунги; а хорваты не скрывали своих симпатий по отношению к усташам».

Казалось бы, а разве может Запад поддержать тех, кто позиционирует себя идейными нацистами?

Но все дело-то в том, что никто - ни на западе, ни на востоке - не ассоциировал хорватских усташей с нацизмом.

Ибо ничего не слышал о них.

Что говорить о западноевропейском обывателе, когда постсоветская читательская аудитория, несравненно более эрудированная по сравнению с читателями газет по ту сторону останков железного занавеса, имели самое смутное представление об этих самых усташах.

В научной исторической литературе усташи, как таковые, фигурировали в изданной «Наукой» эпопее Владо Стругара «Югославия в огне войны 1941-1945»[1], а также в романе Валентина Пикуля «Честь имею».

Но у Стругара усташи преподносились просто как одно из многочисленных вооруженных формирований коллаборационистов, боровшихся с партизанами, а у Пикуля они и вовсе отождествлялись с четниками.

У Валентина Саввича главный герой сражался в Югославии «с фашистами усташами-четниками». При всем неподдельном уважении к нашему национальному писателю, в словосочетании из трех слов обнаруживается три ошибки: во-первых, усташи и четники были непримиримыми врагами между собой, а во вторых и третьих, ни усташи, ни четники, не были никакими фашистами. Усташи были клеро-нацистами, а разбор идейной характеристики четников, точнее, Равногорского движения Дражи Михайловича, требует особого разговора.

Между тем, в мощном пласте партизанской литературы и кинематографа, составлявших один из краеугольных камней культуры Социалистической Федеративной Республики Югославии эпохи Тито усташи не являются неким мифообразующим символом - в отличие от тех же четников.

Во всяком случае, если просмотреть даже те романы, что переводились на русский язык,[2] если пересмотреть, к примеру, кино-эпопею Велько Булайича[3] «Битва на Неретве» или совсем уж пропагандистскую «Ужичкую Республику» Жике Митровича, то мы увидим один и тот же канон: бойцы Народно-Освободительной Армии Югославии боролись не только с туповатыми немцами, но и с предателями-четниками. А вот хорватские усташи все время как-то остаются за кадром.

Еще раз хочу подчеркнуть: в формировании послевоенного варианта «Югославской Идеи» партизанская литература и тем более «партизанское кино - как особый жанр» имели фундаментальное значение. Между прочим, в Югославском кино снимались и «звезды» нашего кино: Сергей Бондарчук, Лев Дуров, Владимир Высоцкий, Ирина Мирошниченко.

Подчеркиваю: усташи если и появлялись в картинке, то всегда были где-то на периферии. И они воспринимались несравненно меньшими злодеями, нежели сербские четники. Именно четники, а вовсе не усташи, должны были в рамках югославского мифа восприниматься в качестве эпических злодеев.

***

Как ни покажется странным, но традиция преподнесения сербского отпора хорватскому геноциду в качестве «сопротивления иностранным захватчикам» заложена вовсе не коминтерновцами, но самим легендарным Дражей Михайловичем.

Вождь равногорцев - Дража Михайлович - тайно встречался как с лидером югославских коммунистов - Иосифом Брозом, так и с главой оккупационной администрации Сербии - Миланом Недичем. Недич рекомендовал Драже отвести свои отряды в Боснию - на территории, отошедшие к Хорватии. И там, вокруг сербского знамени собрать всех, «кто по-сербски пишет и по-сербски дышит».

Однако Дража отказался так поступить и, вместо этого, примкнул к партизанскому восстанию в самой Сербии. Восстанию, которое изначально было обречено на поражение. Сербия находилась в кольце народов, для которых именно Рейх позволил осуществить территориальные расширения за счет сербов: Болгария получила Вардарскую Македонию, Венгрия - западную Воеводину, Албания - Косово и Метохию, Хорватия - Боснию и Герцеговину, а также множество других сербских краев. Никто из этих народов не только не собирался восставать против гитлеровцев, но, напротив, верой и правдой служил новому мировому порядку.

Роковая ошибка Михайловича заключалась в том, что он, ослепленный техническим могуществом РККА, был убежден в том, что красноармейцы за два месяца «прочешут всю Румынию» и к осени будут в Белграде.

Этой ошибкой Дражи воспользовался Тито. Перенеся войну из Сербии в область, вошедшую в состав НДХ, Тито преподнёс себя уже не в качестве вождя сербских коммунистов, а именно в качестве человека, сумевшего поднять на восстание против оккупантов «население Хорватии».

Впрочем, именно Дража сам первым начал преподносить вооружённую борьбу не как сербскую самозащиту от геноцида, а как «югославское сопротивление».

Уже 16 сентября Михайлович выпустил обращение «К сербам, хорватам и словенцам». В обращении говорилось о том, что «предатели Павелича уже дрожат от страха перед теми, кто поднимает оружие, чтобы смыть позор с хорватского имени». Михайловича неоднократно обвиняли в «великосербстве», и пытаясь преподнести себя «югославом», а не сербом, он сам лично заложил основу той антисербской лжи, дивиденды от которой вскоре пойдут в актив коммунистических партизан Тито.

Парадоксально, но известие о сотнях тысяч сербских новомучеников, погибших от усташеского ножа, работало против самих же сербов.

Лондонцев поразил масштаб хорватских злодеяний, но не поразил сам факт резни. Хорватские министры провели причинно-следственную связь наизнанку: сумели убедить британцев в том, что факт неслыханной свирепость хорватов по отношению к сербам является следствием «великосербского угнетения». Простейшая манипуляция помогла смоделировать то, что преподносилось в качестве «причины».

«Оставшиеся без государства министры повели себя как счастливцы, которым неожиданно представился случай обрести свою югославскую легитимность, от которой зависела их карьера. Они потребовали от четнического командира без каких-либо предрассудков продолжить привлечение в свои ряды хорватов»[4].

А вот, как этот ход был прокомментирован нашим местным сербофобом, писателем Бушковым:

«Конечно, во многом усташи перехватили через край, иногда устраивая форменную резню, и оправдания им нет - но нужно все же помнить, что ненависть к сербам не на пустом месте родилась...»[5]

***

Ни Советский Союз, ни Великобритания тогда не верили в возможность всеюгославского восстания. Разрозненные сербские восстания в Сербии, Черногории, а затем и в сербских краях, отошедших к хорватам, пошли поначалу в актив Дражи, воспринимавшегося антигитлеровцами в качестве человека, способного на организацию всеюгославского Сопротивления.

В сложившейся ситуации уже совсем по-другому воспринимался генерал Недич. Если до недавнего времени Симович с пониманием относился к его попечению о сербском народе, оказавшемся заложником оккупантов, то теперь, после того, как в сознании членов антигитлеровской коалиции сформировался фантом «общеюгославского движения Сопротивления», Недич стал в один смысловой ряд с прочими квислингами.

До этого момента британцев, которые задолго до путча разработали план массовых диверсий, ещё можно было убедить в том, что «восстание невозможно из-за того, что сербы угнетаемы не немцами, а народами, обретшими независимость именно в результате разгрома Югославии».

Теперь ситуация в расчленённой Югославии виделась иначе. Выстраивалась картинка, согласно которой в поверженной Югославии страдают и гибнут представители всех народов, а не только сербы, словенцы и евреи.

Насилия над сербами, которые вершили хорваты, приписывались итальянцам. Усташи преподносились не как общенародное движение хорватских нацистов, влекомых желанием зачистить от всего сербского те земли, которые отошли к НДХ, но как «кучка деклассированных маргиналов, не имевших поддержки в народных массах».

Сербские четники, боровшиеся на территории, отошедшей к Хорватии, преподносились в качестве «хорватских партизан». Позже неудобный термин «хорватские партизаны» был заменен на «югославские партизаны».

Подтвердив этот миф, Михайлович сам начал рыть себе могилу.

Затем, дабы приобрести респектабельный в глазах западной либеральной демократии вид, а также приспосабливаясь к неуклюжей проюгославянской (в ущерб защите интересов сербов) политике молодого короля и сербов-министров правительства в изгнании, Михайлович публично оклеветал Недича и Льотича, отождествив их с Павеличем.

«Мы бы легко разделались с немцами, если бы не имели огромных препятствий в лице Льотича, Недича и Печанца. Народ их презирает», - писал Михайлович в донесении лондонскому правительству, а хорваты ему аплодировали.

Союзники использовали миф о «хорватском антифашизме» как основу политики закладывания фундамента нового югославянского будущего.

Когда в 1943 году Дража в застольной речи на крестинах в селе Липово высказался, что «в смысле реальной военной помощи от итальянцев куда больше проку, нежели от британцев», то присутствовавший за столом член английской миссии тут же доложил куда следует. Англичане потребовали от эмигрантского правительства снять Михайловича с занимаемой должности.

Никто из сербов не рискнул взять на себя ответственность за подобный поступок. Дража пользовался авторитетом не только в Вашингтоне, но и в Москве. Возможно, все можно было бы урегулировать, но Черчилль решил сделать ставку на Тито и послал в его штаб своего сына Рэндольфа и депутата Маклина.

Кроме того, после Тегерана британцы начали искать контакты не только с партизанами Тито, но и с хорватами, готовыми отмежеваться от нацистов.

Уже 29 ноября 1943 года известный скульптор Иван Мештрович отправил по тайным каналам письмо, адресованное своему куму и приятелю известному профессору-слависту Лондонского Университета Р.Сетон-Уотсону, на основании которого Форин Офис этого сделал следующие выводы:

1.      Как лично Михайлович, так и равногорское движение свою роль отыграли, и ставку следует делать на Тито, ибо

2.      Именно Тито справится с задачей объединения сербов с хорватами, которые, в свою очередь, поставили непременным условием нового югославянского объединения

3.      Ликвидацию Карадьжорджевичей в качестве правящей династии.

На лондонских весах в это время стремительно падал военно-политический вес сербов. А хорваты из нацистов начали трансформироваться в перспективных союзников в деле проведения британской политики на Балканах.

И в это самое эмигрантское правительство сотрясал очередной кризис. Да еще и молодой двадцатилетний король надумал жениться.

Интересен анекдот о разговоре Сталина с Иденом по поводу Петара Карадьжорджевича:

«Коммунист Сталин пытался противостоять активности британской короны. Корона устанавливала власть троцкиста Тито, а Сталин, напротив, поддерживал идею сохранения конституционной монархии с представителями сербской династии на престоле.

Иден посетовал на то, что Петар молод и неопытен. Сталин возразил, что Петр Великий управлял государством в 17 лет. На что Иден ответил:

Так то - Петр Великий, а этот Петар - Мелкий».

Итак, наряду с политическим кризисом югославской власти в изгнании, наступил кризис Короны. Король Петар II вознамерился жениться, во что бы то ни стало. Не было никакой возможности воспрепятствовать этому. Ему пытались доказать, что такое решение вызовет нежелательные комментарии в Югославии, и это принесет немалый вред будет весьма ущербно для дальнейшей борьбы.

«После этого все покатилось по наклонной плоскости. Политикам были связаны руки. Король вел ту политику, которую Черчилль преподносил ему в качестве полезной. Во-первых, распустил правительство Божидара Пурича, причем сделал это до того, как оповестил самого Пурича, как ее премьера. После этого, дал мандат бану Хорватии, Ивану Шубашичу, дабы тот организовал новый состав правительства и сумел договориться с Тито и партизанами. Дабы затем попытаться изыскать возможность объединить оба движения сопротивления.

Получив мандат, Шубашич по своему, без одобрения короля начал переговоры с Тито таким образом, что генерал Михайлович не просто оказался выброшен из состава правительства, но и его движение было, по сути, ликвидировано. Шубашич и не пытался работать на примирение красных партизан с четниками, которое не было невозможным. В довершение всего, дошло и до рокового Королевского заявления от 12 сентября, в котором Тито был признан единственным настоящим главой сопротивления в Югославии, а движение и борьба генерала Михайловича и все его бойцы были подвергнуты осуждению».[6]

После этого уже ничего не могло удержать загадочного Иосифа Броз Тито от захвата всей полноты власти в свои руки. Только его партизанское движение было объявлено легитимным, а четники окончательно заклеймены «квислингами».

Дража еще надеялся на то, что между Сталиным и Черчиллем неминуемо наступит разрыв и даже военное столкновение. Тогда-то и вспомнит коварный сер Уинстон о командире четников. Но до разрыва дошло значительно позже. К тому времени четническое войско Михайловича растаяло от тифа, недоедания, холода и стычек с красными партизанами.

***

Когда в 1944-м Красная Армия освободила Белград, то следующий удар был нацелен не на запад, а на север. И вместо стремительного очищения от нацистов Паннонии, наши войска ударили по яростно сопротивлявшейся Венгрии.

Одним из следствий того, что Красная Армия не вошла на территорию Независимой Державы Хорватской, стало то, что концлагерь Ясеновац - в отличие от Освенцима, Бухенвальда, Майданека и прочих - не стал достоянием общественности. Хорватия, будучи спрятана внутри новой Югославии, не понесла никакой ответственности за геноцид, а жертвы были списаны на немцев.

На немцев, вообще, так удобно все свалить.

Вот, к примеру, каждый октябрь югославские школьники вспоминали жертв карательной экспедиции, когда по приказу Кейтеля «Сто за одного» было расстреляно порядка десяти тысяч заложников.

Вообще, от рук немцев во время Второй Мировой погибло более ста тысяч сербов.

Повторяю: о десяти тысячах расстрелянных заложниках школьники вспоминают каждый октябрь.

О МИЛЛИОНЕ же зверски замученных в Хорватии, до самого недавнего времени практически не вспоминалось. Дабы не подрывать основы идеологии «Братства-единства».

Так что же удивительного в том, что западноевропеец не воспринял хорватов в качестве нацистов, и вообще не провел никаких параллелей?

П.С. Побоище между нашими футбольными фанатами и фанатами Загребского «Гайдука» показало, что в России историческая память жива. Во всяком случае, боевой клич: «Бей усташей!» показал, что у молодёжи, несравненно менее эрудированной по сравнению с поколением отцов, с ассоциативными рядами и проведением исторических параллелей всё в порядке.