«Приближается звук, и, покорна щемящему звуку,
Молодеет душа…»
Когда в мир приходит поэт, мир раздвигается: в нем становится просторнее, потому что поэт «таит в себе такую даль, где иные исчезают дали».
Поэт есть дар Божий - дар языку, что по-древнерусски значит одновременно и народу. Нужно и в самом деле быть или изо всех сил стараться быть «американским поэтом», чтобы выхолостить это промыслительное «совпадение» в терминах. Поэтому лингвистический кумир Бродского, тот оскопленный умозрительный персонаж его нобелевской речи, что уже вызвал к жизни десятки томов всяческих диссертаций, меньше всего является тем живым языком-народом, о котором у нас ниже пойдет речь.
Язык-народ есть категория нравственная. Даже малейшего знакомства с русской поэзией достаточно, чтобы в этом убедиться. А русский язык-народ есть тем более категория нравственная, потому что само его формирование осуществлялось в лоне Православной Церкви, начиная с «аз буки ведал» Кирилла и Мефодия, включая «добро есть глагол» Достоевского и Распутина. В нем, в языке-народе, начальные и конечные смыслы русского бытия – ни в каких философских системах, ни даже в исторических аналогиях не найдем мы ответов о цели и предназначении нашего пути. Больше того, для ответа на эти вопросы окажется явно недостаточно знания толковых словарей и внушительных сборников русских пословиц и поговорок, потому что без человеческой плоти, которая несет это в себе и наполняет эти фонетические формулы собой, без русского народа – все это будет громкозвучной и мертвой латынью.
Не будь в наше время подвига воина-мученика Евгения Родионова, не снявшего своего нательного креста перед чеченскими бандитами и не предавшего своих товарищей, чего бы стоила фраза: «сам погибай, а товарища выручай»? Не знай мы сегодня о жертвенном труде сотен и тысяч смиренных сельских учителей и библиотекарей по всей России, как бы звучало великое русское: «правда выше солнца»?
Русский язык стал плотью в русском народе, а русский народ стал словом в русском языке. И слава Богу, что это неотмирное двуединство языка-народа в нас не иссякло. Поэтому поэт, подлинный русский поэт, сегодня, как никогда, имеет право, и даже обязан воскликнуть:
Ты уже не школьник, ты – поэт,
мой народ, беду преодолевший,
если: «Счастья не было, и нет», –
говорит язык твой онемевший…
Это строки из стихотворения Александра Кувакина. Он один из немногих, кто своим словом сегодня оправдывает знаменитую поэтическую формулу Ходасевича: Кувакин идёт «путем зерна». Он буквально прорастает чернозёмную немоту своего времени. Как это не странно, но самыми немыми для поэта стали «говорливые восьмидесятые» - да-да, те самые, когда всё вокруг, казалось, только и делало, что булькало и шипело: на прошлое, настоящее, а вкупе и на будущее.
Вся эта непристойная и громкая возня скрывала от мира самое главное – звук прорастающего голоса. И, наверное, слава Богу, что скрывала, потому что сегодня этот голос звучит твёрдо и внятно для слуха уже многих людей.
* * *
И, тем не менее, Кувакин, прораставший в молитвенной тишине собственной души, – поэт гула. И в этом смысле – его поэзия есть культурный, или, говоря словами Блока, «музыкальный» приговор немузыкальной цивилизации. Советской цивилизации:
О судьбе Советского Союза,
О любви и гордости своей,
О слепых товарищеских узах
Спой, как прежде, красный соловей.
Ты взахлеб, бывало, заливался
О рассветах нежных над Кремлем,
Ты союзом нерушимым клялся,
Пел, что саду цвесть в краю родном,
Уверял, что человек – хозяин
Необъятной Родины.
И сам
От Москвы до самых до окраин
С песней кочевал то тут, то там…
Утопизм в чем-то очень глубоко сроден конструктивизму, из всего богатства поэтических школ серебряного века советская поэзия наследовала только одной – акмеистической. Остальные, за недостатком положительности, властью явно ощущались как неблагонадёжные. Что уж тут говорить о символистской школе с её пророческими заглядываниями в будущее, когда само будущее было строго регламентировано. Оставалось неприглядное настоящее – тут-то и пригодилась акмеистическая лепнина. Под старину. С благословения Ахматовой.
Даже те из советских поэтов, что пополняли доблестные ряды кухонной «оппозиции режиму», а то и вовсе оформляли себе длительные загранкомандировки в один конец на счет Государственного Департамента США – даже и они были плоть от плоти этой школы. (Я намеренно не говорю здесь о «тихой лирике» деревенщиков, равно как и о «громкой мимике» эстрадников, потому что первая, как феномен, оказалась глубже «культурного процесса», а вторая – и вовсе за его скобками, как всего лишь одна из гримас времени).
Так вот – и те, кто прославлял «режим», и те, кто хулил, прослушали самое главное: подземный гул приближавшейся катастрофы. Не случайно, что предзнаменованием развала Советской России стали землетрясения в Армении. Земная кора, также как и обветшавшие покровы эпохи, уже трещала по швам, со стен, по которым побежали первые трещины, осыпалась акмеистическая лепнина и модернистские завитушки, и из разломов действительности пахнуло космосом… и бедой… и музыкой.
Мир как бы съёжился, с уходом эпохи на всё лёг неизгладимый отпечаток провинциализма – всё стало меньше, пародийней:
Не поднимая глаз,
провинцией столичной
Иди. Смотри. И пой предельные слова,
Смиренные слова о глупом счастье личном,
О том, что дни цветут и вянут как трава…
Однако в гуле сгинувшей эпохи уже роятся звуки наступающей. Поэт Александр Кувакин слушает только их, он уже простился с прошлым, мы – ещё прощаемся.
Говорить о «православности», «молитвенности» и т. д. поэзии Александра Кувакина попросту неуместно – все это глубоко соприродно тем отзвукам будущего, которым так жадно внимает поэт. И если кого-то сегодня ещё слепят отдельные строки Кувакина, не приписывайте их искусности или мастерству поэта (это будет худшим для него комплиментом) – просто на его стихи уже пролились отблески будущего, лучи того креста, что встаёт на востоке и своим сиянием затапливает наше настоящее!
На днях поэту Александру Кувакину исполняется 50 лет, редакция «Русской народной линии» поздравляет его с этим полновесным юбилеем, а также с выходом новой книги «Поющая пуля».
