Русский вопрос

От редакции: Статью публициста Андрея Бессмертного-Анзимирова, который ныне живет в США, мы получили от самого автора с предложением опубликовать. В сопроводительном письме автор пишет: «Уважаемый Анатолий Дмитриевич! Совсем недавно мне удалось найти номера «Вестника РХД» с моей работой 1982 года «Русский вопрос», опубликованной тогда под псевдонимом А.Миров. Я отсканировал и отредактировал текст. Перечитал его впервые после конца 80х гг. - по-моему, неплохо для 1982 года, хотя есть и спорные выкладки. В целом, хотя он и повлиял на ряд людей (в т.ч. и в эмиграции), но его воздействие было ограниченным в силу времени. Может, хоть сейчас повлияет? Мне кажется, что я в нём предсказал многие соблазны и черты нынешнего православного патриотизма. Я подумал, что этот текст может быть Вам интересен. Если решите поместить его в архиве Вашего сайта, как одну из православно-патриотических позиций, я не против. С любовью во Христе - Андрей Анзимиров».

Конечно, статья представляет собой взгляд на русский вопрос глазами диссидента советской эпохи, и аргументы ее обращены прежде всего к людям круга автора. Поэтому многие пассажи в статье смотрятся сегодня уже как безнадежная архаика. Современный читатель знаком не только с трудами И.А.Ильина, Л.А.Тихомирова, К.П.Победоносцева, К.Н.Леонтьева, но даже знает, что черносотенцы были совсем даже не погромщиками и мракобесами, а врагами революции и защитниками монархии. Правда, и сейчас некоторые, упоминая имя лидера Союза Русского Народа А.И.Дубровина, делают обязательный реверанс, что они конечно никак Дубровину не сочувствуют.

Однако надо отдавать себе отчет, что для 1982 года такая статья была вызовом господствовавшим в диссидентских кругах настроениям. Поэтому она интересна прежде всего как памятник эпохи. Но не только. Русский вопрос и сегодня привлекает внимание общественности и является камнем преткновения в дискуссиях православных интеллектуалов. Поэтому мы и решили предложить этот текст Андрея Бессмертного-Анзимирова нашим читателям.

Апология России... Боже мой! Эту задачу принял на себя мастер, который выше нас всех и который, мне кажется, выполнял ее до сих пор довольно успешно. Истинный защитник России - это история, ею в течение трех столетий неустанно разрешаются в пользу России все испытания, которым подвергает она свою таинственную судьбу.

Ф.Тютчев. Россия и Германия.

Только под утро он разделся и уснул, и вот во сне явился к нему маленького роста кошмар в брюках в крупную клетку и глумливо сказал:

- Голым профилем на ежа не сядешь!.. Святая Русь - страна деревянная, нищая и... опасная, а русскому человеку честь - только лишнее бремя.

- Ах ты! - вскричал во сне Турбин, - г-гадина, да я тебя. - Турбин во сне полез в ящик стола доставать браунинг, сонный достал, хотел выстрелить в кошмар, погнался за ним, и кошмар пропал.

М.Булгаков. Белая гвардия.

Любить Россию нужно так же произвольно, так же ни за что, как произвольно и ни за что любят всякий индивидуальный образ в мире, как любят избранницу сердца. Когда лицо избранника или избранницы сердца покрывается сыпью, истинная любовь от этого не колеблется. Нельзя любить Россию лишь за ее качества и за ее достижения, нельзя любить на условиях и с торгам. Само достижение высшей жизни для России, само повышение качеств ее существования возможно лишь в том случае, если мы будем любить ее до этих достижений и до этих качеств. От активной и ответственной любви переродится Россия, родится новая Россия.

Н.Бердяев. О любви к России.

1. ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ

Я шел по Старой Басманной ("улице Карла Маркса") в сторону Елоховского кафедрального собора. До всенощной оставалось около часу времени. Летняя жара угасла; улицу окутала ясная предвечерняя свежесть, которая, казалось, почти физически, почти телесно ласкала душу. Всюду чувствовалось умиротворение идущего на убыль и изрядно потрудившегося дня: большой город расслабляется, откладывает в сторону тревожную суету и властно увлекает отдыхать, бродить летними переулками, вдыхать полной грудью аромат московской зелени. Вот и я не просто шел к цели: учитывая, что имелся запас времени, и увидев надпись "Токмаков переулок", я немедленно свернул с Басманной, вспомнив о том, что согласно старому путеводителю по Москве именно по этому адресу (Токмаков, 17) должен находиться храм Воскресения Христова и Покрова Пресвятой Богородицы, построенный в стиле "модерн" архитектором И.Е.Бондаренко для общины старообрядцев-поморцев. На страницах путеводителя здание выглядело поразительно красивым. Хотелось проверить - коль скоро переулок сам открылся на моем пути, - цела ли постройка, и если да, то каково ее современное состояние.

Здание было цело, хотя нашел я его не сразу: оно намеренно спрятано за уродливой белой "коробкой", резко и нагло оскверняющей всю старинную застройку и глухо отделяющей храм от переулка. Именно поэтому, наверное, в фотоальбоме "Москва златоглавая" Виктора Андреева (Москва-Париж, 1979-1980, с. 100), где сделана весьма удачная попытка собрать сведения о бесчисленных уничтоженных и немногочисленных сохранившихся московских храмах, эта церковь ошибочно помечена как несохранившаяся. Она сохранилась. Но в каком виде! Вторая половина двадцатого столетия без зазрения совести взирала в этом московском уголке на грязный остов непонятного назначения, на обшарпанных стенах коего то проглянет горящее око или напряженное крыло архангела, то угадается крест... Этот изящный памятник русского модерна, который мог бы быть украшением Парижа, Нью-Йорка или Мадрида, сейчас служит какой-то базой, являя собою предельную мерзость запустения - ведь интуристы сюда не заходят.

Шелестела листва. Из отворенных окон доносилась музыка, звон посуды, чьи-то голоса. Среди чирикающих воробьев, тополиного пуха и начерченных на асфальте "классиков" во что-то играли себе мальчишки лет десяти-двенадцати. В потоке размеренной городской обыденности оскверненной бесформенностью сквозь мягкие летние сумерки мутнело нечто, всего несколько десятилетий назад бывшее блистательной жемчужиной церковного зодчества, нечто, бывшее храмом Божиим, местом, куда люди несли свою радость и боль. Не выдержав, я "решился на эксперимент" и приблизился к мальчикам.

"Ребята, - задал я им вопрос, указывая на здание, - не скажете ли вы мне, что это такое?" "Цех номер четыре", - прочел мне в ответ один из них вывеску, украшающую стены бывшего храма. Читать я умею. Я объяснил им как это, так и то, что мне нужна иная информация. Они помолчали, причем я остро почувствовал, что атмосфера почему-то стала враждебной. Наконец, один, постарше, презрительно пробасил: "Татарская молельня была". "Что вы, - возразил я, - какая-такая татарская молельня! Вон видите, ангелы на стенах, мусульмане их не рисуют. Это явно был христианский храм". Они стали спорить, причем довольно агрессивно, используя как главный аргумент довод, что в школе, мол, лучше знают. Я указал им на кресты, но это не оказало ни малейшего воздействия. "Неужели вам не стыдно? - искренне удивился я. - Вы живете в этом переулке, наверное, ваши окна выходят на эту церковь, вы каждый день играете возле ее стен, а не знаете ни ее истории, ни истории вашего района, не подозреваете даже, что перед вами ценный памятник архитектуры... Более того, русский христианский храм, куда, быть может, ходили ваши деды или прадеды, вы принимаете за "татарскую молельню".

Они продолжали хмуро стоять на своем и даже начали "огрызаться". После того, как я принялся им выговаривать, их агрессивность стала, наконец, оправданной: в десять лет мы уже не любим выслушивать нотации. Но откуда она бралась до того? Какие подсознательные процессы, глубоко загнанные внутрь всей системой современного государственного воспитания и обучения, вынудили их заглушить боль и растерянность, скрываясь за внешней грубостью?

Наконец, я задал им последний свой вопрос. Я не собирался его задавать вначале; весь "эксперимент" должен был заключаться лишь в проверке осведомленности или невежества детей. Но степень их - не невежества, нет - дезинформированноcти и беспомощности, а также слишком неадекватная реакция невольно подвели к этому последнему вопросу. Сквозь разноголосицу упорно перечивших парнишек я произнес:

"Нет, ребята, не может быть, чтобы вы и ничего не знали, и этого своего незнания не стыдились. В это нельзя поверить. Вы просто, наверное, не русские. Да? Скажите, вы не русские, что ли?"

Я ожидал в ответ любой реакции. Возмущенный галдеж, возросшую агрессивность, что-нибудь типа "сам ты не русский" или даже на худой конец "мы - советские"... Но реакция мальчишек поразила меня болью в самое сердце. Агрессивность исчезла в момент как проколотая резиновая игрушка. Исчезли грубость и самоуверенность. Передо мною в тяжело нависшем молчании стояли беспомощные человеческие детеныши, пустые взоры которых постепенно заполнялись смятением. Я ждал, растерянный не меньше этих случайно спрошенных московских пареньков, этих Колек, Вовок и Денисок...

Им нечего было мне сказать. Они не знали и не имели что ответить.

После длительной паузы тоненький белобрысый мальчик, неуверенно запинаясь, произнес: "Я, кажется, украинец". И вновь воцарилось молчание. Я повернулся и медленно пошел прочь, подавленный не меньше тех, кто остался за моей спиной. Рядом ударился об асфальт брошенный мне вслед камень. Это был единственный ответ, на который они оказались способны. Я не сердился. Я их понимал. Они по-детски мстили за причиненную им неведомую боль, за резко возникшее чувство неприкаянности и одиночества. Я не сердился. Хотя посердиться следует - только, разумеется, не на этих мальчишек.

Есть вещи, о которых, если желаете прослыть умеренным, трезвым и либерально мыслящим человеком, положено писать "сдержанно", отстаиваете ли вы их, или критикуете. Например, о генерале Шкуро, Карле Радеке или индульгенциях...

Но не о родине.

Родина не нуждается ни в сдержанной критике, ни в сдержанных похвалах. Родина есть родина. Ее историю или экономику мы изучаем. Ее географию или фауну с флорой исследуем. Литературу и поэзию - читаем. И так далее. Но саму родину мы просто любим. Мы с детства принимаем ее, какая она есть, и позже продолжаем делать то же самое, т.е. принимать ее, какая она есть. Бессознательно, если мы не умеем думать. Сознательно, если мы думать умеем. Но так ли, иначе ли, - родину мы любим. Родина - это то, что мы любим, что нас родило и сформировало, чем и в чем мы живем и дышим. Не любят родину только снобы и люди, терзаемые комплексами. Что является своего рода тавтологией - ведь, если хорошенько подумать, "снобы" - лишь один из разрядов "людей, терзаемых комплексами".

О родине можно писать и несдержанно. И вот что приходится сказать: подлое наше время, в которое приходится печатно отстаивать право России на существование под солнцем. Существуют, оказывается, "противники национального возрождения России", перед лицом которых мы вынуждены отстаивать наше право на жизнь! А ведь возрождение и есть жизнь. В каждом организме постоянно обновляются клетки; каждая личность, развиваясь, духовно возрастая, постоянно возрождается к новой жизни, вообще к жизни. Это же относится и к целым народам. Если они не возрождаются постоянно и духовно и физически, значит - угасают, вымирают.

"Противники национального возрождения России"! Подумать только: существуют идейные противники моего ежедневного принятия пищи, прогулок и чтения! Ну, теперь я погиб...

Взявшись отстаивать наше право на национальное возрождение, А.Назаров в статье "Национальное возрождение - насущная необходимость" (Вестник РХД N 135) пишет: "Договариваются до того, что всякий патриотизм объявляют подлостью" (с. 255), и ниже, приступая вплотную к апологии России:

"Но действительно ли русская нация обладает подлинными духовными ценностями, которые могут стать основой национального возрождения, или это пустые иллюзии? Многие склонны признавать за русскими одни лишь претензии, но не возможности совершать что-либо истинно великое" (с. 269).

Действительно ли русская нация обладает подлинными духовными ценностями? Да уж, наверное, действительно обладает, как и всякая без исключения другая: тувинская, баскская, малайская. Многие склонны признавать за русскими одни лишь претензии... Скажите на милость! Да пусть на здоровье признают, что хотят: русских от этого не убудет. Всякий патриотизм объявляют подлостью? Да хоть сумасшествием. Дуракам-то закон не писан. Сегодня у них русские ничего великого совершать не могут, завтра у других таких же евреи кровь христианских младенцев запьют, послезавтра все они начнут убеждать в никчемности якутов или румын - ведь ни те, ни другие не дали миру Данте или билль о правах. А там и выяснится, кого же эти "критики" считают годными, и "способными совершать великое", и "обладающими подлинными духовными ценностями". Себя самих, кого же еще!

И вправду остается А.Назарову лишь руками развести в самом начале полемики: "Настала, наконец, пора выяснить "право нации на существование" (Вестник РХД N 135, с. 269). Только вот напрасно он от этой оправданной иронии переходит к серьезному тону: "Настала пора самой строгой и суровой оценки всех особенностей русского национального самосознания - и мерить тут нужно самой высокою мерой". Напрасно переходит он на серьезный тон, напрасно подыгрывает пресловутым "склонным признавать за русскими одни лишь претензии".

Во-первых, потому что было бы кому подыгрывать.

Во-вторых, потому что никакой такой поры не настало, ибо всякий серьезный и нравственно мыслящий человек всегда был и остается обязан мерить жизнь и деятельность себя и своего народа самой высокою мерой. Пора самой строгой и суровой оценки всех особенностей русского национального самосознания наступила в X веке, т. е. в тот момент, когда это сознание в той или иной форме возникло.

В этом-то и трагедия русского общества, и в первую очередь - не будем обманываться - русского образованного общества, что оно хронически не помнит ни о необходимости трезвой самооценки, ни о таком явлении, как требовательная и жертвенная любовь к родине. Требовательная. Но и жертвенная. А главное - любовь. Та, которая "долготерпит, милосердствует", которая "не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит". Та, которая "никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится" (1 Кор. 13: 4-8).

Такова - и только такова - может быть "общая платформа" для дискуссий и рассуждений о родине. А к чему полемизировать с людьми обуреваемыми, с людьми ненавидящими, с людьми ослепленными, с людьми, запутавшимися в сорняках собственной души?

Уметь испытывать "чувство греха и покаяния" (с. 259) нужно всегда - без этого просто нет полноты личности, ни индивидуальной, ни народной. Но ответственность и покаяние - один аспект. Второй аспект столь же важен: необходимо национальное возрождение. Это отдельно и абсолютно. Лишь сочетание двух этих аспектов создает вопрос в целом, вопрос, ответ на который следует искать, о путях разрешения которого можно и нужно дискутировать. А полемизировать с "противниками национального возрождения России"... К чему?

"Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе - мерзавцы, есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают!" - цитирует, защищаясь, А.Назаров слова Достоевского (с. 272). Мы возьмем на себя смелость добавить: есть мерзавцы, есть и святые. А есть и не мерзавцы и не святые, и таких большинство. В них и от святых и от мерзавцев. Это - просто люди.

А потому мы возьмем на себя еще одну смелость и заметим, что вышеупомянутая цитата из Достоевского не столь уж необходима. Ибо спросим: а судьи кто?

Достоевский, будучи современником "того лагеря", мог не знать до конца цену своим оппонентам, этим "революционерам нового типа", в темном царстве которых томится ныне вся Россия. Революционерам, новый тип которых отличался от старого тем, что целями их политической борьбы были не свобода, конституционализм и защита прав меньшинства, но любой ценой захват власти для себя, единственно "знающих, как надо".

Если темная реакция подспудных сил язычества, таящихся в человеческих обществах любой национальности, стала в XIX веке на русской почве, а в наше время почти повсюду, именовать себя революцией и революционностью, то ведь христиане-то змею от рыбы, наконец, научились отличать. И если Достоевский, а до него Пушкин, отстаивая Россию, обращались к весьма малопочтенной публике либо открытых ее врагов, либо, извините, неистовствующих недоучек, то каким жалким клеветникам России предназначается наша апология?

Смех и слезы! Хомяков, Аксаковы, Вл. Соловьев, Бердяев, Иван Ильин, Степун, Федотов, Зернов писали трактаты, исследования и книги о российском народе и национальном вопросе в России, о русской идее, русской душе и духовности... Карамзин, Пушкин, Аполлон Григорьев, Гончаров, Гоголь, Достоевский, Тютчев, Лесков, оба Толстые, оба Булгакова, Трубецкие, Розанов, Фондаминский, Вейдле, Бунин, Струве болели Русью, вдохновлялись Русью, думали, плакали, трепетали, радовались, творили, жили... для того, чтобы серенькая российская образованщина 70-80-х годов, едва выползшая на свет Божий из-под глыб мертвящей советчины, вчера услышавшая об азах, сегодня уже "широко европейская" и "героическая", бросалась рассуждать о том, как непроходимо плоха их родина, и поучать русский народ, как и в чем надо каяться...

Врач! исцели самого себя!

2. РУССКАЯ ИДЕЯ КАК СИНТЕЗ ЗАПАДНИЧЕСТВА И СЛАВЯНОФИЛЬСТВА

В самом деле, кто наши оппоненты? Кто эти "судьи"? "Мне сообщили, что в совете можно говорить все, что угодно. Не советовали только упоминать слово "родина". Большевики уже так нашколили тут темную массу на "интернациональный" лад, что слово "родина" действует на нее, как сукно на быков", - записывает В.Г.Короленко в своем дневнике 1 ноября 1917 года (Память N2, 1977-1979, с. 376). Время не ждет. Стоит ли тратить силы и энергию на темную массу клеветников нашей родины, даже если эта масса и прикрывается позицией "терпимости и демократичности"? Силы обскурантизма и бескультурья в России всегда прикрывались ярлыком "передовых".

Как назовем мы эту массу? Ведь имя, если оно чудом - чудом - правильно ляжет на обозначаемое явление, сможет наиболее адекватно выразить сущность этой самой массы. Настолько адекватно, что с ней после этого и воевать-то, быть может, не понадобится.

А.Назаров условно именует их "космополитами" (с. 259). С этим словом, видимо, надлежит обращаться осторожно, памятуя о его запятнанности сталинскими пальцами.

Кроме того, мы, христиане, в определенном смысле все космополиты. Мы живем в общем мире Божием и имеем общую подлинную родину, которая вообще не от мира сего (Ин. 18: 36). Наконец, мы космополиты и в общекультурном смысле этого слова - как жильцы одного большого дома, именуемого землей. Но каждый дом тем не менее состоит из отдельных квартир. Наша обитель - Россия, и хотя, повторим, мы и космополиты, т.е. граждане мира, но мы и русские, россияне. И никогда свои, русские, общероссийские святыни не отдадим на попрание свиньям. Нас, помнится, обвиняют в рабской бараньей покорности? На это ответил Владимир Соловьев:

Вы - стадо баранов! Печально...

Но вот что гораздо больней:

На стадо баранов - нахально

Набросилось стадо свиней!

Хитрость врага часто заключается в том, что сам он прячется и бьет в спину из-за угла, себя не называя, не определяя. Как назвать противников национального возрождения или движения? Сторонниками антинационального движения? Туманно и расплывчато. Да и что это за новоявленное движение такое? И есть ли оно? Антинационалистами? Но русского национализма в классическом смысле этого слова и явления, как он сформировался в царствование Александра III и кончился в феврале 1917 года, как движения в природе не существует. То, что ныне именуется национализмом, - понятие скорее положительное, о чем справедливо писала Ирина Иловайская:

"Что же касается национализма, то даже это слово (отнюдь не однозначное с шовинизмом) не совсем точно, когда речь идет всего лишь об обретении памяти, о восстановлении исторической правды и о прекращении того калечения душ и жизней, против которого восстают все как будто единодушно и единогласно.

Действительно, непонятно, почему слово "русский" обязательно надо сделать синонимом узости, нетерпимости, авторитарности, ханжества, грубости, невежества: все это есть среди русских так же, как среди представителей других наций и этнических групп, и все это часто присутствует у людей, склонных прятаться за ту или иную идеологию, в том числе и за национализм, но не реже мы наблюдаем те же самые проявления у тех, кто яро выступает против национализма и кто во имя терпимости в высшей степени нетерпимо обходится с тем, кого обвиняет в нетерпимости же. Вполне можно себе представить, что коммунистическая власть играет или пытается играть на примитивно империалистических инстинктах, которые можно найти у русских (так же, как у всех народов мира), особенно как компенсацию их полной во всем ущемленности и задавленности. Кажется ясным, что единственная подлинная и действенная борьба с такой манипуляцией и таким использованием всего самого низкого (всегдашняя тактика коммунизма - и не только тактика, а глубокий план захвата человеческой души) - это как раз восстановление подлинного национального достоинства, национального сознания и совести, которые одни только и могут позволить этой манипуляции и этому использованию противостоять" (Континент N 25, 1980, с. 182).

Быть может, следует именовать таких людей беспочвенниками, коль скоро кое-кто из них полемизирует с некими "господами почвенниками"? Слишком уж отдает агрономией.

Появилось сейчас в нашем обществе гаденькое словечко "русофил". "Он - русофил", или, что еще нелепее и подлее, - "он - славянофил", - говорят про своего знакомого (или незнакомого) иные "прогрессивные люди". Не будем сейчас обсуждать взгляды этих гипотетических знакомых, мы сделаем это ниже. Но задумаемся: какие слова стали ругательными в значительной части нашего образованного общества? Слова "славянофил" и "русофил", обозначающие соответственно: "тот, кто любит славян" и "тот, кто любит русских".

Блистательное завершение нравственного развития нашей про­грессивной интеллигенции!

Воспользуемся же простой арифметикой и легко найдем требующийся икс. Если для определенного сорта людей кто-то, кто хорошо относится к русским, евреям или англичанам, становится русофилом, юдофилом или англофилом, то греческий язык в свое время подарил нам и противоположный термин, как раз и обозначающий людей такого сорта - русофобов, юдофобов, англофобов. Дословно: тех, кто боится и ненавидит русских, евреев, англичан...

Думается, что здесь нет никакой некорректности. Если кто-то называет еврея - жидом, а всех, кто не называет так евреев, - поджидками, то человек этот - юдофоб, антисемит, и к нему следует подходить с надлежащими мерками. Если кто-то "обзывает" кого-то славянофилом и русофилом, то этот кто-то, очевидно, принадлежит к "противоположному лагерю" и является славянофобом и русофобом.

Касательно "славянофильства", впрочем, могут возразить, что этот термин берется из уже существующего арсенала. В таком случае перед нами явная неграмотность. Славянофилы суть представители конкретного философского направления русской общественной мысли XIX века, и всякое несерьезное и условное жонглирование этим понятием неправомерно. Нынешняя неловкая попытка делить людей в зависимости от их отношения к своей родине и ее духовно-историческому пути на западников и славянофилов содержит в себе двоякую ложь. Во-первых, повторим, это значит просто безграмотно сводить сложное современное явление к удобной, но безответственной и пустой схеме, лишенной какого бы то ни было реального содержания. Никакого единого движения "современных почвенников" и "славянофилов" не существует, как организационно, так и мировоззренчески, никакая общественная группа не берет на себя со всей ответственностью и глубиной именование наследников Хомякова и Киреевского, Самарина и Кошелева, и уж тем более Конст. Леонтьева, Тихомирова, Грингмута или Балашова (славянофилами в тесном смысле слова уже, собственно, и не являвшихся). В свою очередь, нет нужды проводить статистический опрос, чтобы установить очевидный факт нашего общественного бытия: ни один из тех, кто приклеивает своим оппонентам ярлык "славянофил", не развивает в своих принципах взгляды Грановского, Кавелина, Бориса Чичерина и раннего Каткова.

Во-вторых, вопрос о дискуссии западничества и славянофильства в нашем обществе не стоит и не может стоять. Скажем иначе: на деле никакого спора между западниками и славянофилами в современной России нет и не может быть. Почему?

Ответ здесь прост. Предтеча возрождения русской религиозной мысли XX века Владимир Соловьев по сути дела дал во всем своем творчестве трезвый и глубокий синтез западничества и славянофильства. Этот синтез - "империя двуглавого орла есть мир Востока и Запада" (Собр. соч., СПб., 1901-1907, т. 6, с. 667) - был конкретизирован соловьевцами (Лопатин, С. и Е. Трубецкие) совместно с основными вождями русского марксизма, пришедшими от атеизма и радикализма к религиозному идеализму и умеренному либерализму (авторы сборников "Проблемы идеализма" и "Вехи").

Окончательно осуществлен и воплощен синтез славянофильства и западничества во всем обширнейшем корпусе трудов русских богословов, религиозных писателей и деятелей науки и культуры нашего столетия, которым нет числа и имена которых, названные в алфавитном порядке от философа С.Аскольдова или правоведа П.Алексеева до В.Эрна и Б.Яковенко, заняли бы, по всей видимости, слишком уж много места...

СПОР ЗАПАДНИЧЕСТВА И СЛАВЯНОФИЛЬСТВА РЕШЕН. Вл. Соловьев и русская культура XX века дали на него окончательный ответ, а то, что целые слои общества подсоветской России об ответе этом не слыхали, свидетельствует лишь о безграмотности и недокультуре русского общества. Конечно, вызванными почти семью десятилетиями советчины. Но от этого не перестающими быть безграмотностью и недокультурой.

И вот тут-то оговоримся: если ни настоящего славянофильства, ни настоящего западничества в России больше нет и не может быть, то их тени остались и по сию пору являются на спиритические сеансы нашего интеллигентского застолья.

Естественно, что в силу целенаправленной задавленности большевиками всякой подлинной культуры и образованности, всякого глубокого знания, российское образованное общество превратилось в таковое лишь по названию, вполне довольствуясь подменой образованности образованщиной, самоосуществления - самоутверждением и реального решения реальных проблем общественной и интеллектуальной жизни - их компенсаторными заменами. Отсюда возникло то самое чисто психологическое состояние "западничания" или "славянофильничанья" тех или иных индивидов, которое, если доводить его умозрительные построения до конца, приводит в первом случае к утверждению, что "попы - это те, кто во время погромов шли впереди погромщиков с хоругвями", и что "Белинский, Чернышевский и Дзержинский все-таки лучше", а во втором - к утверждению, что "весь мир в руках евреев и масонов", что "патриарх Тихон и Иоанн Златоуст благословили большевиков" и что опять же лучше Дзержинский.

Чрезвычайно показательна эта неожиданная смычка обеих кажущихся противоположными платформ, равно поверхностных, нетерпимых, лживых и по своей сути обусловленных глубинно иррациональными корнями. Именно иррациональное, т.е. темная стихия нашей индивидуальной и коллективной души, бросает современного россиянина в крайности, присущие, впрочем, нашему национальному типу в принципе. Еще вчера простой "советский интеллигент" (великоросс, еврей, украинец или татарин - это не имеет принципиального значения, поскольку общероссийский тип созан целым рядом этносов, каждый из которых, оставаясь самим собой или ассимилируясь, по-своему является русским), еще вчера обычный "образованец", наш россиянин сегодня вовсю славянофильничает - т.е. опрыскивает углы в страхе перед евреями, масонами, католиками и даже диссидентами, либо вовсю западничает, что на безрелигиозном уровне находит свое выражение в сознательном принятии марксизма и коммунизма как левого радикализма - "единственно возможного кредо интеллигентного европейца", а на религиозном - в уходе в католичество или либеральную теологию протестантизма полувековой или вековой давности.

Перед нами прошло достаточно много таких людей, чтобы, при всем уважении к их бессмертным душам, свидетельствовать, что руководили ими не трезвый рассудок, не четкие убеждения, не здравый смысл, не здоровое религиозное и социальное чувство, но разнообразные комплексы, фобии, невротические состояния, навязчивые идеи, жажда самоутверждения или компенсации, перенос своих собственных недостатков на воображаемых противников, и в числе первых - на воображаемую Россию.

Иррационализм и еще раз иррационализм. "Еще Владимир Соловьев, соединявший в своей личности мистику с философией, заметил, что русским свойственно принижение разумного начала, - писал Н.Бердяев в своей статье в "Вехах". - Прибавлю, - продолжает он, - что нелюбовь к объективному разуму одинаково можно найти и в нашем "правом" лагере, и в нашем "левом" лагере". (Вехи, М., 1909, с. 20-21). И слова Соловьева, и слова Бердяева сохраняют свою остроту и актуальность по сию пору.

Не то чтобы мы призывали к какому-то особому рационализму или одностороннему культу разума. Нет; но лишь к здравомыслию и разумной и трезвой деятельности мыслью, словом и делом на ниве российской истории и культуры. Заметим также, что с мистикой в нашем обществе дело обстоит еще хуже, чем с разумом. Несмотря на возврат изрядного числа мыслящих россиян в Церковь, не секрет, что еще большее число наших соотечественников предпочитает предаваться теософическим забавам, играть в йогу, кришнаизм, дзен-буддизм, летающие тарелки и "шамбалу" (наши доморощенные "астралопитеки" называют ее по-простому, с ударением на первом слоге, на манер камбалы). Но и многие из пришедших в Церковь вполне довольствуются в этом новом для себя состоянии привычными архетипами крайней косности и узости, зачастую противопоставляя свое "православие" христианству и становясь "православными без Христа". И разумному, и мистическому (сверхрациональному) началам наши интеллигенты и не-интеллигенты одинаково противопоставляют иррационализм, как основу своих поступков и рассуждений.

Антирационализм и иррационализм - вот великий бич нашего общества, свидетельствующий о его глубокой незрелости. Иррационализм, т.е. ориентирование не на высшую душенную деятельность (разум) и не на дух, открытый Духу (сверхрациональное: религиозно-мистическая жизнь), но на сознательное или чаще всего бессознательное оперирование исключительно арсеналом наших душевных переживаний, всегда диктуемых подсознанием и теми отклонениями нашей психики, которые неизбежно приобретает каждый индивид в пору своего формирования. Повзрослев, мы пытаемся, обязаны пытаться направленно и сознательно бороться со своими комплексами и страхами. В этом нам может помочь хотя бы даже и психоанализ, а на самом высоком уровне - религия. Однако огромное количество наших соотечественников и не думают вовсе бороться с загрязненностью своей души, обходясь известными меха­низмами переноса, вытеснения, компенсации и т. д. и выдавая идеи, обусловленные внутренними проблемами их душевности, за свои "взгляды". Мы далеки от того, чтобы объяснять через Фрейда и Выготского все острые вопросы нашего общественного сознания, но убеждены, что иной остроумный исследователь, используя данные психоанализа и в то же время оставаясь на христианской и церковной позиции, мог бы с успехом вывести мировоззрение и идеи многих наших официальных и подпольных госиздатских, самиздатских и даже тамиздатских "почвенников" и "беспочвенников" из какой-нибудь там оральной стадии. И квасной патриотизм, который выражается на низком уровне в знании по именам всех хоккеистов или космонавтов, а на более высоком - в ксенофобии (страхе перед всем "чужим") и мизонеизме (ненависти ко всему новому); и русофобство со славяно­фобством - оба "лагеря", оба "мировоззрения" суть на деле никакое не "западничество" и "славянофильство", но чисто психологические установки, состояния неграмотной и несобранной души, не способной выйти за круг своих детских и отроческих проблем.

Социальное и духовное младенчество русского общества в свое время ввергло всю страну в безответственную и безвыходную смуту, следствием и отчасти причиной которой был политический и социальный инфантилизм большевистской доктрины, и проводимой-то, кстати, с детской жестокостью и энергичной ребячливостью. Это младенчество, эта незрелость сохраняются и до сих пор (основательная прослойка зрелых деятелей была физически уничтожена коммунизмом, сохранившись лишь в эмиграции; новая же ныне в зачаточном состоянии). Духовный склад нашей интеллигенции таков, что психологически она остается "на всю жизнь - в наиболее живучих и ярких своих представителях - тою же учащеюся молодежью в своем мировоззрении" (Вехи, с. 44). Приговор С. Булгакова и ныне остается в силе.

Сей социальный и духовный инфантилизм вызывает к жизни упомянутый иррационализм, а последний, в свою очередь - прямолинейный максимализм, исключительное предпочтение крайностей в воззрениях, суждениях и действиях, составляющий одну из основополагающих особенностей русского душевного склада. Макси­мализм - в природе нашего национального характера. Каждое течение мысли представлялось у нас почти всегда его противоположными полюсами, но крайне редко и далеко не сразу - его спокойным и трезвым срединным путем. Как хорошо это видно при взгляде, например, на зарождение русского либерализма, представленного в конце XVIII века лишь полюсами (Радищевым и Екатериной II), столкновение между которыми было неизбежно, а следовательно и парализовало нормальное развитие этого самого либерализма. Или два крайних полюса в русском "преднационализме" XIX века - Ча­адаев с его гипертрофированным ощущением российских минусов, в котором так и проглядывает чувство национальной исключительности "наоборот", и Константин Леонтьев с его призывами "подморозить Россию". Понятно, что продолжатели обоих этих добросовестных и выдающихся мыслителей трансформируются на раннем или позднем этапе в Ленина и Победоносцева.

А вот две оценки примечательного памятника нашей агиографической литературы XII-XIII веков, сообщающего немало ценных сведений о зарождающихся на Руси христианской духовности и монашестве, но написанного по определенным литературным канонам и отражающего специфику мироощущения недавних язычников - "Киево-Печерского Патерика". Обе оценки даны как бы типичными представителями обеих интересующих нас традиций - В. Розановым и П. Милюковым - и относятся к периоду рубежа веков. Экзальтированный комментарий Розанова, "русофила" по нынешним понятиям, касается фразы из "Жития преподобного Моисея Угрина" - "понял блаженный желание ее нечистое" (т.е. страсть некой женщины к подвижнику): "Почему "нечистое"? Совершенно чистое, - как у Евы при взгляде на Адама. Все взято из "Киевского Патерика", собрания житий "святых" Киевских Пещер. Все с XIII-XV века давалось в поучение, в "просвещение" русскому народу-младенцу, который жевал ту пищу, какую ему вкладывали в рот. Между тем пища эта вся отравлена ядом скопчества и бунтом против заповеди Господней: "оплодотворяйтесь! размножайтесь!" По духу этого отрицания "святые" Пещер были хоть и наивные (и невинные), однако богоборцы. А "Патерик" был и остается книгою богоборческою" (В.Розанов. Люди лунного света. СПб., 1913, с. 179).

Милюков, "западник", наоборот делает попытку оценить Патерик (а по нему совершенно неправомерно - всю первоначальную религиозность русского общества) с "научно-позитивистской", т.е. модно-западной точки зрения, говоря, между прочим, следующее: "По преданиям Патерика мы можем лучше всего измерить наибольшую высоту того духовного подъема, на который способна была Русь, только что покинувшая свое язычество. (...) Подобно брату Иоанну, тридцать лет безуспешно боровшемуся с плотскими похотями, - лучшим из печерских подвижников не удавалось подняться над этой первой, низшей ступенью духовного делания, которая, собственно, в ряду подвигов христианского аскета имеет лишь подготовительное значение. О высших ступенях деятельного или созерцательного подвижничества киевские подвижники едва ли имели ясное представление. То, что должно было быть только средством, - освобождение души от земных стремлений и помыслов, - для братии Печерского монастыря поневоле становилось единственной целью: недисциплинированная натура плохо поддавалась самым упорным, самым добросовестным усилиям. (...) Мысли вообще отводилось в Печерском монастыре очень скромное место. (...) Строгий студийский устав, долженствовавший служить нормой монашеской жизни, казался трудно досягаемым идеалом и выполнялся только как исключение. Простое соблюдение устава кажется уже составителям Патерика высшей ступенью благочестия и подвижничества". (П. Милюков. Очерки по истории русской культуры. Часть II, СПб., 1899, с. 10-13).

Обе характеристики - истерическая В. Розанова и плоско-бесцветная П.Милюкова - равно односторонни и тенденциозны, а следовательно неглубоки и мало научны, причем, обратим внимание, обе дают Пате­рику, а через него и киевскому монашеству (а там, глядишь, и всему первоначальному русскому христианству) оценку отрицательную. Дальше уже легко. Если основа русской нравственности, цивилизации и культуры получает отрицательный приговор, то и все стоящее на ней здание теперь будет легко раскритиковать по кирпичикам. Удивительное и знакомое единодушие двух, казалось бы, враждебных друг другу и, снова отметим, безусловно по-своему выдающихся, хотя уже не столь добросовестных, деятелей нашей культуры, общественности и литературы.

И это еще бледные примеры максимализма наших "специалистов". Эта полярность русского характера, черт русского духа, видимо, давала и цветы сектантства, беспоповцев, бегунов, духоборов, хлыстов... Говоря о России положительно, мы почти всегда говорим о "народе-богоносце" в православном смысле этого слова. Но мы забываем при всем том о темном духе русского сектантства, о котором мало что известно, а что известно - почти всегда черно. И если скудость и тьму этих сведений и относить отчасти за счет того, что хлысты и т.д. всегда были гонимы и "оговариваемы", то все же более чем красноречив тот факт, что из самой среды русских сектантов так и не раздалось за три века свежего голоса, способного стать "лучом" и развеять все нагромождение россказней вокруг наших сект.

Сектантство и сектантская нетерпимость - далеко не единственные проявления максимализма нашей образованщины, унаследованного ею от своего народного типа и от традиций русской интеллигенции прошлого. На фоне крайностей нашего национального характера и всеобщих безграмотности и инфантилизма, уродливые максималистские формы приобретают все присущие нам черты, влияние которых и без того следует учитывать и корректировать - эстетизм, например, затем, провинциализм, в котором равно плещутся и наши "почвенники", и наши "католики", и наша "интеллектуальная элита", и "либеральные теологи". Здесь и извечная крайняя косность российского сознания, эта "мертвенная неподвижность умов и сердец", о которой С. Булгаков в тех же "Вехах" писал, что для нас "ничто так не опасно" (Вехи, с. 24), и которая, конечно, в равной степени терзает и наших "русофилов", и наших русофобски настроен­ных "интеллектуалов" и "борцов за терпимость".

Здесь, разумеется, и конформизм, которым столь часто окрашиваются трудолюбие и культ профессионализма подсоветской интеллигенции, органически в своем большинстве не способной пока что понять, что абсолютное неприятие советского режима и советчины вообще (и ее лжи, и ее правды) вовсе не предполагает немедленного выхода на баррикады. (Расхожее присловье в 60-70-е годы: "Или работай, соблюдай правила игры с властью, принимай ее, или иди на Красную площадь протестовать"). Неспособность к "внутренней эмиграции" и действиям соответственно такой установке чаще всего ведет к перерождению конформизма и квасного патриота, и "критически мыслящего интеллигента", и "все понимающего интеллектуала", умеющего и по-старофранцузски и знающего наизусть Джойса или Дос Пассоса, в обыкновенный и, извините, дурно пахнущий коллаборационизм, т.е. сознательное и обдуманное сотрудничество с политической мафией, удерживающей власть в современной России. И неважно, что одни при этом могут пить кьянти или джин с тоником в изящных окниженных квартирах, а другие глушить водку в по дешевке купленных срубах. И те и другие при всем вполне реально остаются опорой режима.

3. НАЦИОНАЛЬНОСТЬ КАК СВЯЗЬ МЕЖДУ ТВОРЦОМ И ТВОРЕНИЕМ

Иные способны прибегнуть к испытанному и хорошо работающему приему, предъявив автору данных строк, да и многим другим, обвинение следующего порядка: под русофобами и "беспочвенниками" мы имеем де в виду евреев. Если из всего написанного выше не ясна ложность подобного гипотетического обвинения, укажем на то, что таковая постановка вопроса есть очередное сведение сложного социально-психологического явления российской современности к простой и удобной, но пустой и фальшивой схеме.

То есть не то чтобы русофобы еврейской национальности (а есть, разумеется, и такие, как и любой другой) не способны ненавидеть Россию, исходя из каких-то своих национальных комплексов и фобий. Наверное, вполне способны. Здесь опять же все дело в иррационализме, терзающем души нашей образованщины. Именно вследствие его иные русские из евреев просто-таки не могут спокойно и без раздражения слышать о русском возрождении, славе русской истории, положительных сторонах былой русской империи и т. д. Именно вследствие него же иные русские из великороссов или украинцев не могут слышать о массовом приходе евреев в Русскую Православную Церковь, а иногда и о еврейском вопросе вообще. Но что с подобной установки возьмешь? Ведь ее несостоятельность очевидна всякому разумному человеку. И если иррациональная стихия нашей психики подчас бывает связана с нашим индивидуальным этническим типом, то мы обязаны обуздать и корректировать ее в той же степени, в какой обязаны отдавать себе отчет в происхождении любых других комплексов и состояний.

На деле обвинение в антисемитизме в данном случае является лишь удобной формой прикрытия для русофобов, как евреев, так и не евреев, скромно и "демократично" присоединяющихся к огульным "вердиктам" против своих оппонентов.

Однако русские евреи входят в состав русского народа (как американские, французские или венгерские входят в состав народов американского, французского и венгерского). И мы напомним, что недоброжелательная и пристрастная, а иногда и озлобленная критика России в собственно русской, еще уже - великорусской литературной традиции слишком сильна и очевидна, чтобы приписывать ее евреям (или украинцам, или полякам и т.д.). Уже в XVII веке перед нами фигура Г.К.Котошихина, автора "России в царствование Алексея Михайловича", чья едкая фиксация недочетов русской жизни, несмотря на известную справедливость, все же нередко проигрывает в объективности критике нашей страны Юрием Крижаничем, казалось бы, католиком и иностранцем. В прошлом столетии личность одного из вождей нашей интеллигенции тридцатых годов В. С. Печерина при внимательном на него взгляде поражает экспансивностью и чисто душевным характером антироссийских настроений. Печеринские строки "как сладостно отчизну ненавидеть и жадно ждать ее уничтоженья" могут служить эпиграфом к жизни и деятельности всех наших современных "противников национального возрождения России", "склонных признавать за русскими одни претензии", и, конечно, не имеют никакого отношения к евреям и еврейству. Нечего на евреев пенять, коли у самих рожа крива! Мы все временами страдаем "печеринским комплексом" ненависти к отчизне, и русский еврей также вполне может уложиться в этот комплекс - даже вдвойне, ибо часто бывает раздражен и на собственную, более узкую и ныне исчезнувшую, русско-еврейскую культуру черты оседлости.

Да что там Печерин! Вот вам Пушкин: "Я конечно презираю отечество моё с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство... Как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь". Вот вам его оппонент Булгарин: "Верьте, любезные читатели, что я люблю Россию пламенно, благодарен за полученное мною добро, желаю ей блага, но из этого не следует, что я должен любить невежество, предрассудки, злоупотребления и странности". Вот вам Тютчев: "У меня не тоска по родине, а тоска по чужбине". Вот вам Вяземский: "Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России... Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека. Россию можно любить как блядь, которую любишь со всеми ее недостатками, проказами, но нельзя любить как жену, потому что в любви к жене должна быть примесь уважения, а настоящую Россию уважать нельзя".

А ведь еще можно указать на чисто эмоциональные антироссийские тенденции у Белинского и всей полуграмотной линии русских революционных демократов, а также у "демонических романтиков" (Лермонтов с его "люблю Россию я, но странною любовью" и "немытой Россией, страной рабов, страной господ") и великого Чаадаева, быть может, единственного в этом ряду, чья резкая и злая критика произносилась с подлинной болью в сердце, а потому все же была конструктивной, не только принижающей, но и возрождающей. Профанация же родины "демократами", взорвавшаяся в XX веке официозной и обязательной русофобией большевиков, видна всякому внимательному исследователю и про­истекает из целого ряда факторов.

Стоит ли говорить, что первейший из них - крайняя безграмотность и скудость мысли при почти абсолютном незнании истории, культуры и традиций собственной страны, собственного народа, собственного края и даже квартала (вспомним мальчишек из Токмакова переулка) - не только полностью сохраняется и в наши дни, но даже направленно пестуется всей системой советского идеологического и пропагандистского оболванивания населения России.

Итак, повторяю: будучи однозначным сторонником как русского национального движения, так и насущной необходимости русского национального возрождения и обновления - а значит, по определению врагов России, "русофилом" и "националистом", я включаю всех евреев России в понятие "русские" и имею наглую самоуверенность утверждать, что это единственно возможный, реальный и, более того, - верный подход.

Те евреи, которые сами не желают быть причастными России и русским и сами ставят себя вне этих реальностей, имеют на подобный взгляд полное право. Насильно мил не будешь. Но это - их проблемы, а не наши. Мы, как христиане и патриоты, не вправе даже таким людям отказывать в доброжелатель­ности и любви со своей стороны. Ибо великий народ всегда великодушен, щедр и исполнен милосердия; он принимает всех и всем прощает. То, что здесь сказано о евреях, относится и к представителям любой другой национальности, так или иначе связавших свою судьбу с Россией.

Для тех "правацки" настроенных моих коллег-"русофилов", которые желают быть большими роялистами, чем сам король, и воспримут мою концепцию как еретическую, замечу, что опираюсь в ней не только на свои убеждения, как православного христианина и русского патриота, но имею и теоретическое обоснование своим взглядам в теории К.Леонтьева о том, что "Россия не была и не будет чисто славянскою державой. Чисто славянское содержание слишком бедно для ее "всемирного духа", а "узкий славизм" был бы просто опасен для великорусской центральной власти". (К. Леонтьев. Восток, Россия и славянство. Собр. соч., т. 5, 1912, М., с. 18-19, 40).

Когда-то Лев Тихомиров, вождь русских правых, или, как сказали бы сейчас, русских националистов (и, кстати, бывший жених Софьи Перовской), писал в своей статье "Русский или еврейский вопрос" (Московские ведомости, 1911, N 144): "Мы редко и неохотно говорим о так называемом "еврейском вопросе" не потому, чтобы не придавали ему значения, а потому что нам, русским, немыслимо даже и думать о разрешении еврейского вопроса до тех пор, пока у нас не разрешен вопрос "русский".

Продолжить эту весьма разумную мысль Л.Тихомирова следовало бы так: на современном этапе РУССКИЙ ВОПРОС в России настолько обострился, что стал самым болезненным вопросом нашего общества и государства, от разрешения которого зависит само будущее нашей страны. Еврейский же вопрос (как и украинский) является теперь окончательно не какой-то отдельной проблемой, но одним из частных (и весьма серьезных) аспектов общего русского вопроса.

Русский вопрос! Нам не уйти от его разрешения. Пора бы уже понять, что не евреи, украинцы, великороссы и т.д. являются врагами друг друга, а все мы, русские люди - великороссы, украинцы, евреи и т.д., - являемся собственными своими врагами, подобно тому, как в конечном счете каждый отдельный человек есть кузнец своего счастья или несчастья. Разумеется, человек абсолютно зависит от Бога, но не от внешних обстоятельств, которые призван побеждать и преодолевать, и уж тем более не от мифических "врагов" и "чужих", являющихся персонификацией нашего собственного недовольства внешними обстоятельствами.

Перенос представителями различных эмоционально-психологических установок своих собственных грехов и недостатков на евреев, москалей, "русскую отсталость" или "русские претензии" (и т. д. от масонов и сатанистов до татар и византийцев) есть классический пример холостой работы незрелого сознания, которому незримо довлеют влажные пеленки его внутренних проблем. Или внутренние проблемы его влажных пеленок - выбирайте любой вариант. Иными словами, это всегда есть вынос собственного зла вовне и борьба с ветряными мельницами, даже если византийцы, татары, масоны, москали, евреи, русская отсталость и русские претензии, "папа и царь, Меттерних и Гизо" вложили свою историческую лепту в общую сумму недочетов формирования и роста великой несмотря ни на что России. "Но недостойно свободных существ во всем всегда винить внешние силы и их виной себя оправдывать, - отвечает на это Н.Бердяев. И продолжает далее. - Виновата и сама интеллигенция: атеистичность ее сознания есть вина ее воли, она сама избрала путь человекопоклонства и этим исказила свою душу, умертвила в себе инстинкт истины. Только сознание виновности нашей умопостигаемой воли может привести нас к новой жизни. Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы". (Вехи, с. 22).

Человекопоклонство, самообожение, эголатрия раздирают души многих из нас даже после нашего возвращения в Церковь. Именно на этой основе продолжается "славянофильничание" и "западничание" внутри церковных стен, именно жажда самоутверждения влечет иногда наших братьев во Христе в сторону крайнего консерватизма или крайнего радикализма, вплоть до ухода из православия. Но и это давно знакомо: и Котошихин, и Печерин из нелюбви к России в свое время приняли соответственно лютеранство и католицизм.

Пришла пора осознать, что и "западничество", и "славянофильство" бушуют внутри наших душ, больных самостью и маловерием (если не безверием иных, впрочем все равно "верующих" в различные кумиры). РЕАЛЬНЫЙ СПОР СЛАВЯНОФИЛОВ И ЗАПАДНИКОВ БЫЛ ОКОНЧАТЕЛЬНО РЕШЕН В XX ВЕКЕ ДВУМЯ СИЛАМИ РУССКОЙ ИСТОРИИ И МЫСЛИ - РЕЛИГИОЗНЫМИ МЫСЛИТЕЛЯМИ И БЕЗБОЖНЫМ НАСИЛЬНИЧЕСКИМ ПОЛИТИКАНСТВОМ. Первые в лице соловьевцев, веховцев и всей богатейшей традиции русского религиозного ренессанса первой половины нашего столетия решают этот вопрос в смысле творческого синтеза всего лучшего в обоих течениях. Что соответствует элементарной "объективной реальности", ибо каждая христианская страна одновременно и самобытна, и составляет часть всего "западного мира". Для всякой культуры вообще плодотворно только единство универсального и национального, а не односторонняя гипертрофия чего-то одного. И если уж нашим оппонентам приходится объяснять трюизм, что "Гете - прежде всего великий немецкий поэт, и если отнять у его творчества национально-личностное начало, он утратит свою ценность для всего человечества" (А.Назаров, op. cit., с. 274), то уж действительно лучше вначале рассказать им, что Волга впадает в Каспийское море (впрочем, разумеется, захваченное "русскими колонизаторами", к примеру, у хазар), а лошади кушают овес и сено.

Вторые (атеистическое политиканство) в лице большевиков, узурпировавших власть в стране, точно так же осуществили синтез, но всего плохого и отрицательного, что содержалось в славянофильстве и западничестве, что намечалось в них - некритическое низкопоклонство перед Западом и паническая его боязнь, презрение к нему; использование худших архетипов российского прошлого и лютая ненависть к России, которую следовало подморозить, к ее культуре, духовности, традициям и истории и т.д. и т.п.

От нас зависит, которое решение избрать и - в первом случае творчески, во втором механически - развивать.

Даже если бы западничество и славянофильство как течения мысли были наполнены сейчас каким-либо действительным содержанием, то нашим русофобам нелишне было бы вспомнить, что подобно "реакционному славянофильству" может существовать и реакционное западничество, к каковому безусловно следует относить всякое безграмотное западничание, т.е. некритическое и лакейское преклонение перед всем, что исходит с Запада. Что есть попросту темно-языческая реакция на собственную национальную и самобытную христианскую культуру и цивилизацию, так сказать, использование Запада в языческих целях, как иной дикарь начинает прыгать в магическом танце не перед родным деревянным божком, а перед кучей консервных банок. Почти полная утрата современной Россией самобытности есть как раз следствие подобного реакционного западничества - насильственного ее "озападнивапии" коммунистическим бескультурьем, ложно полагающим себя наследником Герцена и Белинского.

Отстаивание себя от Запада, неприятие никакого "чужебесия" и рабски слепое преклонение перед Западом и прогрессом (западное слово!) - вот две опасные крайности, которые надлежит учитывать и избегать.

Нам следует изжить в себе раз и навсегда всякое предубеждение против "загнивающего Запада". Мы должны понять, что наша с ним история есть общая история христианского мира. И как наш тоталитаризм есть раковая опухоль и для Запада, так и "загнивание" Запада есть и наша язва.

В то же время пора избавиться и от какого бы то ни было комплекса неполноценности относительно нашей страны и нашего народа (наших народов), равно как и бояться "чужих" влияний или слепо поклоняться им. Ю.Крижанич пишет о русских еще в 60-х годах XVII века следующее: "Нет у нас природной бодрости духа и некой благородной и славной осанки или дерзости и воодушевления, чтоб мы с достоинством относились к самим себе и своему народу" (Ю.Крижанич. Политика, М., 1965, с. 495).

Казалось бы, ни опасность чрезмерного доверия к чужому, ни необходимость достойного отношения к самим себе и своему народу не могут вызвать ни малейшего сомнения. Однако вот же приходится их отстаивать! Мы, русские, - если угодно, шире - россияне, должны изжить в себе комплекс национальной неполноценности, прекратить лживое, ложное и пустое отношение к себе и своей культуре как к "дикарству" и "недозападничеству".

"Из грехов нашей родины вечной не сотворить бы кумира себе...".

Да, Россия приобщилась к христианской культуре и цивилизации позже большинства стран Европы. Но это - объективный факт истории, который следует учитывать, а не какая-то там "вина русских варваров". Да, Россия и россияне "во Христа крестистеся", но еще "во Христа не облекостеся", по образному высказыванию одного священника. И в этом отставании, в этой лишь внешней христианизации российской истории и культуры - корень всех бед нашей страны. Но не прикрываться им следует для поношения Руси, а с вниманием и любовью учитывать, чтобы исправлять и созидать. А для этого прежде всего быть христианами самим.

Мы должны, мы обязаны перед Богом и Россией (т. е. нашими детьми, внуками и правнуками, отцами, дедами и праотцами) восстановить историческую правду, обрести память, дух, самосознание и достоинство христианского европейского народа со всей его самобытностью и спецификой, при этом благополучно обойдя подводные рифы шовинизма, самовосхваления, ксенофобии, ксеномании и прочих пережитков язычества вообще, либо падшей природы каждого отдельного индивида в частности.

Иным столь набили оскомину пропагандистские выкрики о "братстве", "патриотизме", "народности" и т.д., но ведь не отвергаются же такие "коммунистические" и прогрессистские идеалы, как свобода и равенство! Понять таких людей можно - они утомлены советчиной и ничего не желают, кроме уважения их прав, их собственности, их достоинства и свободы (а чаще всего - просто чтобы их "не трогали"). Они получили такую прививку "советского образа жизни", постоянно напоминающего им об обязанностях без прав, что ныне и в эмиграции, и в неволе их равно тошнит от всякого намека на обязанности и идеалы, даже намека справедливого и оправданного, более того - насущно необходимого. Но хотя слова "патриотизм" и "народность" и профанированы коммунистическим режимом и его пропагандой, они остаются достаточно высокими и достаточно верными. И хотя многие из нас желали бы найти отдохновение в демократии западного типа, которая занималась бы исключительно охраной наших прав, подобный строй не появляется в результате ненависти, ругани, снобизма или апатии, а наша усталость от советского ада - увы! - не оправдывает наше тайное желание забыть на время или насовсем о наших обязанностях перед страной и обществом, а следовательно и миром. Тех самых обязанностях, без которых не придет никакая демократия.

Ни в каких оправданиях патриотизм не нуждается. "Чтобы понять - осознать - себя, нам необходимо именно национально-личностное самосознание (опять приходится прибегать к трюизмам) - то, чего так не хватало русскому народу в эпоху революции и гражданской войны", - пишет А. Назаров в уже упоминавшейся статье. И несколько выше: "Ведь потребность национального самоощущения не кем-то придумана - она заложена в глубине личности (и может быть, имеет даже онтологическое значение). Поэтому, если отнять у человека истинное национальное чувство, он все равно будет бессознательно искать ему какую-то замену. Ребенок, оторванный от груди, будет кричать, сколько бы вы ни читали ему увещевательных пропове­дей, будет кричать, пока кто-нибудь не догадается подсунуть ему пустышку". (А.Назаров, op. cit., с. 268, 259). Всякий здравомыслящий и нравственный человек может лишь подписаться под этими словами, разве что добавив: не "может быть даже" имеет, а точно имеет онтологическое значение.

"Родина есть священная тайна каждого человека, так же, как и его рождение, - писал о. Сергий Булгаков. - Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с матерью-землей, и со всем Божиим творением. Человек существует в человечестве и природе. И образ его существования дается в рождении и родине. Каждый человек имеет свою индивидуальность, и в ней неповторим, но равноценен каждой другой, это есть дар Божий. И она включает в себя не только лично-окачественное я, идущее от Бога, но и земную, тварную индивидуальность, - родину и предков. И этот комплекс для каждого человека тоже равноценен, ибо он связан с его индивидуальностью. И как нельзя восхотеть изменить свою индивидуальность, так и своих предков и свою родину. Нужно особое проникновение, и, может быть, наиболее трудное и глубокое, чтобы познать самого себя в своей природной индивидуальности, уметь полюбить свое, род и родину, постигнуть в ней самого себя, узнать в ней свой образ Божий. (...) И поистине родину можно - и должно - любить вечною любовью. Это не только страна, где мы "впервые вкусили сладость бытия", это - гораздо большее и высшее: это страна, где нам открылось небо, где нам виделось видение лестницы Иаковлей, соединяющей небо и землю. Но для этого надо изжить свою родину, воспринять и услыхать ее. Не всем это дано, иные, гонимые ветром жизни, оставляют или меняют родину, прежде чем она войдет в их душу". (С.Булгаков. Автобиографические заметки. Париж, 1946, с. 7-8).

Национальность есть трехсоставная, духовно-душевно-плотская связка индивида с землей, есть "пуповина", прикрепляющая человека к природе, к творению, к Божьему миру. И лишь пережив, осознав и приняв эту "пуповину", эту изначальную и безусловную нашу заданность, преобразив ее любовью и покаянием, можем мы достичь подлинности и полноты бытия. "Чтобы жить, - писал Г.П.Федотов, - человек должен найти утраченные связи с Богом, с душевным миром других людей и с землей. Это значит в то же время, что он должен найти себя самого, свою глубину и свою укорененность в обоих мирах: верхнем и нижнем". (Г. Федотов. Новый Град. Нью-Йорк, 1952, с. 109). Отрицание национального начала, равно как и отрицание, к примеру, сексуального и социального начал в человеке всегда будет делом лжи и подмены. И прав А.Назаров: видимо, это отрицание чаще всего пропагандируется с целью подсунуть взамен некую пустышку. Не знаем, какую пустышку намереваются подсунуть россиянам "русофобы и славянофобы", полагаем, что ничего, кроме собственного самоутверждения за счет России. Но опасения А. Назарова вполне справедливы, особенно когда он поясняет, какая пустышка угрожает нашему народу: "Национальное возрождение, обретение полноты национального чувства необходимо, чтобы вместо истинных духовных ценностей никто не смог бы подсунуть нам отраву национализма, чтобы государство не посмело отождествлять себя с родиной и нацией, творя от нашего имени свои беззакония". (А.Назаров, op. cit., с. 263).

Попросту говоря: предельно неумно и вредно препятствовать нормальному развитию русского национального движения. Русская популяция (с украинским и белорусским ответвлениями и вкраплениями из русских евреев и ряда других народов) достаточно велика и живуча, несмотря на искусные действия коммунистов, направленные на вырождение всякой нации. Всяческие препятствия - лишь вызовут ответную реакцию, да еще нацистского глазуновско-емельяновского толка. Русскому народу необходимо национальное возрождение. Даже если считать, что цель России - превращение в демократию западного типа (а при всей упрощенности и неосуществимости подобной схемы это все же далеко не худший идеал, если думать о нем всерьез, а не "абстрактно-гуманистически"), то и в этом случае русский народ прежде должен обрести себя и восстановить собственные священные лары и пенаты через покаяние, воцерковление и установление твердой законности.

Да, существует соблазн беспочвенничества, и состоит он в том, что гораздо легче сбросить с себя груз ответственности за свое местное - киевское, московское, кубанское, уральское, сибирское, львовское, донское, наконец, общерусское - прошлое, махнуть на него рукой и даже объявить "негодящим", закрыв глаза на все связанные только с ним, с этим самым прошлым положительные и отрицательные явления настоящего, и вдыхать полной грудью лишь воздух грядущего. Но от этого оголтелого зырканья "вперед", являющегося на деле лишь одной из форм бегства от действительности, тем, кто хочет жить, необходимо оборотиться и внимательно вглядеться назад. Ведь разве все мы там знаем? Недооценивая свое прошлое, равнодушно к нему относясь, мы разрушаем и выхолащиваем свое настоящее и будущее. Ненавидя первое, мы ненавидим и все последующее. Прямо какой-то замкнутый круг ненависти...

Не зная прошлого, сознательно или бессознательно забывая его, не желая изучать его, мы вбиваем осиновый кол в сердце нашего будущего и попираем грязными руками наше настоящее. Как сказал американский мыслитель Джордж Сантаяна, "кто не помнит прошлого, тот осужден на то, чтобы пережить его вторично".

Да, есть соблазн беспочвенничества. Но это - страусова политика, самообман, который делает тот самый воздух грядущего затхлым, а то и зловонным.

Право ненавидеть Россию может получить каждый. И ненавидят ее, жалят ее теперь, как и прежде, действительно очень многие, и в числе первых - хозяйничающие в ней и расхищающие ее воры.

Право любить Россию нужно еще выстрадать.

Человек обладает как даром любви, так и даром ненависти. Только первый дар - тихий и незаметный. Второй - напыщен и кричит о себе. Не надо большого ума, чтобы быть "левым", критиковать, глумиться, отмахиваться... Стоит ли вот только всерьез к подобным крикам и критикам относиться? Ну положим, для кого-то там Россия - сука. Ну устал человек, настрадался, озлобился. Ну а мы-то что, должны теперь изучать мнение, что Россия - сука? Почему бы не принять к сведению, что писатель обозвал сам себя сукиным сыном - может это у него форма покаяния такая.

Не нуждается патриотизм ни в каких оправданиях. И не бывает он подлинный или неподлинный, как не бывает в конечном счете продуктов "второй свежести", но только свежие или несвежие. Патриотизм, и все тут. Ибо квасной патриотизм, о котором как-то упоминалось выше, патриотизмом, конечно же, не является. Это имитация и фальшивка. Пустышка. И если вы видите "патриота", который в то же время антисемит или "патриот советский", не сомневайтесь: это пустышка перед вами.

Защищая Россию от ее клеветников, А.Назаров упоминает о "некоторой недобросовестности" (с. 273) таких авторов и "отсутствии истинной любви" (с. 276) в них. "Некоторой" - это сказано крайне мягко. В подборке статей "Вестника Русского Христианского Движения" N125 достаточно исчерпывающе показано отсутствие всякой любви, истинной и неистинной, и элементарной добросовестности у огромного большинства (если не у всех) таких авторов. А вот еще один пример: кто-то из вождей нашей третьей волны, видимо, страдающий "солженицынским комплексом", говорят, заявил, что Солженицын-де хочет "русского аятоллу". Как понравилось это, наверное, некоторым западным газетам! Но и насколько неграмотным, насколько недобросовестным надо быть "левому" автору сего изречения, чтобы применять относительно России шиитские реалии. В переносном смысле? Да ведь ковбоев-то арканзасскими казаками не именуют...

В начале века В.Свенцицкий и В.Эрн писали, что у нас "одни только так называемые "маститые писатели" имеют право говорить первый пришедший им в голову вздор" (В.Свенцицкий и В.Эрн. Взыскующим града. М., 1906, с. 6,8), а также, что "литература и ложь так слились друг с другом, что вторая стала почти самым главным отличительным признаком первой". Как приятно сознавать, что наша литература (свободная! самиздатская и эмигрантская!) эволюционировала настолько, что теперь первый пришедший им в голову вздор получили право говорить все, чья только душенька этого ни пожелает!

Да полно! Только оттого, что в 70-е годы XX века судить да рядить о России, трогать ее прошлое, ее тело, ее судьбу грязными руками взялось целое сонмище недобросовестных полуобразованцев - стоит ли от них обороняться?

(Продолжение следует)