Славянофилов не раз упрекали в излишней теоретичности воззрений, их оторванности от реальной жизни. Однако жизнь показала, что это далеко не так. Революции, другие трагические события, казавшиеся в XIX веке немыслимыми, как это ни парадоксально, не только показали правильность и жизнеспособность многих аспектов славянофильской идеи, но и породили мыслителя, настойчиво и резко развивавшего некоторые из них в совершенно новых исторических условиях.
И это при всём том, что Иван Лукьянович Солоневич (1891-1953), будучи из семьи белорусских крестьян, не только не испытывал симпатий к дворянству, русской дворянской исторической науке, но и прямо обвинял её (стоявшую на «немецкой стороне») в неспособности понять совершенно особую судьбу России. Славянофилов (как «публицистов»), правда, «наукой» он не называл, подчёркивая: «пока что правильно предвидели именно они» [1, с.212].
Это из уст И.Л. Солоневича была высочайшая похвала. Мнение об остальной науке он выражал в духе нижеприводимого отрывка: «Нам сто лет подряд Бердяи Булгаковичи и Булгаки Бердяевичи - с кафедр, трибун, столбцов, из пудовых томов и копеечных шпаргалок втемяшивали такие представления и о России, и о нас самих, - что мы и России и самих себя стали как-то конфузиться [1, с.365]. Поэтому основную задачу русской общественной мысли И.Л. Солоневич видел в «ее собственном обезвздоривании» [1, с.151].
Себя И.Л. Солоневич считал «литературно-политическим наследником Посошкова: первым, лет этак за двести, русским публицистом, пытающимся выразить чисто крестьянскую точку зрения на русскую историю и на русский сегодняшний день»; следом подчёркивая, что это не сословная точка зрения, а со «всякими поправками» её можно считать «общенациональной» или «средненациональной точкой зрения» [1, с.364].
Учитывая, что о крестьянах и их положительной роли в русской истории И.Л. Солоневич говорил не раз, то тут нельзя не заметить близости не только к И.Т. Посошкову, но и к К.С. Аксакову, формулу которого (в своей редакции): «Народу - сила мнения, Царю - сила власти» он так одобрял.
И.Л. Солоневич исходил из того, что индивидуальные особенности русского народа принципиально своеобразны и потому «Россия - не Европа, но и не Азия и даже не Евразия. Это - просто - Россия. Совершенно своеобразный национальный, государственный и культурный комплекс, одинаково чётко отличающийся и от Европы, и от Азии» [1, с.16]. Кроме того: «ни один из выживших народов мира такой трагической судьбы не имел» [1, с.136]. Именно «русская идея государственности, нации и культуры», полагал он, «явилась, является и сейчас (в 1940-е гг. - А.К.) определяющей идеей всего национально-государственного строительства России» [1, с.16].
Как и К.С. Аксаков, И.Л. Солоневич считает, что «русская история, в сущности, очень проста - при всей её трагичности» [30, с.152]. Но русская историография «за отдельными и почти единичными исключениями есть результат наблюдения русских исторических процессов с нерусской точки зрения», а потому необходимо вернуться «к себе домой, на родину - после двухсотпятидесяти лет и философских и физических скитаний по философическим и физическим задворкам Европы» [1, с.26]. Ибо «Россия имеет свои пути, выработала свои методы, идёт к своим целям и... поэтому никакие политические заимствования извне ни к чему, кроме катастрофы, привести не могут» [1, с.21].
Поэтому «домой» - значит «в старую Москву, к принципам, проверенным практикой по меньшей мере восьми столетий», к реальным фактам русской исторической жизни, рассматривая «интересы русского народа» такими, «какими он сам их понимает», а эти интересы выявляются не «из интересов иностранной философии и не из вымыслов отечественной литературы, а из поступков русского народа за всю его историческую жизнь» [1, с.26, 37].
«Основную нить» русской истории И.Л. Солоневич видит в следующем образе: «С первого дня основания русской государственности она была окрашена: а) сознанием государственного и национального единства, б) отсутствием племенной розни (наш нынешний «космополитизм»), в) обострённым чувством социальной справедливости и г) чрезвычайной способностью к совместному действию...» [1, с.292].
Не только общим пафосом дать «русское понимание русской истории» близок И.Л. Солоневич славянофильству, но и конкретной оценкой призвания варягов и их роли в становлении русской государственности, значения православия, отношением к эпохе Москвы, монархии, Земским Соборам и вообще к духу соборности, крестьянской общине и роли крестьянства в русской истории, но особенно к петровским преобразованиям и их результатам и последствиям (разделению общества на две части и т.д.).
Несмотря на то, что собственно богословских споров И.Л. Солоневич не любил и особенно к ним не обращался, он неизменно констатировал, что именно «в религии концентрируются все национальные запасы инстинктов, эмоций и морали» и «умирание религии есть, прежде всего, умирание национального инстинкта, смерть инстинкта жизни» [1, с.376, 377].
Так вот этот «инстинкт жизни», по И.Л. Солоневичу, «по-видимому, никогда и нигде в истории мира...не проявил себя с такой полнотой, упорством и цепкостью, как в истории Москвы. По-видимому, никогда и нигде в мире не было проявлено такого единства национальной воли и национальной идеи», носившей религиозный характер [1, с.377].
Именно русский народ, считал И.Л. Солоневич, хранителем православия, уточняя, что «православие является национальной религией русского народа» [1, с.385]. Славянофилы, конечно, на этот счёт не могли ограничиваться подобной краткостью (Ср. хотя бы с выражением А.С. Хомякова: «Православие спасает не человека, а человечество». См. также комм. Д.А. Хомякова [2, с.9 и др.]).
Но, как и славянофилы, И.Л. Солоневич не просто призывает: «Домой», а полагает, что будущее необходимо строить «исходя из нашего прошлого» и поэтому - это «великое возвращение» в «свой дом к своему идеалу».
Поэтому-то он и не может терпеть ложь сказок о «сусальной Европе» и «варварской Москве» - его, И.Л. Солоневича, и русского народа - доме, который так кощунственно разрушал и развращал Пётр I.
И.Л. Солоневичу в условиях эмиграции не было особой нужды пускаться в деликатные изъяснения. Он брал факты и беспощадно публично их осмысливал. Основные выводы, сделанные им - это подтверждение (в более резкой форме) основных славянофильских воззрений на петровские преобразования и их гибельные для России результаты, которые И.Л. Солоневич видит в революциях и сталинском режиме.
При этом отвечает на упрёки П.А. Флоренского [3] в адрес А.С. Хомякова по поводу избрания Михаила Романова: основная идея всякой монархии есть «воля Божия» и утверждение новой монархии именно и было «волей Божией» «несмотря даже и на всенародное избрание»; да, «в Москве не было конституции», но там была «традиция» [1, с.484, 485]. С Петра I на целые сто лет до 14 декабря 1825 г. «в России самодержавной монархии не было вообще», ибо «исчез самый основной смысл русского самодержавия, единоличная власть, не подчиненная никакому классу страны, власть ответственная, по крайней мере теоретически, только перед своей совестью» [1, с.463].
Итак, если славянофилы писали и предсказывали до «великой катастрофы», то И.Л. Солоневич, переживя её (хотя и признавал, что «дороги нашей революции пройдены ещё не все» [1, с.224]), надеялся на «великое возвращение». Этим оптимизмом, который он считал неотъемлемым для православного русского человека, он также близок славянофилам. А поэтому, несмотря на то, что «физически» «мы» оказались разбиты, «исторически и морально оказались правы Мы» [1, с.370]. И «старомосковский рецепт»: «решение целого ряда вещей предоставить» «Богу и Великому Государю» даёт «наилучшие результаты из всех мыслимых» [1, с.372].
Александр Дмитриевич Каплин, профессор Харьковского университета, доктор исторических наук
Литература
1. Солоневич И.Л. Народная монархия. М., 1991.
2. Хомяков Д.А. Православие, самодержавие, народность. Монреаль, 1983.
3. Флоренский П. Около Хомякова (Критические заметки). Сергиев Посад, 1916.
