«Школа и общество неотделимы. Общество живет и развивается так, как оно учится. И учится так, как оно хочет жить». С таких, насыщенных глубоким историческим смыслом утверждений начиналась «Концепция общего среднего образования», в разработке которой мне довелось принять непосредственное, хотя и весьма скромное участие в конце 80-х гг. Несмотря на то, что получивший в свое время значительный общественный резонанс упоминаемый документ в свете происходивших в последующие годы событий оказался к сегодняшнему дню безнадежно устаревшим, приведенные выводы сохраняют непреходящую социально-историческую значимость: именно они дают возможность предельно ясно увидеть разрыв между нынешней стратегией в сфере отечественного образования, чей вектор задан взятым напрокат у Запада прагматизмом, и требованиями, предъявляемыми к этой сфере объективно протекающим в России историческим процессом. Между тем существует альтернатива, позволяющая ликвидировать зловещий разрыв, и цель предпринимаемой ниже очередной попытки - не только ознакомить с ней общественность, но и указать на возможности ее использования в обозримом будущем.
Где искать целостный образ мира?
Никто, вероятно, не станет оспаривать утверждение, что нынешнее общее образование целиком расположено внутри круга, куда его давным-давно вовлекла авторитарность науки: одна она, по существу, формирует содержание образования, причем, поставляя пищу юному уму, сама же и определяет, и гарантирует ее качество. Но решается ли ею при этом важнейшая задача такого образования: формирование в индивидуальном сознании целостного образа мира? Нет, не решается. Безапелляционность данного ответа обусловлена тем, что сама нынешняя наука лишена такого образа, хотя и не видит ничего драматичного в существующем положении дел и даже полна оптимизма, в чем нетрудно убедиться, обратившись к попавшим не так давно в наши СМИ разъяснениям одного из представителей физического Олимпа Ю. Неемана: «Наука познает материальный мир путем процесса, который я назову далее «наложением заплат», до полного покрытия области неизвестного. Утверждая, что такое «латание» позволяет простереть полог науки над всем материальным миром, мы и в самом деле прибегаем к некоему независимому предположению. Ведь нанося «латки» знания на отдельные области непознанного, мы, в конце концов, будем вынуждены заштопать прорехи всего полотна в целом, так что не останется пустых мест»[1]. Из столь бесхитростного, но, несомненно, искреннего признания следует, что при всех своих общеизвестных блестящих достижениях фундаментальная физика XX века остается в роли незадачливого «кутюрье», которому исходный материал и применяемая технология позволяют создать даже при самом высоком мастерстве и изобретательности всего лишь нищенское рубище, нисколько не совместимое с крайне необходимым общественному сознанию целостным мировосприятием.
Впрочем, сам учащийся, следуя по пути, проторенному для него наукой в общем образовании, - от подножья к вершине, - остается в полном неведении относительно именно такого положения дел. Да ему и не до этого: едва переступив школьный порог он начинает приобретать опыт предметно расчлененного знания, где каждая учебная дисциплина, - носитель собственной истины, требующей безоговорочного признания, а потому, покидая стены школы, вынужден довольствоваться вместо столь необходимого для полноценного развития личности восприятия умом и сердцем единства мира, всего лишь совокупностью более или менее усвоенных им понятий и определений, которые при всем их многообразии никак не совмещаются с неисчерпаемостью реальной жизни и потому достаточно скоро выветриваются из его памяти, исключая, разве, те, что вновь восстановятся, будучи в какой-то мере связанными с дальнейшей профессиональной деятельностью. Не удивительно, что именно сложившаяся система общего образования в значительной мере способствует формированию полупросвещенной массы, достаточно легко поддающейся умственному брожению. Надо добавить к этому, что изначально присущая человеку «здоровая мистика» (интуитивное ощущение превосходящей любые знания тайны единства мироздания и неисчерпаемости собственного «Я»), оставаясь невостребованной, стало быть, не находя единого духовного центра, обращается на случайный объект, будь то плод самого нелепого слуха или явление очередного «пророка»[2].
Казалось бы, автор подводит к мысли, что в таких условиях общему образованию остается единственный выход - разомкнуть вышеупомянутый круг и впустить в него церковь, тем более, что историческая роль религии в развитии образования неоспорима. Все, однако, обстоит не так просто. Конечно, сейчас наука как система знаний о природе и обществе напрочь отделена от каких бы то ни было религиозных учений, опираясь исключительно на человеческий разум, тем самым, отвергая веру в некое надприродное начало (в христианском вероучении - в Бога-Личность). Но ведь так было не всегда. В самой истории формирования сферы образования в странах христианского мира нетрудно обнаружить главные коллизии сосуществования веры и знания, причем, оставаясь уроками истории, они, естественно, достаточно поучительны.
«В старину учились дети...»
Основы нынешней системы общего образования пришли в послепетровскую Россию из Европы, где существовавшие со времен Реформации жесткие установки Лютера, который предложил сделать обучение «наукам, добрым нравам и религии» всеобщим (его учебным пособием пользовались в начальных школах Германии несколько веков), Ян Амос Коменский еще в XVII-м веке сумел соединить с основаниями мировоззрения своего современника Декарта - господством «мыслящего духа». В итоге им была разработана классно-урочная форма обучения, осуществлен принцип тотальности (обучение всех, всему и повсеместно), определена целенаправленность к высшей мудрости («пансофии») [3], - все это полностью соответствует деятельному духу протестантства, и рациональное знание, приобретаемое человеком, не противопоставляется ни по форме, ни по содержанию его религиозности. Наоборот, само обучение означает следование божественному предначертанию, - ведь, по Лютеру, Бог ставит перед человеком задачу осуществить свое земное призвание - Beruf (по-немецки, это же и «профессия», «специальность»). Так что в своем стремлении к знаниям, необходимым для будущего выполнения своего общественного долга, человек остается верен Богу. Приобретенное им рациональное знание, будучи отделенным от веры во всеблагого Творца, нисколько не мешает ему осознанно следовать Св. Писанию и даже свободно толковать его. Сами естественные науки открывают разуму мир в понятиях, а философия, к тому же, убеждает, что и Бог прекрасно в них воспринимается умом, так что просвещенный человек вполне резонно целиком доверяет всеобщему «ratio». Его мир - мастерская, в которой надо трудиться и поддерживать порядок, включающий, конечно же, соблюдение норм протестантской этики, прежде всего, любви к ближнему. Только и всего.
Европейская образованность была взята в качестве образца и для России с ее совершенно иными, укорененными в многовековой культуре традициями, и появление в формируемом здесь светском образовании двойственности божественное - мирское во всей своей драматичности стало неизбежным. Оно вызывалось попытками следовать принятым в Европе «правилам игры», прекрасно вписывающимся в образ мысли человека целиком секуляризованной («обмирщенной») культуры. Но в православной России эта двойственность породила все расширяющуюся трещину между образом жизни и образом мысли стремившегося к свету знаний человека, и он, по словам поэта, «свет обретши, ропщет и бунтует», будучи «безверием палим и иссушен» [4].
Дело в том, что в столь привычном сегодня для обыденной русской речи соединении понятий «ум» и «сердце» выражены прямые отголоски совершенно чуждого и вообще неизвестного протестантству аскетического предания Восточной Церкви, в котором «сердце» (καρδία) - средоточие человеческой природы, источник всех духовных и душевных движений человека; «ум» (νόος) - местопребывание личности, начало сознания и свободы (отцы Восточной Церкви даже отождествляли его с образом Бога в человеке). Но «ум» без «сердца» бессилен, и «сердце» без «ума» слепо [5]. А рациональное знание разрушает их мистическое единство и уже поэтому противостоит вере в Бога. Более того, оно способно породить (и порождает!) новую веру - веру в мир, лишенный Бога. Именно в этом нетрудно обнаружить корни русского нигилизма, русского анархизма, наконец, русского коммунизма.
Что же касается явлений, происходивших непосредственно в сфере общего образования России, то их достаточно глубоко проанализировал известный православный философ и педагог В.В.Зеньковский, испытавший на себе последствия «педагогически опасного дуализма»[6] и пришедший, в конечном счете, к убеждению, что в светской школе «сама наличность религиозного воспитания и образования усиливает в детях враждебные религии настроения»[7]. Действительно, здесь прямая экспансивность рационального знания, порожденная уверенностью в собственной непререкаемости, с неизбежностью оттесняет христианское мировосприятие в его ортодоксальном (православном) выражении в область мифа, естественно, противопоставляемого реальности. А это, между прочим, значит, что попытки воплощения в жизнь благих намерений нынешних ревностных сторонников восстановления религиозных устоев в российской школе приведут к результатам, прямо противоположным ожидаемым. К сожалению, сами они упорно не желают замечать пути, проложенного несколькими поколениями отечественных мыслителей, следование по которому избавит общество от необходимости вновь «наступать на грабли». Ничего не желает слышать о нем и нынешняя наука, буквально упивающаяся своей самодостаточностью. Это путь формирования, развития, усвоения и повсеместного использования цельного знания - та самая альтернатива, о которой упоминалось выше.
Устами младенца...
В цельном знании проявляется и реализуется опыт цельной личности в единстве ее творческого стремления, религиозного (мистического) созерцания, рационального мышления, эстетического восприятия и нравственного опыта. Впрочем, само по себе такое утверждение, при всей его полноте и содержательности, остается совершенно бесполезным применительно к образовательной сфере - ведь упоминаемый особый опыт как раз и необходимо приобрести.
Начать придется с опыта новорожденного, впервые открывшего глаза. Психологи уверяют, что он видит мир при этом, как нечто целое, хотя это всего лишь световое пятно. Впрочем, очень скоро это целое начинает разделяться на части, вызывая накопление первых противоречий в младенческом сознании. Считают, что ребенок способен разрешить их в своих первых рисунках - той самой «каляке-маляке», что кажется взрослым совершенно бессмысленной[8]. Но ни в какое сравнение с этим не может идти членораздельная речь, которую он слышит от находящихся рядом и общающихся с ним людей. Именно благодаря ее усвоению ребенком, окружающие его вещи получают имена, прочно связываются между собой смыслом, и расползающийся, было, мир вновь обретает первозданную целостность. В срочном порядке ребенок творит собственную внутреннюю речь, руководствуясь непреодолимым побуждением, эмоциональным настроем, непостижимым чутьем, которые объединяет зарождающийся интеллект, - и это прорывается наружу неуемным словотворчеством, сочетанием речевой фантазии и поражающей ясности суждений. Этот первый опыт познания мира в самораскрытии своих внутренних способностей не могут заменить никакие передовые информационные технологии, никакое педагогическое мастерство. Ребенок действительно приобретает цельное знание. Но заключено оно, конечно, не только в его речи.
Сама внутренняя речь - основа его образа мысли, и благодаря ей он впервые самоутвердился в явившемся ему внешнем мире, наладил с ним связь, хотя почти ничего еще не знает о густой сети причин и следствий, в которую тот заключен. Это, впрочем, не слишком мешает ему общаться с этим миром вещей, и основа его образа жизни - игра. Ребенок знает главную тайну любой вещи - ее имя, а потому готов взаимодействовать с ней, а при случае, - даже перевоплотиться в нее. Но это еще не все: он творчески осваивает родную речь, создает новые слова, сам образует смысловые связи между ними. Это значит, что он чувствует себя достаточно комфортно в родной языковой стихии. Что же касается упоминаемой «сети», то, как это ни покажется парадоксальным, именно она, со временем, по мере погружения в нее юного ума посредством нынешнего общего образования, надежно скроет от него главные принципы и связи, составляющие основу целостности мироздания, и ему придется потом искать их в какой-либо вероучительной или философской системе. Между тем сами они достаточно легко обнаруживаются в стихии его родного языка, выражая исторический цельный опыт создателя этого языка, или, как отмечает в «Философских началах цельного знания» Вл. Соловьев, «ум народный творит себе язык по образу и подобию своему»[9].
Как это по-русски?
Поиски начал цельного знания в стихии языка приводят нас к результатам анализа частотных словарей самых распространенных мировых языков. Исходная философская позиция проводивших его исследователей весьма проста: «в самых употребительных словах выражены самые устойчивые изначальные свойства бытия - те, дальше которых не может пойти язык»[10]. И оказывается, что таковыми являются служебные слова, без которых не могут обойтись люди в каждодневном своем общении. В «Частотном словаре русского языка» (изд.1977г.) самым употребительным словом назван предлог «в» (на втором месте союз «и»). Кстати, обратившись к древнерусским текстам, легко обнаружить и в них обилие соединяющего «и» (примерно, каждое 15-е слово). Отсюда, на первый взгляд, достаточно спекулятивный, однако же, заслуживающий серьезного внимания вывод: русский язык в течение, по крайней мере, последнего тысячелетия, внушает каждому, для кого является родным, что все в мире внутренне соединено, что все пребывает во всем.
Как же далек от этого, к примеру, язык английский, где первое место по употреблению прочно занимает (каждое 13-е - 14-е слово) определенный артикль «the» (на втором месте предлог «of»). Стало быть, отражено в нем совсем иное мировосприятие, где важнейшей является вещная определенность. И этот артикль, выражающий обостренный интерес к вещи, обеспечивающий ее обособленность, если хотите, индивидуальность, в русском языке не просто отсутствует, но даже взявшие здесь на себя его различительную функцию местоимения и частицы в своей суммарной частоте оказываются всего лишь на втором месте[11]. Впрочем, артикли имеются во всех основных европейских языках. Выходит, мыслить «по-европейски» - это значит неосознанно выделять значимость каждой вещи, ну, а мыслить «по-русски» - так же неосознанно связывать все в мире в одно целое.
Принципиальное различие мировосприятия, проявляемое в языках, конечно же, имеет непосредственную историческую связь с религиозными вероучительными основами. Бесполезно, к примеру, искать в европейских языках понятие, действительно адекватное русскому «образ», которому присуща неисчерпаемая символичность, связывающая мирское с божественным. Цепь производных от единого корня слов: «лицо» - «лик» - «личность» - «личина» невозможно собрать ни в одном из этих языков, поскольку эквиваленты данных понятий здесь совершенно «глухи» друг к другу. И в этом нет ничего удивительного: в православии мир воспринимается в личностной категории, а в западном христианстве - в вещной. Даже в нынешней нашей разговорной речи, как, впрочем, и в литературном языке, сохраняется неподвластная никаким идеологическим переменам форма обращения к Абсолютной Личности (Богу) - звательный падеж, о чем пытается стыдливо умалчивать школьная грамматика. Таковы некоторые первичные подступы к введению в цельное знание, обнаруживаемые, что называется, «невооруженным глазом».
В начале пути
Само возникновение и развитие проблемы цельного знания в России можно без каких бы то ни было оговорок рассматривать как социальный заказ, сформировавшийся окончательно в недрах общественного сознания, когда в щедро используемых здесь плодах Просвещения, созревших в протестантской Европе, обнаружились губительные для целостности индивидуального мировосприятия семена безверия. Первым непосредственно к его выполнению приступил И.В. Киреевский (1806-1856), который после тщательного сопоставления путей развития мысли в России и на Западе пришел к твердому убеждению: западная мысль со всеми своими логически безупречными системами зашла в гносеологический тупик, что является закономерным историческим следствием рационализации западного христианства, альтернативой же этому служит усвоение и развитие в России любомудрия Св. Отцов Восточной Церкви, осуществивших уже в первые ее века христианизацию ума - насыщение мысли тайной, которая не есть какой-то скрываемый от всех секрет, а свет неистощимый[12].
Киреевский убежден в необходимости того, «чтобы православное просвещение овладело всем умственным развитием современного мира, доставшимся ему в удел от всей прежней жизни человечества»[13]. Цельное знание, по его замыслу, должно воплотить в себе единство рационального знания с неисповедимой тайной Божественного откровения и тем самым преодолеть двойственность «божественное-мирское». Вырастает оно из цельности самого человека - фундамента христианской антропологии - с его изначальной двойственностью, выраженной как в мистическом символизме Г.С. Сковороды - предшественника Киреевского, так и в представлениях его современника и единомышленника А.С. Хомякова о «живом знании», обнаруживающем связь действительности с ее непроявленным началом. По Киреевскому, цельное знание - это «верующее мышление», неотделимое от самой личности [14].
Однако идеи Киреевского, дав мощный толчок развитию философской мысли в России, тем не менее, должного развития ни в науке, ни в самом образовании до конца XIX-го века так и не получили. Зато начало культурно-духовного Ренессанса в России с наступлением XX-го века вполне можно рассматривать как необходимый для выполнения упомянутого заказа этап, до того, как он был прерван вторжением воинствующего материализма, хотя его все еще принято сводить лишь к символизму в литературе и богоискательству в интеллигентских кругах. По существу же, это была попытка обращения интеллектуально-духовного авангарда России к составлявшему глубинную основу сознания русского народа символическому образу мышления с целью возрождения и развития его в общественном сознании во всей полноте. Именно на этом этапе важнейшую для выполнения заказа работу осуществляет В.Ф. Эрн (1882-1917) - он выявляет историческую несостоятельность и неискоренимую познавательную ущербность западного «ratio», противопоставив ему православный Λόγος, тем самым, расчищая путь цельному знанию.[15]. Ранняя кончина помешала осуществлению его благородных замыслов.
Кто распишется в получении заказа?
В этот самый период окончательно формируется (не без влияния Вяч. Иванова и Вл. Эрна) интеллектуально-духовная установка юного Алексея Лосева и вскоре он приступает к непосредственному осуществлению своей ранней мечты о «примирении в научном мировоззрении всех областей психической жизни человека: науки, религии, философии, искусства и нравственности»[16], завершившемуся в начале 30-х годов разработкой основ учения о выразительно-смысловой символической реальности[17]. Это означало, что идея цельного знания обрела, наконец, плоть, подорвав, тем самым, устои роковой двойственности и возвратив изначальную убедительность древнему тезису: вера начинается в мыслях. Следовательно, сам заказ оказался выполненным, хотя то, что относилось к нему, было написано Лосевым, что называется, «в стол» и на многие десятилетия оставалось надежно упрятанным от посторонних глаз в квартире на Арбате. Да и «заказчику»- усердно перепахиваемому изготовленным в марксистско-ленинской кузнице плугом воинствующего атеизма общественному сознанию в самой России было совсем не до заказа. Однако, православная мысль, продолжавшая развитие за ее пределами, о нем не забывала[17]. Встреться в ту пору опальный профессор Лосев с оказавшимся в эмиграции протоиереем Василием Зеньковским, и тот вполне смог бы расписаться в его получении. Но этого просто не могло случиться, и в распоряжении заведующего кафедрой философии Парижского православного богословского института, создававшего «Историю русской философии», находились лишь те труды Лосева, в которых, как считал Зеньковский, «его символизм остался несколько расплывчатым»[18].
Минуло еще полвека. Канула в Лету идеология воинствующего атеизма, и в России возникли реальные условия для осуществления благотворного поворота общественного сознания к цельному знанию. И что же? Опьяненному воздухом свободы «заказчику» вновь как будто не до заказа: никто, по всему видно, не желает расписаться в его получении, взяв, тем самым, на себя ответственность за неизбежную после этого необходимость перемены мысли: ни философский Олимп, ни политический бомонд, ни педагогическая наука, ни государственное чиновничество, ни даже православный клир. А ведь только благодаря последующему просветлению ума и может наступить столь давно ожидаемое в России просветление общественной воли. На сегодняшний день можно достаточно обоснованно утверждать, что лосевское наследие содержит завершенную методологическую основу цельного знания, а, помимо этого, и богатейший практико-ориентированный материал, что позволяет появиться введению в цельное знание в стенах российской школы в любой момент. Для этого требуется одно - проявление общественной воли [20].
Выход на финишную прямую
Началом приобщения к цельному знанию является принятие лосевского императива: «Сама действительность, и ее освоение, и ее переделывание требуют от нас символического образа мышления»[21], т.е. ясного осознания того, что действительность по своей природе (естеству) рельефна - обладает внутренним и внешним уровнями бытия, причем, внешнее, будучи символом внутреннего, всегда его выражает, и между ними существует неразрывное смысловое соединение. Все это является полностью независимым от человеческого разума и относится как к любой отдельной вещи, так и ко всему миру в целом, образуя, тем самым, фундамент вселенского Всеединства и Всеразличия.
В настоящее время человек способен ощутить себя в такой выразительно-смысловой символической реальности в интуитивном озарении, эстетическом восприятии, религиозном чувствовании. Что же касается логико-понятийного (рационального) осмысления, - основы научного мышления, - к непререкаемости которого его приучают со школьной скамьи, то ему доступ в эту рельефную реальность начисто перекрыт - оно может оставаться лишь на поверхности понятийного поля, где и сам «символ» - всего лишь термин, т.е. понятие, обозначающее знак вещи, ее условный шифр, стало быть, плод самого человеческого разума.
Такое мышление, пределом которого остается предел применимости понятия, обрекает себя на незавидную участь мифических двумерных «плоскатиков», - они не только полностью лишены возможности оторваться от поверхности, на которой обитают, но и вообще не в состоянии представить себе третье измерение - его для них просто не существует. Именно таково положение нынешней науки, которая не просто готова отстаивать незыблемость своего толкования реальности, но и создала для этого круговую, глубоко эшелонированную оборону, нимало не смущаясь тем, что из-за стен ее крепостей давно уже видны «уши» гипертрофированного самомнения, выросшего на исторически ограниченном «опыте изолированного индивидуализма и рационалистической метафизики»[22]. Впрочем, все это выходит далеко за рамки настоящего обсуждения. И хотя основы ныне господствующей естественнонаучной парадигмы сами по себе уже порядком обветшали, давний вывод бессмертного Гете: «Ложное учение не поддается опровержению - оно исходит из того, что ложь есть истина» полностью соответствует существующему сегодня положению. Однако человеческая мысль, как свидетельствует история ее развития, всегда находит выход из тупика: выявляется необходимость отказа от привычных стереотипов - происходит перемена мысли - греч, μετάνοια (в упоминаемой выше православной аскезе этому понятию соответствует покаяние, как отказ от прошлых заблуждений). Других условий для начала освоения цельного знания, т.е. приближения момента истины, история нам с вами не предоставила.
Примечания:
1 Юваль Нееман. Грядет ли конец науки? // Промышленные ведомости, 11-12, 2003.
2 С.В. Гальперин. От цельного знания - к цельной личности //Культурология. 1. 1996. С. 45.
3 «Мы хотим научить всех людей пансофии, т.е. сделать так, чтобы они умели ( I) понимать строение вещей, помыслов и речей; (II) понимать цели, средства и способы осуществления всех действий (своих и чужих); (III) отличать в сложных и запутанных действиях, равно как и в помыслах, и в речах, существенное от случайного, безразличное от вредного и тем самым распознавать всякие искажения мыслей, слов и поступков, чужих и своих, чтобы всегда и везде возвращаться на правильный путь. Если бы всему этому научились все и всесторонне, все стали бы мудрыми, а мир исполнился бы порядка, света и покоя» (Ян Амос Коменский //Сб. Педагогическое наследие: Я.А. Коменский, Д.Локк, Ж.-Ж. Руссо, И.Г. Песталоцци. М., 1988. С. 108).
4 См. стих.Ф.И.Тютчева «Наш век» (первая публ. в ж-ле «Москвитянин», 1851г.).
5 В.Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991. С. 152.
6 «Я так отчетливо вижу это, когда оглядываюсь на свои гимназические годы, когда я впал на несколько лет в неверие. У нас было очень хорошее преподавание Закона Божьего, мы все обязательно ходили в церковь, и в первые годы своей гимназической жизни я оставался верен тому религиозному одушевлению, которое было у меня с детства. Когда на 15-м году жизни я утерял веру, то причины этого, как мне это ясно теперь, лежали в той глубокой двойственности, которая духовно окружала меня в школе, хотя и не сознавал ее» (В.В.Зеньковский. Проблемы воспитания в свете христианской антропологии. М., 1993. С. 159-160).
7 В.В.Зеньковский. Указ. соч. С. 163.
8 С.В.Гальперин. Мое мировидение (Курс лекций). М., 1992. С. 104-105.
9 В.С. Соловьев. Соч. в 2-х томах. М., 1988. Т. 2. С. 286-288.
10 Учение Якова Абрамова в изложении его учеников (публ. М.Н. Эпштейна) // LOGOS, Ленинградские международные чтения по философии культуры. Кн. I. С.-Пб. 1991. С. 224.
11 Там же. С. 227.
12 В.Н. Лосский. Указ. соч. С. 211.
13 И. Киреевский. Соч.// Цит. по: В.В.Зеньковский. История русской философии. I. Ч.2. Л., 1991. С. 25.
14 «Главный характер верующего мышления заключается в стремлении собрать все отдельные силы души в одну силу, отыскать то внутреннее средоточие бытия, где разум и воля, и чувство, и совесть, прекрасное и желаемое, справедливое и милосердное, и весь объем ума сливаются в одно живое единство, и таким образом восстанавливается существенная личность в ее первозданной неделимости» (И. Киреевский. Указ, соч. С. 15 -16.).
15 В.Ф. Эрн. Борьба за Логос // В: Соч. М., 1991. С. 10 -294.
16 А.Ф. Лосев. Мне было 19 лет. //Дневники. Письма. Проза. М., 1997. С. 67.
17 А.Ф. Лосев. Миф. Число. Сущность. М., 1994. С. 300 -526.
18 «И если что может исцелить наш дух, то только подлинное и глубокое «обновление ума», о котором говорил Ап. Павел (Рим. 12, 2), - без него, т.е. без идеологического выправления и даже преображения современного сознания, современных путей мысли, наша эпоха не может вырваться из тех оков, которые она сама себе создала» (В.В.Зеньковский. Указ.соч. С. 180).
19 В.В. Зеньковский. История русской философии. 2. Ч. 2. С. 143.
20 С.В. Гальперин. Постановка проблемы цельного знания в русской философии и роль А.Ф. Лосева в ее решении. // Лосевские чтения: Материалы научно-теоретической конференции. Новочеркасск, 2004. С. 12 - 13.
21 А.Ф. Лосев. Страсть к диалектике. М., 1990. С.38.
22 А.Ф. Лосев. Форма. Стиль. Выражение. М., 1995. С. 38.
Впервые опубликовано в сборнике «Педагогика вчера, сегодня, завтра» (материалы 8-й конференции из цикла «Григорьевские чтения») М.: АСМ, 2006.
