Уже несколько раз ко мне из аудитории обращались с просьбами прояснить смысл «социализации». В церковном контексте данный термин во многом остаётся недоопределен. Обычная социальная теория упрощает картину, исключая метафизику из рассмотрения. Но поскольку мы верим, что религиозная парадигма вмещает более широкое представление о реальности, то при раскрытии темы социализации нам придется использовать более широкие, по сравнению со светскими, определения и контекст. Хочу предупредить, что будет теория. Навыки работы с теоретическим аппаратом приветствуются.
Для начала укажем на тот факт, что в последние 30-50, а кое-где 70-80 лет религиозные сообщества взаимодействуют с мирским окружением и ощущают себя в мирском окружении принципиально иначе, чем раньше. Современность ставит человека верующего перед целым рядом новых характерных условий. Мир цивилизации чрезвычайно разветвлен, разнообразен и продуман. Многоуровневые алгоритмы и связи, множество перекрестных отсылок и опций, которыми пользуется человек... Как говорят, all inclusive - «всё включено». Социальные цепочки почти достигают сложности органических... На глазах у последних двух-трех поколений, наблюдающих происходящее, развёртывается, по существу, новый рукотворный «социальный космос», которым почти заслоняется, выводится из поля зрения космос естественный. На данной базе формируется особый тип восприятия, который может быть назван социальным фундаментализмом, в отличие от фундаментализма традиции. За объективную реальность принимается реальность, которая даётся, преимущественно, в социальных ощущениях. Перемещение на новое поле и закрепление «старых», «классических» культур и вероисповеданий в контуре нового рукотворного мироустройства носит название «социализации».
Для того, чтобы любая «старая» структура могла инкорпорироваться в социальную вселенную, она должна отвечать некоторым условиям - разделять догматы социальности и принимать участие в ее игровых практиках. По результатам социализации, различные религиозные конфессии и системы, как например Православная Церковь или новые протестантские движения или восточные культы получают как бы свой «социальный паспорт», область действия и патронаж от более сильных, доминантных парадигм: политической, экономической, бюрократической, обывательско-популистской и др. Для Православия в России, соответственно, «паспортными» становятся патриотизм, государственническая позиция, проповедь межконфессионального мира и идеологические аллюзии на тему отечественной истории. Создается, впрочем, и альтернативная версия «паспорта» с акцентами на правах и свободах, «уранополитизме», борьбе с коррупцией, критике отечественной истории и т. п.
Социализированные религии - пасынки и падчерицы новой жизни, тени от собственных исторических традиций. Изначально, в оригинале, вероисповедный дискурс интроспективен; он носит самостоятельное, отдельное от общественной систематики значение. Религия хранит в себе истинную мудрость, «гнозис», коего не ведает бренная земля с её профанным мирским разумом. По этой причине всё наиболее важное и ценное с точки зрения верующего происходит не где-нибудь, а под покровом и в теле традиции. Исповедующий веру человек стоит в роли ученика, и к нему апеллируют религиозные авторитеты и священные тексты.
Мудрость нынешнего времени, периода цивилизационного возвышения, уже не эксплицируется вовне, в мир невидимого и горнего. Современное общество самодостаточно, замкнуто на себя и источниками откровения в нем служит его внутренние экономические, политические, бюрократические, обывательские гении и музы. Из носительницы высшего откровения религия низводится (десакрализуется) до положения одного из общественных феноменов, подвида идеологии и субкультуры. На включении на правах «дочернего», младшего по рангу предприятия настаивает мир, религиозным же сообществам предоставляется определиться с выбором: соглашаться на социализацию либо быть отнесенными к категории маргинальных. В большинстве случаев, социальный фундаментализм заранее проникает в ткань религиозной психологии и начинает видоизменять её под свои условия. Религиозные сообщества охватывает тоска по своему положению с ощущением собственной малости, провинциализма, заброшенности («гетто» - в терминологии нынешних православных). В них разрастается конфликт со своей «старой моралью», в большей части интроспективной и некогда смевшей стоять независимо от единственно актуальной общественной проблематики. Требование модернизации воспринимается как абсолютный и самоочевидный императив, устраняющий дискомфорт от пребывания в «гетто» - ограниченном и периферийном по отношению к mainstream’у пространстве. «Свобода», в противоположность существованию в «гетто», в новом религиозном сознании парадоксальным образом закрепляется за большим социумом. «Быть свободным» на языке социализированного христианства означает, по факту, не испытывать социальных затруднений, связанных с религиозной самоидентификацией.
Если фокус внимания религиозным сообществом переносится в мирскую среду, тогда согласимся, что это очень странная религия. Требования социальной реальности современным, «адекватным» сознанием не могут быть проигнорированы, в конфликте же «со старой моралью» принимаются за приоритетные. Исключение составляют прямые попытки склонить к отречению от веры. На данном месте социализированным христианам предписано неповиновение. Но общий взгляд остается наивен. Социальные парадигмы доминируют и имеют полные возможности косвенными путями, через усечение (секуляризацию) приводить конкретного субъекта к забвению либо прямому отрицанию своих вероучительных положений. Яркими примерами служат: террористическая теология, развившаяся внутри ислама; т. н. «теология освобождения»; антиавторитарная теология и концепция борьбы с наружным благочестием, «фарисейством»; разводы, аборты, гомосексуализм, феминизм в христианских сообществах; культ успеха, т. н. «политическое Православие», теории церковно-государственного двуединства, разного рода «цветные» и националистические парарелигиозные версии и др. Взаимодействие Церкви и мира определяется не концептом миссии, но концептом обратной ассимиляции, и вся вероисповедная мудрость так или иначе сводится к экстраверсии - правильному действию в общественной сфере. Успех в обществе оказывается едва ли не единственным критерием, по которому можно судить о благополучии или неблагополучии (http://www.eparhia-saratov.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=7742&Itemid=4). Область, где христианин жил и действовал бы вне общественных проекций, наедине с собой и с Богом либо в независимой логике соборных церковных процессов, почти не прослеживается.
Посвящение в традицию, ученичество более не считаются необходимыми, в чем отчасти угадываются признаки того, что не вполне удачно определяется понятием «гносеомахия». В действительности, следует говорить не о борьбе с учёностью, но о распространяющемся безразличии к процессу познания. Священные тексты и церковные авторитеты лишаются прямой интроспективной проекции, и диалог с ними души замирает. Отныне это в большей или меньшей степени - «памятники», факты и мнения, которые наблюдаются с внешних позиций. При той или другой идеологической доминанте из них, как из отдельных кубиков, разными людьми складывается своя аргументационная стратегия.
В облегченном статусе «пользователя православной веры» человек от практического исповедания, ученичества, теснейшего проникновения в истину, аспекта пользы души перетекает к своеобразной христиановедческой позиции наружного наблюдателя и комментатора. Оставаясь закрыт, он не желает обнаруживать свой внутренний мир, основания своей веры и переживания («Кто исповедает Меня перед людьми...»), а ограничивается меморандумами, концепциями и заключениями. На данной почве в последнее время разворачивается целая индустрия увлеченного спекулирования по темам происходящего в Церкви, обнародования индивидуальных суждений, порой с экспрессией, никак не совмещающейся с представлением о смысле Евангелия и традиции. И хотя христианского образа во всем этом почти не присутствует, различные пользовательские стратегии оспаривают друг у друга право доставить Церкви эффективное продвижение и актуальное renommée.
В применении почти ко всем темам действуют суждения на понижение. Процессы и явления, ранее имевшие для верующих сакральный подтекст (чудеса и святыни, церковная иерархия, благословение, крестное знамение, монашество и др.) чаще и чаще предстают в рукотворном - организационном либо субъективно-психологическом качествах. Не менее парадоксальным образом «функциональное Православие» торопится влиться в борьбу с «опиумом для народа» и вперед остальных изобличить собственные предания. Десакрализация не останавливается в т. ч. перед Таинствами, о которых в последнее время можно встречать самые произвольные мнения.
«Христиановедением» и «церквистикой», в которых человеком утрачивается сознание святых для себя предметов, оканчивается драма перерождения веры в социальную религию. Православное сообщество закрепляется в ранге тематического сообщества и субкультуры современного мира. Во многом справедливыми становятся замечания секулярного критика, цитата: «В церкви идет чисто количественный по параметрам процесс, лишенный всякого внутреннего содержания - ибо таким содержанием для религии является трансценденция, выход за пределы наличного бытия, чего не наблюдается вообще. И который (процесс) держится исключительно конвенцией, общественно-государственным договором, вручившим РПЦ монопольное право манифестировать себя в качестве морального и духовного авторитета - и зарабатывать на этом. Рост авторитета при этом понимается исключительно как рост числа прихожан (и даже проще - числа объявляющих себя «православными») и количества храмов, что является прямым слепком с картинки массового сознания, представленного толпой: это сознание уверено в себе только тогда, когда толпа растет» (конец цитаты). Автор приведенных слов, безусловно, заблуждается в том, что касается «полного отсутствия трансценденции» в церковной жизни. Внутреннее содержание и качественный процесс присутствуют. Но, определенно, таковые скрыты внутри и стоят в тени наиболее представленных в настоящий момент «социализированных» направлений: официальной политики, церковной экономики, обывательского облегченного Православия и инерционной обрядовости.
На основании цитированного фрагмента можно хорошо видеть, что успех Церкви в современном мире не всегда связан с её социализацией. Чуткое сознание, даже безрелигиозное, улавливает и вербализирует недостаток инаковости, трансценденции в церковном поле. Что, понятно, не способствует ни внутреннему укреплению Церкви, ни миссии и привлечению интереса от внешних.
Следует с большим терпением отнестись к наличию образцов не-социализированного Православия, которые в последнее время вызывают раздражение в свой адрес. Неформальный образ Церкви складываются в большой степени из них. В любом случае, социализированную часть сообщества православных нельзя назвать более благополучной. И только господствующее умонастроение ранжирует христиан на лучших и худших, современных и отсталых, производя азарт похода одних на других под знаменами искоренения суеверий и борьбы против отсталости. С другой стороны, маргинальное (согласно текущей социальной классификации) положение также не может устраивать нас. В настоящее время судьба т. н. «социально-исключенных» - людей без места обитания и собственности, постоянного и приемлемого уровня доходов, находящихся вне действия механизмов социальной поддержки - в большинстве печальна. Нет никакой возможности внушать пастве антисоциальную логику, ибо в редких примерах опытным духовникам удается поддерживать существование автаркических общин; как правило же, результатом экспериментов с обособленными группами становится не столько духовный рост, сколько движение вниз ступенями социальной лестницы. Вместо этого как наиболее органичный и безопасный должен быть принят средний между социализацией и маргинальностью концепт «ограниченной социализации», открывающий для православных определенные социальные ниши. Общий настрой учения не антисоциальный и автаркический, но антиассимиляционный. В качестве практического шага - сознательный выход за пределы mainstream’а, областей с повышенной конкуренцией, политики и борьбы за верхние этажи современной социальной иерархии, где социальные фундаментализм и фанатизм достигают пиковых значений. Пригодной для жизни современных христиан в имеющихся условиях следует признать кромку общественного поля: исполнительские деидеологизированные направления, занятия производительным трудом, в т. ч. производство продукта и услуг, поддерживающих существование конфессиональной общины. Так возникает шанс преодолеть главную трудность: психологическую подавленность, депрессивность религиозного сознания перед лицом современности. Весь кризис церковности предопределяется этой депрессией - огромным, растущим массивом социальных фактов, не испытывающих как будто нужды в нравственном законе и Боге. В противоположность этому, крайне важно восстановить осознание внутрицерковных смыслов как старших, а не младших по отношению к светским. Как, собственно, всегда и представляла вещи традиция.
Вторая немаловажная ремарка: признание текучести ситуации. Идея социализации для Церкви не может приниматься ещё и из-за того, что процессы в социальной сфере носят переменчивый и ограниченный, а вовсе не фундаментальный характер. Опираться на сегодняшние представления о mainstream’е и маргинальности нет ни малейшей возможности. В действительности, нужно понимать, что нас сбивают с толку. Неизвестно, как 10 или 20 лет назад, но на сегодня неопределенность для мира значительно выше, чем неопределенность для Церкви. Реальное соотношение сил и весов - прямо противоположное. Адаптироваться к сегодняшней общественной практике не имеет никакого смысла. Нужно думать о следующей. Адаптироваться к сегодняшней общественной практике - это адаптироваться к сидению на стуле на одной ножке. Упомянутое величие, масштаб социального космоса - всего лишь фасад, тогда как на задворках скопилось достаточно поводов для разочарования. Существует масса оснований считать, что нынешний период цивилизационного возвышения окажется короток. Из сказки welfare society человечеству поневоле придется вернуться к естественному ощущению космоса труда и страданий, в систему представлений, близкую к представлениям прежних эпох.
Думаю, что существо вопроса о выборе православными стратегии в системе понятий социализации/маргинализма, на этом проясняется. Самое плохое из того, что мы теперь можем предпринять, - встать на позицию воинствующих неофитов социальной религии и дать разверстать церковную жизнь под отходящие общественные оценки и стандарты.
1. Re: Православное сообщество: между социализацией и маргинальностью