Модернистский соблазн

От редакции. Статья нашего постоянного автора В.П. Семенко, вновь предлагаемая вниманию читателя, впервые была опубликована на «Русской линии» летом 2009 года и является завершающей в его цикле «Весна Патриарха». Поскольку в ней подвергается серьезной фундаментальной критике целый ряд богословских положений и методологических установок протодиакона Андрея Кураева, то, публикуя статью, мы предполагали, что уважаемый отец Андрей как-то отреагирует на эту публикацию, тем более, что все православные читатели хорошо знают, сколь ревностно Его Высокопреподобие обычно относится к критике в свой адрес. Однако никакой серьезной реакции, против обыкновения, со стороны отца Андрея, к сожалению, не последовало. Поэтому, по мнению редакции, данная работа продолжает оставаться актуальной, особенно в свете того, что ныне протодиакон Андрей Кураев является руководителем авторского коллектива по подготовке учебника по «Основам православной культуры» для 4-х и 5-х классов светской общеобразовательной школы. Будучи готовы в любой момент предоставить слово Его Высокопреподобию, мы хотели бы выразить надежду на то, что обсуждение затронутых в статье крайне актуальных, животрепещущих проблем, связанных с миссионерской деятельностью нашей Церкви на современном этапе, будет развиваться в духе братской любви, преданности православной Традиции и бескорыстного служения Истине.

Окончание. См. начало здесь, продолжение здесь.

Христианство в нагрузку

Постмодернизация религии - интереснейшая и важнейшая тема, причем очевидно, что она имеет для нас отнюдь не только отвлеченно-теоретическое, но и вполне практически-жизненное значение. Интуитивно, на уровне ощущения уже у многих в связи с многообразной, шумной и, как сейчас выражаются, «креативной» деятельностью наших героев всплывает мысль о постмодерне.

Надо сказать, что в самое последнее время появилось несколько текстов, представляющих для нашей темы крайне интересный материал. Они дают вполне конкретное подтверждение гипотезе, согласно которой разбираемый проект, помимо того, что является по факту, объективно постмодернистским продуктом, до известной степени и задуман людьми с уже сложившимся постмодернистским сознанием.

В настоящей работе мы обязательно разберем эти тексты. Однако вначале заметим, что наиболее «креативные» фигуры проекта, такие, как протодиакон Андрей Кураев, характернейшим образом проявляют постмодернистские черты в своем повседневном поведении, причем не в каком-то бытовом поведении, связанном со второстепенными чертами характера, а в том, которое напрямую касается их главной «профессии», основного рода занятий, то есть их «миссионерской» деятельности. Сочетание несочетаемого, демонстративное попрание стержневого смысла - составляет основу фирменного стиля Кураева. Один и тот же человек может посвятить десятки и даже сотни страниц разоблачению оккультизма во всех его разновидностях (не только в деятельности малозначительной и малочисленной интеллигентской секты рерихианцев, но даже и в самом Православии - см. его книгу «Оккультизм в православии») - и почти в то же самое время заниматься откровенной апологией явно оккультного международного проекта под названием «Гарри Потер», внедряющего темную мистику и оккультизм в сознание наших детей. Православие, в котором почитание блаженной Матроны - великой святой, пользующейся необычайной любовью народа и глубоко почитающейся монахами, подвижниками, духовными авторитетами нашей Церкви и, в частности, покойным Патриархом Алексием II, - это оккультизм, а темная мистика «Гарри Потера» - христианство и «добрая детская сказка» - это какое-то странное православие!

Конъюнктурный характер деятельности о. протодиакона - отдельный сюжет. Однако в свете представленного у нас ранее краткого обзора основных положений постмодернистской философии в данном и в других, подобных же, случаях возникает самый существенный для нашего анализа вопрос о наличии (точнее, об отсутствии) у «миссионера» того самого стержневого смысла, который составляет главный предмет ненависти постмодернистов. Православный миссионер (чья цель, казалось бы - приводить народ к вере), который то выступает с «опровержением» великого чуда Благодатного огня (относящегося к самой сердцевине православного учения о духовной жизни и стяжании благодати как ее главной цели [1]), то заявляет, что загробных мытарств не существует, то вдруг начинает отстаивать права сектантов, говоря, что не следует православным добиваться запрета «Свидетелей Иеговы», то высказывается в том плане, что к преподаванию ОПК Церковь пока еще не готова, то позволяет себе выпады в адрес святых и всякие рискованные пассажи на сексуальные темы; проповедник, регулярно атакующий центральные, стержневые элементы Предания - это довольно странный миссионер и проповедник!

Сравнительно недавно Кураев предстал перед читателем как бы в обновленном виде. «Еnfant terrible» российской православной журналистики, явно получив указание сверху, захотел теперь казаться «белым и пушистым». Немедленно началась бурная (типичная для Кураева) пиар-кампания. Имеем в виду несколько его интервью, прежде всего то из них, которое было дано сайту «Православие и мир» (главный редактор Анна Данилова) «Миссия кончается там, где начинается пастырство» (26 мая 2009 г.), а также «Миссионерские технологии» (11 мая) и ряд других.

«Новый» Кураев рассказал нам все самое главное, например, что «православная проповедь... нетехнологична» (вопреки многочисленным предыдущим заявлениям «новых миссионеров»), что в ней «нет ни пиара, ни сознательно просчитанного воздействия на подсознание» (конечно, в доме повешенного не говорят о веревке...), что «цель миссии - явление славы Божией» (вот не может Бог без их помощи явить свою славу, и все тут!) и многое другое. Апологеты Кураева в восторге. Словно бы и не было многочисленных кощунств и явных неадекватностей в публичном поведении, являть которые, по убежденному мнению духовных авторитетов Церкви, может лишь человек, пребывающий в глубокой прелести! Однако, наряду с показной «пушистостью», наш миссионер сформулировал и ряд принципиальных положений.

«Поскольку я являюсь автором этого термина («агрессивное миссионерство» - В.С.), то настаиваю на своем праве его истолковывать. Агрессивное миссионерство - это просто впечатывание в чужой текст нужных мне смыслов. Это не цепляние к людям на улице, а кабинетная герменевтическая работа. Это спасение чужого текста для нашей общины (?!) путем проецирования в него или обнаружения в нем тех смыслов, которые дороги именно нам, и к которым могли быть равнодушны даже создатели этого текста. Например, позднеантичные богословы объявили философию «служанкой богословия» и тем самым сказали церковным цензорам (??): «Вот эта - со мной, пропустите ее, не трогайте!» Так они дали античной философии право на прописку в христианском монастыре».

Пытаться охарактеризовать данный пассаж предельно хладнокровно, с использованием чисто научной лексики - значит совершить над собой серьезное волевое усилие! Ибо наш агрессивный миссионер полностью изобличает здесь свою неадекватность и профнепригодность. Ведь каждый порядочный студент знает, что святые отцы совершили прямо противоположное тому, о чем говорит о. протодиакон: они отнюдь не «впечатали» свой (христианский) смысл в чужой, ранее существовавший и созданный другими текст (то есть в античную языческую философию), а, напротив, использовали ее понятийный, категориальный инструментарий для создания своего, принципиально, качественного нового и оригинального христианского текста. Сюжет этот - более чем известный. Что же касается «протекции», которую якобы оказали богословы языческой философии перед лицом драконовской (какой же еще?) церковной цензуры, то Кураев здесь проявляет себя как самый настоящий постмодернист, манипулирующий смыслами, ибо, как грамотный все же профессор духовной академии, он не может не знать текста, приводимого, в частности, у вроде бы почитаемого и прочитанного им А.Ф.Лосева (бывшего, как известно, великим знатоком античности), а именно - Актов Константинопольского собора 1076 года, то есть Первого Собора на Иоанна Итала. В них, в частности, говорится:

«Обещавшимся быть благочестивыми и вводящим бесстыдно (или, скорее, нечестиво) злочестивые эллинские учения в православную и соборную Церковь о человеческих душах, о небе, земле и других творениях - анафема. Предпочитающим глупую внешних философов так называемую мудрость, и следующим за их наставниками... - анафема... Говорящим, что эллинские мудрецы и первые из ересеначальников, подверженные анафеме от семи святых и кафолических Соборов и от всех мужей, в Православии просиявших (как чуждые кафолической Церкви ради их поддельного и нечистого в словесах преумножения), [что они] - и здесь и на будущем Суде лучшие во многом, чем мужи благочестивые и православные, в особенности же, чем прегрешившие по человеческой страсти или неразумению - анафема... Проходящим эллинские учения и обучающимся им не ради только обучения, но и следующим их суетным мнениям и верующим в них как в истинные и таким образом настаивающим на них как на имеющих крепость, так чтобы и других один раз тайно, другой раз явно к ним приводить и учить без сомнения - анафема... Эллинским и инославным догматам и учениям, введенным вопреки христианской и православной вере Иоанном Италом и его учениками, участниками его скверны, или противным кафолической и непорочной вере православных - анафема». [2]

Между прочим, эти и многие другие анафематизмы вошли в Синодик в Неделю Православия. Как-то странно для богослова...

Таким образом, вопреки мнению (виноват, протекции) Кураева, Церковь тех «богословов», которые пытались «протежировать» языческой философии (то есть Иоанна Итала и его учеников), вполне недвусмысленно - анафематствует! Кураев долго использовал безотказный прием, говоря: «Вы, конечно, можете полемизировать со мной, но знайте, что вы спорите не со мной, а со святыми отцами, поскольку я излагаю их позицию». Так вот теперь мы можем смело вернуть ему этот мячик и сказать: либо святоотеческая мудрость, засвидетельствованная непогрешимой церковной полнотой, Семью Вселенскими соборами и последующими соборами Церкви, либо - суетные и прелестные, написанные «из мнения» творения агрессивного протодиакона! Конъюнктура и умение лавировать, нравиться и быть нужным «сильным мира сего» - отдельный вопрос, но с богословской точки зрения очевидно, что увертливый «миссионер», наконец, попался.

Итак, Церковь устами освященного Собора в Константинополе 1076 года однозначно свидетельствует: сам по себе «текст» языческой философии, обладающий своим, вполне оригинальным и несводимым ни к чему иному смыслом, абсолютно чужд собственно христианскому тексту и его смыслу, и если святые отцы использовали систему категорий языческой философии, это означает лишь то, что они переосмыслили сами эти категории, вложили в них свой смысл и создали новый, доселе небывалый текст. «Усия» и «ипостась» у Аристотеля, Плотина, Порфирия и т.д. - вовсе не идентичны тому, что мы находим у отцов, равно и аристотелевский термин «энергия» приобрел качественно новое звучание у паламитов. И т.д. и т.п. Старый, языческий текст остался, сохранив свойственный лишь ему смысл и отнюдь не потеряв при этом своего исторического значения; но рядом с ним и после него возник текст новый и вполне самостоятельный. Соотношение между ними хорошо известно профессору Кураеву, посвятившему в свое время немало усилий старательному выписыванию весьма многочисленных цитат из разных авторитетных авторов, посвященных объяснению различий между монотеизмом и пантеизмом и т.п. вещей, так зачем же он морочит голову читателю?

Христианский эллинизм, христианская эллинистическая культура - это новая культура, новая как целое, а не «христианизация» старой языческой античности, невозможная по определению. Культурная преемственность между христианской и дохристианской эпохой означает создание новой культуры с использованием старой, усвоение ее культурных форм для своих, творческих целей, а не манипулятивную операцию по замене смысла, выниманию из культурной «формы» старого, языческого смысла и вкладыванию в нее нового, христианского, наподобие какой-нибудь матрешки. Творчество - это всегда создание нового, а не «протекция перед цензором», как полагает Кураев со своим номенклатурным стереотипом!

В работе «Христианская цивилизация: новый перелом?» нам уже приходилось указывать, что Византия создала свою великую культуру на основе исторической преемственности культурных форм, поэтому ей вовсе не нужно было спустя века заново открывать античность. Античность была для нее своим домом, чем-то привычным и знакомым, поскольку она творчески переработала античную культуру, сохранив культурную преемственность, и для нее не стояла проблема культурного разрыва «темных веков», которая была столь актуальна и сыграла столь роковую роль для Запада. Запад же свою античность окончательно догрыз где-то к VII веку, поэтому, когда Ренессанс заново «открыл ее, то для Запада античность предстала во всей своей старой, языческой «прелести»; православная же Византия же воспринималась как враг, которому следует противостоять и от которого следует отталкиваться. (Что отнюдь не мешало, а лишь помогало тому, чтобы многому учиться у греческих еретиков-варлаамитов). Вся эта сложность, на наш взгляд, - лишнее свидетельство того, что культурная преемственность в историческом процессе, в живом историческом творчестве - совсем не игра и не манипуляция смыслами!

Для Кураева же по факту не существует стержневого, «логоцентричного» смысла культуры; смысл является для него предметом произвола и манипуляции, а значит, при таком понимании, не существует и культурной преемственности, как исторической закономерности, то есть творческого развития смысла в истории! История и классика с ее логоцентризмом и развитием, невозможным без охранения традиции и преемственности, с ее стержневым ростом культуры подменяется у него вполне постмодернистским «ризоматическим» развертыванием некоего гипертекста, в котором по факту вообще нет центрального, стержневого смысла! Ибо если «мы» (то есть, надо полагать, христиане) в принципе можем произвольно вложить в некий чужой текст нужный нам смысл, то кем и когда доказано, что кто-нибудь другой не сможет всунуть туда что-то совсем другое?

И уж совсем не выдерживает самой снисходительной критики приводимый Кураевым для иллюстрации своей мысли пример, связанный с экзегезой некоторых мест из Священного Писания (конкретно - Гал. 4, 21-31). Рассказывая о том, как апостол Павел интерпретировал повествование Книги Бытия про Авраама, Сарру и Агарь, Кураев пишет:

«Вот текст, который иудеи называют Танах, а мы его называем «Священное Писание Ветхого Завета». С точки зрения иудеев, христиане - воры: мы у них украли их священное писание и нагрузили его своими смыслами. Честно скажу, я не могу поверить, что Моисей, рассказывая историю про Авраама, Сарру и Агарь, осознавал, что он противопоставляет свою церковь грядущей новозаветной. Но апостол Павел именно это там увидел и предложил такое толкование».

По мысли Кураева, здесь апостол Павел проявляет себя как «агрессивный миссионер», то есть предшественник самого о. протодиакона.

«Это типичное агрессивное миссионерство - некий текст используется для того, чтобы с его помощью донести те смыслы, которые сам автор, может быть, даже и не предполагал».

После всего этого остается лишь развести руками. Во-первых, пророк Божий Моисей традиционно считается «автором» лишь Пятикнижия (Торы), а отнюдь не всего Ветхого Завета. Во-вторых, вопрос о том, насколько здесь вообще применимо понятие «автор», в котором мы переносим наши новоевропейские светские стереотипы на древний религиозный текст, где сам феномен авторства был существенно иным, достаточно сложен и неоднозначен. Но самое главное заключается совсем в другом. Рассуждая об «авторстве» пророка Моисея и апостола Павла, профессор богословия Кураев словно бы забывает о богодухновенности Писания, о Святом Духе. Здесь он ведет себя и рассуждает не столько как православный богослов, сколько как типичный протестантский теолог.

Разве профессор-продиакон никогда не слышал об изначально ведомом Господу прообразовательном значении Ветхого Завета по отношению к Новому, о котором совершенно необязательно было знать даже и Моисею; разве он никогда не рассказывал своим студентам о единстве Священного Писания, созданного Духом Божиим (хотя и через посредство людей), о синергии (соработничестве человека и Бога) в создании священных текстов, богодухновенность которых (в единстве обоих заветов) по внушению того же Духа признана Церковью? [3]

Сократа (то есть язычника) Кураев приплетает сюда «до кучи», чтобы замести следы; однако в свете общеизвестных вещей, которые мы сказали выше о Священном Писании, вполне очевидно, что броские, сделанные «на публику» высказывания Кураева о старом пузырьке и новой жидкости, которую агрессивный миссионер наливает в него в виде нового смысла (какое глубокое представление о форме и содержании!) абсолютно не идут к делу и, будучи крайне поверхностными, далеки от сколь либо научного и, тем более, богословского понимания.

Итак, Павел - никакой не «агрессивный миссионер», уповающий на прием, свой ум и ловкость, отнюдь не словесный жонглер и манипулятор, а, напротив, апостол, вдохновляемый Духом Божиим, слышащий голос Самого Христа, как о том и рассказывается в книге Деяний. Другие же примеры, приводимые Кураевым («более мягкие случаи»), то есть Джоан Роулинг и Лев Толстой - просто смехотворны и не лезут ни в какие ворота!

«Истолкователь, - пишет наш профессор, - должен быть настойчив (агрессивен), когда предлежащий ему текст сам по себе вполне христианский, но современный читатель не может заметить его христианской нагрузки. Это постоянно происходит с произведениями классической европейской и русской литературы».

Вот ведь какая штука это агрессивное миссионерство: никак без него культурный (да и религиозный) процесс не складывается! Читатель современный? Современный! И текст современный! (В том смысле, что речь-то наш профессор ведет о текстах, созданных в эпоху модерна). А читатель без его, «миссионера», посредничества все равно ни бум-бум... Фокусник настолько нагл и ловок, что не задумается доверчивый читатель: а зачем вообще все это «агрессивное миссионерство», если есть система образования, а в ней вполне могут быть соответствующие курсы? [4]

Но главное - несостоятельность самих примеров. Если в отношении русской литературы XIX века среди литературоведов существуют разные подходы (от тотальной христианизации ее, предпринимаемой И.Есауловым, до гиперкритицизма М.Дунаева), то в отношении пресловутой Роулинг все русские православные ученые вполне едины, о чем мы уже сказали выше и, в силу заезженности темы и наличия вполне адекватных исследований, [5] не станем далее в нее углубляться. Что же касается Льва Толстого, то это просто, можно сказать, наша узкая научная, литературоведческая специализация

Кураев отделывается от проблемы общей фразой.

«Или Лев Толстой. Да, как философ (??) он далек от христианства. Но Толстой как художник и писатель (то есть в качестве писателя Толстой не художник что ли? И наоборот?) - частица нашей русской православной классической культуры».

То, что Толстой - классик, конечно же, несомненно. Однако не очень понятно научное значение слова «частица». Кураев проявляет здесь свое обычное верхоглядство и научную безответственность, не удосуживая себя конкретным анализом проблемы. В чем конкретно видит он православность художественного творчества Толстого, а также как он понимает независимость этого творчества от мировоззрения художника, остается абсолютно неясным. С сожалением приходится констатировать, что агрессивный миссионер методологически в полной мере следует здесь за не менее агрессивным В.И.Ульяновым (Лениным). Только Ленин полагал, что Толстой независимо от своего «поповского» мировоззрения является «зеркалом русской революции», а Кураев считает писателя выразителем русской православной культуры, но также независимо от его абсолютно неправославного мировоззрения. Прямо не художник, а медиум какой-то! Все-таки хорошо обучали будущих миссионеров советские философы! Что значит школа...

Следует ли нам предположить, что Кураеву неизвестна великолепная работа великого Константина Леонтьева «Наши новые христиане», в которой автор блестяще показывает чуждость толстовства подлинному церковному христианству; фундаментальные исследования Е.Н.Купреяновой, Г.Я.Галаган и других советских и российских толстоведов, в которых, на наш взгляд, неопровержимо показано, что корни толстовства - в просветительстве XVIII века, а отнюдь не в православии; наконец, достаточно многочисленные работы современных исследователей, доказывающие чисто восточное, буддийско-конфуцианское происхождение «религии» Толстого? Дальнейшее углубление в эту тему не входит сейчас в нашу задачу. Скажем лишь, что пресловутый «вопрекизм» (то есть представление о полной независимости художественных текстов какого-либо писателя от его философско-публицистических, политических сочинений и вообще мировоззрения) является анахронизмом советских времен и давно преодолен современным литературоведением, предпочитающим рассматривать авторские тексты во всей их совокупности, не проводя между ними непроходимых границ по жанровому и т.п. принципам. Так что не следовало бы агрессивному протодиакону вторгаться в сферу чужой профессиональной и научной компетенции со стереотипами свой кафедры научного атеизма!

Итак, манипулятивный и лукавый, а также научно несостоятельный характер термина «агрессивное миссионерство», на наш взгляд, вполне очевиден.

В свете интересующей нас проблемы культурной преемственности в истории, а также стержневого смысла культуры и различия между классическим и постмодернистским подходами к задаче христианской миссии крайне важно то, что «новые миссионеры» неустанно муссируют тему так называемых субкультур. Эта тема попала даже в решения XIII Всемирного русского народного собора. В этом документе, как и в ряде сопутствовавших ему интервью, весьма выпукло проявилась вся внутренняя противоречивость разбираемого проекта. В документе ставится глобальная задача: «Воздействовать на субкультуры, оплодотворить их христианским содержанием». При этом тут же констатируется, что направленность религиозности (да и сама религиозность либо атеистичность) сознания приверженцев той или иной субкультуры ею самой «никак не рефлексируется». Молодежные субкультуры называются «лабораториями для социального творчества» (?!). Отмечается, что «в них идут культурные эксперименты, иногда рискованные (что верно, то верно - В.С.), которые приносят разные плоды. Эмоциональные вихри, порождаемые ими в обществе, наполнены как темными, так и светлыми чувствами (!). Субкультуры - это формы, которые могут быть заряжены как созидательными, так и разрушительными энергиями». «Ребята ищут ответа на разные вопросы, но субкультура таких ответов не дает.., - указывает один из комментаторов - священник Максим Первозванский. - От каждого из нас зависит, чем будет наполнена та или иная субкультура». Предостерегая от «абсолютизации субкультурной игры», от «придания ей квазирелигиозного характера», документ ВРНС ставит задачу: «Стремиться к соединению субкультурных форм с традиционным духовно-нравственным содержанием». (См.: /newsdata.php?idar=183163).

Итак, авторы документа признают, что сами по себе субкультуры не являются наиболее благоприятной почвой для православной веры; они существуют как бы параллельно и независимо. Кроме того, комментаторы (как можно понять, разделяющие излагаемый подход) прямо говорят, что ни одна субкультура не дает ответа на разные жизненно важные вопросы, в том числе, как можно понять, и религиозные. Почему же в таком случае работа с ними объявляется главной задачей миссии? Ведь подавляющее большинство народа, в том числе и молодежи, к ним не принадлежит! Если сами по себе субкультуры во всяком случае безразличны к вере, то с какой стати работа через них, через их посредство объявляется оптимальным путем к воцерковлению людей? Ясно, что в основе данной методологической установки лежит некий особый принцип.

Для того, чтобы уяснить, в чем его суть, необходимо понять, что такое вообще «субкультура», в отличие от собственно культуры, и почему применяемая некоторыми апологетами «миссии без берегов» аналогия с тем, что называют христианизацией языческой античности, здесь неуместна. Ответ, на наш взгляд, достаточно очевиден, и мы уже достаточно касались этой темы в нашей статье.

«Большая», подлинная культура, культура в собственном смысле органически укоренена в истории и развивается на основе культурной преемственности, неся в себе то, что называют «Большим смыслом». Этот большой, стержневой смысл культуры, столь ненавидимый постмодерном за его «репрессивность» по отношению к своевольной, греховной натуре падшего человека, составляет абсолютно необходимую основу для исторического творчества. Культурная и мировоззренческая революция, произведенная христианством, вся проходила в рамках классического дискурса; это была борьба языческой и христианской классики. Она несла в себе не манипулирование смыслами, когда некое абстрактно «новое содержание» вливается в абстрактно «старые формы» (на манер пузырька и жидкости, как учит Кураев), но и не безоговорочное отрицание старого, но творческое усвоение его с последующим развитием, приданием культурному субъекту нового качества.

В античности не было представления о трансцендентном миру Боге Творце и Боге Троице, как единстве трех равночестных Божественных Лиц (Ипостасей), и это было то абсолютно новое, что принесло с собой христианство, но там уже было философское неоплатоническое учение об абсолютном начале - «Едином» плотиновских «Эннеад» и была знаменитая неоплатоническая триада - Единое, Ум, Душа. Качественное отличие этой пантеистическо-космологической схемы от христианского учения о Троице очевидно и общеизвестно, но троичная схема-то уже была! И было пока еще теоретическое, философское представление об абсолюте, абсолютном начале. Точно так же и с богодухновенным Писанием Ветхого и Нового Заветов. В ВЗ присутствует учение о едином Боге Творце и прообразовательно - о Сыне Божием, что после нового откровения приобрело качественно новый, открытый смысл, явленный уже в НЗ. Такое развитие на религиозном уровне отражалось и на уровне собственно культуры, культуры в узком смысле.

Итак, религиозное и культурное творчество зиждется на трех китах: преемственности, укорененности в истории и, главное, связи с трансцендентным, о чем шла речь в части I настоящей статьи. Если одно из этих условий не выполняется, творчество невозможно.

Что же представляют собой на фоне всего этого так называемые субкультуры? На наш взгляд, вполне очевидно, что ни об одном из вышеназванных условий здесь не может быть и речи. Данное весьма специфическое явление вообще не имеет никакого отношения к традиции, к культурному «мейнстриму», не несет в себе глубинного стержневого смысла, укорененного в истории и в трансцендентном и носит чисто игровой характер. (Поэтому документ ВРНС и вспоминает здесь, вполне справедливо, о «субкультурной игре»). Оно есть типичное порождение постмодернистской эпохи с ее принципиальной чуждостью Традиции, поверхностной игрой со смыслом и произвольными «формами», игрой, враждебной всякой серьезности и онтологической основательности, укорененности в бытии. Люди, входящие в субкультуру («толкиенисты», рокеры, байкеры и т.п.) - отнюдь не отшельники, изолирующие себя от скверны мира в катакомбах или монастыре ради духовного подвига и создания некоего параллельного социума, который затем будет стремиться выйти из катакомб и завоевать мир; они, будучи гражданами и членами общества, просто прячутся от серьезной жизни со всеми ее проблемами, принимая на себя некую роль. В этом они реализуют основной принцип постмодерна: ничего всерьез. Сегодняшний толкиенист завтра может увлечься мотоциклами или какой-нибудь рок-группой. Здесь нет и речи о жертве, о жизненной серьезности, стремлении радикально изменить свою жизнь (что в православной традиции называется «метанойя», покаяние), нет вообще идеи спасения - основной для религиозного сознания, и о. Максим совершенно правильно говорит, что субкультура не дает ответа на коренные вопросы жизни. Субкультура, по сути, - это отказ от серьезного религиозного поиска, от подлинного творчества, есть путь десоциализации, выхода из истории, подмена жизни игрой.

В свете всего этого задача, поставленная в документе ВРНС, несет в себе очевидное внутреннее противоречие, когда форма воюет с содержанием (не своим, а чужим), стремясь его уничтожить. Такая форма, враждебная содержанию, в некоторых философских школах носит название превращенной формы. Постмодерн чувствует себя в мире превращенных форм, как рыба в воде, так зачем же людям традиции самим, добровольно ставить себя в такое положение? Здесь либо субкультурно-игровая форма уничтожит предлагаемое ей традиционное христианское содержание, либо оно, это содержание, преобразует форму.

Почему же «новые миссионеры» пытаются найти путь к сердцам людей через эту весьма поверхностную, специфическую и чуждую подлинности сферу, а не апеллируют к их исторической культурной памяти, связанной с многовековой принадлежностью их предков и их страны к великой русской православной культуре, укорененной в православной вере и в истории? (Да еще и, как Кураев, выступают против преподавания ОПК в светской государственной школе, сетуя на «нашу неготовность» и «низкий культурный уровень»?) [6] Причем, крайне важно, что русских православных людей - наших современников, которые на деле, в своей повседневной жизни являют такую укоренность, они считают также представителями одной из субкультур, фактически уравнивая с молодежными «неформалами»! И кем был навязан двусмысленный и внутренне противоречивый подход к миссии, сформулированный в документе ВРНС? [7]

Думается, что пора, наконец, договорить суть до конца. «Наши новые миссионеры», сторонники «миссионерской» агрессии сами не обладают вышеозначенной укоренностью в Традиции, истории и трансцендентном, в Боге и в Церкви и потому принимают правила игры, диктуемые постмодерном. «Ларчик просто открывался», или «слово, наконец, найдено». В глубине сознание «новых миссионеров» заражено постмодернистским вирусом. Иначе необъяснима их ненависть ко всему, что связано с православным консерватизмом, будучи носителем культурной, исторической и религиозной подлинности. [8]

Проект «миссии без берегов», или массовой миссии, постмодернистский по своей природе, содержит в себе вирус, губительный для земной Церкви. Вместо углубления в Традицию, с упором на духовную жизнь (без чего невозможно дело спасения) он «заточен» на ее выхолащивание и, в конечном счете, объективно, по факту отрицание ее стержневого смысла. В этом плане глубоко не случайны такие, уже упомянутые нами, демарши Кураева, как отрицание реальности Благодатного Огня, загробных мытарств души, посягновение на память святых (как, например, св. Патриарха Стефана), попытка ревизии уже не только Предания, но и Писания («замечание» в адрес Иоанна Крестителя в связи с Иродиадой) и, самое главное, смертельная боязнь того, что вместо его соблазнительных лекций в наших школах начнется, наконец, систематическое преподавание ОПК. (Если теперь проект ОПК отдан Кураеву, это означает, на наш взгляд, очевидную и трагическую реальность, а именно, то, что постмодернистская концепция религиозного и общекультурного образования, увы, побеждает традиционную!) Бесконечное порхание от одной «субкультуры» к другой (имеющей, как мы помним, чисто игровую природу, лишенной укорененности в традиции, в истории и в трансцендентном) - это и есть постмодернистская игра, выдающая за сущее то, чего нет, бесконечное «письмо», «перевод значения», смысловое манипулирование, в сущности, пустыми знаками, симулякрами, лишенными сколь либо реальной связи с какой-либо сущностью, «означаемым». Это антимиссия, превращение наличной, живой традиции в постмодернистское царство превращенных форм.

Здесь мы никак не можем обойти вниманием один знаковый и весьма характерный эпизод лета 2009 года, являющийся замечательной иллюстрацией к нашим выводам. Эта скандальная история наглядно демонстрирует, что речь идет отнюдь не о каком-то отвлеченном теоретическом споре, а о вещах, самых что ни на есть жизненно-практических. Во время так называемого «миссионерского крестного хода» на мотоциклах по маршруту Санкт-Петербург - Севастополь, проводимого по благословению Патриарха Кирилла и с одобрения премьер-министра России В.В. Путина байкерским клубом «Ночные волки» (руководитель - некто Александр Залдостанов по кличке «Хирург») с участием ряда байкерских организаций России и государств ближнего Зарубежья, некая девица, одетая лишь в короткие шорты, с изображением волка на голом теле уселась на мотоцикл позади одного из участников и была запечатлена папарацци. Фотография обошла весь Интернет. Все бы это не привлекло такого внимания, если бы именно на этом мотоцикле не было прикреплено знамя с изображением иконы Спаса Нерукотворного, которое было практически идентично древним русским воинским стягам. Крайне характерно, что необычайно активное участие в распространениии скандальных фотографий принял околокремлевский политтехнолог Е.Холмогоров, который в крайне вызывающей, агрессивной манере обвинял православных людей, выражавших недовольство, в «фарисействе» и т.д.

Среди православной общественности начался бурный скандал, не вполне утихший до сих пор. Однако некоторые официальные лица Церкви, а также непосредственные участники широкомасштабной пиар-миссии - Холмогоров и наш герой протодиакон А.Кураев в своих комментариях пытались представить дело как полный триумф «новой миссии», а кощунственный эпизод глумления над святыней - поначалу всего лишь как случайное досадное недоразумение. Говорилось, что почти голая байкерша - человек в акции случайный («попросила подвезти») и т.п. Байкер, управлявший мотоциклом, был «разжалован», почти что исключен из клуба. Однако журналистское расследование показало, что ни о каком «случае» не может быть и речи. Героиня дня оказалась фотомоделью и членом днепропетровского клуба женщин-байкеров. Лишь когда скандал достиг угрожающих размеров, Кураев выдвинул новую версию: подслеповатая (!) фотомодель, садясь на мотоцикл, не разглядела, что за знамя было на нем прикреплено. Это уже прямо стало выглядеть как дурной анекдот.

Не желая смешивать жанры (расследование истинных причин происшедшего, выяснение того, является ли все это действительно случайностью или все же хорошо продуманной и срежиссированной постановкой, не входит в нашу непосредственную задачу), рассмотрим фактуру события, так сказать, «картинку».

Прежде всего: в основе очередного кощунства с участием Кураева лежит давняя и продуманная с его непосредственным участием идеология «нового миссионерства» - заигрывание с так называемыми субкультурами, заискивание перед ними, то есть как раз именно то, против чего предостерегает как Патриарх Кирилл, так и официальный документ ВРНС. (Незадолго до акции Кураев дал свое очередное программное интервью, в котором говорил уже не о «миссии» среди приверженцев субкультур, а о «совместных проектах» с ними.) Последнее уже просто вопиюще, поскольку среди этих приверженцев есть люди с прямой наклонностью к сатанизму (например, так называемые «готы»), по сравнению с которыми даже байкеры покажутся невинными младенцами. Первые плоды проектов - налицо. Вместо ожидавшихся массовых обращений христианская святыня - образ Самого Христа вписывается в типично постмодернистскую «рамку». «Картинка» действительно чисто постмодернистская. Икона Спаса, как символ христианства, с его личностной культурой и идеей спасения, с его тремя главными завоеваниями - личностью, свободой и историей сопрягается здесь, во-первых, с «обнаженкой», как символом разнузданности и вседозволенности (и это можно, и это), а во-вторых, с волком - весьма распространенным тотемом архаических культов, который одновременно является и символом данного байкерского клуба. Сама байкерская эстетика, где сочетается крайне продвинутый техницизм (современный дорогой мотоцикл со всевозможными наворотами - весьма совершенный продукт современной техники) и подчеркнуто дикая, первобытная «пассионарность» («не свобода, а воля»), - также типично постмодернистский продукт, в котором характерная для постмодерна игра с архаикой сознательно противопоставляется личностной христианской культуре. [9] (Крайне характерно, кстати, что «наших новых миссионеров» в качестве объекта приложения их усилий привлекают именно немногочисленные, во многом десоциализированные слои населения, подобные «ночным волкам», а отнюдь не основная масса, отнюдь не трудовой народ России.)

Совершенно понятно, что в данном конкретном случае произошло именно то, о чем мы и предупреждаем в нашей работе: субкультурная форма поглотила и подчинила себе предполагавшееся христианское содержание. Причем если по степени кощунства они примерно равны, то по изощренности вольной или невольной «концепции» данная картинка, конечно, значительно превосходит чтение матерных стихов на фоне иконостаса, имевшее место на «благословленной» Швыдким выставке «Россия-2» («автор» сюжета - Олег Кулик) или испражнение живых кур на восковую фигуру Льва Толстого (там же).

Заключение

Мы назвали наш цикл «Весна Патриарха». Но весна, как и все на свете, неизбежно заканчивается. За ней наступает «лето» - время зрелости, когда явление, субъект либо приносит обильные плоды, либо оказывается вредным пустоцветом.

Патриарх Кирилл - действительно сильная, незаурядная личность, человек яркий и богато, всесторонне одаренный. Однако сейчас он стоит перед нелегким и опасным выбором. Среди людей, окружающих Патриарха, есть, конечно, всякие, в том числе и люди, более чем достойные. Однако есть, к сожалению, и такие, которые с упорством, достойным лучшего применения, подталкивают Предстоятеля в сторону ломки традиции, сомнительных неообновленческих экспериментов, репрессий в отношении церковно-консервативного большинства, установления авторитарной власти. Мы сами по форме не всегда бываем правы в отношении Патриарха. Однако мы совершено искренне, вместе со всей Церковью, молимся за нашего Предстоятеля, надеясь на его такт, чувство церковности, на его разум, вдохновляемый Духом Божиим и соборным разумом всей Церкви. Один путь, открытый перед Патриархом - это путь неообновленческой революции, разрушения традиции, ломки устоев. Другой, тот, что зиждется на Традиции - это путь, которым на протяжении веков шла Церковь, путь консерватизма, духовного углубления, без чего невозможно развитие и подлинное творчество.

Выбрав одно из двух, Патриарх Кирилл может войти в историю либо как страшный разрушитель, начавший решительную постмодернизацию церковной жизни и революционную ломку церковных институтов - либо как продолжатель славного, созидательного дела великого сонма наших святых, как наследник, с одной стороны, исихастской духовной традиции преп. Сергия, преп. Нила Сорского, преп. Серафима, оптинских старцев, преп. Силуана Афонского и многих, многих других, с другой же стороны - имперского Православия, неразрывно связанного с монархической и мессианской Русской идеей. Выбрать предстоит - между святостью и созиданием - и лукаво-двусмысленным, прельстительным и увертливым духом кураевщины, вызывающей восторг русофобов в рясах.

СНОСКИ:
1. Подробнее об этом см. нашу работу «О Благодатном огне и богословском рационализме» (/st.php?idar=27561 и /st.php?idar=27576), а также: Россия XXI, N 6 (2008 г.).

2. Цит. по: Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., Мысль, 1993. С. 862-864.

3. Анекдот советских времен. Обыск в квартире диссидента-«религиозника», чекисты описывают библиотеку. Один опер диктует, второй записывает. «Так. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ». Ильин. «Наши задачи». Бродский. Стихи. Записал? Библия». Второй опер переспрашивает. «Библия»? Это что, название? А автор кто? У книги должен быть автор...» Хозяин квартиры не выдерживает. «Дух, Дух Святый!!» «Дух... как? - переспрашивает опер. - Что за фамилия такая?.. Иностранец что ли?»

4. В свете вышеизложенного, на наш взгляд, глубоко не случайно, что в решающий судьбоносный момент, когда стоял вопрос о введении ОПК, Кураев выступил жестко против. (См. его публикацию «Православие в школе. Церковь пока не готова прийти в класс» // Коммерсант, 18 сентября 2006 г. См.: http://www.kommersant.ru/doc-y.html?docId=705544&issueId=30202. В этой статье автор призвал «говорить о вере с отстраненно-культурологических позиций», заговорив о православных педагогах России со свойственной ему надменностью с абсолютно хамских и унижающих людей позиций. Суть позиции самого Кураева, которую он не раз «менял» с тех пор, выражает заголовок. Теперь же, видимо, в награду за эту многолетнюю борьбу против проекта «ОПК» агрессивный протодиакон назначен им руководить: он стал руководителем группы по подготовке учебника по данному предмету! Неисповедимы пути Твои, Господи...

5. См., напр.: http://www.netda.ru/belka/texty/shyme/ST-36.htm.

6. Теперь-то он, конечно, не против, когда проект, наконец, отдан ему, но что же внесет он в его содержание?! Впрочем, наш герой уже высказался, причем вполне недвусмысленно, по этому вопросу. (См.: http://www.interfax-religion.ru/?act=news&div=30928). В своем комментарии агрессивный профессор не оставил православным педагогам, а также православным детям и их родителям никаких иллюзий. Учебник по ОПК будет готов не раньше, чем через три года, заявил он (что будут делать учащиеся и преподаватели все это время, о. протодиакон не уточнил); преподавать предмет «в идеале» должен преподаватель-атеист (alma mater зовет?), а цель обучения - убедить ребенка, что его любят не только мама с папой, но и «Некто сверху», что «мир замешан на любви». (Конечно, о загробных мытарствах души, по поводу которых существует полнейшее согласие среди святых отцов, Кураев в своем учебнике рассказывать не станет!). До этого он не раз выражал возмущение по поводу того, что многие авторы уже существующих учебников (а их больше сотни названий!) и преподаватели употребляют такие выражения, как «Господь наш Иисус Христос» или «наш Ангел Хранитель». Что ж, если «Некто сверху» ближе Кураеву в качестве абсолютного начала, чем Бог Творец, Бог Троица и Господь Иисус Христос, это его дело (у нас свободная страна), но с какой стати православные родители должны доверять такому своих детей? И с какой стати такая «миссионерская агрессия» должна осуществляться им от имени православной Церкви?

7. Хорошо зная внутреннюю «кухню» подготовки подобного рода документов, выскажем одно предположение, на котором, конечно, не можем настаивать. Скорее всего, предостережение по поводу того, чтобы слишком не увлекаться «субкультурной игрой», высказано самим Патриархом, а вот вся проблематика попала сюда не без прямого участия Кураева и других единомысленных с ним «агрессивных миссионеров».

8. Не в меру агрессивные апологеты проекта в этом месте обязательно обвинят нас в том, что мы «опять посягаем» на достойных, плодотворно трудящихся пастырей. Наверняка будут названы имена игумена Сергия Рыбко, о. Максима Первозванского и других известных священников. Бессовестные манипуляторы и агрессивные лгуны никак не удосужатся напомнить себе и читателю, что мы никогда не писали и не публиковали ничего негативного по адресу этих и многих других отцов. Мы всегда выступали не против миссии среди так называемых неформалов, а против того, чтобы «субкультурность» превращать в какой-то универсальный миссионерский метод, что есть, конечно же, чисто постмодернистский подход. Кстати, надо сказать, что те, кто реально и вполне конструктивно и плодотворно занимается миссией, в последнее время все лучше понима ют губительность и несостоятельность разобранного нами псевдомиссионерского проекта. Именно такое понимание (полностью разделяемое нами) продемонстрировал недавно действительно незаурядный миссионер, сотрудник миссионерского отдела РПЦ игумен Агафангел (Белых). См. его ст.: «Гетто или райский сад? Заметки о формах и цели миссии» (/st.php?idar=155771).

9 - В качестве более чем адекватного исследования, дающего хорошее представление о байкерском движении в России и упомянутом у нас эпизоде в Севастополе, рекомендуем статью А.Рогозянского «РПЦ в мире пиара» (http://www.rusk.ru/analitika/2009/07/23/rpc_v_mire_piara/).