Статья I.
Иван Васильевич Киреевский родился 22 марта (здесь и далее все даты по старому стилю) 1806 года в семье "большого оригинала" и англофила В.И.Киреевского и А.П.Юшковой. По сообщению К.Д.Кавелина, Василий Иванович "был своеобразен до странности" - "религиозен до нетерпимости", "читал Библию" и "ненавидел Вольтера, скупал и истреблял его сочинения".
Вряд ли это была религиозность собственно православная, есть свидетельства о долголетнем увлечении В.И.Киреевского западным мистицизмом и принадлежности его к масонству. А.Валицкий прямо подчёркивает: "Його батько, Василь Кирээвський, освiчений консерватор, масон...". Недвусмысленно свидетельствует об этом и М.А.Максимович, перечисляя переводы Василия Ивановича. Супруг "довершил" образование своей пятнадцатилетней жены, у которой утвердилась подобного рода "глубокая религиозность", oна всю жизнь оставалась почитательницей (и переводчицей) французской литературы. Крестным отцом Ивана был известный мистик И.В.Лопухин, брошюру которого о "внутренней церкви" крестник получил уже в юные годы.
Влияние отца на детей было недолгим, осенью 1812 г. он скончался. В следующем году с детьми молодой вдовы стал заниматься В.А.Жуковский, близкий ее родственник, с которым она поддерживала прочные отношения, в том числе и "пиэтические". Несколько месяцев под влиянием В.А.Жуковского "довершили в юной душе Киреевского поэтический строй..."
В 1817 г. А.П.Киреевская вступает во второй брак с А.А.Елагиным, "знатоком и почитателем немецкой философии". У братьев появился новый наставник, который, по свидетельству М.А.Максимовича, "на другой год супружества... стал набожен". С этих пор круг чтения И.В.Киреевского значительно расширяется: к французам (Гельвеция он прочитает в шестнадцать лет) и немцам добавляются англичане (философы и политэкономы), а затем и шотландские философы, совершенствуется знание новых европейских языков.
После переезда в 1822 г. в Москву И.В.Киреевский слушает частные и посещает публичные лекции профессоров Московского университета, сближается с С.П.Шевыревым, А.И.Кошелевым, В.П.Титовым, В.Ф.Одоевским... Выдержав в 1824 г. экзамен в университете, Иван Васильевич поступает на службу в Московский главный архив Иностранной коллегии. Здесь он еще теснее сдружился с теми, с кем близко познакомился по приезде в Москву. В это время И.В.Киреевского прежде всего интересовали "изящная словесность и эстетика", "немецкие философские сочинения". Увлечение обильно подпитывалось состоянием "неопределенной мечтательности и морали".
В веневитиновском кружке середины 1820-х гг., куда входил и И.В.Киреевский, господствовало изучение умозрительной философии Канта, Фихте, Шеллинга, Окена, Герреса и др.; христианское учение казалось пригодным "только для народных масс". Но особенно высоко здесь ценили Спинозу, творения которого "считали много выше Евангелия и других священных писаний".
По заключению В.Лясковского, двадцатилетний И.В.Киреевский "был совершенно чужд христианского мировоззрения в науке". И.К.Смолич называет его убеждения этого времени "деистическими".
А.И.Кошелев так описывает в своих "Записках" идейную эволюцию И.В.Киреевского: "Он перебывал локкистом, спинозистом, кантистом, шеллингистом, даже гегельянцем; он доходил в своем неверии даже до отрицания необходимости Бога..." Что касается религиозного сознания вообще и "бытового православия" в частности, то тут дело, видимо, обстояло сложнее. Во всяком случае, полностью доверять словам мемуариста (только на пятом десятке собственной жизни погрузившимся "в чтение богословских книг") у нас нет достаточных оснований. И констатировать "совершенную чуждость" христианскому мировоззрению в науке - также слишком категоричное утверждение.
Другое дело - смешанность иерархии ценностей, и в том числе (или в первую очередь) духовных. С таким запасом впечатлений, представлений и знаний вступает И.В.Киреевский на литературную стезю.
Уже в раннем литературном опыте ("Царицынская ночь", 1827 г.) "любимым предметом" разговоров героев И.В.Киреевского становится "судьба России". В том же году он писал А.И.Кошелеву: "Не думай, однако же, чтобы я забыл, что я русский, и не считал себя обязанным действовать для блага своего отечества. Нет! Все силы мои посвящены ему". Общая цель, как видим, была определена в самом начале поприща. Средством же была избрана литература. Эпистолярные источники конца 1820-х гг. свидетельствуют о стремлении И.В.Киреевского к искреннему служению общему благу. Такой настрой характерен и для первой анонимной его публикации ("Нечто о характере поэзии Пушкина", 1828 г.), где автор поставил часть тех вопросов, над которыми он думал всю последующую жизнь.
Вступление И.В.Киреевского на стезю служения Отечеству окрашено оптимизмом: "молодой" России открыто "блестящее поприще" только потому, что она "не участвовала в жизни западных государств". Одного этого, правда, еще недостаточно для желаемого будущего, хотя И.В.Киреевский и пытается указать на "основание русского характера", отмечая особо заметную "способность забываться в окружающих предметах и текущей минуте".
Именно это сомнительное качество он считает "началом всех добродетелей и недостатков русского народа", жизнь которого в то же время ему представляется и "однообразной нитью". Явные противоречия в словах автора не мешает ему сделать заключение: "чтобы быть народным, надо быть "воспитанным... в средоточии жизни своего народа... жить его жизнию и выражать его невольно, выражая себя".
В своих первых произведениях молодой мыслитель пытается понять: что есть русский народ; каковы основания и качества его характера; где должно быть место мыслящего человека в обществе; обязанность высказаться "по совести" о судьбах отечества и быть услышанным, нужным; необходимость "общего мнения" как результата "народной образованности". В постановке этих вопросов нет никакой трагичности, ибо "нам дано еще надеяться".
К концу 1820-х гг. определены не только цель и средство жизненного делания, но и мотивация самих стремлений И.В.Киреевского. В центре его внимания становится именно история, объективную значимость которой он подчеркнул во втором своем выступлении в печати ("Обозрение русской словесности за 1829 год"), констатировав, что история: "центр всех познаний, наука наук, единственное условие всякого развития".
И не случайно уже в "Обозрении... " впервые ставится проблема соотношения отечественной образованности (и в обобщении - судьбы вообще) и западноевропейской. Взгляд И.В.Киреевского направлен в сторону Запада. Восток, как объект интереса, отсутствует вовсе. Отдельные его вторжения - лишь эпизоды, коренным образом не изменяющие жизнь и судьбу русского народа.
Применяя образное выражение "бездонное море народной жизни", автор понимает, сколь трудно его "изведать вполне" (из-за отдаленности времен, "мутности источников"), но не считает эту задачу недостижимой. Для И.В.Киреевского как жизнь человека неразрывна с жизнью своего отечества, так и бытие России невозможно понять в отрыве от Европы. А потому он выстраивает целую теорию европейского развития и места России в нем. Кратко проследим за ходом его мысли.
Каждый из европейских народов "совершил свое назначение" и уже не живет отдельной жизнью. На всех этапах этого развития доминировало какое-либо государство - управляло "судьбою европейской образованности". Причиной же господства было развитие внутренней силы. В данный момент Европа представляет "вид какого-то оцепенения". Однако в мире есть еще два свежие, молодые народа - это Соединенные Американские Штаты и Россия. Отдаленность первых, односторонность их образованности всю надежду переносят на Россию.
И.В.Киреевский не сомневается, что у неё есть все объективные основания оправдать эту надежду. Россия представляется И.В.Киреевскому младшей сестрой (но богатой опытностью старших) в дружной европейской семье. Он видит колыбель русской образованности не в своей собственной истории, а в венце идеализированной европейской. Для него объективное основание надежды на великое будущее России есть "совместное действие важнейших государств Европы" на образование начала ее просвещения.
Но не только внешние факторы способствуют возвышению России в качестве европейского лидера, к той же цели ведут характера русского народа, его политические интересы и само географическое положение русских земель. Отсюда вывод: "Судьба каждого из государств европейских зависит от совокупности всех других - судьба России зависит от одной России" и ещё от просвещения, как "источника всех благ", но который нужно ещё приобрести.
Однако эта живописная схема-концепция отрезвляется беспристрастным сознанием: нет полного отражения умственной жизни народа (в частности, философии). Сомнений - откуда она придет - для И.В.Киреевского нет: из Германии. Но "философия немецкая вкорениться у нас не может", так как "чужие мысли полезны только для развития собственных", а потому русская философия должна развиться "из господствующих интересов нашего народного и частного быта. Но автор не дает ответа: когда и как. Об этом, по его мнению, скажет само время.
Таким образом, из своих интересов жизнь должна присваивать чужие богатства. Но это в том случае, если не нажиты свои или они не полноценны по сравнению с чужими. А если своя жизнь не создала полноценного, то сможет ли она достойно присвоить чужое, не говоря уже о его дальнейшем высшем развитии?
И.В.Киреевский не задается подобными вопросами, он ценит только "подражание из любви", которое может быть "даже творческим". Вышесказанное объясняет высокую оценку, данную в эти годы деятельности Н.И.Новикова, в которой И.В.Киреевский видел образец и для самого себя.
Дозаграничный период в жизни и творчестве И.В.Киреевского свидетельствует об интенсивной внутренней работе молодого мыслителя, которым уже в конце 1820-х гг. была поставлена в самом общем виде центральная проблема его жизни и творчества, нашедшая свое наиболее полное разрешение в статье, само название которой подчеркивало суть дела: "О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России" (1852 г.).
Несмотря на пафос любви к Отечеству, оно для И.В.Киреевского не нечто самоценное в прошлом и настоящем. В публикациях раннего периода религиозные вопросы почти не затрагиваются, хотя эти вопросы волновали молодого мыслителя. Достаточно вспомнить его призыв-обещание в письме к А.И.Кошелеву (1827 г.): "Мы возвратим права истинной религии..." Правда, какие права и какой именно религии, он не сообщает.
Важным событием для И.В.Киреевского стало девятимесячное пребывание за границей (в 1830 г.). Мечтая об издании своего журнала, прежде всего он решил послушать лекции в заграничных университетах, посмотреть тамошнюю жизнь. Кроме того, были и чисто личные мотивы: Н.П.Арбенева отвергла предложение его руки и сердца. Интересно, что, оставляя Москву, И.В.Киреевский уже "оставил родину". Путь лежал через новую столицу. Здесь предстояла встреча с В.А.Жуковским, который 21 января 1830 г. напишет о только что отправившемся за границу И.В.Киреевском: "Ваня - самое чистое, доброе, умное и даже философическое творение".
Пребывание в Германии, посещение лекций рождает в нем немало язвительных замечаний. Лекции, по его мнению, "светилами" читаются дурно; да и сами немцы, "несмотря на большую образованность", "в массе также бездушны и глупы, как наши соотечественники, которыми наполняются наши театры". И вопрос: "Но где же не глуп народ?" - для него в сугубо личной переписке остается риторическим (вспомним кошелевское: "христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс").
Правда, считать такое высокомерие подлинным, нет серьезных оснований. Дав глубокий анализ проповедям и взглядам Шлейермахера, И.В.Киреевский категорически воспротивился желанию родных напечатать этот отзыв. Одной из главных причин было различие мнений в письмах и того, что говорил бы публично. И, действительно, нельзя не заметить, что таких резких и вольных оценок, которые встречаются в письмах из Германии, мы не найдем ни до, ни после заграничной поездки. Ответственность за публичное слово, сдержанность и такт отличали молодого мыслителя. Но нам интересно и то, что происходило в творческой лаборатории. А здесь, несмотря на оптимистические заявления, все находилось в состоянии брожения чувств и мыслей.
Он считал, что "там, где философия сходится с верою, там весь человек, по крайней мере, духовный человек". Но такое "схождение" для него и самого еще не вполне выяснено. Иначе не сказал бы он, что лишь на своей вершине вера начинает граничить с философией. Но, как и философия, вера самого И.В.Киреевского и его понятие о ней не совсем определенны. Это тем более интересно, что перед заграницей В.А.Жуковский заметил о нем: "Виден человек мыслящий, но еще молодой, который кладет свои мысли в прокрустову постель".
На бытовом уровне И.В.Киреевский внешне православен и даже церковен: посещает храмы и соборы, чтит церковные праздники, верит в ангела-хранителя, убежден, что "Провидение несправедливо быть не может", просит сестру выписывать ему "какой-нибудь текст из Евангелия", ибо "страница, где есть хотя строчка святого, легче испишется от души". Но при внимательном чтении его личной переписки мы видим, что здесь не все на своих местах.
Встречаются не только неправославные суждения, но и граничащие с кощунством высказывания. Так, чем больше он всматривался в "Мадонну" Рафаэля, "тем живее" являлся перед ним "образ Машки" (сестры. - А.К.); он понимает "ясно и живо величие и прелесть Иисуса" как "человеко-Бога". Два года спустя И.В.Киреевский уже будет уверенно заявлять, что основа религии в нравственности, а еще через год вдруг воскликнет: "Зачем не способен я верить!"
То есть он обнаружит в себе нечто похожее на увиденное в другом, в Шлейермахере: "сердечные убеждения образовались в нем отдельно от умственных, и между тем как первые развились под влиянием жизни, классического чтения, изучения св. Отцов и Евангелия, вторые росли и костенели в борьбе с господствующим материализмом XVIII века. Вот отчего он верит сердцем и старается верить умом. Его система похожа на языческий храм, обращенный в христианскую церковь..."
У автора этого заключения было не такое стройное развитие-противостояние: Гельвеция он читал еще в шестнадцать лет и против него (в отличие от Шлейермахера) не боролся, а спустя десятилетие (в 1832 г.) Робеспьера считал "фанатиком добра". Не видно до этого времени и влияния святоотеческого наследия.
Картина же "какого-то живописца" может стать для него лучшей проповедью, какую он "когда-либо читал". Но ведь в горячо любимой им Москве уже давно произносил свои глубокомысленные "слова и речи" митрополит Филарет (Дроздов), неспроста прозванный "мудрым", а ныне причисленный к лику святых. И, тем не менее, проповеди православного архиерея не шли ни в какое сравнение с "каким-то живописцем".
А великие немцы разочаровывали: "несносно" говорит Гегель, восторг от Шлейермахера сменяется серьезным разбором с убийственным выводом. И в то же время восхищение: "Я окружен первоклассными умами Европы!", хотя и "гора родила мышь" (это о Шеллинге). В Германии ему становится скучно. Он приходит к выводу: "все русское имеет то общее со всем огромным, что его осмотреть можно только издали", и, "только побывавши в чужих краях, можно выучиться чувствовать все достоинство наших первоклассных" писателей.
Но, вернувшись в Россию и решаясь на издание журнала ("великую эпоху в моей жизни"), он отводит русской литературе второстепенное место, рассматривая ее только как "дополнение к европейской". Дома, выписывая "все лучшие неполитические журналы на трех языках", И.В.Киреевский задумывает сделать из своего кабинета "аудиторию европейского университета". Осмеяв недостатки и разочаровавшись "там", он с жаром принялся за пропаганду наскучившего и осмеянного здесь.
Осенью 1831 г. он приступил к изданию журнала. Название "Европеец" говорило само за себя. В первом номере редактор поместил четыре собственные работы. Открывался "Европеец" его статьей "Девятнадцатый век", которую принято в историографии считать программной. Хотя сам автор смотрел на свою статью "единственно как на введение к подробнейшему изложению" мыслей и надеялся каждую из них развить и пояснить. Кроме этого, нельзя не обратить внимание на то, что первая часть писалась собственно ради второй и отличалась большей "умозрительностью". Это лишь введение к "введению", "краткому очерку", т.е. к неопубликованной главе второй.
И.В.Киреевский исходит из того, что жизнь должна быть устроена "по законам разума и природы" (в этом требовании нельзя не заметить влияние западного мистицизма), отсюда цель "молодой" России: возвышение до уровня современного европейского просвещения. Ибо "недавно начавшееся" просвещение России не плод её прежней собственной жизни. Оно пришло извне и частью "даже насильственно", а потому форма заимствованного просвещения находится в противоречии с формой русской национальности. Автор приходит к выводу, что причины, удалившие Россию от образованности не случайны, а сущностны.
В отношении истории Европы И.В.Киреевский неоригинален (следуя, в частности, Гизо), выделяя в просвещении ее от падения Римской империи одни и те же стихии, которые он сводит к трем началам: влиянию христианской религии; характеру, образованности и духу варварских народов, разрушивших Римскую империю; остаткам древнего мира.
Из этих начал развивалась вся история новейшей Европы. Отвечая на поставленные вопросы (какого начала из вышеприведенного списка недоставало России или же она имела что-то лишнее?), автор впервые, по сути, в печати (в рамках "введения") рассматривает начало и ход русской истории, как несамостоятельного субъекта. Россия имела и варваров, и христианскую религию, которая была еще чище и святее, чем на Западе. Но недостаток классического мира стал причиной того, что влияние Русской церкви не было "так всемогуще, как влияние церкви Римской".
Новейшее же просвещение Европы есть "продолжение умственной жизни человеческого рода". Россия, лишенная третьего начала, не могла иметь "общечеловеческого успеха". Европейское просвещение приходит в Россию в виде внешней силы, противоположной русскому быту и сражающейся с русской национальностью "на жизнь и смерть". "Переворот", совершенный Петром I, "был не столько развитием, сколько переломом нашей национальности".
На вопрос: могло ли быть иначе, И.В.Киреевский отвечает отрицательно. Коль не было необходимого элемента просвещения, то достичь образованности, не заимствуя ее извне - нельзя. А заимствованная образованность не может не вступить в борьбу с чуждой ей национальностью, ибо последнее есть необразованное. Благоденствие России зависит от просвещения, а им обязаны Петру I. Поэтому автор не поддерживает критиков Петра, мечтающих о самобытном просвещении России. Такое стремление, полагает он, вытекает из устаревших мыслей, необдуманно применяемых в России.
В конце концов И.В.Киреевский делает вывод, что в связи с новым этапом развития европейского просвещения России нет нужды заново переживать всю жизнь Европы. Новое просвещение необходимо "водворить", "непосредственно применяя его к своему настоящему быту".
Таков ход рассуждений в статье, которая оставляет немало вопросов. Почему отсутствие обязательно рождает противоположность? Может быть отсутствие (одного из начал) рождает неполную родственность? И тогда возможно примирение? А может быть предполагаемый эталон таковым не является? И тогда отсутствие одного элемента не есть недостаток? Во всяком случае, существенный? Почему "перелом" и "переворот" должны восприниматься положительно, если речь идет о судьбе живого, да еще "молодого", следовательно, гибкого народа? Автор жалеет, что "наша религия" не имела достаточной политической силы, но совсем не задумывается: а надо ли религии иметь ее?
Второй важной статьей И.В.Киреевского, помещенной в двух номерах "Европейца", было "Обозрение русской литературы за 1831 год", в которой критик приходит к новому для него заключению: "Не чужие уроки, но... собственные опыты должны научить нас мыслить".
Отсюда выдвигалась задача: не мерить себя на "чужой аршин", а мыслить, исходя из "собственных опытов". То есть, в одном номере с "Девятнадцатым веком" излагаются суждения, попросту отвергающие его основные положения. В "Обозрении" критик выступает и против привычки смотреть на русскую литературу "сквозь чужие очки иностранных систем". Противоречие, как видим, между философом-историком и критиком в одном лице очевидно.
Не внёс ясности и отзыв И.В.Киреевского о комедии "Горе от ума". Здесь критик считает, что "дать жизнь" русской национальности, "просветить", "возвысить" ее может только "влияние чужеземное". И там, где "общеевропейское совпадется" с русской особенностью, там родится просвещение "истинно-русское, образованно-национальное, твердое, живое, глубокое и богатое благодетельными последствиями".
Автор призывает не смешивать полезность "любви к иностранному" как "дороги к просвещению" с вредным "пристрастием к иностранцам", которому следует противостоять. Беда же в том, что подражание происходит "неловко и не вполне". Нужно больше распространять просвещение, а это возможно не "иначе как вместе с распространением иностранного образа жизни, иностранного платья, иностранных обычаев", которые сближают Россию с Европой "физически". России нечего бояться утратить свою национальность, ибо русским физически невозможно сделаться ни французами, ни англичанами, ни немцами. Итак, "ловкое" подражание и "любовь к иностранному" приведет к "истинно-русскому просвещению".
Таким образом, в статьях И.В.Киреевского в журнале "Европеец" главное место занимает тема: отношение западноевропейского просвещения именно к России, но не к отсутствующему пока русскому просвещению. Нигде не говорит он и о доброкачественности заимствованного: соответствует ли оно природе русской жизни. В статье "Несколько слов о слоге Вильменя" И.В.Киреевский употребляет афоризм: "ясность есть последняя степень обдуманности". В его статьях из "Европейца" обнаружить эту "степень" довольно затруднительно.
22 февраля 1832 г. журнал был закрыт, а его издатель признан человеком "неблагомыслящим и неблагонадежным" (хотя и двенадцать лет спустя, "разбирая свой образ мыслей по совести", И.В.Киреевский не находил "в нем ничего возмутительного, ни противного правительству, ни порядку, ни нравственности, ни религии..."). Такой поворот событий его глубоко поразил. В течение последующих десяти лет ни под одной статьей И.В.Киреевский не поставил своего полного имени.
Существенную, если не определяющую, роль в изменении всего мировоззрения И.В.Киреевского сыграл его брак с Натальей Петровной Арбеневой (в апреле 1834 г.), о чем повествует "История обращения Ивана Васильевича", записанная А.И.Кошелевым со слов Н.П.Киреевской.
Существует и другой вариант, опубликованный в "Домашней Беседе" ее редактором-издателем В.И.Аскоченским. Некоторые исследователи (А. Лушников, например) считают, что большая роль в "обращении" принадлежала семье в целом, особенно сестре Марье Васильевне. Но даже с учётом последнего именно женитьба на Н.П.Арбеневой не перестает быть поворотным событием в жизни И.В.Киреевского. Ввиду важности "Истории обращения Ивана Васильевича" изложим ее максимально подробно по кошелевской записи.
"И.В.Киреевский женился в 1834 году на девице Нат. Петр. Арбеневой, воспитанной в правилах строгого христианского благочестия. В первые времена после свадьбы исполнение ею наших церковных обрядов и обычаев неприятно его поражало, но по свойственной ему терпимости и деликатности он ей в том ни мало не препятствовал. Она с своей стороны была еще скорбнее поражена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением всех обычаев Православной Церкви. Были между ними разговоры... он обещал при ней не кощунствовать и даже всячески прекращать неприятные для нее разговоры его друзей. На второй год после женитьбы он попросил жену свою прочесть Кузена. Она охотно это исполнила, но когда он стал спрашивать ее мнения об этой книге, то она сказала, что много в ней хорошего, но что нового там не нашла ничего, ибо в творениях Св. Отцов все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее. Он усмехнулся и замолчал. Он стал просить жену прочитать с ним Вольтера. Она объявила ему, что готова читать всякую серьезную книгу, которую он ей предложит, но насмешки и всякое кощунство ей противны, и она их не может ни слышать, ни читать. Тогда они после некоторого времени начали вместе читать Шеллинга, и, когда великие, светлые мысли их останавливали, и И.В.Киреевский требовал удивления от жены своей, то она сначала ему отвечала, что эти мысли ей известны из творений Св. Отцов. Неоднократно она ему их показывала в книгах Св. Отцов, что заставило И.В. иногда прочитывать целые страницы. Неприятно было ему сознавать, что действительно в Св. Отцах многое, чем он восхищался в Шеллинге. Он не любил в этом сознаваться, но тайком брал у жены книги, и читал их с увлечением. Знакомство с Новоспасским иноком Филаретом, беседы со святым старцем, чтение разных творений Св. Отцов услаждали его и увлекали на сторону благочестия. Он ездил к о. Филарету, но всякий раз как бы по принуждению. Видно было, что ему хочется к нему ехать, но всегда нужно было какое-то принуждение. Наконец, в 1842 году, кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия. И.В.Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, но И.В. отмалчивался. Наконец однажды он сказал ей, что наденет крест, если он будет ему прислан от о. Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Нат. Петр. поехала к о. Филарету и сообщила ему это. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Нат. Петр.: да будет он И. В. во спасение. - Когда Нат. Петр. приехала домой, то И.В., встречая ее, спросил... какой это крест? Нат. Петр. говорит ему, что о. Филарет снял его с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. И.В. пал на колени и говорит: ну теперь чаю спасения для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению. С этой минуты заметен был решительный поворот в мыслях и чувствах И.В. После кончины отца Филарета И.В., живя по близости Оптиной Пустыни, в частых беседах с отцами Леонидом, Макарием и другими старцами, все более и более укреплялся в благочестии. Он читал очень много отеческих книг, беседовал часто со старцами и все более креп для своей будущей деятельности".
Из "Истории обращения..." видно, что середина 1830-х - начало 1840-х гг. - время чрезвычайно важное в сложнейшем внутреннем изменении И.В.Киреевского (общение с Новоспасским иноком о. Филаретом, со старцами Оптиной пустыни, воцерковление жизни и сознания, обращение к святоотеческому наследию), других подробностей которого мы почти не имеем.
Сохранившиеся литературные опыты И.В.Киреевского той поры, которые так и не превратились в законченные произведения, лишь отчасти свидетельствуют о новом направлении его мыслей. И здесь нельзя обойти молчанием неоконченную повесть "Остров" (1838 г.), в которой Э.Мюллер не без основания находит "славянофильское умонастроение".
Необычен для прежнего И.В.Киреевского сам сюжет, выбор места действия - православный монастырь на уединенном острове и молодой герой, задумывающийся о своем народе - хранителе православия, пожинающем плоды рабства, хотя "не все следы прошедшего изгладились с лица некогда славной земли".
Любопытно и суждение константинопольского патриарха, что прежде "всех наружных перемен" он желал бы видеть "перемену внутреннюю". Патриарх полагает, что в России XIX века "для человечества готовится... новая судьба". Правда, и сюда "нашли дорогу ослепление, ереси и заблуждения неверия", "но Провидение не обманет: придет время, Оно пошлет им людей, которые поймут истину, и тогда все переменится".
Во время салонных споров конца 1830-х гг. И.В.Киреевский находился в стадии "обращения". Он по-прежнему интересуется европейской философией, российской словесностью, но все более не безразлично ему и внутреннее "духовное" дело. А потому "В ответе А.С.Хомякову" на его полемическое "О старом и новом" И.В.Киреевский не удовлетворен самой постановкой проблемы (какая Россия была лучше), ибо нельзя истребить как плод двухвекового заимствования из Европы, так и тысячелетнее развитие России. Эти начала остаются враждующими, но из их борьбы должно возникнуть что-то третье.
Вопрос, таким образом, приобретает следующий вид: какое направление должны получить оба начала, чтобы действовать "благодетельно". Теперь Россия понимается как равноправный субъект, а не просто объект воздействия западной образованности. Между "основными началами жизни", которые образуют "силы народности в России и на Западе", И.В.Киреевский видит общее - христианство. Но различие заключается в его особенных видах, направлении просвещения, смысле народного и частного быта.
Как и в статье "Девятнадцатый век" И.В.Киреевский вновь выделяет "основание европейской образованности", но третьим элементом теперь выступает не просто "классический мир", но именно древнеязыческий. А он в сущности своей представляет торжество формального, "чистого, голого" разума, "выше себя и вне себя ничего не признающего".
На первый план у И.В.Киреевского теперь выходит религиозно-духовный аспект: "...римская церковь в уклонении своем от восточной отличается именно... торжеством рационализма над... внутренним духовным разумом", "христианство на Западе исказилось своемыслием".
Рациональность для него, в конечном счете, есть начало "одностороннее, обманчивое, обольстительное и предательское", а рационализм "и в начале был лишним элементом в образовании Европы, и теперь является исключительным характером просвещения и быта европейского". Прежняя Россия, находилась, наоборот, под "прямым влиянием чистого христианства, без примеси мира языческого", и общественный и частный быт в ней если вполне и не развился, то "по крайней мере ясно обозначился".
Такие утверждения И.В.Киреевский не мог сделать, если бы с ним самим не начали происходить глубинные перемены, и он на них указывает: на "движения в сердце" и "требования в уме", без которых человек не может жить "своею настоящею жизнью".
Следовательно, с рубежа конца 1830-х гг. можно говорить о том, что его труды предшествующего времени есть из "ненастоящей жизни", когда родилось восклицание: "Зачем не способен я верить?"
Итак, отвечая А.С.Хомякову, И.В.Киреевский ставит вопросы иначе, чем в статьях "Европейца". Теперь на первое место выдвигается религиозное начало. "Классический" мир это уже искажающий элемент, западное и русское просвещение становятся не только равноправными, но преимущество на стороне последнего, ибо "образовательное начало заключалось в нашей церкви".
И само общественное устройство прежней России во многом отличается от Запада. Русское общество состояло из множества маленьких миров, на которые распространялись понятия Православной Церкви, которые переходили в убеждения, а последние - в обычай, который заменял закон. Семья подчинялась миру, мир - сходке, сходка - вечу и т.д., но все частные круги имели один общий центр - Православную Церковь.
Здесь не могло быть ни рыцарства, ни аристократического класса, который был главным элементом всего западного образования. Россия не блистала науками и искусствами, но в ней хранилось первое условие правильного развития ("устроительное начало знания") - святоотеческое учение. Нужно было только время и благоприятные обстоятельства.
Впервые И.В.Киреевский, по сути дела, поет гимн древней Руси. В центре русской жизни - монастыри - "духовное сердце России", "святые зародыши несбывшихся университетов", в которых хранились все условия будущего самобытного просвещения. Монастыри находились в постоянном, живом единении с народом. Вековые обычаи без писаных кодексов, исходящие из церкви и крепкие согласием нравов с учением веры.
Но раздолье русской жизни уступает насилию чужого элемента. Автор приходит к выводу, что причину несчастного переворота объясняет Стоглавый Собор (1551 г.). В Церкви является ересь. "Нововводительная партия" победила "партию старины" именно потому, что последняя была разорвана разномыслием. При разрушении внутренней духовной связи оказалась необходимой формальная, вещественная связь. Отсюда все беды русской земли; отсюда Петр - "разрушитель русского и вводитель немецкого", "начальник партии в государстве", образующий "общество в обществе".
Форма быта упала вместе с ослаблением духа. Потому мертвая форма не имеет важности. Возвращение ее вредно. Но не следует и истреблять оставшиеся формы, ибо Россия "когда-нибудь... возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее Церковь". В Церкви заключается и то, что требуется для просвещения Европы.
Но узнать этот дух русские могут не иначе, как через "француза или немца", которые поймут необходимость христианского учения для просвещения Европы. И русским лишь надо им поверить. Хотя И.В.Киреевский до этого и написал, что науки в Европе "окончились безбожием, как необходимым следствием своего одностороннего развития".
Вышесказанное позволяет сделать вывод, что к началу 1840-х гг. путь И.В.Киреевского был довольно своеобразен. Это было время постоянных размышлений, переосмысление самых глубинных вопросов бытия, вызванное духовной связью с монашеством и в то же время продолжением изучения западной философии.
Александр Дмитриевич Каплин, доктор исторических наук, профессор Харьковского университета
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1.Афанасьев В. Супруги Киреевские в их отношении к Оптиной пустыни (Одна из забытых страниц русской культуры) // Литературная учёба.- 1996.- N3.
2.Афанасьев В.В. "Просвещая разум и сердце": (О Записке И.В. Киреевского) // Литературная учёба.- 1997.- N5/6.
3.Богданов Д.П. Оптина пустынь и паломничество в неё русских писателей // Исторический вестник. - 1910. - N10.
4.Бухарев А.М. О Филарете митрополите Московском // Православное Обозрение. - 1884. - N4.
5.Валіцький Анджей. В полоні консервативної утопії: Структура і видозміни росіського слов`янофільства.- К.: Основи, 1998.
6.Воропаев В.А. Гоголь и отец Матфей. Афанасьев В.В. Православный философ. Духовные искания Ивана Васильевича Киреевского (1806 - 1856) - Пермь: Редакция газеты "Православная Пермь", 2000.
7.Гершензон М. И.В. Киреевский // Вестник Европы.- 1908.- N8.- С.613-639.
8."Европеец". Журнал И.В. Киреевского.- М.: Наука, 1989.
9.Есаулов И. "Мы поверили бы французу и немцу..." И.В.Киреевский о христианских основаниях русского национального сознания и современная наука // Москва.- 1998.- N4.
10.И.В.Киреевский. Очерк его жизни и литературной деятельности // Русский Архив. - 1894. - N7.
11.Иосиф (Литовкин), иеромонах. Н.В. Гоголь, И.В. Киреевский, Ф.М.Достоевский и К.Н. Леонтьев пред старцами Оптиной Пустыни // Душеполезное Чтение.- 1898.- Ч.1.
12.Кавелин К.Д. Московские славянофилы 40-х годов // Северный вестник.- 1877.- NN10, 23-24.
13.Киреевский И.В. Собр. соч. В 2-х т.- М.: Тип. Бахметева, 1861.
14.Киреевский И.В. Индиферентизм. Из письма покойного И.В.Киреевского к N. // Домашняя беседа.- 1861.- Вып. 46.
15.Киреевский И.В. Полн. собр. соч. В 2 т.- М.: Тип. Моск. имп. ун-та, 1911.
16.Киреевский И.В. Из писем к оптинскому иеромонаху Макарию // Русский Архив.- 1912.- N1.
17.Киреевский И.В. Критика и эстетика.- М. Искусство, 1979.
18.Киреевский И.В. "Не гуляйте в литературе...": Письма начинающему прозаику (Е.Е. Комаровскому 1854-1855 гг.) // Литературная учёба.- 1983.- N4.
19.Киреевский И.В. Избранные статьи.- М.: Современник, 1984.
20.Киреевский И.В. Письма Оптинскому старцу Макарию // Символ.- 1987. - N17.
21.Киреевский И.В. "Вера - не противоположность знания..." (Из писем и дневников) // Литературная Россия. - 1990.- 17 авг.
22.Киреевский И.В. О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах // Литературная учёба.- 1997.- N5-6.
23.Киреевский И.В. Критика и эстетика. Изд. 2-е, испр. и доп.- М.: Искусство, 1998.
24.Киреевский И.В. Разум на пути к Истине: Философ. ст, публицистика, письма, переписка с преподобным Макарием (Ивановым), старцем Оптиной пустыни. Дневник.- М.: Правило веры, 2002.
25.Киреевский П.В. Письма // Русский архив.- 1905.- N 5.
26.Концевич И.М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси.- М.: Посад, 1993.
27.Концевич И.М. Оптина пустынь и её время.- Свято-Троицкая Сергиева Лавра: Издат. Отд. Владимирской епархии, 1995.
28.Кончина И.В. Киреевского // Сергей Нилус. Святыня под спудом. Тайны православного монашества.- Сергиев Посад, 1991.
29.Котельников В. Литератор-философ // Киреевский И.В. Избранные статьи.- М., 1984.
30.Котельников В. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной.- М.: Прогресс-Плеяда, 2002.
31.Криволапов В.Н. Оптина пустынь: её герои и тысячелетние традиции // Прометей.- Т. 16.- М., 1990.
32.Ласкеев П.М. Два проекта православно-христианской философии ("Введение в философию" В.Н.Карпова и "О необходимости и возможности новых начал для философии" И.В.Киреевского) // Христианское чтение.- 1898.- N5.
33.Лушников А. И.В.Киреевский. Очерк жизни и учения // Православный Собеседник.- 1915.- NN4-8.
34.Лясковский В.Н. Братья Киреевские. Жизнь и труды их.- Пб.: Об-во ревнителей рус. ист. просв., 1899.
35.Максимович М.А. Краткая биография Ивана Васильевича Киреевского (с черновыми заметками к ней) // Iнститут рукопису Нацiональноi бiблiотеки Украiни iм. В.I. Вернадського.- Ф.1.
36.Мюллер Э. И.В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии.- 1993.- N5.
36.Мюллер Э. И.В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии.- 1993.- N5.
37.Отсталый (В. Аскоченский). В Оптиной пустыне // Домашняя Беседа.- 1861.- Вып.4.
38.Павлович Н.А. Оптина пустынь. Почему туда ездили великие? // Прометей.- Т. 12.- М., 1980.
39.Русское общество 40-50-х годов ХIХ в. - Ч. I. Записки А.И.Кошелева.- М.: Изд-во МГУ, 1991.
40.Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф.Одоевский. Мыслитель-писатель. В 2-х т. В 2-х ч.- М.: Изд. М. С. Сабашниковых, 1913.
41.Слово на погребение Петра Васильевича Киреевского // Інститут рукопису Національної бібліотеки України ім. В.І. Вернадського.- Ф. XIII.
42.Смирнов Ф. Взгляд И.В. Киреевского на римское католичество // Православное Обозрение.- 1884.- N9, 10.
43.Собрание писем блаженныя памяти оптинского старца иеросхимонаха Макария. Письма к мирским особам.- СПб.: Изд-во Л.С. Яковлевой, 1993.
44.Терновский Ф. Два пути духовного развития (По поводу сочинений И.В. Киреевского 1 и 2 т. М., 1861) // Труды Киевской Духовной Академии.- 1864.- Т.1.
45.Филатов Яков. Взгляд первых славянофилов на отношение между Церковью и государством. Курсовое сочинение студ. IV курса КДА.- К., 1903.- 268 с. // Iнститут рукопису Нацiональноi бiблiотеки Украiни iм.В.I. Вернадського.- Ф.304.
46.Хомяков А.С. Полн. собр. соч.- Изд. 4-е. В 8-ми т. - М.: Русский архив, 1900.
47.Müller E. Russischer Intellekt in europäischer Kriese. I.V. Kireevskij (1806-1856). Bohlau Verlag.- Köln-Graz. 1966.
48.Smolitsch J. I.V.Kireevskij: Leben und Weltanschauung // Jahrbücher für Kultur und Geschichte der Slaven.- 1933.- N9.
1. "Зачем не способен я верить!"
Иван Васильевич Киреевский родился 22 марта (здесь и далее все даты по старому стилю) 1806 года в семье "большого оригинала" и англофила В.И.Киреевского и А.П.Юшковой. По сообщению К.Д.Кавелина, Василий Иванович "был своеобразен до странности" - "религиозен до нетерпимости", "читал Библию" и "ненавидел Вольтера, скупал и истреблял его сочинения".
Вряд ли это была религиозность собственно православная, есть свидетельства о долголетнем увлечении В.И.Киреевского западным мистицизмом и принадлежности его к масонству. А.Валицкий прямо подчёркивает: "Його батько, Василь Кирээвський, освiчений консерватор, масон...". Недвусмысленно свидетельствует об этом и М.А.Максимович, перечисляя переводы Василия Ивановича. Супруг "довершил" образование своей пятнадцатилетней жены, у которой утвердилась подобного рода "глубокая религиозность", oна всю жизнь оставалась почитательницей (и переводчицей) французской литературы. Крестным отцом Ивана был известный мистик И.В.Лопухин, брошюру которого о "внутренней церкви" крестник получил уже в юные годы.Влияние отца на детей было недолгим, осенью 1812 г. он скончался. В следующем году с детьми молодой вдовы стал заниматься В.А.Жуковский, близкий ее родственник, с которым она поддерживала прочные отношения, в том числе и "пиэтические". Несколько месяцев под влиянием В.А.Жуковского "довершили в юной душе Киреевского поэтический строй..."
В 1817 г. А.П.Киреевская вступает во второй брак с А.А.Елагиным, "знатоком и почитателем немецкой философии". У братьев появился новый наставник, который, по свидетельству М.А.Максимовича, "на другой год супружества... стал набожен". С этих пор круг чтения И.В.Киреевского значительно расширяется: к французам (Гельвеция он прочитает в шестнадцать лет) и немцам добавляются англичане (философы и политэкономы), а затем и шотландские философы, совершенствуется знание новых европейских языков.
После переезда в 1822 г. в Москву И.В.Киреевский слушает частные и посещает публичные лекции профессоров Московского университета, сближается с С.П.Шевыревым, А.И.Кошелевым, В.П.Титовым, В.Ф.Одоевским... Выдержав в 1824 г. экзамен в университете, Иван Васильевич поступает на службу в Московский главный архив Иностранной коллегии. Здесь он еще теснее сдружился с теми, с кем близко познакомился по приезде в Москву. В это время И.В.Киреевского прежде всего интересовали "изящная словесность и эстетика", "немецкие философские сочинения". Увлечение обильно подпитывалось состоянием "неопределенной мечтательности и морали".
В веневитиновском кружке середины 1820-х гг., куда входил и И.В.Киреевский, господствовало изучение умозрительной философии Канта, Фихте, Шеллинга, Окена, Герреса и др.; христианское учение казалось пригодным "только для народных масс". Но особенно высоко здесь ценили Спинозу, творения которого "считали много выше Евангелия и других священных писаний".
По заключению В.Лясковского, двадцатилетний И.В.Киреевский "был совершенно чужд христианского мировоззрения в науке". И.К.Смолич называет его убеждения этого времени "деистическими".
А.И.Кошелев так описывает в своих "Записках" идейную эволюцию И.В.Киреевского: "Он перебывал локкистом, спинозистом, кантистом, шеллингистом, даже гегельянцем; он доходил в своем неверии даже до отрицания необходимости Бога..." Что касается религиозного сознания вообще и "бытового православия" в частности, то тут дело, видимо, обстояло сложнее. Во всяком случае, полностью доверять словам мемуариста (только на пятом десятке собственной жизни погрузившимся "в чтение богословских книг") у нас нет достаточных оснований. И констатировать "совершенную чуждость" христианскому мировоззрению в науке - также слишком категоричное утверждение.
Другое дело - смешанность иерархии ценностей, и в том числе (или в первую очередь) духовных. С таким запасом впечатлений, представлений и знаний вступает И.В.Киреевский на литературную стезю.
+ + +
Уже в раннем литературном опыте ("Царицынская ночь", 1827 г.) "любимым предметом" разговоров героев И.В.Киреевского становится "судьба России". В том же году он писал А.И.Кошелеву: "Не думай, однако же, чтобы я забыл, что я русский, и не считал себя обязанным действовать для блага своего отечества. Нет! Все силы мои посвящены ему". Общая цель, как видим, была определена в самом начале поприща. Средством же была избрана литература. Эпистолярные источники конца 1820-х гг. свидетельствуют о стремлении И.В.Киреевского к искреннему служению общему благу. Такой настрой характерен и для первой анонимной его публикации ("Нечто о характере поэзии Пушкина", 1828 г.), где автор поставил часть тех вопросов, над которыми он думал всю последующую жизнь.
Вступление И.В.Киреевского на стезю служения Отечеству окрашено оптимизмом: "молодой" России открыто "блестящее поприще" только потому, что она "не участвовала в жизни западных государств". Одного этого, правда, еще недостаточно для желаемого будущего, хотя И.В.Киреевский и пытается указать на "основание русского характера", отмечая особо заметную "способность забываться в окружающих предметах и текущей минуте".
Именно это сомнительное качество он считает "началом всех добродетелей и недостатков русского народа", жизнь которого в то же время ему представляется и "однообразной нитью". Явные противоречия в словах автора не мешает ему сделать заключение: "чтобы быть народным, надо быть "воспитанным... в средоточии жизни своего народа... жить его жизнию и выражать его невольно, выражая себя".
В своих первых произведениях молодой мыслитель пытается понять: что есть русский народ; каковы основания и качества его характера; где должно быть место мыслящего человека в обществе; обязанность высказаться "по совести" о судьбах отечества и быть услышанным, нужным; необходимость "общего мнения" как результата "народной образованности". В постановке этих вопросов нет никакой трагичности, ибо "нам дано еще надеяться".
К концу 1820-х гг. определены не только цель и средство жизненного делания, но и мотивация самих стремлений И.В.Киреевского. В центре его внимания становится именно история, объективную значимость которой он подчеркнул во втором своем выступлении в печати ("Обозрение русской словесности за 1829 год"), констатировав, что история: "центр всех познаний, наука наук, единственное условие всякого развития".
И не случайно уже в "Обозрении... " впервые ставится проблема соотношения отечественной образованности (и в обобщении - судьбы вообще) и западноевропейской. Взгляд И.В.Киреевского направлен в сторону Запада. Восток, как объект интереса, отсутствует вовсе. Отдельные его вторжения - лишь эпизоды, коренным образом не изменяющие жизнь и судьбу русского народа.
Применяя образное выражение "бездонное море народной жизни", автор понимает, сколь трудно его "изведать вполне" (из-за отдаленности времен, "мутности источников"), но не считает эту задачу недостижимой. Для И.В.Киреевского как жизнь человека неразрывна с жизнью своего отечества, так и бытие России невозможно понять в отрыве от Европы. А потому он выстраивает целую теорию европейского развития и места России в нем. Кратко проследим за ходом его мысли.
Каждый из европейских народов "совершил свое назначение" и уже не живет отдельной жизнью. На всех этапах этого развития доминировало какое-либо государство - управляло "судьбою европейской образованности". Причиной же господства было развитие внутренней силы. В данный момент Европа представляет "вид какого-то оцепенения". Однако в мире есть еще два свежие, молодые народа - это Соединенные Американские Штаты и Россия. Отдаленность первых, односторонность их образованности всю надежду переносят на Россию.
И.В.Киреевский не сомневается, что у неё есть все объективные основания оправдать эту надежду. Россия представляется И.В.Киреевскому младшей сестрой (но богатой опытностью старших) в дружной европейской семье. Он видит колыбель русской образованности не в своей собственной истории, а в венце идеализированной европейской. Для него объективное основание надежды на великое будущее России есть "совместное действие важнейших государств Европы" на образование начала ее просвещения.
Но не только внешние факторы способствуют возвышению России в качестве европейского лидера, к той же цели ведут характера русского народа, его политические интересы и само географическое положение русских земель. Отсюда вывод: "Судьба каждого из государств европейских зависит от совокупности всех других - судьба России зависит от одной России" и ещё от просвещения, как "источника всех благ", но который нужно ещё приобрести.
Однако эта живописная схема-концепция отрезвляется беспристрастным сознанием: нет полного отражения умственной жизни народа (в частности, философии). Сомнений - откуда она придет - для И.В.Киреевского нет: из Германии. Но "философия немецкая вкорениться у нас не может", так как "чужие мысли полезны только для развития собственных", а потому русская философия должна развиться "из господствующих интересов нашего народного и частного быта. Но автор не дает ответа: когда и как. Об этом, по его мнению, скажет само время.
Таким образом, из своих интересов жизнь должна присваивать чужие богатства. Но это в том случае, если не нажиты свои или они не полноценны по сравнению с чужими. А если своя жизнь не создала полноценного, то сможет ли она достойно присвоить чужое, не говоря уже о его дальнейшем высшем развитии?
И.В.Киреевский не задается подобными вопросами, он ценит только "подражание из любви", которое может быть "даже творческим". Вышесказанное объясняет высокую оценку, данную в эти годы деятельности Н.И.Новикова, в которой И.В.Киреевский видел образец и для самого себя.
Дозаграничный период в жизни и творчестве И.В.Киреевского свидетельствует об интенсивной внутренней работе молодого мыслителя, которым уже в конце 1820-х гг. была поставлена в самом общем виде центральная проблема его жизни и творчества, нашедшая свое наиболее полное разрешение в статье, само название которой подчеркивало суть дела: "О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России" (1852 г.).
Несмотря на пафос любви к Отечеству, оно для И.В.Киреевского не нечто самоценное в прошлом и настоящем. В публикациях раннего периода религиозные вопросы почти не затрагиваются, хотя эти вопросы волновали молодого мыслителя. Достаточно вспомнить его призыв-обещание в письме к А.И.Кошелеву (1827 г.): "Мы возвратим права истинной религии..." Правда, какие права и какой именно религии, он не сообщает.
+ + +
Важным событием для И.В.Киреевского стало девятимесячное пребывание за границей (в 1830 г.). Мечтая об издании своего журнала, прежде всего он решил послушать лекции в заграничных университетах, посмотреть тамошнюю жизнь. Кроме того, были и чисто личные мотивы: Н.П.Арбенева отвергла предложение его руки и сердца. Интересно, что, оставляя Москву, И.В.Киреевский уже "оставил родину". Путь лежал через новую столицу. Здесь предстояла встреча с В.А.Жуковским, который 21 января 1830 г. напишет о только что отправившемся за границу И.В.Киреевском: "Ваня - самое чистое, доброе, умное и даже философическое творение".
Пребывание в Германии, посещение лекций рождает в нем немало язвительных замечаний. Лекции, по его мнению, "светилами" читаются дурно; да и сами немцы, "несмотря на большую образованность", "в массе также бездушны и глупы, как наши соотечественники, которыми наполняются наши театры". И вопрос: "Но где же не глуп народ?" - для него в сугубо личной переписке остается риторическим (вспомним кошелевское: "христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс").
Правда, считать такое высокомерие подлинным, нет серьезных оснований. Дав глубокий анализ проповедям и взглядам Шлейермахера, И.В.Киреевский категорически воспротивился желанию родных напечатать этот отзыв. Одной из главных причин было различие мнений в письмах и того, что говорил бы публично. И, действительно, нельзя не заметить, что таких резких и вольных оценок, которые встречаются в письмах из Германии, мы не найдем ни до, ни после заграничной поездки. Ответственность за публичное слово, сдержанность и такт отличали молодого мыслителя. Но нам интересно и то, что происходило в творческой лаборатории. А здесь, несмотря на оптимистические заявления, все находилось в состоянии брожения чувств и мыслей.
Он считал, что "там, где философия сходится с верою, там весь человек, по крайней мере, духовный человек". Но такое "схождение" для него и самого еще не вполне выяснено. Иначе не сказал бы он, что лишь на своей вершине вера начинает граничить с философией. Но, как и философия, вера самого И.В.Киреевского и его понятие о ней не совсем определенны. Это тем более интересно, что перед заграницей В.А.Жуковский заметил о нем: "Виден человек мыслящий, но еще молодой, который кладет свои мысли в прокрустову постель".
На бытовом уровне И.В.Киреевский внешне православен и даже церковен: посещает храмы и соборы, чтит церковные праздники, верит в ангела-хранителя, убежден, что "Провидение несправедливо быть не может", просит сестру выписывать ему "какой-нибудь текст из Евангелия", ибо "страница, где есть хотя строчка святого, легче испишется от души". Но при внимательном чтении его личной переписки мы видим, что здесь не все на своих местах.
Встречаются не только неправославные суждения, но и граничащие с кощунством высказывания. Так, чем больше он всматривался в "Мадонну" Рафаэля, "тем живее" являлся перед ним "образ Машки" (сестры. - А.К.); он понимает "ясно и живо величие и прелесть Иисуса" как "человеко-Бога". Два года спустя И.В.Киреевский уже будет уверенно заявлять, что основа религии в нравственности, а еще через год вдруг воскликнет: "Зачем не способен я верить!"
То есть он обнаружит в себе нечто похожее на увиденное в другом, в Шлейермахере: "сердечные убеждения образовались в нем отдельно от умственных, и между тем как первые развились под влиянием жизни, классического чтения, изучения св. Отцов и Евангелия, вторые росли и костенели в борьбе с господствующим материализмом XVIII века. Вот отчего он верит сердцем и старается верить умом. Его система похожа на языческий храм, обращенный в христианскую церковь..."
У автора этого заключения было не такое стройное развитие-противостояние: Гельвеция он читал еще в шестнадцать лет и против него (в отличие от Шлейермахера) не боролся, а спустя десятилетие (в 1832 г.) Робеспьера считал "фанатиком добра". Не видно до этого времени и влияния святоотеческого наследия.
Картина же "какого-то живописца" может стать для него лучшей проповедью, какую он "когда-либо читал". Но ведь в горячо любимой им Москве уже давно произносил свои глубокомысленные "слова и речи" митрополит Филарет (Дроздов), неспроста прозванный "мудрым", а ныне причисленный к лику святых. И, тем не менее, проповеди православного архиерея не шли ни в какое сравнение с "каким-то живописцем".
А великие немцы разочаровывали: "несносно" говорит Гегель, восторг от Шлейермахера сменяется серьезным разбором с убийственным выводом. И в то же время восхищение: "Я окружен первоклассными умами Европы!", хотя и "гора родила мышь" (это о Шеллинге). В Германии ему становится скучно. Он приходит к выводу: "все русское имеет то общее со всем огромным, что его осмотреть можно только издали", и, "только побывавши в чужих краях, можно выучиться чувствовать все достоинство наших первоклассных" писателей.
Но, вернувшись в Россию и решаясь на издание журнала ("великую эпоху в моей жизни"), он отводит русской литературе второстепенное место, рассматривая ее только как "дополнение к европейской". Дома, выписывая "все лучшие неполитические журналы на трех языках", И.В.Киреевский задумывает сделать из своего кабинета "аудиторию европейского университета". Осмеяв недостатки и разочаровавшись "там", он с жаром принялся за пропаганду наскучившего и осмеянного здесь.
+ + +
Осенью 1831 г. он приступил к изданию журнала. Название "Европеец" говорило само за себя. В первом номере редактор поместил четыре собственные работы. Открывался "Европеец" его статьей "Девятнадцатый век", которую принято в историографии считать программной. Хотя сам автор смотрел на свою статью "единственно как на введение к подробнейшему изложению" мыслей и надеялся каждую из них развить и пояснить. Кроме этого, нельзя не обратить внимание на то, что первая часть писалась собственно ради второй и отличалась большей "умозрительностью". Это лишь введение к "введению", "краткому очерку", т.е. к неопубликованной главе второй.
И.В.Киреевский исходит из того, что жизнь должна быть устроена "по законам разума и природы" (в этом требовании нельзя не заметить влияние западного мистицизма), отсюда цель "молодой" России: возвышение до уровня современного европейского просвещения. Ибо "недавно начавшееся" просвещение России не плод её прежней собственной жизни. Оно пришло извне и частью "даже насильственно", а потому форма заимствованного просвещения находится в противоречии с формой русской национальности. Автор приходит к выводу, что причины, удалившие Россию от образованности не случайны, а сущностны.
В отношении истории Европы И.В.Киреевский неоригинален (следуя, в частности, Гизо), выделяя в просвещении ее от падения Римской империи одни и те же стихии, которые он сводит к трем началам: влиянию христианской религии; характеру, образованности и духу варварских народов, разрушивших Римскую империю; остаткам древнего мира.
Из этих начал развивалась вся история новейшей Европы. Отвечая на поставленные вопросы (какого начала из вышеприведенного списка недоставало России или же она имела что-то лишнее?), автор впервые, по сути, в печати (в рамках "введения") рассматривает начало и ход русской истории, как несамостоятельного субъекта. Россия имела и варваров, и христианскую религию, которая была еще чище и святее, чем на Западе. Но недостаток классического мира стал причиной того, что влияние Русской церкви не было "так всемогуще, как влияние церкви Римской".
Новейшее же просвещение Европы есть "продолжение умственной жизни человеческого рода". Россия, лишенная третьего начала, не могла иметь "общечеловеческого успеха". Европейское просвещение приходит в Россию в виде внешней силы, противоположной русскому быту и сражающейся с русской национальностью "на жизнь и смерть". "Переворот", совершенный Петром I, "был не столько развитием, сколько переломом нашей национальности".
На вопрос: могло ли быть иначе, И.В.Киреевский отвечает отрицательно. Коль не было необходимого элемента просвещения, то достичь образованности, не заимствуя ее извне - нельзя. А заимствованная образованность не может не вступить в борьбу с чуждой ей национальностью, ибо последнее есть необразованное. Благоденствие России зависит от просвещения, а им обязаны Петру I. Поэтому автор не поддерживает критиков Петра, мечтающих о самобытном просвещении России. Такое стремление, полагает он, вытекает из устаревших мыслей, необдуманно применяемых в России.
В конце концов И.В.Киреевский делает вывод, что в связи с новым этапом развития европейского просвещения России нет нужды заново переживать всю жизнь Европы. Новое просвещение необходимо "водворить", "непосредственно применяя его к своему настоящему быту".
Таков ход рассуждений в статье, которая оставляет немало вопросов. Почему отсутствие обязательно рождает противоположность? Может быть отсутствие (одного из начал) рождает неполную родственность? И тогда возможно примирение? А может быть предполагаемый эталон таковым не является? И тогда отсутствие одного элемента не есть недостаток? Во всяком случае, существенный? Почему "перелом" и "переворот" должны восприниматься положительно, если речь идет о судьбе живого, да еще "молодого", следовательно, гибкого народа? Автор жалеет, что "наша религия" не имела достаточной политической силы, но совсем не задумывается: а надо ли религии иметь ее?
Второй важной статьей И.В.Киреевского, помещенной в двух номерах "Европейца", было "Обозрение русской литературы за 1831 год", в которой критик приходит к новому для него заключению: "Не чужие уроки, но... собственные опыты должны научить нас мыслить".
Отсюда выдвигалась задача: не мерить себя на "чужой аршин", а мыслить, исходя из "собственных опытов". То есть, в одном номере с "Девятнадцатым веком" излагаются суждения, попросту отвергающие его основные положения. В "Обозрении" критик выступает и против привычки смотреть на русскую литературу "сквозь чужие очки иностранных систем". Противоречие, как видим, между философом-историком и критиком в одном лице очевидно.
Не внёс ясности и отзыв И.В.Киреевского о комедии "Горе от ума". Здесь критик считает, что "дать жизнь" русской национальности, "просветить", "возвысить" ее может только "влияние чужеземное". И там, где "общеевропейское совпадется" с русской особенностью, там родится просвещение "истинно-русское, образованно-национальное, твердое, живое, глубокое и богатое благодетельными последствиями".
Автор призывает не смешивать полезность "любви к иностранному" как "дороги к просвещению" с вредным "пристрастием к иностранцам", которому следует противостоять. Беда же в том, что подражание происходит "неловко и не вполне". Нужно больше распространять просвещение, а это возможно не "иначе как вместе с распространением иностранного образа жизни, иностранного платья, иностранных обычаев", которые сближают Россию с Европой "физически". России нечего бояться утратить свою национальность, ибо русским физически невозможно сделаться ни французами, ни англичанами, ни немцами. Итак, "ловкое" подражание и "любовь к иностранному" приведет к "истинно-русскому просвещению".
Таким образом, в статьях И.В.Киреевского в журнале "Европеец" главное место занимает тема: отношение западноевропейского просвещения именно к России, но не к отсутствующему пока русскому просвещению. Нигде не говорит он и о доброкачественности заимствованного: соответствует ли оно природе русской жизни. В статье "Несколько слов о слоге Вильменя" И.В.Киреевский употребляет афоризм: "ясность есть последняя степень обдуманности". В его статьях из "Европейца" обнаружить эту "степень" довольно затруднительно.
22 февраля 1832 г. журнал был закрыт, а его издатель признан человеком "неблагомыслящим и неблагонадежным" (хотя и двенадцать лет спустя, "разбирая свой образ мыслей по совести", И.В.Киреевский не находил "в нем ничего возмутительного, ни противного правительству, ни порядку, ни нравственности, ни религии..."). Такой поворот событий его глубоко поразил. В течение последующих десяти лет ни под одной статьей И.В.Киреевский не поставил своего полного имени.
2. "Бог призывает меня ко спасению"
Существенную, если не определяющую, роль в изменении всего мировоззрения И.В.Киреевского сыграл его брак с Натальей Петровной Арбеневой (в апреле 1834 г.), о чем повествует "История обращения Ивана Васильевича", записанная А.И.Кошелевым со слов Н.П.Киреевской.
Существует и другой вариант, опубликованный в "Домашней Беседе" ее редактором-издателем В.И.Аскоченским. Некоторые исследователи (А. Лушников, например) считают, что большая роль в "обращении" принадлежала семье в целом, особенно сестре Марье Васильевне. Но даже с учётом последнего именно женитьба на Н.П.Арбеневой не перестает быть поворотным событием в жизни И.В.Киреевского. Ввиду важности "Истории обращения Ивана Васильевича" изложим ее максимально подробно по кошелевской записи.
"И.В.Киреевский женился в 1834 году на девице Нат. Петр. Арбеневой, воспитанной в правилах строгого христианского благочестия. В первые времена после свадьбы исполнение ею наших церковных обрядов и обычаев неприятно его поражало, но по свойственной ему терпимости и деликатности он ей в том ни мало не препятствовал. Она с своей стороны была еще скорбнее поражена отсутствием в нем веры и полным пренебрежением всех обычаев Православной Церкви. Были между ними разговоры... он обещал при ней не кощунствовать и даже всячески прекращать неприятные для нее разговоры его друзей. На второй год после женитьбы он попросил жену свою прочесть Кузена. Она охотно это исполнила, но когда он стал спрашивать ее мнения об этой книге, то она сказала, что много в ней хорошего, но что нового там не нашла ничего, ибо в творениях Св. Отцов все это изложено гораздо глубже и удовлетворительнее. Он усмехнулся и замолчал. Он стал просить жену прочитать с ним Вольтера. Она объявила ему, что готова читать всякую серьезную книгу, которую он ей предложит, но насмешки и всякое кощунство ей противны, и она их не может ни слышать, ни читать. Тогда они после некоторого времени начали вместе читать Шеллинга, и, когда великие, светлые мысли их останавливали, и И.В.Киреевский требовал удивления от жены своей, то она сначала ему отвечала, что эти мысли ей известны из творений Св. Отцов. Неоднократно она ему их показывала в книгах Св. Отцов, что заставило И.В. иногда прочитывать целые страницы. Неприятно было ему сознавать, что действительно в Св. Отцах многое, чем он восхищался в Шеллинге. Он не любил в этом сознаваться, но тайком брал у жены книги, и читал их с увлечением. Знакомство с Новоспасским иноком Филаретом, беседы со святым старцем, чтение разных творений Св. Отцов услаждали его и увлекали на сторону благочестия. Он ездил к о. Филарету, но всякий раз как бы по принуждению. Видно было, что ему хочется к нему ехать, но всегда нужно было какое-то принуждение. Наконец, в 1842 году, кончина старца Филарета окончательно утвердила его на пути благочестия. И.В.Киреевский никогда прежде не носил на себе креста. Жена его не раз о том просила, но И.В. отмалчивался. Наконец однажды он сказал ей, что наденет крест, если он будет ему прислан от о. Филарета, которого ум и благочестие он уже душевно уважал. Нат. Петр. поехала к о. Филарету и сообщила ему это. Старец, перекрестившись, снял с себя крест и, давая, сказал Нат. Петр.: да будет он И. В. во спасение. - Когда Нат. Петр. приехала домой, то И.В., встречая ее, спросил... какой это крест? Нат. Петр. говорит ему, что о. Филарет снял его с себя и сказал, что да будет он ему во спасение. И.В. пал на колени и говорит: ну теперь чаю спасения для души моей, ибо я в уме своем положил: если отец Филарет снимет с себя крест и мне его пришлет, то явно будет, что Бог призывает меня ко спасению. С этой минуты заметен был решительный поворот в мыслях и чувствах И.В. После кончины отца Филарета И.В., живя по близости Оптиной Пустыни, в частых беседах с отцами Леонидом, Макарием и другими старцами, все более и более укреплялся в благочестии. Он читал очень много отеческих книг, беседовал часто со старцами и все более креп для своей будущей деятельности".
+ + +
Из "Истории обращения..." видно, что середина 1830-х - начало 1840-х гг. - время чрезвычайно важное в сложнейшем внутреннем изменении И.В.Киреевского (общение с Новоспасским иноком о. Филаретом, со старцами Оптиной пустыни, воцерковление жизни и сознания, обращение к святоотеческому наследию), других подробностей которого мы почти не имеем.
Сохранившиеся литературные опыты И.В.Киреевского той поры, которые так и не превратились в законченные произведения, лишь отчасти свидетельствуют о новом направлении его мыслей. И здесь нельзя обойти молчанием неоконченную повесть "Остров" (1838 г.), в которой Э.Мюллер не без основания находит "славянофильское умонастроение".
Необычен для прежнего И.В.Киреевского сам сюжет, выбор места действия - православный монастырь на уединенном острове и молодой герой, задумывающийся о своем народе - хранителе православия, пожинающем плоды рабства, хотя "не все следы прошедшего изгладились с лица некогда славной земли".
Любопытно и суждение константинопольского патриарха, что прежде "всех наружных перемен" он желал бы видеть "перемену внутреннюю". Патриарх полагает, что в России XIX века "для человечества готовится... новая судьба". Правда, и сюда "нашли дорогу ослепление, ереси и заблуждения неверия", "но Провидение не обманет: придет время, Оно пошлет им людей, которые поймут истину, и тогда все переменится".
Во время салонных споров конца 1830-х гг. И.В.Киреевский находился в стадии "обращения". Он по-прежнему интересуется европейской философией, российской словесностью, но все более не безразлично ему и внутреннее "духовное" дело. А потому "В ответе А.С.Хомякову" на его полемическое "О старом и новом" И.В.Киреевский не удовлетворен самой постановкой проблемы (какая Россия была лучше), ибо нельзя истребить как плод двухвекового заимствования из Европы, так и тысячелетнее развитие России. Эти начала остаются враждующими, но из их борьбы должно возникнуть что-то третье.
Вопрос, таким образом, приобретает следующий вид: какое направление должны получить оба начала, чтобы действовать "благодетельно". Теперь Россия понимается как равноправный субъект, а не просто объект воздействия западной образованности. Между "основными началами жизни", которые образуют "силы народности в России и на Западе", И.В.Киреевский видит общее - христианство. Но различие заключается в его особенных видах, направлении просвещения, смысле народного и частного быта.
Как и в статье "Девятнадцатый век" И.В.Киреевский вновь выделяет "основание европейской образованности", но третьим элементом теперь выступает не просто "классический мир", но именно древнеязыческий. А он в сущности своей представляет торжество формального, "чистого, голого" разума, "выше себя и вне себя ничего не признающего".
На первый план у И.В.Киреевского теперь выходит религиозно-духовный аспект: "...римская церковь в уклонении своем от восточной отличается именно... торжеством рационализма над... внутренним духовным разумом", "христианство на Западе исказилось своемыслием".
Рациональность для него, в конечном счете, есть начало "одностороннее, обманчивое, обольстительное и предательское", а рационализм "и в начале был лишним элементом в образовании Европы, и теперь является исключительным характером просвещения и быта европейского". Прежняя Россия, находилась, наоборот, под "прямым влиянием чистого христианства, без примеси мира языческого", и общественный и частный быт в ней если вполне и не развился, то "по крайней мере ясно обозначился".
Такие утверждения И.В.Киреевский не мог сделать, если бы с ним самим не начали происходить глубинные перемены, и он на них указывает: на "движения в сердце" и "требования в уме", без которых человек не может жить "своею настоящею жизнью".
Следовательно, с рубежа конца 1830-х гг. можно говорить о том, что его труды предшествующего времени есть из "ненастоящей жизни", когда родилось восклицание: "Зачем не способен я верить?"
Итак, отвечая А.С.Хомякову, И.В.Киреевский ставит вопросы иначе, чем в статьях "Европейца". Теперь на первое место выдвигается религиозное начало. "Классический" мир это уже искажающий элемент, западное и русское просвещение становятся не только равноправными, но преимущество на стороне последнего, ибо "образовательное начало заключалось в нашей церкви".
И само общественное устройство прежней России во многом отличается от Запада. Русское общество состояло из множества маленьких миров, на которые распространялись понятия Православной Церкви, которые переходили в убеждения, а последние - в обычай, который заменял закон. Семья подчинялась миру, мир - сходке, сходка - вечу и т.д., но все частные круги имели один общий центр - Православную Церковь.
Здесь не могло быть ни рыцарства, ни аристократического класса, который был главным элементом всего западного образования. Россия не блистала науками и искусствами, но в ней хранилось первое условие правильного развития ("устроительное начало знания") - святоотеческое учение. Нужно было только время и благоприятные обстоятельства.
Впервые И.В.Киреевский, по сути дела, поет гимн древней Руси. В центре русской жизни - монастыри - "духовное сердце России", "святые зародыши несбывшихся университетов", в которых хранились все условия будущего самобытного просвещения. Монастыри находились в постоянном, живом единении с народом. Вековые обычаи без писаных кодексов, исходящие из церкви и крепкие согласием нравов с учением веры.
Но раздолье русской жизни уступает насилию чужого элемента. Автор приходит к выводу, что причину несчастного переворота объясняет Стоглавый Собор (1551 г.). В Церкви является ересь. "Нововводительная партия" победила "партию старины" именно потому, что последняя была разорвана разномыслием. При разрушении внутренней духовной связи оказалась необходимой формальная, вещественная связь. Отсюда все беды русской земли; отсюда Петр - "разрушитель русского и вводитель немецкого", "начальник партии в государстве", образующий "общество в обществе".
Форма быта упала вместе с ослаблением духа. Потому мертвая форма не имеет важности. Возвращение ее вредно. Но не следует и истреблять оставшиеся формы, ибо Россия "когда-нибудь... возвратится к тому живительному духу, которым дышит ее Церковь". В Церкви заключается и то, что требуется для просвещения Европы.
Но узнать этот дух русские могут не иначе, как через "француза или немца", которые поймут необходимость христианского учения для просвещения Европы. И русским лишь надо им поверить. Хотя И.В.Киреевский до этого и написал, что науки в Европе "окончились безбожием, как необходимым следствием своего одностороннего развития".
Вышесказанное позволяет сделать вывод, что к началу 1840-х гг. путь И.В.Киреевского был довольно своеобразен. Это было время постоянных размышлений, переосмысление самых глубинных вопросов бытия, вызванное духовной связью с монашеством и в то же время продолжением изучения западной философии.
Александр Дмитриевич Каплин, доктор исторических наук, профессор Харьковского университета
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1.Афанасьев В. Супруги Киреевские в их отношении к Оптиной пустыни (Одна из забытых страниц русской культуры) // Литературная учёба.- 1996.- N3.
2.Афанасьев В.В. "Просвещая разум и сердце": (О Записке И.В. Киреевского) // Литературная учёба.- 1997.- N5/6.
3.Богданов Д.П. Оптина пустынь и паломничество в неё русских писателей // Исторический вестник. - 1910. - N10.
4.Бухарев А.М. О Филарете митрополите Московском // Православное Обозрение. - 1884. - N4.
5.Валіцький Анджей. В полоні консервативної утопії: Структура і видозміни росіського слов`янофільства.- К.: Основи, 1998.
6.Воропаев В.А. Гоголь и отец Матфей. Афанасьев В.В. Православный философ. Духовные искания Ивана Васильевича Киреевского (1806 - 1856) - Пермь: Редакция газеты "Православная Пермь", 2000.
7.Гершензон М. И.В. Киреевский // Вестник Европы.- 1908.- N8.- С.613-639.
8."Европеец". Журнал И.В. Киреевского.- М.: Наука, 1989.
9.Есаулов И. "Мы поверили бы французу и немцу..." И.В.Киреевский о христианских основаниях русского национального сознания и современная наука // Москва.- 1998.- N4.
10.И.В.Киреевский. Очерк его жизни и литературной деятельности // Русский Архив. - 1894. - N7.
11.Иосиф (Литовкин), иеромонах. Н.В. Гоголь, И.В. Киреевский, Ф.М.Достоевский и К.Н. Леонтьев пред старцами Оптиной Пустыни // Душеполезное Чтение.- 1898.- Ч.1.
12.Кавелин К.Д. Московские славянофилы 40-х годов // Северный вестник.- 1877.- NN10, 23-24.
13.Киреевский И.В. Собр. соч. В 2-х т.- М.: Тип. Бахметева, 1861.
14.Киреевский И.В. Индиферентизм. Из письма покойного И.В.Киреевского к N. // Домашняя беседа.- 1861.- Вып. 46.
15.Киреевский И.В. Полн. собр. соч. В 2 т.- М.: Тип. Моск. имп. ун-та, 1911.
16.Киреевский И.В. Из писем к оптинскому иеромонаху Макарию // Русский Архив.- 1912.- N1.
17.Киреевский И.В. Критика и эстетика.- М. Искусство, 1979.
18.Киреевский И.В. "Не гуляйте в литературе...": Письма начинающему прозаику (Е.Е. Комаровскому 1854-1855 гг.) // Литературная учёба.- 1983.- N4.
19.Киреевский И.В. Избранные статьи.- М.: Современник, 1984.
20.Киреевский И.В. Письма Оптинскому старцу Макарию // Символ.- 1987. - N17.
21.Киреевский И.В. "Вера - не противоположность знания..." (Из писем и дневников) // Литературная Россия. - 1990.- 17 авг.
22.Киреевский И.В. О нужде преподавания церковнославянского языка в уездных училищах // Литературная учёба.- 1997.- N5-6.
23.Киреевский И.В. Критика и эстетика. Изд. 2-е, испр. и доп.- М.: Искусство, 1998.
24.Киреевский И.В. Разум на пути к Истине: Философ. ст, публицистика, письма, переписка с преподобным Макарием (Ивановым), старцем Оптиной пустыни. Дневник.- М.: Правило веры, 2002.
25.Киреевский П.В. Письма // Русский архив.- 1905.- N 5.
26.Концевич И.М. Стяжание Духа Святаго в путях Древней Руси.- М.: Посад, 1993.
27.Концевич И.М. Оптина пустынь и её время.- Свято-Троицкая Сергиева Лавра: Издат. Отд. Владимирской епархии, 1995.
28.Кончина И.В. Киреевского // Сергей Нилус. Святыня под спудом. Тайны православного монашества.- Сергиев Посад, 1991.
29.Котельников В. Литератор-философ // Киреевский И.В. Избранные статьи.- М., 1984.
30.Котельников В. Православные подвижники и русская литература. На пути к Оптиной.- М.: Прогресс-Плеяда, 2002.
31.Криволапов В.Н. Оптина пустынь: её герои и тысячелетние традиции // Прометей.- Т. 16.- М., 1990.
32.Ласкеев П.М. Два проекта православно-христианской философии ("Введение в философию" В.Н.Карпова и "О необходимости и возможности новых начал для философии" И.В.Киреевского) // Христианское чтение.- 1898.- N5.
33.Лушников А. И.В.Киреевский. Очерк жизни и учения // Православный Собеседник.- 1915.- NN4-8.
34.Лясковский В.Н. Братья Киреевские. Жизнь и труды их.- Пб.: Об-во ревнителей рус. ист. просв., 1899.
35.Максимович М.А. Краткая биография Ивана Васильевича Киреевского (с черновыми заметками к ней) // Iнститут рукопису Нацiональноi бiблiотеки Украiни iм. В.I. Вернадського.- Ф.1.
36.Мюллер Э. И.В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии.- 1993.- N5.
36.Мюллер Э. И.В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии.- 1993.- N5.
37.Отсталый (В. Аскоченский). В Оптиной пустыне // Домашняя Беседа.- 1861.- Вып.4.
38.Павлович Н.А. Оптина пустынь. Почему туда ездили великие? // Прометей.- Т. 12.- М., 1980.
39.Русское общество 40-50-х годов ХIХ в. - Ч. I. Записки А.И.Кошелева.- М.: Изд-во МГУ, 1991.
40.Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф.Одоевский. Мыслитель-писатель. В 2-х т. В 2-х ч.- М.: Изд. М. С. Сабашниковых, 1913.
41.Слово на погребение Петра Васильевича Киреевского // Інститут рукопису Національної бібліотеки України ім. В.І. Вернадського.- Ф. XIII.
42.Смирнов Ф. Взгляд И.В. Киреевского на римское католичество // Православное Обозрение.- 1884.- N9, 10.
43.Собрание писем блаженныя памяти оптинского старца иеросхимонаха Макария. Письма к мирским особам.- СПб.: Изд-во Л.С. Яковлевой, 1993.
44.Терновский Ф. Два пути духовного развития (По поводу сочинений И.В. Киреевского 1 и 2 т. М., 1861) // Труды Киевской Духовной Академии.- 1864.- Т.1.
45.Филатов Яков. Взгляд первых славянофилов на отношение между Церковью и государством. Курсовое сочинение студ. IV курса КДА.- К., 1903.- 268 с. // Iнститут рукопису Нацiональноi бiблiотеки Украiни iм.В.I. Вернадського.- Ф.304.
46.Хомяков А.С. Полн. собр. соч.- Изд. 4-е. В 8-ми т. - М.: Русский архив, 1900.
47.Müller E. Russischer Intellekt in europäischer Kriese. I.V. Kireevskij (1806-1856). Bohlau Verlag.- Köln-Graz. 1966.
48.Smolitsch J. I.V.Kireevskij: Leben und Weltanschauung // Jahrbücher für Kultur und Geschichte der Slaven.- 1933.- N9.
