О русской литературе, интеллигенции и власти

 

 

Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его. И воины, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: радуйся, Царь Иудейский! и били Его по ланитам. Пилат опять вышел и сказал им: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины. Тогда вышел Иисус в терновом венце и в багрянице. И сказал им Пилат: се, Человек! (Ин.19; 1-5.)

Странно! В стране Оттепель, а на Церковь обрушились людоедски и подло. Храмы, открытые во время войны, закрывались. Их не взрывали как в 30-е годы, но превращали в склады, в музеи. Все это проходило под вывеской ненужности культовых зданий в стране строящегося коммунизма, который обещали в 1980 году. Что опять произошло с людьми? Отчего пропаганда возымела больше действия, чем молитвенное стояние Церкви? Ответ, видимо, прост. Обычное человеческое существование оказалось выше неудобств церковной жизни. За принадлежность к Православной Церкви исключали из института, не было карьерного роста, человек становился в обществе отверженным. Интересно, что даже те, кто возвращался из лагеря, посаженные туда еще в 1937 году, искренне верили в коллективную мудрость ВКП (б)-КПСС, поддерживали борьбу против мракобесия и поповщины. Собственно, такими они были и в лагере. Александр Солженицын приводит символический эпизод, касающийся «коммунисток набора 37-го года»: «В свердловской пересылочной бане этих женщин прогнали сквозь строй надзирателей. Ничего, утешились. Уже на следующих перегонах они пели в своем вагоне: «Я другой такой страны не знаю, / Где так вольно дышит человек!

Вот с таким комплексом миропонимания, вот с таким уровнем сознания вступают благомыслящие на свой долгий лагерный путь. Ничего не поняв с самого начала ни в аресте, ни в следствии, ни в общих событиях, они по упорству, по преданности (или по безысходности?) будут теперь всю дорогу считать себя светоносными, будут объявлять только себя знающими суть вещей».

Надо сказать, что советская власть фактически не изменилась. В 30-е годы партия своей задачей считала «превращение наиболее скверного людского материала в полноценных активных сознательных строителей коммунизма» (Ида Авербах). В 50-е изменилась фразеология, но не более. Кстати, и сажали не так уж и мало, только теперь сажали не коммунистов, а, действительно, представителей Церкви, пытавшихся защитить храмы от осквернения. Кто-то скажет, что невозможно сравнить эти гонения с репрессиями 30-х годов. Безусловно! Но по опасности на духовную жизнь наступление на Церковь в хрущевские времена было значительным. Однако именно в эти времена начинается системное отступление от коммунистической идеологии. Власть яростно наступала на инакомыслие, но остановить его она уже была не в силах. Инакомыслие даже становиться в какой-то степени модно. Фрондировать с властью признавалось признаком хорошего тона. Особенно в среде интеллигенции, которая из ГУЛАГовских мест лишения свободы вышла совершенно иная. Это уже не была либеральная интеллигенция, благодушно воспевавшая русский народ. Она увидела реальность жизни, и стала той силой, которая была способна противостоять Системе. Но кто такой интеллигент? «Интеллигент - это тот, чьи интересы и воля к духовной стороне жизни устойчивы и постоянны, не понуждаемы внешними обстоятельствами и даже вопреки им. Интеллигент это тот, чья мысль не подражательна» (А.И. Солженицын).

Именно таким интеллигентам обязана Русская Земля, они сохранили культурный слой, ту породу, на основании которой должна была возродиться Святая Русь. Русский интеллигент прошел девять кругов ада, всем существом своим он понял ошибки прежних поколений, находясь в сталинско-ленинских истребительно-трудовых лагерях.

«Миллионы русских интеллигентов бросили сюда не на экскурсию: на увечья, на смерть, и без надежды на возврат. Впервые в истории такое множество людей развитых, зрелых, богатых культурой оказались без придумки и навсегда в шкуре раба, невольника, лесоруба и шахтера. Так впервые в мировой истории (в таких масштабах) слились опыт верхнего и нижнего слоев общества! Растаяла очень важная, как будто прозрачная, но непробиваемая прежде перегородка, мешавшая верхним понять нижних: жалость. Жалость двигала благородными соболезнователями прошлого (и всеми просветителями) – и жалость же ослепляла их. Их мучили угрызения, что они сами не делят этой доли, и оттого они считали себя обязанными втрое кричать о несправедливости, упуская при этом доосновное рассмотрение человеческой природы нижних, верхних, всех.

Только у интеллигентных зэков Архипелага эти угрызения наконец отпали: они полностью делили злую долю народа! Только сам став крепостным, русский образованный человек мог теперь (да если поднимался над собственным горем) писать крепостного мужика изнутри.

Но теперь не стало у него карандаша, бумаги, времени и мягких пальцев. Но теперь надзиратели трясли его вещи, заглядывали в пищеварительный вход и выход, а оперчекисты в глаза…

Опыт верхнего и нижнего слоев слились – но носители слившегося опыта умерли…

Так невиданная философия и литература еще при рождении погреблись под чугунной коркой Архипелага» (А.И. Солженицын).

В 50-е годы начинается узнавание страшной правды. И в первую очередь эта правда была о сталинской тюрьме, которая очень напоминала гитлеровский концлагерь. С каким гневом партийная элита обрушилась на Бориса Пастернака, посмевшего в романе «Доктор Живаго» рассказать малую толику правды о человеке. Пастернак писал о Человеке, оказавшимся в годину революции и гражданской войны, который пытался остаться Человеком, несмотря ни на что. В этом романе автор честно хотел и показал целый пласт культуры. Отчетливо чувствуем веяния савинковского романа «То, чего не было», в котором ясно поставлена с несомненной художественной силой проблема нравственных идеалов и – террора. Здесь же, великий Пушкин, с которого началась наша культура, по мысли поэта. «С Пушкина началась наша современность, живая, действительная, наш нынешний образ мыслей. Пушкин построил здание нашей духовной жизни, дом русского исторического сознания», - писал Борис Пастернак Ю. Кейдену в 1958 году. Поэт совмещает различные стили эпохи, в которой и Пушкин, и Достоевский, и Есенин, не расстреливавший несчастных по темницам, и… Пугачев. Пастернак воочию увидел и показал «русский бунт, бессмысленный и беспощадный» (А.С. Пушкин).

И за этим русским бунтом вставала огромная фигура вождя этого бунта. Герой романа Антипов-Стрельников предсмертно исповедовался Юрию Живаго: «Так вот, видите ли, весь этот девятнадцатый век со всеми его революциями в Париже, несколько поколений русской эмиграции, начиная с Герцена, все задуманные цареубийства, неисполненные и приведенные в исполнение, все рабочее движение мира, весь марксизм в парламентах и университетах Европы, всю новую систему идей, новизну и быстроту умозаключений, насмешливость, всю, во имя жалости выработанную вспомогательную безжалостность, все это впитал в себя и обобщенно выразил собою Ленин, чтобы олицетворенным возмездием за все содеянное обрушиться на старое.

Рядом с ним поднялся неизгладимо огромный образ России, на глазах у всего мира вдруг запылавший свечой искупления за все бездолье и невзгоды человечества».

Русский интеллигент смотрел на революцию как на Возмездие и Искупление, и пытался постичь происходящее, исходя из этого происходящего.

«… Помимо значительности описанных человеческих судеб и исторических событий в романе имеется попытка, - писал Пастернак, - представить весь ход событий, фактов и происшествий как движущееся целое, как развивающееся, проходящее, проносящееся, прокатывающееся вдохновение, как, если бы действительность сама имела свободу и выбор и сочиняла саму себя, отбирая из бесчисленных вариантов и версий».

Русский поэт показывал врача Юрия Живаго в водовороте великих событий, когда происходило уничтожение духовного человека, через болезнь новейшего времени. «Я думаю, - объясняет свою смертельную болезнь Юрий Живаго, - ее причины нравственного порядка. От огромного большинства из требуют постоянного, в систему возведенного криводушия. Нельзя без последствий для здоровья изо дня в день проявлять себя противно тому, что чувствуешь; распинаться перед тем, чего не любишь, радоваться тому, что приносит тебе несчастие. Наша нервная система не пустой звук, не выдумка. Она – состоящее из волокон физическое тело. Наша душа занимает место в пространстве и помещается в нас, как зубы во рту. Ее нельзя без конца насиловать безнаказанно». Она либо черствеет, либо сходит с ума, как в случае с Памфилом Палых, увидевшего изувеченного карателями генерала Вицына партизана, «в неистовстве тоски» «зарубил жену и троих детей тем самым, острым, как бритва, топором, которым резал им, девочкам и любимому сыну Фленушке, из дерева игрушки».

Не нравилось товарищам коммунистам страшная правда гражданской войны. Ее окружали романтикой, снимали веселые приключенческие фильмы, чтобы у нас внуков складывалось впечатление этакой легкости и понятности происходящего. Буба Касторский – вот он замечательный интеллигент-революционер, всегда готовый помочь парням-комсомольцам. Признать, что революции начинают гениальные фанатики, а пользуются ее результатами подонки – прямой плевок в адрес Никиты Хрущева. Конечно, он не мог этого стерпеть, и начнется травля великого поэта. Коммунистическая элита не способна была понять слов Пастернака, писавшего о человеке: «Человек достигает предела величия, когда он сам, все его существо, его жизнь, его деятельность ставится образцом, символом… Каждый человек, каждый в отдельности единствен и неповторим. Потому что целый мир заключен в его совести. Потому что в единстве идеи, в символе находит этот мир свое окончание и завершение. Это знали греки, это понятно в Ветхом завете. Что означает чудо самопожертвования, рассказано в Новом завете».

Характерно, что Пастернак, несмотря на весь свой пацифизм, вышел из футуризма, того самого направления, которое требовало переделки мира. Велимир Хлебников (пожалуй, самый гениальный из футуристов), Владимир Маяковский, братья Бурлюки – мечтали изменить мир, но, пожалуй, только Пастернак осознал трагизм происходящего. Возможно, это понимал и Хлебников, ушедший неизвестно куда и умерший неизвестно где, с желтой справкой в кармане. Кто знает, не испытывал ли угрызения совести Маяковский, стреляя себе в сердце? Но ведь уничтожался цвет русской культуры, еще не потерявший своей совести, не могущий, подобно Блоку, жить «без отсутствия воздуха». Да, и трагедия Горького очевидна. Жутко представить себе: знать, что рядом с тобой человек, который был близок тебе, и вот она подает стакан воды, с отравленным веществом. Горький принял, потому что устал, потому что вокруг сплошь и рядом агенты НКВД, даже собственная невестка, что же касается баронессы Будберг… Горький знал, что его час пробил, ибо еще утром Сталин сказал Ягоде, что Максим Горький – великий пролетарский писатель умер. Буревестник революции призывал взвиться в небо, но там оказалась чарующая пустота. Вера в справедливость рухнула окончательно. И вот уже не знаешь, «а был ли мальчик?», а был ли смысл заваривать кашу, уничтожить столько народа, чтобы потом умирать, отходя в кромешную пустоту. Ему ли не знать, что несла собой революция. Еще в в 1917 году Максим Горький писал: «…В ХХ веке гуманизм забыт. Осмеян, а все, что создано бескорыстной рукой науки, схвачено и направлено волею бесстыдных убийц на истребление людей. <…> Где найдем мы оправдание этому небывалому преступлению против планетарной культуры?» И виновна в разрушении именно революционное насилие. «…Опыт социальной революции, - утверждает Горький, - занятие, весьма утешающее маньяков этой прекрасной идеи и очень полезное для жуликов. Как известно, одним из наиболее громких и горячо принятых к сердцу лозунгов нашей самобытной революции явился лозунг: «Грабь награбленное». Грабят – изумительно, артистически; нет сомнения, что об этом процессе самоограбления Руси история будет рассказывать с величайшим пафосом». Видел ведь пролетарский писатель, что шло уничтожение человека, во главе этого уничтожения стоял пресловутый Ленин со своими несбыточными обещаниями, глубоким безумием и нечаевско-бакунинским анархизмом.

«Заставив пролетариат согласиться на уничтожение свободы печати, Ленин и приспешники его узаконили этим для врагов народовластия право зажимать ей рот; грозя голодом и погромами всем, кто не согласен с деспотизмом Ленина – Троцкого, эти «вожди» оправдывают деспотизм власти, против которого так мучительно долго боролись все лучшие силы страны. <…> Сам Ленин <…> обладает всеми свойствами «вождя», а также и необходимым для этой роли отсутствием морали и чисто барским, безжалостным отношением к жизни народных масс. Ленин «вождь» и и – русский барин <…> а потому он считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу. <…> Эта неизбежная трагедия не смущает Ленина, раба догмы, и его приспешников – его рабов. Жизнь, во всей ее сложности, не ведома Ленину, он не знает народной массы, не жил с ней, но он – по книжкам – узнал, чем можно поднять эту массу на дыбы, чем – всего легче – разъярить ее инстинкты. Рабочий класс для Ленина тоже, что для металлиста руда. <… > Он работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей, но его работа дает ценный для жизни материал, а Ленин работает над живым материалом и ведет к гибели революции».

«И вот эту несчастную Русь тащат и толкают на Голгофу, чтобы распять ее ради спасения мира. Разве это не «мессианство» во сто лошадиных сил?» (М. Горький).

Все видел пролетарский писатель, видел и приехал участвовать в культурной работе социализма. Что им двигало? Неужели поверил, что возможно построить счастливое общество, неужели верил, что «на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови, Господи благослови!» Неужели думал, что Господь благословит уничтожение человека? Да ведь Горький, возвращаясь в Россию из Италии, ни словом не обмолвиться против разрушения храмов, даже такого великого храма, как Храм Христа-Спасителя, построенного на народные деньги. На Руси явно шла карусель дьяволиады, но великий гуманист-писатель соглашается с распятием Христа. Вместе с ошалелой толпой он требует распятия Господа.

Когда же увидели Его первосвященники и служители, то закричали: распни, распни Его! Пилат говорит им: возьмите Его вы, и распните; ибо я не нахожу в Нем вины.
Иудеи отвечали ему: мы имеем закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим. Пилат, услышав это слово, больше убоялся.
И опять вошел в преторию и сказал Иисусу: откуда Ты? Но Иисус не дал ему ответа.
Пилат говорит Ему: мне ли не отвечаешь? не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя? Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе
С этого времени Пилат искал отпустить Его. Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю. Пилат, услышав это слово, вывел вон Иисуса и сел на судилище, на месте, называемом Лифостротон, а по-еврейски Гаввафа. Тогда была пятница перед Пасхою, и час шестый. И сказал Пилат Иудеям: се, Царь ваш! Но они закричали: возьми, возьми, распни Его! Пилат говорит им: Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя, кроме кесаря. Тогда наконец он предал Его им на распятие. И взяли Иисуса и повели (Ин.19; 6-16).

Надо признать, что ни один Горький причастен к этой толпе, требовавшей распять Христа. Это поразительно, но фактически вся советская литература объявит войну Богу. Можно понять политиков с их идеологией и недалеким мышлением, но подлость литераторов сложно оправдать. Выступив против Церкви, они не просто лишили себя вечной жизни, они служили соблазном для слабодушных и неустойчивых.

До сих пор не укладывается в голове, как Валерий Брюсов мог склонить голову перед теми, кого он еще недавно блестяще громил в своей статье «Свобода слова», показывая убожество так называемой пролетарской литературы. Неужели этими людьми, тем же Брюсовым, Горьким, Блоком, двигала жажда культурной работы и надежда на передел этого общества с помощью культуры? Тому же символизму была присуще вера в преображение человека. И звезды младосимволизма, за исключением Владислава Ходасевича, примут советскую власть. Причем, не только как данность, но начнут активно с ней сотрудничать. Валерий Брюсов даже вступит в коммунистическую партию. Но неужели они были так близоруки? Те, кого считали властителями дум, продались за чечевичную похлебку. И ведь могли, как Андрей Белый, не возвращаться домой. Нет, возвращаются, искренне надеясь, что будут с народом, что не посмеет власть указывать писателям, как им писать. Просчитались! Удивительно, но только в СССР власть так усиленно занималась литературой. Сталин, Бухарин, еще ранее Троцкий, буквально вмешиваются в каждую деталь творческого процесса, контролируя каждого талантливого писателя. Сталин позволяет выйти «Дням Турбиных» М. Булгакова, он же разрешает опубликовать шолоховский «Тихий Дон». Правда, взамен требует написать роман о победе колхозного движения. И писатели вступают в договор с дьяволом. Кто по неведению и желанию сохранить свою главную книгу жизни, как М. Шолохов, а кто намеренно, чтобы также завершить свою книгу-исповедь, как Булгаков. Он будет писать «Батум», чтобы его оставили в покое, и дали возможность до конца довести «Мастер и Маргарита». Но удивительно, что многие писатели не понимали, что все их заигрывания с властью все равно закончатся печально. Как не старался Алексей Толстой вписаться в новую элиту, сделать это было невозможно. Вот и ушел в далекое историческое прошлое, где искал аналогии со Сталиным в лице Ивана Грозного и Петра Великого. Роман о Петре, конечно, велик. Прекрасен стиль этого романа, но не дал Господь завершить труд жизни, подвести итог написанного. В этом романе было оправдание уничтожения личностного начала ради всеобщего блага. Конечно, сам Петр наталкивал писателя на это оправдание, но в сталинскую эпоху это уже было непросто оправдание, это было исполнение задания. Для Сталина личность выступает винтиком общего дела, которая голос имеет только для того, чтобы требовать распятия и расстрела. Почти все процессы проходили под стройный гул рабочих демонстраций, требовавших расстрелять, пользуясь терминологией Сталина, подонков рода человеческого. Но самое потрясающее, что сами жертвы принимали решение о своем уничтожении как справедливое решение партии. Когда Молотова спросили: «Что было бы, если бы его приговорили к расстрелу?» Он ответил: «Туда мне и дорога. Требование времени таково, что моя жизнь не стоит дорого. Главное – страна, которую Сталин ведет к социализму, самому справедливому обществу на земле». Рассказывают, что Якир, стоя у стены, кричал последние слова: «Да здравствует Сталин!» Это уже паранойя.

Все сферы жизни были пронизаны этой паранойей. Например, А. Фадеев считал Сталина богом, и каждое слово этого бога было для него законом. Написав правдивый роман «Молодая гвардия» он будет переделывать его в угоду своему богу. Сталин хотел, чтобы молодежь страны ложилась под танки с его именем на устах. Краснодонцы шли в бой с фашизмом не по указке партии, но по зову сердца. Но Сталину нужна была большая ложь, прикрытая правдой. Кто отец лжи помним хорошо. Вот этой лжи служила советская литература.

Трудно представить, чтобы Пушкин писал доносы, а Ставский писал, Фадеев соглашался с расстрелами друзей, Алексей Сурков наушничал, Шолохов в открытую будет требовать расстрелять Синявского и Даниэля, весь Союз писателей будет исключать Бориса Пастернака и Александра Солженицына, при этом, наперегонки стараясь лягнуть раненных львов. Все честное и порядочное будет вычищаться из литературного союза. Такая же примерно история была и в других творческих союзах, где откровенно царил дух МАССОЛИТа. Но так продолжаться долго не могло. Творчество, живущее в гении, обязательно взбунтуется, и тогда поэт, как в случае с Маяковским, по меткому замечанию Марины Цветаевой, убьет человека.

Кстати, Марина Цветаева, приехав в Союз, сразу же очутилась в одном из кругов ада, и не выдержала их. Слишком много навалилась на слабую женщину: расстрелян муж, сестра и дочь в тюрьме. Но самое страшное: сын, искренне поверивший в дело коммунизма и буквально измучиший мать. И рядом никого, кто мог бы поддержать. И вера в Бога, видимо, была потеряна. Впрочем, то общество, в котором жиди наши деды и бабушки, ломало со страшной силой человека. Не сломало разве и Сергея Есенина, который к концу своей короткой жизни начинал прозревать и видеть, куда двигается страна. Уже его друзей расстреливали по темницам, и он цепляется, как за спасительную соломинку, за творчество Пушкина, в нем пытаясь найти ответы на мучительные вопросы современности. К Пушкину же, за неимением веры в Христа, будет обращаться Блок. Это он воскликнет: «Пушкин! Тайную свободу / Пели мы вослед тебе. / Дай нам руку в непогоду, / Помоги в немой борьбе». Это был вопль отчаяния человека культуры, оказавшегося под властью не грядущего, но пришедшего хама, и умершего в страшной пустоте безверия. Мы не знаем, что на самом деле случилось с Есениным, но есть подозрение предполагать, что ОГПУ вполне могло устроить провокацию, в результате которой погиб поэт, начинавший прозревать. Да и никогда не был он с марксистами заодно, которые, впрочем, считали его попутчиком, которого со временем пролетариат уберет со своей дороги, поставив к стенке. Обратим внимание, что почти все друзья Есенина будут уничтожены в 1937-38 годах: Николай Клюев, Сергей Клычков, Петр Орешин и большой почитатель есенинского творчества Павел Васильев.

Но творчество, как сказал выше, все равно пробивалось, находя себе дорогу. В этом отношении, как это не парадоксально, положительную роль сыграла Отечественная война. Именно в войну, когда лгать было трудно, да и невозможно, появляется знаменитый «Василий Теркин». Русский солдат бился «не ради славы, ради жизни на земле». Александр Твардовский плоть от плоти русский человек. И недаром Иван Бунин, этот великий стилист, с удивлением отмечал появления на Руси такого самобытного поэта. Это было воистину крупное дарование. Он вошел в правду фронтовой жизни, и она обняла его, одаряя удивительным поэтическим словом. Пройдут годы, и тот, кто писал правду, не пройдет мимо «Одного дня Ивана Денисовича». Именно в «Новом мире» появится эта повесть, в которой Солженицын заговорит о человеке, пытающемся сохранить свое достоинство как личности. Шухов у Солженицына цельный герой, которому чужда рефлексия, в нем есть русский дух: спокойный, размеренный, знающий ритм жизни. Характерно, что Шухова сравнивали с толстовским Платоном Каратаевым. Наверно, нечто общее есть в этих героях. Удивительное признание данности, в которой надо остаться человеком. Посмотрите, как Шухов относится к труду. Вот он настоящий русский мастеровой! Дело делает с вдохновением, и это придает смысл его тяжелой лагерной жизни. «И как вымело все мысли из головы. Ни о чем Шухов сейчас не вспоминал и не заботился, а только думал – как ему колена трубные составить и вывести, чтоб не дымило» (А.И. Солженицын «Один день Ивана Денисовича»).

Удивительно, что в советскую эпоху сохранил в себе человек личностные черты, которые невозможно ни с кем спутать. В лагере зазвучало то самое слово правды, которая победила советскую власть. Там услышали от Х-123, что Эйзенштейн со своим «Иваном Грозным» вовсе не гений, а «подхалим, заказ собачий исполнял. Гении не подгоняют трактовку под вкус тиранов». Это уже пушкинское, гласящее, что «гений и злодейство две вещи суть несовместимые».

Таким образом, русская литература в лице Солженицына возвращалась к пушкинским традициям. Русская литература воскресала, как птица Феникс, в лике Б. Пастернака, А. Солженицына, Е. Евтушенко, А. Вознесенского, знаменитой прозы лейтенантов. Удивительно, но даже Сталин одарил Виктора Некрасова своей премией за его блестящую повесть «В окопах Сталинграда». Не мог он пойти против правды жизни. Конечно, не стоило обольщаться, и тот же Некрасов увидит истинное лицо этой партии, и покинет пределы Отечества, чтобы умереть в далекой Франции.

Но в 50-е годы власть еще сильна, она судорожно пыталась вернуть общество на круги коммунизма. Репрессии были, но они ликвидированы мудрым партийным руководством. Коммунизм не желал отступать. Эпоху культа личности Сталина называли перегибом, но в целом, как писали партийные газеты, мы движемся к светлому будущему – коммунизму.

В этом будущем не было места Пастернаку, которого травили даже те, кто считался его близкими знакомыми и друзьями. Со смертью Сталина не завершился кошмар коммунизма. И снова нужно было русскому христианину «держать ум во аде», по меткому замечанию Св. Силуана Афонского. И держать этот ум необходимо было ради самого прекрасного человека на свете – Иисуса Христа.

Его Лик старались затемнить, не дать возможности пробиться к людским сердцам. Делалось все возможное, чтобы вытравить из сознания людей знание о Божественном Бытии. Партийная элита лишала народ возможности совершать Таинства Церкви, лишала человека свободной молитвы. Как можно было победить безбожную власть? Смирением духовным и твердым исповеданием веры Христовой. Так уж заведено, что ладья-душа прежде, чем дойти до Святой Гавани претерпевает многие искушения. «Господь так любит человека, что дает ему дары Святого Духа, но пока душа научится хранить благодать, то много намучается» (Св. Силуан Афонский). Этот мучительный подвиг – путь, на который становится христианин. И тогда не страшна никакая сила, потому что с тобой Господь, Который сохранял своих верных чад даже в самых страшных сталинских лагерях смерти. Не могу не привести рассказ об О. Арсении (кто-то считает это фальшивкой, но разве не есть задача врага опошлить и оболгать очевидное?). Сей батюшка пребывал в ГУЛАГе уже много лет, и вот, казалось, наступил его смертный час.

«Сжимается, ноет сердце о. Арсения – как же будут жить друзья его, оставленные в лагере? Знает – тяжко там, невыносимо и, припадая к иконе Божией Матери, просит и просит не оставить друзей его, помочь им, облегчить страдания и муки, превышающие меру человеческих тягот... И вдруг услышал голос, исполненной необычайной мягкости, отчетливости и в то же время повелительности:

“Не пришел еще час смерти твоей, Арсений. Должен ты еще послужить людям. Господь посылает тебя помогать детям моим. Иди и служи, не оставлю тебя помощью Своею”.

Отец Арсений поднял голову, взглянул на икону и увидел, что Матерь Божия как бы сошла с иконы и стоит на месте ее. Отец Арсений, пораженный, упал у ног Матери Божией и только повторяет: “Матерь Божия, не остави их.

Помилуй мя грешного”, – и опять услышал голос: “Подними лицо свое, Арсений, взгляни на Меня и скажи Мне, что хотел сказать и думал”.

Поднял лицо о. Арсений, взглянул на Матерь Божию и, пораженный добротой Ее и величием неземным, склонившись низко, сказал:

“Матерь Божия, Владычица! Да исполнится воля Твоя и Господа, но я стар и немощен. Смогу ли я послужить людям, как Ты, Владычица, хочешь?”

А Матерь Божия продолжала: “Не один ты у Меня, Арсений, со многими людьми служить Мне будешь, помогут тебе, и ты с ними многим поможешь. Показал тебе Господь сейчас, что у Него помощников много. Показал тебе Господь души людей, населяющих лагерь, не думай, что ты один совершаешь добро, во многих людях живет вера и любовь. Иди и служи Мне. Помогу тебе”. И почувствовал о. Арсений, что коснулась головы его рука Матери Божией.

Встал о. Арсений с колен, вознес молитву еще и еще раз, снял епитрахиль, поклонился всем молящимся и священству и опять понял, что всех молящихся в храме знает, большинство из них провожал он в последний путь и жизнь свою как-то связал с этими людьми.

Подошел к Царским вратам, встал на колени и, поднявшись с колен, обратился к молящимся, прося их молитв и помощи, и пошел к выходу из храма, благословляемый народом. Вышел из храма, душу переполняла радость. Идти было легко, шел к бараку, в лагерь. Лес, дорога, дома – все мелькало и неслось мимо него. Прошел мимо охраны, вошел в барак, увидел свой лежак, тело свое, лежащее на нем, людей, окружавших его. Вошел, лег на лежак и услышал разговор: “Все теперь! Холодеет. Умер наш о. Арсений. Пять часов уже прошло, скоро подъем, придется сообщить старшему”.

Кто-то из окружающих продолжал: “Осиротел барак, многим помогал. Мне, боровшемуся всю жизнь против Бога, показал Его, и показал делами своими”.

Неожиданно о. Арсений глубоко вздохнул и, испугав и поразив всех окружающих, проговорил: “Уходил я в храм, да вот Матерь Божия сюда к вам послала”. И слова эти никому не показались странными или удивительными, так неожиданно поразительным было его возвращение к жизни».

Господь издревле дает силу тем, кто преданно исповедуют Его, и жестко дает ответ вопрошающим. Именно Церковь сказало свое слово о причинах, произошедших с нами. В лагере О. Арсений скажет, почему с нами такое приключилось, почему мы предали Христа: «Говорите, что коммунисты верующих пересажали, церкви позакрывали, веру попрали. Да, внешне все выглядит так, но давайте посмотрим глубже, оглянемся в прошлое. В народе упала вера, люди забыли свое прошлое, Набросили многое дорогое и хорошее. Кто виновен в этом? Власти? Виноваты мы с вами, потому что собираем жатву с посеянных нами же семян.

Вспомним, какой пример давали интеллигенция, дворянство, купечество, чиновничество народу, а мы, священнослужители, были еще хуже всех.

Из детей священников выходили воинствующие атеисты, безбожники, революционеры, потому что в семьях своих видели они безверие, ложь и обман. Задолго до революции утратило священство право быть наставником народа, его совестью. Священство стало кастой ремесленников. Атеизм и безверие, пьянство, разврат стало обычным в их среде.

Из огромного количества монастырей, покрывавших нашу землю, лишь пять или шесть были светочами христианства, его совестью, духом, совершенством веры. Это – Валаамский монастырь, Оптина пустынь с ее великими старцами, Дивеевская обитель, Саровский монастырь, а остальные стали общежитиями почти без веры, а часто монастыри, особенно женские, потрясали верующих своей дурной славой.

Что мог взять народ от таких пастырей? Какой пример? Плохо воспитали мы сами народ свой, не заложили в него глубокий фундамент веры. Вспомните все это. Вспомните! Поэтому так быстро забыл народ нас, своих служителей, забыл веру и принял участие в разрушении церквей, а иногда и сам первый начинал разрушать их.

Понимая это, не могу я осуждать власть нашу, потому что пали семена безверия на уже возделанную нами же почву, а отсюда идет и все остальное, лагерь наш, страдания наши и напрасные жертвы безвинных людей. Однако скажу вам, что бы ни происходило в моем отечестве, я гражданин его и как иерей всегда говорил своим духовным детям: надо защищать его и поддерживать, а что происходит сейчас в государстве, должно пройти, это грандиозная ошибка, которая рано или поздно должна быть исправлена».

И Церковь молилась об исправлении ошибки, которую совершил русский народ. Но, к сожалению, даже еще в 60-е годы продолжались гонения на христиан. Не могу забыть развалины Ново-Нямецкого монастыря, что между Тирасполем и Бендерами, закрытого коммунистами в 1964 году. Из монастыря сделали склад и музей. Омерзительное это было зрелище. В стране, где верующие составляли большинство, происходило уничтожение души народной. Удар наносился по монашеству, по тем, кто молился о спасении всего мира. «Непрестанная молитва приходит от любви, а теряется за осуждение, за празднословие и невоздержание. Кто любит Бога, тот может помышлять о Нем день и ночь, потому что любить Бога никакие дела не мешают. Апостолы любили Господа, и мир им не мешал, хотя они помнили мир, и молились за него, проповедовали. А вот Арсению Великому было сказано: “Бегай людей”, но Дух Божий и в пустыне учит нас молиться за людей и за весь мир» (Св. Силуан Афонский).

Демонические полчища восставали против любви, чтобы восторжествовала ненависть, чтобы убивать Христа стало естественно и привычно. О, как много русских забыли, что они христиане, и подвали голос свой за распятие Христа, даже более того, участвовали в Его убиении, уничтожении и осквернении храмов Его.

И, неся крест Свой, Он вышел на место, называемое Лобное, по-еврейски Голгофа;
там распяли Его и с Ним двух других, по ту и по другую сторону, а посреди Иисуса. Пилат же написал и надпись, и поставил на кресте. Написано было: Иисус Назорей, Царь Иудейский. Эту надпись читали многие из Иудеев, потому что место, где был распят Иисус, было недалеко от города, и написано было по— еврейски, по-гречески, по-римски. Первосвященники же Иудейские сказали Пилату: не пиши: Царь Иудейский, но что Он говорил: Я Царь Иудейский. Пилат отвечал: что я написал, то написал Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон; хитон же был не сшитый, а весь тканый сверху.
Итак сказали друг другу: не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет, — да сбудется реченное в Писании: разделили ризы Мои между собою и об одежде Моей бросали жребий. Так поступили воины. При кресте Иисуса стояли Матерь Его и сестра Матери Его, Мария Клеопова, и Мария Магдалины. Иисус, увидев Матерь и ученика тут стоящего, которого любил, говорит Матери Своей: Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя! И с этого времени ученик сей взял Ее к себе. После того Иисус, зная, что уже все совершилось, да сбудется Писание, говорит: жажду. Тут стоял сосуд, полный уксуса. Воины, напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднесли к устам Его. Когда же Иисус вкусил уксуса, сказал: совершилось! И, преклонив главу, предал дух. Но так как тогда была пятница, то Иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, — ибо та суббота была день великий, — просили Пилата, чтобы перебить у них голени и снять их. Итак пришли воины, и у первого перебили голени, и у другого, распятого с Ним. Но, придя к Иисусу, как увидели Его уже умершим, не перебили у Него голеней, но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его; он знает, что говорит истину, дабы вы поверили. Ибо сие произошло, да сбудется Писание: кость Его да не сокрушится.
Также и в другом месте Писание говорит: воззрят на Того, Которого пронзили (Ин.19; 17-37).

И ведь не 17-й год был. Прошли тяжелую и страшную войну, и, казалось бы, должны были вернуться к Богу, но предпочли кромешную пустоту, которую заполняли глупыми и бездарными песнями. Кстати, именно в это время теряется вкус к талантливому. Безвкусица буквально пронизывало общественное сознание. Мещанство и пошлость стало признаком хорошего тона. Появилось телевидение, через которое влияли на сознание русских людей. Фильмы показывали, в которых правда и ложь были так переплетены, что разобраться сразу было сложно. Хорошо, что были очевидцы тех или иных событий. И, например, солгать про войну было сложно, когда дед рассказывает несколько не то, что показывают по телевидению. Тихи и ненавязчиво происходило убийство Бога в душе человеческой. В этом отношении политика Леонида Брежнева была истинно ленинской. Иезуитским способом было решено уничтожить Христа. Перестали преследовать тех, кто ходил в храмы, перестали даже закрывать храмы (при Хрущеве они были практически на 90 процентов закрыты), просто тихо разрешали служить, творить богослужение, но ни в коем случае не произносить проповеди. А чтобы дискредитировать Церковь была придумана гениальная комбинация: истинных православных тихо отправляли в дома умалишенных и тюрьмы по уголовным статьям, а в священство направлялись агенты спецслужб. Чуть ли не каждый третий священник был агентом или стукачом, те же, кто пытался противостать данному положению вещей, отправлялись в места не столь отдаленные (в лагеря) или внезапно умирали от сердечного приступа. Поэтому, когда с ностальгией вспоминают брежневские времена, забывают о том страшном иезуитстве, которое стало частью его политики. Гонения не так страшны, они явны, их ожидаешь, ужаснее, когда иудино предательство входило в Церковь Христову. Иуды распинали Христа, полагая, что делают доброе дело для народа. Иуды в рясах исповедовали верных чад, а потом писали отчеты в органы госбезопасности, где получали жалование и звание. Иуды были на самом верху. Не секрет, что Филарет (Денисенко) был одним из самых ценных агентов КГБ, и этот агент стремился стать патриархом Московским и всея Руси. Кто еще там был, знают архивы карательного ведомства.

Церковь пытались уничтожить изнутри. Гвозди вбивали те, кто должен был сам стать рядом со Христом. В этой связи становился важнейший вопрос выживания церковного сознания в людях. Как уберечься от искаженности и лжи? Верные искали тех духовников, что запечатлели свое исповедничество делом. Пробиться к сознанию русского человека было трудно, но можно. Вновь властителем дум становится русская литература и русская интеллигенция. Это уже была не та либеральная интеллигенция. Она знала цену свободам, которые обещали большевики. Начинается разоблачение лжи.

В брежневские времена начинается настоящее противоборство между интеллигенцией и властью. Наверно, первым это противоборство начал А. Солженицын. Он, прошедший годы лагерей, не питал иллюзий относительно природы советской власти. Один из первых он понял, что проблема не в Сталине, но в самой системе, которую создал Ленин и руководимая им партия большевиков. Долгие годы создается грандиозное произведение «Архипелаг ГУЛАГ», в котором рассказывается правда о советской системе, о коммунизме, о его антихристианской и античеловеческой сущности. Этот опыт исследования не мог появится в нашей стране при Брежневе, потому что появление этой книги разрушило бы систему уже в 60-е годы. Агония продолжилась еще на 25 лет. Но СССР был уже обречен. Могу сказать по своим впечатлениям. Как же гордился, что являюсь гражданином Союза, готов был сражаться за эту страну еще 1985-87-х годах, но, когда прочитал «Архипелаг ГУЛАГ» в 1988-м, то понял, что дни этого государства сочтены. Откровенно говоря, давал ему два года, ошибся на один год.

Русская литература стала говорить в лице Солженицына правду, и эта правда не могла терпеть ложь, она должна была уничтожить ее. А разве не правду пел Владимир Высоцкий, который искренне верил в дело коммунизма, но, будучи человеком чести, видел несуразности этого строя, уничтожавшего русскую душу. Он обращается в своем творчестве к Личности Христа. Фактически вся русская литература начинает обращаться к Христу и христианству. В сознании прокручивался «Мастер и Маргарита», который читали взахлеб, удивляясь, что его опубликовали. Воочию наблюдали русскую дьяволиаду, видели МАССОЛИТ. В русском образованном обществе вновь пробуждаются к вере. Всем было удивительно, что Д.С. Лихачев не скрывал своей веры во Христа, полагал смысл жизни в Нем. Если такие авторитеты открыто исповедовали Господа, то вслед за ними толпы молодых последователей стали заполнять храмы, которые хотели вот-вот закрыть по причине их малопосещаемости. Начиналось очередное Русское возрождение Православной традиции. Постепенно образованная часть русского общества стала понимать гибельность так называемого диалектического материализма.

Суть этого учения блестяще выразил Николай Лосский:

1) «Диалектические материалисты проповедуют монизм, тогда как истину следует искать в соединении монизма и плюрализма: основные начала и сущность бытия представ­ляют собой единство, а его качественное содержание — мно­жественность. Их попытки допустить существование творчес­кой эволюции, создающей качественно различные градации бытия, несовместимы с учением о том, что первичной реальностью является материя.

2) Временной процесс предполагает сочетание временных и невременных элементов; пространственный процесс пред­полагает сочетание пространственных и непространственных элементов; иными словами, односторонний реализм, допус­кающий только пространственное и временное бытие, является ошибочным; истинное представление о мире можно найти только в идеал-реализме.

3) Фактически допуская богатство и разнообразие ми­ра, диалектики-марксисты хотят свести все содержание опыта к чувственным данным (сенсуализм); в действительности, однако, в опыте сочетаются чувственные и нечувственные данные. Но диалектические материалисты боятся даже упоминать о нечувственном аспекте мира: признание нечувственного связано с признанием духовного, а они боятся духовного, как черт ладана.

4) Энгельс и современные диалектические материалисты заявляют, что диалектика Гегеля была абстрактной и идеалистической и что они заменяют ее конкретной диалектикой, поскольку они имеют в виду чувственную реальность (см., например, Деборин). Разумеется, чувственные данные, такие, как цвета, звуки и т. п., взятые как особые единичные реальности, вне их взаимосвязи с остальным богатым и сложным содержанием мира, — так же бедны и абстрактны, как дискурсивные понятия, например математические идеи.

Диалектические материалисты знают только две край­ности, обе являющиеся абстракциями: дискурсивные общие понятия, с одной стороны, и отдельные чувственные дан­ные— с другой; они не видят всей глубины психической и духовной жизни, так как, говоря о ней, они обычно имеют в виду не все богатство психической и духовной жизни, а только одну сравнительно незначительную ее функцию, имен­но абстрактное мышление.

Они не имеют даже отдаленнейшего представления о подлинной конкретности, представляющей собой всю полноту духовных и психических творческих возможностей, эмоцио­нального восприятия личных и космических ценностей, соз­нательного целенаправленного участия в жизни мира и воп­лощения всех этих функций в физической жизни. Гегель, который в действительности был не идеалистом, а идеал-реалистом, хотя ему и не удалось дать адекватное выраже­ние этой стороны своей философии, был несравненно бли­же к истине, чем диалектические материалисты.

5) Недостаточность и односторонность диалектического материализма особено очевидны в истолковании историчес­ких процессов, которые являются наиболее сложными из всех. Как мы видели, его приверженцы на словах допус­кают, что «более удаленные от производственного основания проявления общественной жизни не только зависят от менее удаленных, но и, в свою очередь, воздействуют на них, на основе данного способа производства и вокруг соответствующих ему производственных отношений разрастается сложнейшая система взаимодействующих и переплетающихся отношений и представлений. Материалистическое понимание истории отнюдь не благоволит мертвому схематизму» (Быховский).

Однако на деле мы находим во всех работах диалекти­ческих материалистов надоедливый и в то же время по­верхностный и бесполезный схематизм. Наиболее разнооб­разные и глубокие духовные устремления, имеющие непре­ходящее значение, они объясняют влиянием «феодальной системы», «буржуазного общества», «землевладельцев», «развития торгового капитала» и т. д.

Хорошим примером такого рода мышления является сво­еобразное использование Познером теорий психоанализа: «... мещанский характер немецкой буржуазии, — пишет он, - ее трусливость и неспособность к решительной борьбе с феодализмом привели к пышному расцвету литературы и философии, в которых она как бы старалась наверстать то, чего не могла достичь в политической области». Очевидно, ей достаточно быть трусливой, чтобы создать замечательную литературу и философию, как будто бы отрица­тельное условие может объяснить творческие достижения, требующие комплекса положительных дарований.

Материалистическая философия является настолько оче­видно неполноценной и поверхностной, что упорство и фана­тическая нетерпимость, с какой влиятельные русские боль­шевики поддерживают и отстаивают ее, могут объясняться только определенными глубокими психологическими мотива­ми и всепоглощающими страстями.

Основной мотив состоит в том, что материализм более тесно и непосредственно связан с атеизмом, чем любая другая теория; он больше всего подходит для уничтожения всех христианских религиозных чувств и идей и поэтому особенно привлекает большевиков, которые смертельно ненавидят христианство».

Интеллектуальная элита все более проникалась идеями христианства, где движущейся силой истории признается любовь, а не ненависть, где первично Божественное Бытие, но не материя. Жизнь даровать материи могла и может только жизнь, заключенная в дыхании Бога. В русской интеллигенции (разумею самостоятельно мыслящую интеллектуальную часть общества) приходило понимание, что жизнь вне Бога есть грех. Об этом писал Н. Лосский в своей знаменитой «Истории русской философии»: «Жизнь вне царства Божиего есть результат неверного использования свободы воли. Деятель может направить свою любовь на некоторую ценность, предпочитая ее всему осталь­ному, безотносительно к ее месту в иерархии ценностей. Так, любя совершенство абсолютной полноты жизни, деятель может стремиться к ней ради самого себя, предпочитая себя всем другим существам. Это просто заурядное себялю­бие. Оно заслуживает осуждения, потому что себялюбие на­рушает иерархию ценностей, указанную Иисусом Христом в его двух главных заповедях: люби Бога больше самого себя и своего ближнего, как самого себя. Неисполнение этих заповедей означает грехопадение».

Поразительно, но те, кто никогда не заглядывал в Церковь, становятся участниками церковных таинств. Происходило возвращение русской ладьи-души в Ограду Храма. Из-за рубежа в русскую среду приходит литература иная, и эту литературы читают нарасхват. Особенно важно, что отрекались от философии диалектического материализма. Все эти базисы и надстройки, борьба и единство противоположностей видились настолько примитивными, что, глотнув воздуха православной философии, уже не могли дышать суррогатом. Русь стояла у Креста, чтобы признать в Матери Иисуса Свою Мать, Русь возвращалась к Матери-Церкви, обретая Бога-Отца.

В этом отношении важно было глубокое проникновение в русскую образованную среду учения Николая Лосского. Отрицая материализм, находили правду в интуитивизме. Повторюсь, что русская образованная элита приходила в Церковь осознанно, обладая философским знанием. «Интуитивизм вскрывает и устраняет ложную предпосылку разобщенности между познающим субъектом и познаваемым объектом, лежащую в основе теорий знания индивидуалистического эмпиризма, докантовского рационализма и кантовского критицизма… Интуитивизма, утверждая, что знание есть не копия, не символ и не явление действительности в познающем субъекте, а сама действительность, сама жизнь, подвергнутая лишь дифференцированию путем сравнения, устраняет противоположность между знанием и бытием, нисколько не нарушая прав бытия» (Н. Лосский).

Русский интеллигент узнавал основу мира, которую пытались похоронить под глыбами материалистического учения. Вспоминали забытое слово онтология. Именно с онтологических позиций на мир смотрел Н. Лосский. «…В основе мира и при том выше мира есть Бог не как совершенство, а более того – как Сущее сверхсовершенство. Далее, в основе мира и притом в составе самого мира есть Царствие Божие, Царство Духа как осуществленный идеал. Существа наиболее далекие от него, могут надеяться достигнуть его, потому что это Царство есть и лучи его хоть в малой мере по благости Божией освещают каждого из нас, помогая переносить бедствия и тягости той несовершенной жизни, на которую мы обрекли себя». О своем учении сам Н. Лосский писал так:

«Первоначальный акт сотворения мира Богом, предшествующий шести дням развития мира, выраженного в библии фразой «в начале Бог сотворил небо и землю», состоял в творении Богом субстанциальных деятелей и в наделении их свойствами сверхвременного и сверх­пространственного бытия вместе с принципами абстрактного Логоса и сверхкачественной творческой силой. Этими качествами является образ Бога в отдельном создании. Бог не наделил их эмпирическим характером. Выработать эмпирический характер, т. е. эмпирический тип жизни, — это уже задача творческой деятельности каждого существа. Деятели, вступившие сразу на путь правильного поведения, в соответствии с нравственным законом, требующим любви только к абсолютным ценностям в их иерархическом порядке, удостоились с самого начала жить в царствии небесном, и на них было ниспослано обожествление. Они составляют «не­беса». Существа, вступившие на путь эгоизма, образуют сферу несовершенного бытия, в которой они освобождаются от своих недостатков посредством медленной, более или менее болезненной эволюции. Принимая во внимание их бу­дущую судьбу, библия описывает их как «землю».

Вместо полноты жизни эгоистичные, т. е. греховные, существа создают для себя ограниченное, бесцветное существование; разочарования, вытекающие из эгоистических действий, представляют собой непосредственную имманентную санкцию нравственного закона. Сохраняя инстинктивное стремление к полноте жизни, эгоистичные деятели постоянно ведут борьбу за то, чтобы выработать новый, более сложный тип существования, чтобы заняться более важными видами деятельности. Для достижения этой цели они вступают в союз друг с другом; они объединяют свои силы, отказываясь до известной степени от своего исключительного эгоизма и подчиняясь некоторому деятелю, который изобрел более сложный тип жизни. Они образуют «родственное» тело этого более развитого деятеля и служат ему в качестве его органов. Таким образом, деятели становятся, например, атомами, т. е. такими типами жизни, как кислородность, фосфорность и т. п.; на более высшей стадии появляются молекулы, т. е. такой тип жизни, как вода, соль и т. п. Был сделан огромный шаг на пути к большей сложности и богатству жизни теми деятелями, которые изобрели органическую жизнь растений и животных. Последующую стадию развития жизни на земле составляет появление человека. Земной человек — это тварь, восходящая от животности к духовности. Жизнь земного человеческого типа была изобретена деятелями, которые на основе всего своего предыдущего опыта, сначала неоргани­ческой, а затем растительной или животной жизни, подня­лись до осознания абсолютных ценностей и долга, заклю­чающегося в том, чтобы творить их в своем поведении. На предыдущих стадиях своего развития эти деятели были только потенциально личными; но, достигнув человеческой стадии, они стали актуальными личностями. Утверждение, что один и тот же деятель может развиваться от электрона до человеческого типа жизни и подняться выше человека, например в форме общественного я, — это утверждение есть не что иное, как учение о перевоплощении».

В 60-70-е годы, когда, казалось, вождям коммунизма, что Христос распят окончательно и с религией покончено, именно в среде так называемой «золотой молодежи» будет происходить отрицание материализма и коммунизма. Это отрицание во многом происходило под влиянием абсолютной этики добра Лосского. Часто это происходило даже неосознанно, но происходило. Приходило понимание, что высшая ценность – Бог. Он есть абсолютное Добро. Чтобы достичь Добра необходима свобода воли и такое устройство мира, при котором личность не в себе замыкается, а находится во взаимосвязи с другими личностями. Причем, Лосский считал, что пассивным созерцанием трудно достичь полноты бытия. «Она достигается путем соучастия в Божественном добре в форме собственного творчества личности, реализующей духовное и телесное мировое бытие, имеющее характер абсолютных ценностей – любви, красоты, нравственного добра, истины и т.п. <…> Жизнь человека в Боге не может быть изолированным творчеством, обособленным от творчества других существ: совершенная любовь к Богу, который с любовью сотворил мир, необходимо включает в себя также и любовь ко всем сотворенным Богом существам. Отсюда следует, что творчество всех существ, живущих в Боге, должно быть соборным, вполне единодушным. Каждый член единодушного целого должен вносить в соборное творчество индивидуальный вклад, т.е. единственное, неповторимое и незаменимое содержание: только в таком случае они могут своей деятельностью восполнять друг друга и создать единое и единственное прекрасное целое, а не повторение одних и тех же действий».

Истинное же творчество невозможно без идеала. Если дела не соответствуют идеалу, то возникает переживание, которое «называется угрызениями совести, оно может повести за собой раскаяние, ведущее к отсечению усвоенных раньше способов поведения, к перерождению существа и поднятию его на более высокую ступень совершенства… Совесть можно назвать “голосом Божьим” в человеке, не в смысле прямого Божественного откровения, а в том смысле, что источник ее есть первозданный индивидуальный “образ Божий”, присущий человеку… Приговоры совести поднимаются из темных недр духа безотчетно и могут быть рационально обоснованы только в простейших случаях».

Лосский возвращался как раз вовремя в духовную жизнь русского общества. Это был человек, не порывавший, даже находясь в эмиграции, связей с Русской Православной Патриаршей Церковью. Он понимал, в каких условиях приходилось служить духовенству этой Церкви на родине, и считал, что необходимо хранить верность Патриарху как носителю легитимной церковной власти, как отцу русского народа. «Многие эмигранты, - писал философ, - так страшно ненавидят большевиков, что стали ненавидеть, строго говоря, всю Россию и с подозрением относятся ко всем лицам и учреждениям, находящимся в России. Они считают подлинно русскими только эмигрантов. Они не способны оценить великие заслуги митрополита Сергия, которому удалось, несмотря на сатанинскую ненависть большевиков к религии, сохранить громадную церковную организацию и, следовательно, предохранить русский народ от двух тяжких бедствий – от полного безверия и от патологических форм сектантского мистицизма. Они не понимают того, что сохранение церковной организации в России путем мученического пожертвования своим добрым именем вследствие компромиссов с советской властью».

Только в благодатной Церкви возможно обретение главной онтологической ценности – любви. «Любовь есть онтологическая связь любимого бытия с любящим существом, сопутствуемая особыми эмоционально-волевыми переживаниями; возникновение любви есть онтологическая перестройка, а не только субъективно-психическое переживание» (Н. Лосский). Это удар по Фрейду, который половое влечение полагал чуть ли не основой бытия. Сексуальное влечение в том виде, в каком существует на земле, представляет собой несовершенство. Совершенство же возможно только в Царстве Божьем, Которое суть идеал. «Члены Царства Божьего имеют тела, не содержащие в себе никаких животных органов, и, обладая бессмертием, не нуждаются в размножении. Поэтому в Царстве Божьем нет ни мужчин, ни женщин. Это вовсе не означает, будто каждый член Царства Божия содержит в себе как женское, так и мужское половое начало и представляет собой нечто вроде гермафродита. Такое строение было бы отвратительным увековечиванием сексуальности. Как нечто низшее и несовершенное сексуальность просто вовсе отпадает в Царстве Божьем» (Н. Лосский).

Вот этого царства Божьего и искал русский народ, который, по сути своей, всегда оставался народом религиозным. Эта религиозность проявлялась и в деятелях русской революции. «У русских революционеров, ставших атеистами, вместо христианской религиозности явилось настроение, которое можно назвать формальной религиозностью, именно страстное, фанатическое стремление осуществить своего рода Царство Божие на земле, без Бога, на основе научного знания… Невольно вспоминаются анабаптисты и многие другие коммунистические сектанты средневековья, апокалиптики и хилиасты, ждавшие скорого наступления тысячелетнего Царства Христова и расчищавшие для него дорогу мечом, народным восстанием, коммунистическими экспериментами и крестьянскими войнами» (Н. Лосский). Собственно эти фанатики создавали не теократию, а сатанократию, что тоже является формой религиозного поклонения.

Лосский верит, что русская природная доброта неизбежно приведет к поиску абсолютного Добра. Да, в русском народе перекликаются Хлестаков и Мышкин, Ленин и Св. Серафим Саровский; ему присуще крайний максимализм и анархизм, отсутсвие дисциплины , дерзкое испытание вечных ценностей бытия. Революция тому печальное подтверждение. «Надо, однако, принять во внимание, - писал философ, - что отрицательные свойства русского народа представляют собой не первичную, основную природу его: они возникают как оборотная сторона положительных качеств и даже как извращение их. В действительности извращения, конечно, проявляются реже, чем основные, нормальные свойства характера. К тому же русские люди, заметив какой-либо свой недостаток и осудив его, начинают энергично бороться с ним и благодаря силе своей воли успешно преодолевают его. Поэтому можно надеяться, что русский народ после преодоления безбожной и бесчеловечной коммунистической власти, сохранив свою религиозность, будет с Божьей помощью, в высшей степени полезным сотрудником в семье народов на пути к осуществлению максимального добра, достижимого в земной жизни».

Однако система была настолько массивна, что казалось немыслимым ее устранение. Понимая свое тяжелое положение и интеллектуальную слабость, система старательно шла по пути Ленина и изгоняла цвет русской интеллигенции из страны. Не выдержав духовного сопротивления, КПСС высылает из Союза нобелевского лауреата Солженицына, гонит будущего лауреата И. Бродского, лишаются гражданства Василий Аксенов, В. Войнович, А. Зиновьев, А. Синявский и Ю. Даниэль. Перечислять можно долго. Высылались лучшие, призывавшие думать, сопоставлять, показующие страшную правду о советской жизни. Брежневская элита рассчитывала, что как и в 20-е годы, ликвидировав интеллигенцию, продолжат свое существование. Характерно, что к началу 80-х годов уже никто не обещал коммунизма. Он должен был наступить после победы над империализмом, а это была такая далекая перспектива, что вызывало анекдотический смех. К тому же выжившие из ума члены политбюро еще и в афганскую авантюру вмешались. Конечно, с точки зрения русской геополитики дело совершенно оправданное. Но не с коммунистической идеологией лезть в исламский мир. Апофеоз идиотизма брежневского правления – арест Андрея Сахарова. Совершенно очевидно, что Сахаров был не опасен коммунистам (иное дело русскому православному соборному сознанию). Это не русский тип. И ничего кроме жалости этот великий и замечательный человек-ученый вызвать в русской среде не мог. Это был представитель этакого позднего евразийского соблазна в русском освободительном движении, как это не покажется на первый взгляд парадоксальным. Когда-то Г. Флоровский писал, что «судьба евразийства – история духовной неудачи». Дело в том, что Сахаров искал русский путь на дорогах демократии, но вовсе не народного покаяния, причем демократии западного типа, которая по сути своей чужда русскому историческому бытию. «Не от Духа, а от плоти и от земли хотят набраться они силы» - писал Г. Флоровский о евразийстве. Нечто подобное напоминала сахаровская концепция преобразования страны, этакое евразийство шиворот-навыворот. Он, как и евразийцы, верил в народную стихию, способную привести Россию к процветающей демократии и свободному рынку. К чему привела народная стихия, увидим в 1990 году, когда к власти придут силы разрушения, но не созидания. Говоря о многопартийности, Сахаров и его последователи на самом деле выступали за одну – демократическую – партию, которая, зная нужду народа, поведет его к процветанию. «В избранном и отборном волевом меньшинстве народная жизнь получает и обретает свое единство, обретает свое лицо» (Г. Флоровский). Сахаров предлагал нашему народу панацею от бед – демократию, не понимая, что необходимо не государственным устройством заниматься в первую очередь, а нравственным состоянием народа, растленного коммунистической идеологией и шапкозакидательскими настроениями. Господа демократы призывают выражать волю народа (точно, как евразийцы), Святая Церковь – творить и преображать себя и действительность. В конце социалистического пути нам предлагали так называемый демократический выбор, единственный и неповторимый на все века.

«В наивном и жутком нечувствии евразийцы не замечают, что народная воля бывает в колебании и разноречии, что «народный космос» никогда не бывает на одно лицо. Не только потому, что единое лицо проявляется во множественности ликов. В том и трагизм народного духа, -- и трагизм неизбывный, -- что во множественности эмпирических ликов открывается не одно лицо. Ибо не к одному, но ко многим пределам стремятся составляющие сложного и спутанного процесса народно-исторической жизни, множественные личные пути, - и к пределам взаимно несоизмеримым, и даже полярным. В столкновения и борьбе, в разногласии и спорах отражается несводимая множественность человеческих избраний и пристрастий, расходящихся по смыслу и по знаку, часто многогранных, но свободных. Всегда есть множество «народных воль», разнозначных и разночестных, и никогда они органически не сливаются в симфоническое единство. Но в смутном шуме противоречивых мнений всегда слышится и звучит и голос народной правды» (Г. Флоровский).

Кто-то скажет, что демократия – это многоликость и многоголосие. Думаю, что демократия – это многоличинность, но не многоликость. Как и в социализме, она, в сущности, раба одной идеологии: буржуазно-мещанской и пошлой.

Демократия западного образца завораживала. Думаю, что один из вариантов трансформации системы, и был путь европейской демократии. В кабинетах андроповской госбезопасности разрабатывали несколько вариантов этой трансформации, и некоторые положения сахаровской концепции могли быть взяты за основу. Не напрасно по советскому телевидению крутились фильмы, в которых показывались преимущества добротного существования на Западе.

И в то же время шла массированная обработка народного сознания. Когда к власти в 1982 году пришел глава госбезопасности Андропов, то, казалось, что общество замуруют в систему коммунизма, и дышать можно будет только по приказу. Страх, от которого несколько отвыкли (все-таки брежневский режим был не сталинский), стал частью бытия. Преследования против инакомыслящих приняли невиданные размеры. Это была последняя попытка спасти систему, сохранить социализм.

После сего Иосиф из Аримафеи — ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, — просил Пилата, чтобы снять тело Иисуса; и Пилат позволил. Он пошел и снял тело Иисуса.
Пришел также и Никодим, — приходивший прежде к Иисусу ночью, — и принес состав из смирны и алоя, литр около ста. Итак они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают Иудеи. На том месте, где Он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы Иудейской, потому что гроб был близко (Ин19;. 38-42).

Казалось, наступила тьма, и нет никакой надежды на избавление. Все понимали обреченность системы коммунизма, но тихо шептались по квартирам, а кто имел возможность, как евреи, покидали Советский Союз. Вновь повально лишали гражданства представителей и деятелей культуры и искусства. Тюрьмы наполнялись правыми и неправыми. Все это проходило под знаком борьбы с тунеядством. В стране, в которой практически все воровали, начались повальные посадки по коррупционным делам и взяткам. Но масштаб этих посадок был таков, что даже Андропов понял, что придется полстраны сажать. Будучи относительно неглупым человеком, начинал понимать всю маразматичность ситуации. Эта маразматичность усилилась в период правления Константина Черненко, больного несчастного старика, вытащенного из нафталина, чтобы продолжить реанимационные мероприятия по спасению системы социализма. То, что этого человека поставили у власти было симптоматично. Дряхлый, вот-вот готовый стать трупом социализм, и во главе больные старики, уходящие один за другим в кромешную пустоту, в которой не было Бога, Которого они в себе давно убили.

Но Церковь жила, тайно, но жила, продолжали творить ее Отцы, продолжалась внутренняя духовная жизнь. В списках передавали писания Отцов Алексия и Сергия Мечевых, привозили из-за границы замечательное «Боговидение» Владимира Лосского, в котором ясно показывалось Божественное Бытие сквозь призму апофатического Богословия; непрерываемым потоком шли русские люди к своим духовным старцам. В Псково-Печерской Лавре обосновался О. Иоанн (Крестьянкин), ставший подлинным светильником Земли Русской. Его стараниями зажигался огонь веры в русских сердцах; восторженно творил литургию на Русской Земле О. Дмитрий Дудко, созывая верных чад Православной Церкви под омофор Божьей Матери: там же, на Псковской земле, творил дело благочестия О. Николай Гурьянов, к которому особо любили приезжать представители творческой молодежи.

Благодаря этим старцам, на Руси начиналось пробуждение не только в среде интеллигенции, давно уже настроенной оппозиционно по отношению к власти, но в народной толще, которая была поражена самым тяжелым недугом, доставшимся от советской власти, – пьянством. Русская Церковь повела всемерную борьбу с этой болезнью, понимая ее бесовское происхождение.

И система начала трещать. В 1985 году к власти пришел Михаил Горбачев, который страстно хотел реформировать социализм. Он кукарекал о социалистическом выборе, который будто бы сделал наш народ. Вся история нашего государства говорила о том, что коммунизм, несмотря на определенные русские черты, не есть русское явление, и потому его существование, возможно, только на штыках, но правители Страны не хотели замечать этого. Вместо всенародного покаяния возвращались к ленинскому социализму, боролись с ветряными мельницами застоя и стагнации. Созывали съезды, где вновь клялись в верности коммунизму и распевали «интернационал», а в тюрьмах с голоду, как Анатолий Марченко, умирали правозащитники. Правда, был выпущен Сахаров. Его концепция перехода к западной демократии начинала быть актуальной. Вместо социалистического мифа готовили миф социал-демократический. В это же время, в 1987 году, начинается реабилитация Бухарина, Троцкого, Каменева, Зиновьева, Рыкова. В сознание внедряют книги этих ленинских гвардейцев. Русский человек сочувствует обиженным, и власть надеялась найти опору в ленинских соратниках, которых стали почитать как истинных революционеров, погибших за коммунистические идеалы. Гнев народа пытались направить против Сталина, Брежнева, чтобы использовать энергию народа на строительство «социализма с человеческим лицом».

Но этот социализм буксовал. А тут, как некстати, тысячелетие Крещение Руси. Это событие! И пройти мимо него власть не могла, и она сдалась, разрешив Церкви свободное бытие. Христос воскрес в русском общественном сознании, в русском быте.