Либеральное обмирщение (секуляризация) православного священства, его мировоззрения, его проповеди – в частности, на землях триединой Руси, – представляет собой серьезнейшую, а возможно, и самую серьезную беду и угрозу для людей, для народа и государства, для самой Церкви. Сущность и мишени этой угрозы многообразны: в них входит и полноценное духовно-нравственное возрождение общества, и сохранение духовных начал бытия самого народа, возвращение людей к вере и в храмы после безбожного и богоборческого столетия, которому предшествовал период отступления от Православия народа во главе с высшими его кругами, и государственная безопасность. Все угрозы и задачи тесно взаимосвязаны между собой, и по каждому из них к настоящему моменту справедливо и следует говорить о безуспешности, терпении поражений. Взять ту же государственную безопасность: победивший либерально-нацистский Евромайдан на Украине, политический БЧБ-взрыв в Белоруссии, раскачивающаяся новая Смута в Российской Федерации, как и их общая предтеча – российская революция 1905-1917 гг. – все своим основанием имеют массовое духовное помрачение, вызванное утратой ясной и твердой православной религиозности, во многом обусловленной ослаблением таковой в самом священстве.
Однако, разумеется, для православных христиан самой большой угрозой от искаженного, обмирщенного церковно-священнического слова является угроза спасению их душ, вечной жизни. Ибо главное призвание Церкви и ее пастырства – не находить общий язык со всеми, не угождать кому-либо, не создавать теплую атмосферу, не доставлять наслаждение слуху или поддерживать хорошее настроение, не разнообразить культуру, не способствовать иллюзорному всеобщему согласию, но именно спасать людей от зла и от зла лукавого.
Собственно, уже на этапе формулировки такой угрозы проявляется характер учения обмирщенных священников: в их представлениях не только ложные субъективные взгляды, но зачастую даже ложные субъективные учения (ереси) якобы не являются препятствием для спасения душ. Достаточно в «общих чертах верить» в Христа, в «единого Бога» или даже «просто быть хорошим человеком». Кроме того, суждения пастырей охватывают весьма широкий круг предметов, – от церковно-богословских до бытовых – и священники-обмирщенцы как раз и склонны считать, что если за церковно-богословскую сферу они еще несут ответственность, то в вопросах общественной, лично-бытовой сферы, культуры в целом они вольны иметь и проповедовать, «просто выражать» свои личные предпочтения и даже пристрастия. В то время как, очевидно, для большинства верующих и даже нецерковных лиц слово священника так или иначе воспринимается как голос Церкви – тем более что между собой у священников-обмирщенцев личные взгляды и предпочтения по «внешним» вопросам склонны совпадать.
Разумеется, серьезность угрозы со стороны обмирщения мировоззрения священства и близко не осознается со стороны светских властей, светской интеллигенции. Напротив, зачастую от них исходит запрос и импульсы на такое обмирщение, секуляризацию, «подтягивание» умонастроения служителей Церкви (не говоря уже о простых прихожанах) к «своему»: Церковь здесь «не должна мешать жить» – будоражить совесть, вносить «слишком» высокие нравственные критерии в общественные отношения, в целом «проявлять чрезмерную заметную активность». При этом совсем не осознается, что отталкивание, даже частичное отворачивание от слова Церкви, в конечном счете, приводит к большим бедам и для самих отворачивающихся (как и для несчастных обмирщенных клириков), – тех же властей, – которые этим утрачивают не только истинные ориентиры, но и благословение от Бога.
Нужно, однако, признать, что проблема обмирщения мировоззрения и учения священства не находит и должного осознания, провозглашения, осмысления и практических выводов и на уровне самого церковного руководства, хотя по значимости она такова, что вполне заслуживает ведущей позиции на Поместных или Архиерейских Соборах. Во всяком случае, такой вывод можно сделать из общедоступных заключений, постановлений, резолюций. Помимо прочего, священники с обмирщающимся мировоззрением склонны тяготеть к себе подобным, группироваться, выступать «единым фронтом» (вплоть до создания латентных «внутрицерковных» сект), создавая у мирян и самих себя обманчивое впечатление «соборности» и правоты.
Суть обмирщенного мировоззрения и учения у соответствующего священства вполне выразима в расхожих категориях светских идеологий: либерализм или либеральный гуманизм. В предельной форме развитие либеральных и либерально-гуманистических взглядов у священников может доходить до антропоцентризма, помещающих падшего человека с его душевными движениями в мировоззренческо-правовой центр Вселенной. По большому счету, либерально-обмирщенное мировоззрение священников, сохраняя оболочку христианского, духом едино или близко соответствующему светскому мировоззрению и вытекающей из него идеологии гуманизма: с носителями таковой соответствующие клирики зачастую обнаруживают непосредственную солидарность, ссылаются на тексты ее носителей в качестве авторитетных.
Кроме того, данное мировоззрение вполне справедливо связывать с католическим и особенно протестантским: с последним взгляды либералов-обмирщенцев совпадают порой буквально и уж точно – в принципах (прежде всего, самого вольнодумства). Строго говоря, само либерально-гуманистическое мировоззрение и основанные на нем идеологии возникли в Европе в качестве результата развития католицизма и протестантизма изнутри их собственной среды: именно по их пути идут и соответствующие клирики от Православия. Закономерно, что последние практически неизменно оказываются убежденными сторонниками максимальной «открытости» по отношению к иным конфессиям. Следует подчеркнуть, что сама приверженность псевдохристианскому либерально-гуманистическому мировоззрению может у его носителей-клириков носить разные степени, быть в разной мере последовательной. Однако сама логика такового влечет дух и ум следовать по всему пути, к самым первопринципам.
Базовым духовным принципом либерально-обмирщенческого мировоззрения у священников является гордость, с которой органично сочетается отсутствие страха Божьего: вместо того, чтобы с трепетом воспринимать, хранить, следовать и передавать установления Святого Духа через апостолов, святых Отцов, святителей и преподобных, поучения и наставления старцев и в целом духоносных подвижников Православия, они склонны легкодумно их «дополнять», ставить под сомнение или даже «исправлять». Безусловно, несовершенство земнородных допускает погрешности и у великих святых, церковное Предание живо и предполагает дополнение, церковные каноны предусматривают применение с рассуждением и снисхождениями (икономией), а соборность Церкви дает право на суждение и на правоту даже самому простому мирянину. Однако всё это нельзя путать со свободой и демократией (как часто делают обмирщенцы): всякое исправление, дополнение и суждение должны быть основаны строго на духе Священного Писания, его святоотеческом толковании и в целом Священном Предании (т.е. православной традиции), на соборном согласии современных богословов и, прежде всего, признанных духовных подвижников.
Всё это у священников-обмирщенцев нарушается и разрушается духом гордости, который, прежде всего, спешит ниспровергать авторитеты. Прежде всего, ими ставится под сомнение базовый для православного Христианства принцип связи между духовной аскезой и правотой: подобно их западным собратьям, в центр почета и высшим критерием истинности у них ставится острота ума (точнее, душевного рассудка), эрудированность, которые часто и отождествляются с духовностью. В таком случае талантливый интеллигент оказывается бόльшим богословским авторитетом, нежели скромный монах-аскет. И здесь нет ничего нового: точно на том же строился западный рационализм (вкупе методологический и мировоззренческий) – вначале схоластический, а потом и секулярный, – который при перенесении на отечественную почву родил феномен интеллигенции и известное ее свойство «образованщины». Совершенно упускается из внимания то, что богословская истина – не формула, не «чеканная монета», и открывается человеку по благодати из веры, а не из собственных методологических усилий падшего ума (о факте такого его состояния либералы неустанно).
Отсюда и проистекает гордый либерализм обмирщенцев – требование в Церкви свободы, в частности, свободы суждения, отстаивание права на «собственное мнение» (телогумен). Напомним, что именно с него начинается история католицизма, позже переросшего в протестантизм: с права пересматривать соборно принятые Церковью каноны и даже догматы (отрицая происхождение их от Святого Духа), которое присвоили себе вначале римские епископы, а потом и любой самозванный теолог. В то время как в Православии путь к истине и обретению подлинной свободы всегда полагался через отречение от своеволия (то есть, той самой поверхностной свободы), «своего собственного мнения», в целом через распятие и умерщвление своего «Я». Священники-либералы, напротив, совершенно спокойно ставят себя и свои суждения вровень со святыми богословами, а также современными умудренными богословами-подвижниками.
При этом под сомнение ставятся как отдельные авторитеты (вплоть до святых Отцов), так и авторитет святых Отцов и иных канонизированных богословов в целом, сам принцип «согласия Отцов» (consensus patrum) как естественное для Церкви следствия действия в Ней Святого Духа, наставляющего возвышенные аскезой души («очищенные духовные сосуды благодати») на одну и ту же истину. Святые Отцы оказываются у них не самоумаленными вещателями Святого Духа, а творческими самовыразителями, которых (даже совокупно) можно критиковать как обычных людей. В предельной степени развития этот подход приводит к постановке под вопрос истинности самой Библии, Священного Писания: от утверждения о погрешности переводов отдельных мест до выражения сомнений в богооткровенности Писания.
Напротив, либеральные клирики-обмирщенцы охотно ссылаются (и отсылают своих слушателей и читателей) на авторов, известных своими значительными или даже крайними секулярными взглядами и даже практиками – причем из числа как носителей сана (ныне, прежде всего, клириков А.Шмемана, Г.Кочеткова, А.Уминского, А.Кураева, К.Говоруна, Г.Митрофанова), так и мирян (наиболее частыми являются А.Десницкий, С.Чапнин, И.Забежинский). Сюда же добавляются и соответствующие псевдоправославные либеральные ресурсы типа «Правмира» или «Академии порядочных семинаристов», в то время как охранительные «Благодатный огонь» или «Русская народная линия» подвергаются ими обструкции. Весьма открыты (вплоть до отсылок) обмирщенцы к идеям и авторам из католической и протестантской среды, включая «критиков» Священного Писания. Как и их предшественниками-коллегами из дореволюционной эпохи ими совершенно не проводится различие между душевностью и духовностью, отсутствующей в западных гуманизированных конфессиях, питающихся земным, а не небесным.
Более чем лояльно относятся священники-обмирщенцы к вообще далеким, безразличным и даже порой враждебным к Церкви и христианской религии светским авторам, цитируя и воспроизводя их мысли и взгляды относительно множества жизненных вопросов. Весьма нередко в этой среде мнения таковых открыто предпочитаются суждению авторитетных подвижников-богословов и даже канонизированных святых: при этом утверждается, что безусловным авторитетом последние обладают якобы только в пределах сугубо догматической и внутрицерковной юрисдикции, но не за ее пределами. Не принимается во внимание или прямо игнорируется та истина, что все законы и феномены личной и общественной жизни так или иначе имеют духовный источник, что, в конце концов, все они установлены Богом в общем замысле и круге бытия, на всех лежит отпечаток грехопадения, а потому они требуют богословского (а не светско-философского и гуманитарного) истолкования с точки зрения соответствия либо противления Божьему Промыслу и Его святой воле. В том числе политика и экономика, не говоря уже о праве, психологии, медицине.
Зато есть определенные круги лиц, к которым у либеральных клириков-обмирщенцев, напротив, формируется недоверие и даже пренебрежение. И таковыми являются как раз внутрицерковные круги, на которых веками стояла Христова Церковь: монашество, старчество, простой верующий народ и в значительной мере архиерейство.
Как известно из Предания, «что ангелы для монашества, то монашество для мирян». Монахи – христиане, отрекшиеся от всех мирских благ ради служения Богу, а потому (за редким исключением) не только духовно просвещенные аскезой молитвы, поста и богомыслия, но и неподкупные, не согласные на какие-либо компромиссы в вопросах веры, истины и правды. К таковым, в конце концов, так или иначе, относятся все вопросы человеческой жизни. Для Церкви монахи являются «светильником на подставке» (Мф.5:15), путеводным маяком, но для либеральных обмирщенцев они скорее – бельмо в глазу, досаждающее и нарушающее «прогрессивное направление церковной мысли». По их мнению, монахи из-за монастырских стен «не видят всей жизни», «плохо понимают дух времени», «слепо» (если не «рабски») воспроизводят то, что было написано святителями и преподобными.
Среди монахов во все времена особым почитанием и вниманием верующих пользовались прозорливые старцы. Разумеется, речь идет о настоящих старцах, первым признаком которых является смиренномудрие, всяческое чуранье людской славы. Безусловно, во все времена были свои лжепророки, самозванцы. Также несомненно, что в наши последние времена остались считанные прозорливцы. Однако отвержение либеральными клириками-обмирщенцами прозорливого старчества носит отнюдь не трезвенно-охранительный, но органический характер: откровения старцев не только вполне соответствуют по духу словам святых, монашества в целом, обличая «собственные мнения» обмирщенцев, но еще и свидетельствуют о непосредственном действии в жизни (причем как в личной, так и в общественной) высших сверхчувственных сил, которые часто превратно называют «сверхъестественными», понимая под ними «неестественные». Неподконтрольные чувственному рассудку (рациональности), такие действия не вписываются в «прогрессивную» картину мира обмирщенцев. Посему и сами старцы, и их пророчества заслуживают от клириков-обмирщенцев крайне скептические оценки, порой затрагивающие даже прославленных святых, включая блаженную Матрону Московскую, а также преподобных Лаврентия Черниговского, Паисия Святогорца и Гавриила Самтаврийского – наших современников, пророчества которых для «друзей мiра» суть сущий скандал.
Не представляют большого авторитета для таковых и православные архиереи – преемники святых апостолов. Нет, разумеется, некоторые епископы ими превозносятся и порой даже ревностно защищаются с апелляцией к святым канонам. Но только те, которые соответствуют их «прогрессивным» взглядам, и тогда, когда это им выгодно, – как правило, чтобы осадить консерваторов. Но едва ли они когда обратятся к наследию митрополита Иоанна (Снычева) или патриарха сербского Павла (разве что для критики стяжательства среди епископов). Что уж говорить о святителях Игнатии (Брянчанинове), Филарете (Дроздове) или Серафиме (Соболеве), которых либеральное священство либо игнорирует, либо даже прямо прекословит и ставит под сомнение их авторитет. Как и единых с ними по духу праведного Иоанна Кронштадского, иеромонахов Серафима (Роуза) или Рафаила (Карелина). Особенно в силу того, что всеми ими оставлено обильное богословское наследие по «внешним» темам, разрывая гетто, в которое обмирщенцы всех категорий хотят загнать Церковь и Ее учение.
Наконец, в немилости у клириков-обмирщенцев традиционно находятся простые верующие, авангардом которых являются известные «благочестивые бабульки». При этом речь не идет обо всех мирянах: напротив, как говорилось ранее, «прогрессивные» (и совершенно не обязательно «сильно воцерковленные») нередко пользуются авторитетом и преимуществом даже по отношению к святым Отцам. Речь идет именно о том неярком «молчаливом внутрицерковном большинстве», обычно не выделяющемся оригинальными суждениями, но относящемся ко всему Христианству как к святыне, о котором так мудро было сказано в «Окружном Послании» Восточных Патриархов 1848 г.: «У нас ни патриархи, ни соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель богопочитания у нас есть самое тело Церкви, то есть самый народ». Действительно, и в простом народе, у «бабулек» можно порой встретить ряд суеверий, однако нередко не меньшие (и даже более грубые) суеверия обнаруживает правящая аристократия и интеллигенция (как показал опыт петровской и советской России). А если взять аспект готовности смиренно отказаться от суеверий по слову Церкви, то и здесь сравнение будет не в пользу «образованных и прогрессивных».
В целом, феномен разномыслия в Церкви (1 Кор.11:19) толкуется священниками-обмирщенцами превратно: как якобы естественное наличие в Церкви либералов и консерваторов, взаимно дополняющих друг друга (притом либералам принадлежит созидательно-развивающая сила). В действительности, апостол Павел говорит о разномыслии именно в пределах охранения данной в Предании истины для «открытия искуснейших» в ее толковании. Строго говоря, православными ортодоксами могут считаться именно «церковные консерваторы», в то время как либералы, по определению, являются вольнодумными обновленцами. Что же касается разнообразных снисхождений по любви (икономий), «свободы во второстепенном», то всё это отнюдь не является достоянием либералов и органично вписано в здоровое церковное охранительство.
Гордость и вытекающее из нее требование «свободы в Церкви» приводит гуманистическое (псевдохристианское) мировоззрение либерально-обмирщенного священства (как и предшествующей ему западной цивилизации) к искажению понимания краеугольного камня Христианства и бытия в целом – любви, – превращая его в камень преткновения. «Любовь» звучит у него везде и повсюду – так что их обмирщенное «христианство» вполне можно назвать религией «абсолютной любви». Абсолютной – не потому, что она лежит в основании всего бытия и имеет напротив себя небытие, но потому что она охватывает собой и это самое небытие, антибытие, коим является всякое зло и его произвольное совершение – грех. Напротив, страх – нечто, что либеральными клириками-теологами напрочь отвергается – как якобы антагониста любви, никак с ней несовместимого. Подобным образом ими отвергается или, по меньшей мере, отбрасывается на периферию всё «неприятное» – по принципу «не надо о мрачном»: наряду с грехом и страхом, это – смерть, борьба со страстями, покаяние, плач, самоумаление, аскеза, враждебность с мiром, демоны и война с ними. То есть, то, что составляет сердце новозаветных Заповедей блаженств и Евангелия как такового!
В то же время, у нелюбимых ими «богословов-консерваторов» (во главе с сонмом святителей) как раз наоборот страх является необходимым этапом на пути к любви и неотъемлемым свойством благочестивой жизни как таковой. Всё дело в том, что почти всё, что составляет нормальность человеческого общества (падшего мiра), особенно современного, а также соответствующего ему содержания человеческой души, замешано на грехе, на пороке, места которому в Царстве Небесном нет (Откр.21:27), а носители его обречены на вечное мучение в аду. Отсюда совершенно естественно для христианина страшиться «направо и налево» – по сути, самого себя, что тождественно и страху Божьему, страху оказаться в «дружбе с мiром» и, соответственно, во «вражде с Богом» (Иак.4:4)? И не только страшиться, но и печалиться, плакать и даже ненавидеть саму «нормальную» жизнь (Лк.14:26). И всё это входит в любовь Бога к человеку и человека к Богу, которая вся устремлена к трудноисполнимому спасению человека от падшего мiра и его прорастаний в самом человеке. Поэтому в текстах святых, как и в святых Евангелиях, как и на святых иконах всё очень серьезно, строго и порой сурово (а смех обнаруживается лишь у бесов), в то время как обмирщенное священство в своих «проповедях», напротив, склонно к игривости, шутливости и смешливости, выявляя соответствующий дух и передавая его их последователям.
Таковы самые общие духовно-мировоззренческие основания либерально-обмирщенного священства и их учения, самым разлагающим образом действующего на Церковь (начиная с самих клириков). Говоря о либерально-обмирщенном священстве, мы вовсе не хотим поделить священство и паству на «черных» и «белых», на «овец и козлищ», хотя таковое итоговое разделение предвозвещено в самом Евангелии (Мф.25:32). Между «либералами» и «консерваторами» нет персональных границ: увлечение обмирщенным «богословием» может быть поверхностным (как и консерватизм консерваторов), хотя и опасным, мера принятия общих принципов и частных следствий либерально-теологического мировоззрения может быть совершенно разной – от последовательно-всеохватывающей до выборочно-стихийной. Но вот между православной ортодоксией (консерватизмом) и псевдохристианским либерализмом (по сути, протестантизмом под видом Православия) граница есть и притом непроходимая.
