Источник: Театрал
В рассказах и воспоминаниях актеров, чье детство пришлось на «сороковые-роковые», война описана, словно смерч, ворвавшийся и разрушивший мирную жизнь, разъединивший семьи на долгие четыре года, а некоторых унесший навсегда. И даже спустя столько лет пережитое в далеком детстве не отпускает, болью отдается в сердце каждого.
Татьяна Доронина:
– В толпе, которая стояла вокруг длинного серого репродуктора, я держала Васю за руку, чувствовала, как рука из горячей сделалась совсем холодной, и по этому холоду поняла, что случилось что-то такое важное, неожиданное и страшное, чего еще не было в моей жизни. Вася наклонился и сказал: «Беги, скажи мамке, что война. Да не пугай сразу-то, скажи: мама, война, мол». Я бежала к дому у озера, увидела Нюру в окне, а рядом банку с ромашками и закричала весело, чтобы не испугать: «Мама, папа сказал, что война, мол». И окно стало из светлого темным. Исчезла Нюра в белом платье, и упала банка с ромашками, и кончилось все, что называлось «до войны».
Через несколько дней, поздно ночью, Вася усаживал нас в грузовик. По бокам кабины на этом грузовике стояли две колонки, которые шофер топил чурками, чтобы машина двигалась. Детей посадили на скамейку между колонками, нас с Галькой тоже. Папа закрыл нас серым бабушкиным одеялом и подоткнул со всех сторон, чтобы не дуло. Он все говорил: «Ничего, ничего, главное вам не простудиться», и лицо было у него растерянное. А Нюра старалась его успокоить, надевала все кепку, которую он снимал, и говорила: «Ведь ты дня через два приедешь».
Грузовик трясло, мне от колонки жарило бок, плакал грудной ребенок, ветер срывал одеяло. Часто останавливались. Сквозь серое и сырое утро навстречу нашей машине шли нескончаемым темным потоком красноармейцы. Звук – будто гудит земля, шаг в шаг, колонна за колонной, молча и неотвратимо. Это первый «военный» звук, не похожий на гулкий и веселый звук парада.
На другой день вечером мы въехали на грузовике в незнакомый Ленинград, который встретил нас белыми крестами на черных окнах. У булочной стояла длинная очередь, хотя булочная не работала, и тетя Ксеня сказала: «За сахаром стоим, утром сахар возьмем, я на тебя, Нюра, тоже заняла».
Детей эвакуировали из Ленинграда. Нюра сказала: «Никому своих не отдам, я без них с ума сойду». Приходили из Галькиной школы, приходили из ЖАКТа и еще откуда-то. Нас вносили в списки, Нюра плакала, прятала нас с Галькой в комнату тети Ксени. А Вася все не приезжал, он сдавал дела, потому что санаторий превратили в госпиталь. Нюра с тетей Ксеней стояли в очередях все ночи, а утром приносили пшено или соль, или муку, и кулечки из сероватой бумаги лежали на столе. Кровати убирали мы с Галькой, и наша комната, которая всегда была такой чистой и красивой, – стала чужой и неуютной. Потом приехал Вася, куда-то ходил, у кого-то просил, чтобы нас отправили в эвакуацию «к своим» в Ярославскую и вместе с мамой. Принесли повестку, и Вася сказал: «Очень повезло – вас отправлю, успею». Нюра стала собирать чемоданы, целых два, вязать узлы. Она бегала на кухню, где кипятилось белье, складывала кульки с пшеном, шила Васе мешок, садилась на кровать, плакала, потом опять бежала.
На другой день мы все вместе стояли в толпе у Московского вокзала и ждали, когда подадут поезд. Вася волновался, что он не успеет нас посадить, ему надо в военкомат. Он стоял, одетый в старый костюм, и держал в руке мешок из-под Галькиных калош. Мама так и не успела дошить ему «котомочку». Вася сказал: «Все равно, не расстраивайся, я Галин возьму». И взял детский маленький мешок, вышитый Галькиной рукой, – с желтой грушей, розовой сливой и утенком на одной лапке. Он уложил в него бритву, помазок, два носовых платка, чистые носки и кусок мешковины на портянки. Сверху положил жестяную кружку и ложку с ножом. Да еще Нюра сунула бутерброды с любительской колбасой. С таким хозяйством он пошел на войну.
Алиса Фрейндлих:
– Мы кланяемся памяти нашей бабушки, которая нас дисциплинировала до крайности, поэтому мы и выжили. Очень многие погибали, когда выкупали хлеб вперед и сразу все съедали, а потом неделями голодали и умирали. Наша бабушка совершенно железно держала дисциплину. 
Она умудрялась даже нас мыть: мы разгребали снег, счищали с него грязь, собирали чистый снег, бабушка его растапливала, и этим снегом мы мылись. Она не запускала нас – это тоже был очень важный момент... А потом бабушку выслали, и мы остались с мамой вдвоем. Тогда всех немцев «сгребли в кучу» и вывезли по Ледовой дороге, что называется, «в 24 часа». Отправили куда-то в Казахстан или в Сибирь. Бабушка, к сожалению, умерла в эшелоне. Ей было всего 68...
Василий Лановой:
– 20 июня 1941 года мама отправила трех своих детей – четырех, семи, и десяти лет – Валю, Васю, и Люду на Украину, на Родину, отдыхать. Мы сошли на станции Абамеликово, между Винницей и Одессой, в 80 километрах от Одессы в 5 утра 22 июня. Над нами летели самолеты бомбить Одессу. Мама, которая обычно после отправки нас с сестрами приезжала через некоторое время к нам на дачу, не приехала ни через две недели, ни через месяц, ни через год, ни через два года. Вот так и жили целых четыре года – ничего не знали о них, а они ничего не знали о нас.
Мама вместе с отцом работала на химическом заводе, предприятии № 754 в Москве. 23 июня 1941 года их заставили вручную наливать противотанковую жидкость: автоматика работать отказывалась. От войны у мамы осталась инвалидность первой группы…
…Помню у нас жил в хате немец, толстый такой, небольшого росточка. Как видел нас с сестрами, то начинал плакать, показывая фотографию своих детей такого же приблизительно возраста. Этот немец преподнес мне в подарок пояс – красивый такой, с бронзовой бляхой.
Захотелось мне его надеть. Мальчик же еще был, многого не понимал. Надел и пошел на улицу. Мимо меня проезжала немецкая машина, остановилась. Грубый голос немецкого солдата велел мне подойти и отдать мою драгоценность. Я отказался, сказал, что это подарок. Немец захохотал, но все же настойчиво приказал: «Верни». Я потупился. Тогда он взял автомат и дал пулеметную очередь над моей головой, головой семилетнего ребенка. Подарок свой я отдал и после этого на нервной почве начал заикаться. Актер из меня получиться просто не мог, и когда в 1944 году мы вернулись в Москву, мама повела меня к доктору. Врач посоветовал петь украинские песни, в которых самые длинные гласные. Я днем и ночью пел эти песни и вылечился от заикания. Но память о той страшной истории осталась навсегда.
Алла Демидова:
– Мама работала в университете еще до войны, и когда началась паника 16 октября в Москве (а я была у бабушки уже во Владимире), она пошла пешком во Владимир, шла несколько дней. И когда она меня взяла на руки, я ее не узнала. Так она была измождена и вся черная, грязная. Она меня спросила «а где твоя мама?». Я сказала по-владимирски: «долёко»…
Мой отец погиб в начале 1944-го года под Варшавой, он пошел добровольцем, он москвич. Я его очень любила. И видимо, он меня тоже. Я, например, помню, как в один год я пошла в первый раз, и он меня взял на руки. И какое было счастье в его глазах! Я до сих пор это помню и это согревает мою душу…
Однажды он приехал после ранения к нам, мы были в эвакуации под Владимиром у бабушки. И привез мне лису. А моей двоюродной сестре - слона. Такие мягкие игрушки. Тогда мы вообще не видели этих игрушек. Я была счастлива. Эта лиса у меня долго жила. Жалко, что в переездах потерялась…
Когда в 1944-м году мама получила похоронку, я помню этот день тоже очень хорошо. Потому что мы жили недалеко от Красной площади, и все время бегали смотреть салют. И все люди, кстати, всегда собирались на Красную площадь. И вот был салют в честь взятия Варшавы. И в это время нам принесли похоронку. И мама плакала…
И вот с детства для меня этот праздник 9 мая – это соединение с одной стороны радости, освобождения, салюта, и - плач по погибшим. Это такая оборотная сторона медали за победу.
Я помню, как у нас родился теленок, и бабушка в честь победы назвала его Победкой. И когда уже после победы по улице шли солдаты, возвращаясь с фронта, а в это время навстречу шло стадо, бабушка кричала теленку: «Победка, Победка, Победка». И все улыбались и, может быть, думали, что она от радости «немножко с ума сошла».
Вы знаете, для меня День Победы – это особый день. Я раньше всегда ходила в Парк культуры и отдыха и к Большому театру. И всегда это было радостно - встречались однополчане, они пели, плясали, и можно было среди них ходить и заряжаться их радостью. Но теперь их осталось очень мало. Но все равно, они приходят!
Источник: Театрал
