Источник: Камертон
Люди любят задавать вопросы... Человек, заскочивший в автобус, непременно меня спросит, не другого: «Какой это номер?!» Или на улице: «Часы перевели?..» Как-то в парке женщина в красной лохматой шубе поинтересовалась, знаю ли я в чём смысл жизни. Но я абсолютно забыл, что и на границе задают вопросы – часто неожиданно и как бы между прочим. Зайдя вдруг в купе – про оружие, наркотики, запрещённую литературу. Или про валюту, наличность. Некоторые в подобных случаях припоминает анекдот: «Не надо, у меня своё». Но кого-то, как говорят психологи, вопрос пришпиливает, как иголка бабочку.
Однажды на этом самом месте, на крымском переходе «Чонгар», спросив про запрещённую литературу (я промямлил в ответ что-то, покраснев), погоны велели открыть сумку, пошерудили, отгрёбли слой вещей… Так ладонями с воды убирают верхний слой листьев и тины, чтобы золото родника увидеть. На самом дне открылся толстый том с золотыми орлом и названием: «За Веру, Царя, Отечество»… Был тот момент, когда украинские начальники яростно воевали с проявлениями русского мира. «Блин! – подумал я. – Сейчас начнётся вздор». Паренёк в голубых погонах, обнаружив орла, похоже, промыслил то же самое, поэтому не возликовал, а торопливо закрыл дно вещами, кивнул: проходите!.. Потом эту книгу, в апреле 2019, внимательно изучал капитан в штатском, проводя в моём доме, как говорится, шмон. Капитан вчитывался в летучую дарственную надпись о. Георгия, настоятеля храма на Братском кладбище, автора этой книги о первой обороне Севастополя. После обыска я и решил получить аванс за книжку сказок «Глеброн просыпается» не через банк, а иным способом, от издателя. А то – мало ли, скажут, за шпионаж; гроши конфискуют, а самого у кутузку. Сказка начинается так: «Глеброн съел волшебный орех и оказался в удивительной стране. Там каждый день все просыпаются в новой местности. Жить там интересно, но опасно. Лёг спать в городе, а проснулся в лесу…». В эти годы на правоохранительных сайтах полюбили рассказывать о русских шпионах, иллюстрируя обыски фотоснимками ковров красных купюр – с красным мостом в виде бумеранга и красным же памятником Муравьеву-Амурскому, в эполетах.
Лермонтов где-то бросил в том роде, что если описать один день человека, его впечатления, выйдет невероятная повесть! Переиначив слова другого странного писателя, можно сказать: день, как и самый маленький атом, неисчерпаем. Солженицын в свой «Один день Ивана Денисовича» уместил широкое пространство скорбных лет. Это большая литература. Большие тиражи. Большие гонорары. А тут – пустяк. Но какой ни есть – гонорар не только тешит самолюбие литератора, но… Нет, деньги не нуждаются в том, чтобы объясняли в них нужду. Они – то, о чём люди думают даже чаще, чем о смерти.
Решено совместить необходимое с познавательным. Сын пока ни разу не видывал, как пространство жёлтых облезлых холмов преобразуется у кромки лилового моря в чёрные скалы, переходящие в горы усилием одного кварцево-базальтового феномена, имеющего чубатый профиль поэта Максимилиана Волошина.
Мы едем в Коктебель! Там издатели и литераторы. Там Андрей Коровин – главный по Волошину и он душевно бросил в ФБ: приезжай. Впрочем, Андрей всех туда зовёт и всем рад.
Нас тормознули на границе. Из окошечка пограничной будки взгляд молодых цепких мышиных глаз. Документы забрал. Велел: отойдите в сторонку, ждите, к вам выйдут. Ого! Что за дела такие? - мы не можем понять. Но вот проясняется: «Крым – это Украина! А вы предъявляете разрешение на выезд с ребёнком в Российскую Федерацию…» А! Я наконец понял и подсказываю: пустите тогда без разрешения: паспорта и метрика на отрока есть…
Именно для того, чтобы он мог бывать в Крыму, мы ему и сделали иностранный паспорт: пока нет 12-ти – даётся без биометрии. Бумага, подписанная его мамой и заверенная где надо, разрешающая нам вдвоём пересекать границу, имеется. По этому документу мы уже поездили кое-где…
Возникший из-за сетчатого забора военный втолковывает нехотя: нужна специальная бумага, тоже нотариально заверенная, что один родитель не возражает, чтобы другой родитель с ребёнком ехал на временно оккупированную территорию, в Крым.
Мы не растерялись, хотя и огорчились. Сели в белое такси и укатили на соседнее море – на Азовское, на Арабатскую Стрелку. Въезд на этот хвостик Крыма не требует отпечатков «носов и лап», сказал я.
Если Крым – бриллиант, то Арабатка – отсвет бриллианта. Он остался под флагом жёлто-синим – песчаная полоса, зажатая между пресолёным Сивашём и лазоревым Азовом. Внутри блика есть миленькое местечко Счастливцево, а в нём – уютная комнатка в новеньком как бы бревенчатом доме и двор с пушистыми зелёными растениями.
Следующий день – праздничные ворота в грядущую неделю, воскресение. Мы уже знаем, как из Счастливцева быстро добраться в посёлок Геничекая Горка, где церковь – на высоком холме, бардовая, с пятью золотыми куполами. Вышли на трассу, вымощенную аэродромными плитами, замахали руками. И полетели.
Поднимаясь по холму к высокой иконе святого Георгия Победоносца, перекрестились на морское артиллерийское орудие, памятник защитникам 1941-го: золотые кресты за ним.
После службы, выйдя из церкви, Глеб угнездился в качели и принялся измерять доступную глубину неба, а я приткнулся на скамейку в тень, пощипывая просфору. Тут меня и окликнула восхитительная женщина... Не прелестная, а именно как сказалось: намоленные серые глаза, улыбается кротко, но как бы и с умилением.
- Олег! Как вы здесь?!
- Мы знакомы? - У меня проблема с памятью на лица.
- Конечно! – она немножко смутилась от того, что я её не узнал. - Мы ездили в Киев на крестный ход… А когда-то вы мне подарили книжку и вы для меня с тех пор как родной… Я смотрю – ваш Глеб на качелях. Ещё в церкви увидела, думаю, он или не он?..
Со мной подобное было! Незнакомый человек жил со мной в своей памяти как с близким. В Преображенском монастыре, в котором я прежде никогда не бывал, незнакомый мне иеромонах вдруг раскинул руки, глядя на меня как на родного своими белёсо-синими глазами. Обнял, прижал к себе и объяснился. У него есть фотография с Афона, кто-то ему подарил. В группе паломников стоял и я. Вот о. Алексий со мной почему-то и сроднился.
Умильная улыбка не пропадала с её симпатичного лица. В Счастливцево её отправили дети – давно не отдыхала… Я подумал и спросил, не побудет ли она с Глебом день-два, мне отлучиться надо. Мгновенно согласилась, просияв тихой белозубой улыбкой. С радостью приедет…
Отлично!.. У нас двор хороший, растения нежно-зелёные неведомой породы, ракушечный берег, впрочем, там шторм, пена, волны, чайки, всё в движении, есть где весло погулять…
Я отправился в путь ранним утром. В пограничной будке знакомые мышиные глаза. Быстро жуёт пирожок. Извините, сказал, минутку, спасибо за понимание, я вас узнал. С дитём не пропустил – одного, пожалуйста.
Почти в полном одиночестве, шагая длинными сетчатыми коридорами, минут за сорок пересёк границу, мост через пролив Чонгар, промчался на бусике и перешёл ещё одну границу, с российскими пограничниками.
Разнообразные автомобили подхватывали меня и переносили, куда мне надо. Солнечный день. Просторы сияли южной зеленью, небо – синевой, золотистой в каждой точке.
Ровно в 16 часов, уже разрешив некоторые вопросы с моим издателем, я входил в в тенистый дворик дома Максимилиана Волошина…
Когда-то… Очень давно (в 2002?) я написал ностальгическую статью «Коктебельский бастион», описав катастрофу, вершина которой: «Коктебельская набережная разлинована в клетку, белой масляной краской пронумерован каждый метр; номер – торговая точка, это лоток золотоискателя, на котором промывается людская масса. Я дважды прошел мимо и не увидел дома Волошина», - примерно так я тогда написал. Теперь всё иначе. Давно всё иначе. Перед Домом на набережной – площадь с фонтаном и удивительно несуразным памятником. Но ведь лучше, чем когда каждый метр – лоток старателя, чавкающая воронка, готовая высосать из вас все деньги.
Директор заповедника Наталия Мирошниченко, которую я знаю сто лет, как раз в эту минуту, когда я входил во дворик, объявляла об открытии Волошинского симпозиума. На подиуме завертелось представление, почему-то застучали кастаньеты (тут же напомнили, есть у Волошина такое стихотворение), заплясали испанцы, а я отправился искать ночлег.
Со всех сторон, чуть ли не из-под каждого куста потянулись ко мне осторожные руки, зазывая. Зашёл на разведку в гостиницу «Галион» – мест нет, только люкс – 5 тысяч.
Вся наша компания в 2006 году видела с балкона «Галиона» летающие тарелки, НЛО... Вблизи Карадага над ночным морем огненные шары выстраивались в треугольник. Ещё один шар быстро перемещался со стороны мыса Хамелеон, подлетел – и встал в строй, образовав правильный треугольник. Говорили потом, что это военные учения. Но что за оружие? Да и об учениях ничего слышно не было, а фотографии остались.
Хромоногий дядька подхватил меня на улице Десантников, отвёл на Мичурина 12а. Во дворе несколько разнообразных домиков на разных уровнях покатого холма и полно зелени; всевозможные лесенки, переходы, террасы; под навесом пара ест шашлык и пьёт чёрное вино из огромных бокалов, ниже опрятная старушка читает «Детство Никиты». Комната – стены в больших красных цветах, кровать излишне огромная, вьюн у окна, в отдалении – купол церкви. Замечательно!
Море дыбилось штормом. Стемнело. На подиум приглашён неизвестный мне писатель. Фамилию услышал и забыл. Лицо обожжёно работой непростой мысли и, возможно, алкоголем (или болезнью?). Рассказывает невероятное: за три года издал девять книг! Собрался было уйти – пройтись по сверкающей набережной, где семь огней, как в песне, когда-то сияли в воде «для нас с тобою», на длинный ветреный пирс выйти… Да вдруг интересным показалось: Максим Гуреев стал рассказывать о различных концепция трёх своих книг в серии «Эпоха великих людей».
В последние годы мне совершенно не с кем говорить о литературе. О политике и быте – есть, навалом. А о том, что люблю – не с кем. Зацепило про книжку «Арсений и Андрей» – усадило плотнее в кресло. Взаимоотношения отец-сын, то есть жизнь. Я тоже брошенный сын и тоже отец. Арсений оставил Андрея ребёнком, к его талантам относился со скепсисом; кино искусством не считал, что, по-моему, правильно; и даже презирал, что, по-моему, чрезмерно. Первая книжка Тарковского-отца вышла в свет в тот год, когда младший получил в Венеции гран-при, слёту войдя в мировую творческую элиту. Занятным показалось, что Гуреев в 2007 году снял в Коктебеле фильм о Саше Соколове. В том же году я с автором «Школы для дураков» сделал интервью, которое мне и поныне симпатично.
Пройдясь по ночной набережной до нового мостика-дуги (как много понастроили за последние годы! «пропал Коктебель!»), глядя без одобрения на сверкающие гроздья развлечений, столкнулся с Гуреевым. Поговорили мельком о Соколове и Пригове, о котором у него книжка, которого я мельком знал – выпивали на белом пароходе.
В Счастливцево нет комаров. В Коктебеле – разгулялись. Камикадзе, атака за атакой. Вышел в четыре ночи. Слышен грохот шторма. А рядом, подо мной, в кромешной тьме за джунглями чёрного куста возникли совершенно пьяные голоса. Судя по всему, двое сидят за столом, разойтись не в силах. Абсолютно невменяемо, но убеждённо: «Так они вместо того, чтобы сделать один выходной, сделали половину дня выходного! А я говорю: лучше сделайте целый день выходной, потому что целый день лучше, чем половина, потому что!» И человек-невидимка умолк, поставленный в тупик своей логикой. Другой, выдержав паузу, пожелал ознакомиться с аргументацией: «Почему?» - «Что?» - «Почему половина хуже?» - «Хуже. И что?!».
Кипящие волны к утру стали выше, пена – грязнее. С силой налетая на бетон, волны разлетались на тонкие нити, уносясь в зелёное небо. Так и не искупался. Монетка нырнула с оконечности пирса в море, как в детстве.
В столовой на раздаче и кассе девушки очень похожие друг на друга. Лица почти детские, чёрнявые, неславянские. Фигуры у всех квадратно-толстоватые. Почему-то нагрубили. Попросил рыбу без перца, сказали: чёрное – не перец. А что? Подошла вторая: чуть подгорело. – А можно не горелое? Слово вставила кассирша: чёрное – не горелое. - А что же? Она не знала, что это может быть. Сердито взглянула на меня: - Не хотите, ешьте в другом месте! – сверкнула она мрачно своими чёрными брызгами. Совет отличный, не сразу воспринял с благодарностью, потому что не вмиг сообразил, что сегодня не просто среда, а 11 сентября, день особый.
Около автостанции купил пирожки с ягодами. С этого момента и начинается одиссея. Мысленно я уже был в Счастливцево.
План немудрён: сначала в Джанкой, оттуда – на Чонгар, далее всё просто. Но сначала в Феодосию попасть. Или не надо? Вариант: выйти на развилке перед въездом в Феодосию, там есть автобусная остановка. В Коктебель так и ехал, не заезжая в Феодосию. Водитель пазика «Биостанция-Феодосия» посоветовал ехать до Айвазовской, в конец Феодосии: на Джанкой оттуда автобусы. Маленький пучеглазый человек, сочувственно помогавший водителю продавать билеты, порадовал: не надо на Айвазовскую, в 10:40 с ж.д. вокзала электричка до Владиславовки, там без ожиданий пересадка на другую электричку, два часа – и вы в Джанкое! Он сам так раньше часто ездил.
Прекрасно!
Только слово «раньше» кольнуло неким предостережением.
Ели б прислушался – вышел бы на развилке.
Феодосия – роскошный курортный город. Красивые улицы вблизи моря, замечательные дома, каждый со своим выражением лица. Указатели напоминают исторические и недавние названия: Свердлова – Русская, проспект Ленина – Айвазовського, он же Екатерининский. На площади железнодорожного вокзала – памятник вождю, неподалёку – ресторан «Деникинъ»; на фасаде доска в память о генерале Деникине, рядом – о Гагарине: всё здесь рядом, как и во мне, даже теснее.
На море шторм; море чёрное как пиратский флаг, пляж в грязной тине и мусоре, на камнях множество птиц, одна чайка садистски долбит клювом изуродованного голубя.
Оказалось, зря сказал «прекрасно»: быстрой электрички в 10:40 не будет, отменена из-за строительства путей от Крымского моста. Следующая в 15:00. К этому времени я уже буду в Счасливцево, самонадеянно подумал я. Итак: на маршрутке до восточной окраины Феодосии, на станцию Айвазовская. Оттуда – на первом же автобусе – на Чонгар или в Джанкой.
Автобусы на Джанкой с Айвазовской в иные времена шли один за одним, как волна за волной, 130 км – в пути пара часов.
А море недалеко, стон шторма. Было б круто рвануть в Счастливцево по Арабатской стрелке с этой, южной её стороны, как в 1825 году уехал из Крыма в Таганрог государь Александр Первый. Тогда не было на Арабатке пограничников. И думать нечего.
«Джанкой – Феодосия», оказывается, никому не нужный маршрут: под финиш 2014-го Джанкой перестал быть узловой станцией. Ближайший автобус в 13:15. Ждать четыре часа?..
Сытого вида чернявый мужичок в шортах и майке в полосочку тут как тут: «Такси, Джанкой…».
- Почём нынче? - 500 рублей, едем? – Да, едем. – Сейчас будет машина. Но надо подождать. Уже едет сюда. Через полчаса будет чёрная тачка, там «пухленкий в чёрном».
Приграничный извоз – армянский бизнес. По станции бродят ещё водилы, стараются, как оказалось, для «пухленького», который в пути, чтобы потом самим побыстрее найти своих клиентов. У них очередность.
На площадь выходит широкий Екатериниский храм – бирюзовое с белым. В светлом воздухе запах ладана. Недавно службы кончилась. Приложился к иконам. Набрал воды в пластиковую бутылку. Вышел во дворик – солнце раскалённое. Хорошо бы в тень – нашлась скамейка у стены храма, за молодой айвой с тремя зреющими плодами. Выпил чаю, съел коктебельский пирожок.
Не подъехал ли пухленький в чёрном? Нет. Но вот-вот должен… Ясно стало, разводящий врёт. Поговорил с пожилым армянином-таксистом – о том о сём, о порядках. Нет, говорит, у нас не мафия, а самоорганизация. Самому смешно – улыбается, прикуривая от красивой зажигалки тонкую дамскую сигарету.
Хочешь и не можешь бросить? – спрашиваю. - Да, бросал, охотно отвечает, год не курил и ровно день в день, 21 сентября, опять закурил… - Могу научить, предлагаю, если хочешь бросить железно. – Как? - Главное малыми дозами начать сбивать зависимость. Дым в рот набрал – ломки наркотической уже не будет… Поговорили…
Подкатил пухленький в чёрном. Да, говорит, едем. Ставь рюкзак в багажник. Возьму ещё двух человек – и вперёд.
Да где же ты их возьмёшь? – говорю, а рюкзачок оставляю при себе и начинаю внутренне готовиться к выходу на трассу и поиску попутки. Но вот действительно появляются двое, им крепко за сорок, но видно, они влюблены друг в друга и счастливы, держатся за руки. Им на Чонгар. Великолепно! Только поезд у них после 22 часов. Они не спешат. Это плохо. Хотят часок погулять по Феодосии. Я одобряю: есть на что посмотреть. Но что мне-то делать? Как там мои в Счастливцево? Пухленький обещает час их ждать и уверяет, что и мне ждать придётся. Экий наглец, думаю. Но и распорядитель в полосочку тоже не сомневается, никуда я не денусь. Денусь, говорю я. Он не верит: - Солидный человек, на голосовку пойдёшь? - Ещё как пойду.
Но как же выбраться из Феодосии? Подсказали: проехать пару остановок. Водитель маршрутки подучил: проситесь до Владиславовского поворота. Вышел, сложная развязка – железная дорога, объездная трасса, бензозаправка.
Подкинь, брат, - говорю парню, вытаскивающего бензопистолет из бака, - тут километра четыре. Сильное слово срабатывает. На переднем сидении молодая женщина с капризным лицом, задний диван забит курортным: ласты, надутый круг, сумка.
Парень сдвигает всё.
Едем. Прощай, Феодосия!
Куда? – В Коктебель.
Я им нарисовал картину: шторм как от взрыва, грязь, вода с камнями – и так до Ялты по всему побережью, но есть одно место, вчера слышал, тишь да гладь, голубая вода, Золотая балка называется…
Кирпичный павильончик с козырьком. Пристраиваю рюкзачок на траву, выхожу под раскалённое солнце. Поля вокруг. Машины из Феодосии заходят на поворот с двух сторон, выворачивают и резво проносятся мимо.
Закон дороги знаю с колымского детства: тормозить всё, что на колёсах.
Останавливается здоровенный грузовик.
На Джанкой? – с надеждой, глядя вверх. Голова водителя в небесах. И почему-то голова эта блаженно улыбается: - Нет, мне сейчас направо…
Надо было хоть сколько-то проехать, - думаю, провожая тихим словом очередную, наверное, десятую машину, просвистывающую мимо с горячим ветерком. А машины не так и редки.
Водители невозмутимы. А кто-то вдруг, как бы сочувствуя, показывает, мол, я тут по месту, сейчас, увы, быстро назад, а так бы конечно… Но прочие сочувственного ничего не выказывают. Иные проносятся с надменным презрением. Так мне кажется. Вот если бы собака на дороге сидела или даже козёл у обочины пасся, то скорее бы обратили внимание: о, какой пёсик! о, какой козёл! И я провожаю некоторые авто с недобрыми присказками, вроде, не дави так, а то колёса оторвутся, или: куда жмёшь, из штанов вылетишь! Это я развлекаюсь, не зная, что делать. Но тут понимаю, молиться надо! Надо сосредоточиться. Это трудно. Уже внутренне разболтан глупыми собственными шутками. Труднее всего на свете, говаривал наш владыка, детей растить, родителей досматривать и Богу молиться.
И я вдруг взмолился. И физически ощутил перемену в пространстве! Словно б на миг воздух кристаллическим сделался!
И тут же остановилась большая серебристая машина. Парень лет тридцати: - Садитесь. Отсюда на Джанкой сложно уехать. Я вас на джанкойский поворот вывезу… Мне в Кировское.
Слава Богу!
Пью воду. Спрашиваю, как живётся, нравится ли в Крыму?
Кировский человек серьёзен, говорит свободно, каждое слово взвешено: Конечно, нравится. Сейчас ещё больше нравится, после Четырнадцатого. Например, никаких придурков из правого сектора. Татары тоже попритихли. Десять тысяч уехало на Украину. Других, кто воевал в Чечне, всех вычистили. Без лишних разговоров: был в Чечне – иди сюда. Спокойно стало. И начальники пока не беспредельничают. Денег стало больше. Машину можно легко купить.
Проехали гигантскую развязку строящейся трассы «Таврида».
С нового года вообще всё оживёт. И Владиславовка и Джанкой. Поезда из Тамани пойдут, узловая станция во Владиславовке будет… Конечно, нравится.
Сколько вам должен? – я полез в карман.
Нисколько. Едьте дальше благополучно.
Проехал с кировским человеком минут тридцать? Значит… Не могу понять, сколько километров осталось. Трасса средь ровных полей на Кировское идёт прямо, мне – налево. На перекрёстке заправочная станция, из окошка выглядывает татарин со странно перепуганным лицом.
Джанкой – туда? – Туда Джанкой.
Машин почти нет. На часах 13.00. Проехал ли половину пути или больше? Кажется, больше. Но нет ни карты, ни телефона с картой. Чем ближе к Джанкою – селению души, так переводится, кажется, тем страшнее дорога, выбоин больше, машин меньше. Не дошёл ещё ремонт.
Каждое авто – с загадкой внутри, как под могильной плитой: ничего не узнать, ни о чём не спросить.
И вновь словно подзуживает кто, прибаутки рождая в праздном мозгу в адрес не замечающих меня водителей. Опять с усилием призываю себя к смирению.
Притормаживает полуразбитое авто, стекло в трещинах. Военный в мятом полевом камуфляже.
Куда-нибудь поближе к Джанкою, – говорю. – Немного подвезу, – до поворота на Надежду.
Юное лицо. Почти детское. Внутренняя ярость в нём. Мне она непонятна.
Со службы? – Со службы.
Дорога убитая, ремонта не было лет сорок, колдобины, выбоины.
Живёте здесь? – Жена, дура, купила… Детям в школу – проблема. Да и ничего! Я с ней развожусь… Как вышла замуж за военного – говнистой стала! Всё время говном исходит… Развожусь…
Это он проговорил с холодной яростью, готовясь к встрече с женой после дежурства. Останавливается. Ему – налево, на печальный указатель «Надежда». Прошёл от развилки метров сто, за поворот, здесь дорога стала лучше.
Из чёрно-зелёных полей – бешеный ветер, не холодный, но, показалось, мозг в силах выдуть. Пристроился за одинокий куст, тот был выше меня и шире, защитил, дрожа зелёнью своей, словно б обнять стесняясь. Но и в укрытии на месте средь шума ветра тяжело стоять. Что за ветер! Упругий, мощный, это ведь он разбивает волны о берег в Коктебеле и, просвистев мимо меня, торопится в Счастливцево, лазоревые воды вздымать. То стоял за кустом, глядя в солнечное небо, то прохаживался шагов по пятьдесят в обе стороны.
Я молился, но мысль сторонняя всё время перетаскивала молитву в своё русло. Достал финансовую бумагу, порвал мелко, пустил по ветру – через дорогу.
Одиночных машин почти нет. Три-четыре авто – и пауза на десять минут. Чем вызваны паузы и как образуется кучкование машин? Рассчитывать на то, что одиночный остановится – не надо. Кому охота судьбу испытывать средь безлюдных полей. А кучкующийся ни за что не захочет отстать от стаи. Да и дорога после колдобин здесь хороша, как ни надавить на газ! Я понимаю, простоять тут могу год и даже вечность. Топчусь у Надежды уже больше часа.
И вдруг некую силу молитва дала, оглянулся – несётся машина, как и многие до этого, - по плавной дуге от поворота, не собираясь притормаживать. Я выставил перед собой руку и крикнул зачем-то: - Стой!!
И авто вдруг присело на задние колёса, скрипнули тормоза…
Парень кивнул. Он был поглощён чем-то своим, и мысли его не были ни праздны, ни веселы.
Спасибо, что остановились… Джанкой?
Кивнул.
Я не сразу поверил в удачу, но переспрашивать не стал. По километровым столбиками понял, - ехать ещё более половины пути.
Говорить он не расположен. Молчит. Вероятно, перед его взором вертится что-то невесёлое, вот ему захотелось избавиться от этого, и он включил радио. Негр пел джаз. Но и слушать он не мог, не помог ему негр. Выключил. Я задремал.
Он меня высадил на окраине, где я попросил – около магазина ПУД. Сеть магазинов АТБ, оказавшись вне Украины, сменила название, оставив прежней дизайн и все свои маркетинговые фишки.
Сколько вам должен? - Дайте сколько-нибудь, - молчун проговорил равнодушно.
Я двинулся по направлению к заправочной станции – по трассе на Чонгар. Первая же машина, которой я махнул, остановилась. За рулём длинношеий молодой мужик с лицом прощелыги.
На Чонгар 150. – Сто.
Он сразу согласился. Мы оба знаем тариф.
Могу в Новоалексеевку подбросить. На отметку? - Пешком быстрее.
Музыка у него была без мелодии и ритма – электронный хаос и скрип как если бы воздушный шар скручивали, доводя до взрыва. Такое, говорят, вставляет наркоманам.
Я махнул ему на границе сомбреро и двинулся по сетчатым коридорам.
На российской стороне – зелёные решётки. Шёл безостановочно, граница безлюдна. Старик – водитель бусика с прищуристой усмешкой: полчасика постоим!
Я хмыкнул, оценив его весёлый настрой. Он улыбнулся: - Что пуста граница? - Пуста. - Ладно, одного отвезу.
Домчал до моста за пару минут. На Сиваше бардовые и золотые ковры трав, вода дрожит от ветра. С километр пешком и вот пограничная будка. На этот раз не с мышиными глазами. Минута – и я уже иду к выходу по длинному коридору из шифера и верчёной проволоки, проржавевшей понизу. Как из воздуха возник таможенник. Погончики голубые, взгляд ясный – рентген.
Рюкзак – на стол.
Вот оно!
Какова наличность российских денег?
Я полез в нагрудный карман рубашки, вытащил пять бумажек.
Без декларации разрешено провозить в эквиваленте до 10 тысяч гривен. Вы должны посчитать и сообщить, сколько у вас налички. - Ну вот, сказал я, испытывая чувство унижения и пытаясь быстро сообразить, доставать ли мне портмоне из кармана рюкзачка с авансом и точно ли 10 тысяч гривен, а не евро? Оговорился он или что-то мутит? Если мутит и сейчас учинит обыск … Представил картинку: разложенные красные бумажки веером – с мостом через Амур и эполеты…
Да вроде не больше, - сухо отвечаю.
Он глубоко посмотрел мне в глаза, а потом на бумажки в руке. - Да, не больше, согласился он, не дождавшись, что я назову число 3350.
А лекарственные препараты?
Я приподнял и опустил плечо, решив, что он обойдётся без знания о скучных таблетках гипертоника.
На площадке у выхода из коридора – армяне, которых все принимают за крымских татар, несколько легковых машин и бус. Тут и главный – толстяк как борец сумо со свирепым лицом.
В Новоалексеевку? – В неё! – Садитесь в бусик. Сейчас подберём шесть человек – и едем.
Граница пустая, - говорю. – Я один на всех пяти километрах.
Он разводит широко руками – что делать, надо ждать.
Не надо. Меня подхватил скоростной микровэн.
Я позвонил своим. Думал, Наташа с моим Глебом волнуются, ждут. Оказывается, ничуть: надумали ехать на термальный источник и Солёное озеро. А тут я.
Мы думали, вы завтра приедете, вздохнула Наташа. А вы уже.
Глеб прозвенел в ухо: Папа, ты «доширак» привёз!? – Привёз, жертва рекламы. – Ура! – Так и я с вами на Солёное, - успеваю вставить я, скрывая разочарованность. Мне-то хотелось, чтобы меня ждал, на часы поглядывая. А тут озеро и корейская лапша.
Хорошо, хорошо, сказала Наташа, но совсем без радости. Будем вас ждать в центре, на остановке. А потом я к себе поеду.
- Но после Солёного!
- Да, после… Расскажите, как там в Крыму? Мне так интересно. Расскажите?
- Ещё бы! А вы мне – как вы в Счастливцево день прожили.
Источник: Камертон
