Надпись на поверженном памятнике: «Ребятам, носившим серое». Это даже не памятник генералам и вождям Конфедерации, а дань уважения солдатам, потомки которых, наверняка, живут в том же городе, а может и беснуются, подобно библейскому Хаму, на площади.
Чтобы оценить смысл этого памятника надо понимать, что, в отличие от людного Севера, выставлявшего наемников, добровольцев и десятки полков укомплектованных мигрантами, сражавшимися за гражданство, для малонаселенного американского Юга эта война была общенародной войной.
Белые мужчины встали под ружье практически поголовно – на рабочих местах их заменяли женщины и чернокожие (поразительно, что саботажа, при этом, не было, – в том числе и на военных заводах). Крупные сражения, подобные Геттисбергу, выкашивали некоторые семьи под корень.
Удобная идеологическая ширма «борьбы против рабовладения» скрывает под собой гораздо более сложный конфликт индустриального Севера и аграрного Юга, фактически двух цивилизаций, сформировавшихся еще в колониальную эпоху, которые лишь общее неприятие английского правления спрессовало в единые Соединенные Штаты.
Север строил заводы и фабрики – на Юге во многих местностях промышленность запрещалась, так как фабрика это слишком шумно. Север нуждался в протекционистских таможенных тарифах, чтобы увеличивать свое индустриальное могущество, Юг – в свободе торговли, чтобы экспортировать свой хлопок по всему миру. Борьба вокруг тарифов, а отнюдь не вокруг рабства, была центральной в столкновениях северных и южных конгрессменов в течение нескольких десятилетий.
Южане считали северян-янки грубыми и неотесанными жадными дикарями, сами культивируя изысканную аристократическую культуру – поместья, балы, рыцарские манеры, обязательность дуэлей, от которых было немыслимо отказаться. Внутри мира демократии и равенства, каковым представлялся Новый Свет французскому аристократу Токвилю, формировалась новая аристократия неофеодального образца. Северяне платили россказнями об ужасах царящего на юге варварского жестокого рабства, публикуя откровения беглых рабов и книги, подобные «Хижине дяди Тома». Южане возмущались подобной низкосортной клеветой, – сами законы экономики требовали бережного и патриархально-заботливого отношения к рабам. Суровые законы, из которых северяне умозаключали, что положение рабов ужасно, на деле мало что значили в правовой системе Юга, которая вся базировалась не на письменном праве, а на обычаях и личном отношении.
Но на деле южане сами не замечали того, что с ними происходит. Чрезвычайно возросшее в некоторых штатах количество рабов пугало мыслью о полном растворении белого населения в этом черном море. А вспыхнувшее в 1831 году восстание Ната Тернера с жестокими расправами над белыми – посеяло на Юге панический страх – хозяева начинали бояться слуг. Не столько своих, с ними отношения были по прежнему семейными, сколько чужих. Именно это восстание заглушило начавшиеся на юге дискуссии вокруг возможности отмены рабства. А начало широкого аболиционистского движения на Севере окончательно загнало плантаторов в оборону, в положение людей у которых чужаки хотят насильственно отобрать их собственность.
Если экономика Юга базировалась на рабском труде на плантациях, экономика Севера – на труде практически бесправных мигрантов, которых в несколько лет старались выжать досуха, а потом тех, кто выжил, выплевывали искать фермерского счастья на диком Западе. На Запад двигались и южане, земли которых быстро истощались и без экстенсивного роста территорий, занимаемых плантациями, Юг ожидал бы скорый экономический коллапс. Схватка за новые земли, которые должны были стать рабовладельческими или свободными штатами, была прологом к гражданской войне, кое-где, как в Канзасе, весьма кровавым.
В 1860 году в результате того, что демократическая партия США раскололась на радикально рабовладельческое южное и более умеренное северное крыло, президентом меньшинства стал республиканец Авраам Линкольн. В активе нового хозяина Белого Дома была только одна идея – запрет распространения рабства на новые территории США.
Ни о какой отмене или ограничении рабства в южных штатах речи не шло. Но принятие варианта Линкольна означало долгосрочный экономический коллапс Юга – и это подхлестнуло южный сепаратизм.
Уверенные, что могущественная Великобритания не оставит своих торговых партнеров, сторонники «сецессии» считали, что пора прервать бесполезный союз с Севером.
И вспыхнула война в которой одна сторона защищала свободу своей родины, а другая единство великого союза.
Ни о каком покушении на рабство первоначально речи не шло. Это противоречило главной цели войны со стороны северян – любой ценой затолкать южан назад в Союз.
На первом этапе войны главная ставка делалась на экономическое удушение Юга через блокаду его флотом северян. Изданная Линкольном в декабре 1862 года прокламация об освобождении рабов была, отчасти, актом отчаяния – кампании 1861-1862 годов приносили северянам преимущественно неудачи и президент нуждался в том, чтобы изменить идеологию и стратегию войны.
Победы Юга в первый период войны объяснялись сочетанием двух факторов – с одной стороны, значительно более высокая квалификация южных офицеров и генералов, до войны большая часть офицерского корпуса США составляли южане, разумеется перешедшие на сторону своих штатов, с другой – южная армия носила массовый ополченческий характер, это были добровольцы, сражавшиеся против «проклятых янки, желающих захватить наш юг». Сражения при Бул-Ране, в долине Шенандоа, при Фредериксберге, показали безусловное превосходство южных армий в управляемости и боевом духе. Генералы Ли и «Каменная Стена» Джексон стали национальными героями. Но Джексон погиб в сражении при Чанселлорвилле от «дружественного огня» и с ним стала таять надежда южан на победу в войне.
У южан отсутствовала внятная стратегия – все, чего они хотели, это принудить Север к миру и признанию факта сецессии.
Главное, считали, продержаться до неминуемого поражения Линкольна на выборах в 1864 году, после чего мир с разумными северными политиками станет неизбежен. Но, чтобы принуждать Север к миру и дискредитировать президента, нужно было наступать и побеждать, а хорошо сражавшиеся при защите своей территории ополченческие армии южан теряли в боевом качестве при наступлении на Север. Потрясшее воображение современников кровопролитное сражение при Геттисберге похоронило надежды южан на разгром противника. Теперь им оставалось только надеяться на падение Линкольна.
Но «Щепкоруб», как прозвали Линкольна в молодости, ждать был не намерен. Он установил в стране практически открытую диктатуру. На демократическую партию и её кандидата генерала Маклеллана оказывалось беспрецедентное давление. Вопреки предшествующей практике право голоса было распространено на солдат, что сразу прибавило Линкольну голосов. Война приобретала все более идеологизированный характер как борьба за свободу против рабовладельческих извергов. А её практическое ведение было возложено на чужаков – полки северян формировались, прежде всего, из немецких и ирландских эмигрантов, сражавшихся за право на гражданство и из освобожденных по линкольновской прокламации черных. Найденные Линкольном новые военные таланты, генералы Грант и Шерман, повели войну в новой манере – как войну без правил, войну, прежде всего, против гражданского населения. В сентябре 1864 года Шерман взял столицу Джорджии Атланту и сжег её, в ноябре Линкольн, на волне вызванного этой победой энтузиазма, выиграл выборы, а армия Шермана прошла по югу огненным смерчем, разрушая железные дороги, сжигая усадьбы и плантации, убивая мирное население, освобождая рабов (за Шерманом шла масса сорванных с мест и не знавших куда идти чернокожих, которых на каком-то этапе освободители просто бросили на расправу преследующим южанам). Марш Шермана превратил отношение южан к «янки» из простой враждебности в острую ненависть – в память множества южных семей врезались сожженные дома, убитые и изнасилованные женщины. Аристократический юг, который так гордился утонченностью своего исторического наследия, был варварски разрушен.
Сам Линкольн был расистом и убежден был в том, что две расы не смогут ужиться на принципах гражданского равноправия в одной стране, он считал необходимым организовать выселение освобожденных чернокожих в британские колонии в Америке и в Африку.
Но контролировавшие конгресс после его убийства радикальные республиканцы предложили другую политику – так называемую реконструкцию Юга. Её сутью было включение освобожденных черных в демократический процесс на равных правах. С помощью голосов черных избирателей в местные собрания штатов проходили не столько сами чернокожие, сколько приезжие с Севера представители республиканской партии, составившие, по сути, колониальную администрацию.
Освобожденные рабы оказались в состоянии тотальной социальной аномии – они не знали больше кто они и каково их место в мире.
Янки настраивали их против бывших хозяев и вообще белых южан, использовали в качестве своих подручных диктуя свою волю Югу, а потому ситуация то тут, то там вспыхивала эксцессами – убийства, грабежи, изнасилования белых женщин. Черные явно видели в белых с севера не столько освободителей, сколько новых более сильных хозяев, а потому дружно голосовали за тех, кого им указывали хозяева республиканских партийных машин. Эта модель голосования черных общин по модели патрон-клиент сохранилась и по сей день, но только теперь чернокожие голосуют за демократов, захвативших эмансипационную повестку в 1960-е годы.
Побежденные южане, права и чувства которых попирались с помощью бывших рабов, перенесли теперь изрядную долю бессильной ненависти на черных. «Кук-клукс-клан» в белых балахонах начал отвечать на преступления против белых беспощадным террором. Едва южанам удавалось восстановить контроль над легислатурами штатов, они принимали «черные кодексы» тем или иным способом ограничивавшие права черных.
Оказалось, что гражданская война не кончилась, а лишь перешла в партизанскую фазу. Америка как никогда далека была от единства и пропитана взаимной ненавистью.
В 1876 году, после окончания президентства изрядно утомившего всех своим алкоголизмом Улисса Гранта, большинство голосов получил демократ Тилден, за которого проголосовали и Нью-Йорк и белый Юг. Чтобы протащить в президенты своего кандидата Хейса, республиканцам пришлось пойти на фактическую капитуляцию. Федеральные войска выводились с Юга, Реконструкция прекращалась, южные штаты предоставлялись, фактически, самим себе, что немедленно вело к ликвидации большей части политических и гражданских прав, предоставленных черным.
Рабство, конечно, не вернулось, но компромисс восстановил чувство собственного достоинства южан. Тем более, что он касался не только политической, но и идеологической сферы.
В общенациональном масштабе было признано право южан на честь и историческое наследие. Флаги Конфедерации появились в легислатурах многих южных штатов. Благородные рыцарственные характеры вождей конфедератов стали своеобразной матрицей для поколений молодых американцев, особенно военных. Здесь свою роль сыграло еще и то, что герои северян в пример годились мало – Улисс Грант был запойным алкоголиком, над памятью психически неуравновешенного Уильяма Шермана нависали пожары и разрушения сожженного им юга. На этом фоне благородный Ли и жертвенный Джексон были именно теми, «делать жизнь с кого» было верным решением.
Сыграло свою роль и культурное превосходство аристократического Юга. Если науку и технику движет демократия, то литературу и искусство – аристократия.
Большая часть американской литературы конца XIX начала XX века – это южная литература.
У нас этот факт не очень известен, так как в советский период большую часть этого культурного пласта у нас при переводе отбраковывали, поэтому вместо широкого пласта мы знаем лишь некоторые точки – Фолкнер, Маргарет Митчелл, Роберт Пенн Уоррен. Но эти имена вышли из обширной литературной когорты произведений, ткавших паутину «магнолиевого мифа», воспевавшего прекрасных гордых леди и благородных отважных джентльменов Юга, идиллию сельской жизни и патриархальное взаимопонимание рабов и господ. Эта идиллия была разрушена безжалостным вторжением северян и стала источником высокой трагедии.
При этом мир, в котором творилась эта литература, был пропитан воспоминаниями о былых битвах и даже не жаждой реванша, а отказом признать поражение. Маргарет Митчелл вспоминала, что лишь уже в довольно взрослом возрасте случайно узнала, что оказывается юг в той войне проиграл. Из рассказов дедов-конфедератов понять этого было решительно невозможно.
При этом важно понять, что конфедератский миф и расовая сегрегация на Юге были соседствующими, но не идентичными феноменами. В представлении южан они сражались не за рабство, а за свою свободу (которая вполне могла выразиться и в освобождении рабов, как освободил их генерал Ли). А негритянский вопрос достался в наследство не столько от Конфедерации, сколько от Реконструкции, когда жадность и глупость янки сделала гармоничное сосуществование белых и черных совершенно невозможными. Носителями базовых расистских установок были не столько старые южные семьи, сколько представители белого простонародья, поскольку эмансипация черных представляла угрозу их жизненным интересам.
В годы сопротивления южан законодательству о гражданских правах, проводившемуся Кеннеди и Джонсоном (причудливость тогдашней эпохи в США показывает тот факт, что в поддержке единой повестки объединились вождь чернокожих Мартин Лютер Кинг, белые профсоюзы дальнобойщиков и чикагская мафия), апелляции к конфедератскому наследию практически не звучали. Вождь белой оппозиции на Юге, губернатор Алабамы Джордж Уоллес, был, прежде всего, отменным популистом, защитником прав бедных, невероятно популярным у своих избирателей (до той степени, что в 1972 году ему на начальном этапе президентской компании пришлось пустить пулю в позвоночник).
Конфедератство, несомненно, выражало все эти полтора столетия определенную оппозиционность властям в Вашингтоне. Конфедератство, несомненно, было основой идентичности большого числа белых южан, – идентичности того же порядка, какая была у шотландцев в составе Великобритании или которая есть у бретонцев во Франции, или баварцев в Германии.
Конфедератская ностальгия никогда не была связана с расизмом, а расизм в США отлично обходился и без конфедераток. Пересекались они лишь в довольно узком секторе американских ультраправых, которые охотно используют любую символику, лишь бы она выражала ненависть к «Сионистскому оккупационному правительству». Идеи белой власти, идеи так называемого «белого супрематизма» имеют к Конфедерации лишь очень опосредованное отношение. В конечном счете, эти идеи идут не от конфедератов, а от кук-клкус-клана, который возник лишь после войны и в котором состояли отнюдь не все ветераны Конфедерации.
Лишь в последние годы, с разгулом в США черного расизма, с началом явственной политики дискриминации белых, в конфедератской ностальгии проявился отчетливый расовый оттенок. Но и он связан не с ненавистью к черным, а с защитой белых.
Другое дело, что для современных леваков и даже просто трусливых мейнстримных политиков любая защита белых представляется «кукклкусклановством»
Но в целом конфедератская ностальгия довольно точно описывается популярной на юге формулой «heritage, not hate» (наследие, а не ненависть). Это гордость предками, которые сражались за дело, которое считали правильным, это восхищение рыцарственной честью их предводителей, не запятнавших себя военными преступлениями, это, наконец, просто любовь к игре в солдатики. Впрочем, для голливудских левых и игра в солдатиков вещь небезопасная – не случайно ведь негодяй и убийца Френк Андервуд в «Карточном домике» гордится предком конфедератом и охотно сам красит солдатиков.
Разрушение выработавшегося после гражданской войны компромисса, ожесточенная охота на памятники конфедератам и конфедератскую символику, не имеет никакого отношения к борьбе с расизмом или дискриминацией черных.
Американские левые отлично осознают, что, напротив, утверждают расизм и работают над дискриминацией белых.
Разрушается одна из немногочисленных традиций, которые укоренились в слишком молодых США. Прерывается связь американцев с определенным образом прошлого, уничтожается то самое «наследие» к которому апеллируют любители игры в серых солдатиков.
Не с расизмом тут война, а с консервативной традицией, где вокруг «конфедератки» собираются и библейское христианство, и представление о семье как союзе мужчины и женщины, и лежащее в основе основ американского образа жизни свободное ношение оружия, и представление об определенных гендерных чертах, связанных с образом идеального конфедерата – мужество, рыцарственность, честь, отвага.
В последнее время, когда США превратились в мировую империю, а Вашингтон стал образом зла едва ли не для всего мира, символика конфедерации оказалась как нельзя кстати для тех, кто эту мировую гегемонию не принимает. Ребята в сером, сражавшиеся против вашингтонской диктатуры в южных Штатах становятся как бы предшественниками всех, кто сражается против того же диктата по всему миру, особенно если это борьба за консервативные ценности против либеральной диктатуры Запада.
Чтобы покончить со всем этим сразу и используется штамп «расизм», с которым совершенно произвольно увязана была в либеральной пропаганде конфедератская ностальгия. Нанося удар про памятникам конфедератам – бьют в центр, чтобы обрушить всю конструкцию американского консерватизма разом. И не случайно, что атака стала особенно агрессивной при президенте-консерваторе.
Дональд Трамп совершенно не конфедерат – он Нью-Йорке, самую пламенную из своих речей произнес в Геттисберге, он органично связано с севером, а не с Югом.
Но Юг за него проголосовал как за консервативного кандидата. И вот, он должен либо спасовать перед этой волной конфедератопада и получить очередную порцию клеветнических обвинений со стороны мейнстримной прессы, либо смолчать, и тогда оказаться Иудой в глазах консервативных белых избирателей – и южных, и по всей стране. Трамп выступил с критикой сноса памятников: «вы не можете изменить историю», но своих президентских полномочий, чтобы остановить конфедератопад не использовал.
А маховик конфедератопада разгуливается по всей стране. Памятники конфедератам снесены в Балтиморе, Мэриленд, видимо штату придется поменять и гимн – старую конфедератскую песню, в которой звучит призыв «сбросить оковы тирана» Линкольна. В Мемфисе, Тенесси, покусились не только на памятник, но и на могилу героя конфедератов Натаниэля Бедфорда Фрреста. В Джорджии требуют уничтожить барельеф в национальном парке Стоун Мааунтин, где на скале высечены президент конфедерации Джефферсон Дэвис и генералы Ли и Джексон.
Характерно то, что большинству конфедератов невозможно предъявить никаких личных претензий. Они не были военными преступниками, не владели рабами, не нарушали законов войны, не совершали каких-то карательных акций против чернокожих. Этим они разительно отличаются от некоторых героев северян, на памятники которым никто не посягает – от варвара Шермана, или от генерала Шеридана, автора выражения «хороший индеец – мертвый индеец». Вся вина конфедератов в том, что с точки зрения сегодняшнего «прогрессивного» большинства они сражались не на правильной стороне истории, а потому должны быть наказаны. Безумие этой логики в том, что леваки, прогрессисты и черные расисты почему-то уверены, что их сторона всегда будет считаться правильной.
А между тем, нет никакой гарантии даже и того, что конфедератопад – это контрнаступление против Трампа, а не арьергардный бой прогрессистов. В любом случае, эта агрессия постепенно подталкивает США все ближе к порогу гражданской войны, которой, впрочем, значительная часть человечества за пределами США была бы только рада.
