М.Н. Муравьев - «муж русский по плоти и духу, сильного ума и непреклонной воли»

1. Муравьев уходит...

В день праздника собора Архистратига Михаила в Вильне, столице древней Литвы и главном городе Северо-Западного края России 8 ноября (по новому стилю 21) 1898 г. состоялось знаменательное торжество - освящение и открытие памятника графу Михаилу Николаевичу Муравьеву. Памятник командующему виленским военным округом и главному начальнику Северо-Западного края был воздвигнут на Дворцовой площади, переименованной затем в площадь Муравьева, среди небольшого сквера, перед императорским дворцом - резиденцией виленского генерал-губернатора.

Прошло 35 лет с тех пор, когда в апреле 1865 г. император Александр II издал рескрипт на имя М. Н. Муравьева. В нем говорилось: «Я призвал вас к управлению северо-западными губерниями в то трудное время, когда вероломный мятеж, вспыхнувший в Царстве Польском, распространялся в их пределах и уже успел поколебать в них основные начала правительственного и гражданского порядка. Несмотря на расстройство вашего здоровья, ... вы с примерным самоотвержением приняли на себя вверяемые мной вам новые обязанности и при исполнении их оправдали в полной мере мои ожидания. ... Подвиги ваши вполне мной оценены и приобрели вам то всеобщее сочувствие, которое столько раз и с разных сторон вам было засвидетельствовано. К крайнему моему прискорбию, ваши непрерывные и усиленные занятия еще более расстроили здоровье ваше, и вы снова заявили мне о невозможности долее исполнять лежащие на вас многотрудные обязанности.

Снисходя к желанию вашему и с сожалением увольняя вас от занимаемых вами должностей и званий, кроме звания члена Государственного совета, я вместе с тем, в ознаменование моей к вам признательности и в увековечение памяти о заслугах ваших пред престолом и отечеством, указом сего числа правительствующему Сенату данным, возвел вас с снисходящим потомством, в графское Российской империи, достоинство».

С изданием императорского рескрипта закончился основной, сугубо муравьевский этап эпохи реформирования Северо-Западного края, которое осуществлялось в интересах «православия и русской народности». Эта эпоха стала поворотным моментом в истории Литвы и Белоруссии XIX - начала XX в., когда активно развивающиеся сепаратистские процессы ополячивания и окатоличивания региона были решительно остановлены и обращены вспять. Верх одержали властно направляемые Муравьевым, и утверждаемые Александром II, процессы системной интеграции края в состав России. По человеческим меркам, не говоря уже о мерках исторических, длился этот этап совсем недолго, с 1 мая 1863 г. по 17 апреля 1865 г.

Однако и этого краткого времени вполне хватило, чтобы ресурс монаршего благоволения к действиям виленского генерал-губернатора был полностью исчерпан. Император так и не смог примириться с тем, что назначенный им региональный администратор буквально на глазах преобразился во властного, самостоятельно мыслящего политика, получившего широкую известность в российском обществе и за рубежом. Находясь под влиянием своего окружения, он решил избавиться от пассионарного Муравьева, который стал откровенно тяготить его своим прямым, независимым характером и подавляющей силой незаурядной личности. Поэтому отставка «диктатора Литвы» была принята без особых колебаний.

Московский святитель Филарет (Дроздов), глубокий почитатель заслуг М.Н. Муравьева в деле умиротворения Северо-Западного края, в январе 1865 г. писал архиепископу Могилевскому Евсевию (Орлинскому): «Михаил Николаевич совершил великий подвиг. Очень желательно, чтобы он продолжал, потому что надобно, чтобы дело его устоялось, поддерживаемое прямотою его, дабы потом было прочно». Однако продолжить и упрочить свое «дело» Муравьеву не удалось.

Его бюрократические противники - великий князь Константин Николаевич, министр внутренних дел П.А. Валуев, шеф жандармов В.А. Долгорукий, министр народного просвещения А.В. Головнин, санкт-петербургский генерал-губернатор А.А. Суворов и многие другие из числа придворной камарильи могли, наконец, торжествовать. Случилось событие, в тех условиях практически неизбежное. Сплотившиеся бюрократические посредственности и доморощенные фетишисты «легальности» сумели-таки одержать верх над яркой, сильной, харизматичной личностью усмирителя и реформатора Северо-Западного края России. Сановные либералы - «космополиты», слабовольные, политически инфантильные, заискивающие перед общественным мнением русофобского Запада, победили волевого, целеустремленного, стратегически мыслящего политика, который открыто провозгласил приоритетом имперской политики национальные интересы русского народа и Православия.

Радовались отставке Муравьева и многочисленные политические враги Российского государства - побежденные польские мятежники, российские революционеры, усердно читавшие «Колокол» Герцена, сам Герцен и, разумеется, прогрессивная западноевропейская общественность. Человек, воплотивший в себе силу русского государственного разума, целеустремленность и непреклонность политической воли, сумевший в короткий срок снискать славу национального героя России должен был покинуть пост главного начальника Северо-Западного края.

2. «Русская идея» Михаила Николаевича Муравьева

Феномен русской национально-патриотической бюрократии, представленный в лице властного и харизматичного Муравьева, его идейных соратников и последователей, был вызван к жизни необходимостью подавления польского мятежа и проведением политики системных реформ, призванных интегрировать край в состав России и обеспечить безопасность государства на его западных окраинах. Региональные реформы и методы их реализации с точки зрения имперского бюрократического центра - МВД и Западного комитета, представлялись слишком радикальными. Их бюрократический «радикализм» был обусловлен системой взглядов, которую Лев Тихомиров удачно охарактеризовал как «русская идея» М.Н. Муравьева.

Однако эти идеи не были исключительным достоянием Муравьева и его ближайшего окружения, военного и административного. Скорее следует говорить о коллективной «русской идее», появление которой стало интеллектуальной реакцией российского общества на вызов польского мятежа и опасность повторения (после Крымской войны 1853-1856 гг.) иностранной интервенции.

В 1863 г. идеи и настроения, свидетельствовавшие о пробуждении русского этнического самосознания и российского патриотизма, стали широко распространяться в среде русской консервативно-патриотической и славянофильской интеллигенции. Это сообщество группировалось вокруг газеты «День», редактируемой И.С. Аксаковым, и газеты М.Н. Каткова «Московские ведомости». На страницах газет обсуждался «польский вопрос» и реакция на него российского общества, рассматривались проблемы истории белорусов и малороссов, отмечалась их этническая и религиозная общность с великороссами. Одновременно происходила интеллектуальная проработка проектов реформирования Западного края, осмысливалось их идейное и историческое обоснование.

В Западной Руси выразителем идей и настроений западно-русской интеллигенции стал журнал «Вестник Юго-Западной и Западной России», издаваемый в Киеве в 1862-1864 гг. Ксенофонтом Говорским. Авторы «Вестника», ученые и публицисты, уделяли большое внимание политической и церковной истории Западной Руси, отстаивали идеи этнического единства большого русского народа - белорусов, малороссов и великороссов, подвергали критике деятельность польского дворянства и ксендзов по ополячиванию и окатоличиванию русского населения Западного края. В августе 1864 г. журнал был переименован в «Вестник Западной России» и его издание при поддержке М.Н. Муравьева было перенесено в Вильну.

Русский национализм в форме «русской идеи» рождался из сочувствия к своим западным русским собратьям, православным белорусам и малороссам, которые оказались под колониальным гнетом польского дворянско-шляхетского меньшинства, поднявшего вооруженные мятеж для восстановления своего политического господства над Западной Русью. В этой связи подавление мятежа рассматривалось консервативно-патриотической интеллигенцией не только как выполнение задач военных и политических. Нравственная правота и справедливость предпринимаемых правительством мер обосновывалось в первую очередь тем, что одновременно решалась и задача национальная, так как речь шла о защите и спасении русского народа, которому грозила опасность очередного польского порабощения.

О религиозно-этническом единстве и монархической солидарности русских центральной России и ее западных окраин, писали в это время такие выдающиеся ученые и публицисты как А.Ф. Гильфердинг, М.О. Коялович и др. Они писали о том, в каком униженном и бесправном положении находились православные белорусы и малороссы под суровым крепостным гнетом польских панов. Они напоминали жителям центральной России - великороссам, об их моральном и религиозном долге помощи русским людям, проживающим на западе страны, которые, вопреки длительному польско-католическому господству, сохранили православную веру и общерусское самосознание. Рождавшийся русский национализм 1863 г. опирался на ключевые принципы справедливости и солидарности, которые поверх сословных барьеров и вопреки либеральному космополитизму бюрократии, должны были этнически и религиозно объединять большой русский народ, западная часть которого (белорусы и малороссы) стала жертвой исторической несправедливости.

Решения М.Н. Муравьева - военные, политические и административные, соответствовали его идейным убеждениям и были продиктованы ими. Будучи ревностным монархистом, Муравьев являлся одновременно и сторонником русского консервативно-бюрократического национализма. Его персональная «русская идея» основывалась на осознании общности истории, происхождения и традиций большого русского народа или «русской народности», состоящей из белорусов, малороссов и великороссов. В представлении Муравьева, для «русской народности» определяющим было ее церковное, этническое и языковое единство, существующее, несмотря на сословные перегородки и регионально-культурные различия.

Этому типу национализма не был присущ групповой эгоизм, предусматривающий превосходство русских над другими или неуважение к культурным и религиозным традициям иных народов, в частности, польского, литовского и др. Это была, прежде всего, идея ответственности Российского государства и Православной церкви перед русским народом Северо-Западного края за сохранение его этнической и территориальной идентичности, обеспечение сословных прав и свобод, развитие церковной, социально-экономической и этнокультурной жизни.

Прежде всего, Муравьев, при поддержке Александра II, заставил правительственный Западный комитет признать Северо-Западный край «окончательно русским, составляющим древнее достояние России». С точки зрения Муравьева, принадлежность края должна определяться не пришлым привилегированным меньшинством - польскими дворянами, ксендзами и местной ополяченной шляхтой, а коренным западно-русским крестьянством, составляющим абсолютное большинство населения региона.

Главное же заключалось в том, что мятежное польское дворянство и шляхта выступали не только в роли политических врагов Российского государства, но и являлись колониальными, то есть национальными и религиозными угнетателями западно-русского крестьянства. Поэтому вооруженная борьба с сепаратистами, возглавляемая М.Н. Муравьевым, его социально-экономические и культурные реформы приобретали максимальную эффективность, будучи исторически, национально и религиозно мотивированными. Муравьев, разрабатывая программу «обрусения» края, опирался на русскую историографию Н.М. Карамзина и Н.Н. Бантыш-Каменского, традиции западно-русского православия и этнографические данные. Знание истории Западной Руси, этнического и религиозного состава ее населения позволили ему приступить к созданию инновационных проектов модернизации края «на русских началах».

Как отмечал профессор Варшавского университета И.П. Филевич: «Муравьев первый поставил перед Россией не только государственные, но и национальные задачи, предстоящие ей в западных ее областях. Он открыл живую Русь там, где в его время видели лишь старые могилы, не имеющие к современной жизни никакого отношения. Муравьев первым указал необходимость «признать Западный край окончательно русским не силой оружия, но моральным возрождением в нем долго подавляемых, исконных русских начал».

«Русская идея» Муравьева нашла свое практическое воплощение в записке императору от 14 мая 1864 г., в которой была сформулирована и обоснована стратегическая задача российской политики в регионе - «упрочить и возвысить русскую народность и православие». В ней же были подробно изложены тактические меры по ее реализации. Согласно реформаторской программе Муравьева, представленной им в этой записке, правительство должно действовать в интересах западно-русского большинства не только потому, что ему было политически выгодно экономически задобрить социально чужих, но верноподданных крестьян в ущерб нелояльным, но социально близким польским помещикам, но и потому, что названные крестьяне - свои. По отношению к ним должна господствовать не только политическая целесообразность, но и справедливость.

Они ведь для России такие же русские и православные, как и коренное население центральных губерний. Однако по вине российского правительства, будучи уже подданными империи, западные русские подпали под крепостной гнет иноземцев и иноверцев, подвергаясь колониальной эксплуатации, окатоличиванию и ополячиванию. Настало время искупить историческую вину правительства перед русским народом Литвы и Белоруссии за уступки, сделанные ранее польскому дворянству и ксендзам. Будет справедливо, вопреки сословным барьерам, протянуть руку помощи белорусам и малороссам, которые в час тяжелых испытаний сохранили верность Российскому государству и Русской православной церкви.

Пусть и запоздалое, но официальное признание Северо-Западного края русским, каким он и был изначально - исторически, этнически и религиозно, придавало действиям Муравьева не только политическую твердость и уверенность, но и нравственную правоту. Польское восстание в Литве и Белоруссии было воспринято патриотическим российским обществом как посягательство на захват коренных, искони русских земель с целью вторичного порабощения единоверных и единокровных белорусов и малороссов.

Поэтому подавление регионального мятежа рассматривалось Муравьевым не как повторное возвращение чужого для России польского края, а как защита целостности русской земли от покушений сепаратистов. Решительная победа, одержанная над вооруженными мятежниками, стала подтверждением нравственной правоты не только сражавшихся русских воинов, но и западно-русского населения, которое выступило на стороне защитников территориальной целостности России. Муравьев смог противопоставить мятежникам не только силу русского оружия, но и силу «русской идеи», нравственную силу широкой общественной поддержки со стороны населения Западной Руси и центральной России.

Спустя 35 лет после польского мятежа профессор Варшавского университета Платон Кулаковский определял содержание «русской идеи» М.Н. Муравьева следующим образом: «В пору шатаний, уныния и сомнений он ни на минуту не усомнился в мощи зиждительных сил России и доказал всем до очевидности, что Северо-Западный край был всегда и есть русская земля во всех отношениях. Положив этнографическое начало вместе с историческим в основу своей деятельности в Северо-Западном крае, граф М.Н. Муравьев поднял стяг, на котором написано: «собирайтесь, русские люди, воедино, будьте верны русскому царю-самодержцу, своей исконной Православной церкви, своим преданиям - и ничего не бойтесь - за вами вся Россия».

В результате возникло такое уникальное, массовое явление как окраинный российский патриотизм, вызванный подъемом русского этнического самосознания белорусов и малороссов. В связи с угрозой отторжения края от России и опасностью восстановления унии для духовенства и православного населения края возникла необходимость в артикуляции своей коллективной этнической идентичности, как составной части идентичности общерусской. Более того, традиционная, зачастую латентная религиозно-этническая идентификация, стала теперь приобретать форму открытой политической манифестации, требовавшей немалого гражданского мужества в условиях свирепствовавшего террора мятежников.

«Мы же смеем гордиться ныне тем, что мы русские, ... что мы православные, что мы верноподданные нашего Русского православного царя Освободителя, - писали крестьяне Гродненского уезда царю, - что враг наш тот, кто враг Отечества России». Аналогичной была реакция и представителей городских обществ, например, Витебского: «Августейший монарх! Необузданные свои притязания, попирающие всякую правду, поляки простерли посягательством своим и на Белорусский край, исконное достояние России. И здесь, к прискорбию нашему, нашлась горсть дерзких, возмечтавших заявить Польшу в Белоруссии и смутить общественное спокойствие; но они горько ошиблись. Народ доказал, что он истинно русский».

Следует также отметить, что твердая национально-патриотическая позиция Александра II и решительные действия Муравьева, отстоявшего территориальную целостность России на ее западных рубежах, вызвали массовый подъем русского самосознания и в центре страны. В связи с этим, судьба Западной Руси оказалась в фокусе общественного внимания всей патриотической России. Массовые проявления русского этнического самосознания, ставшие общественной реакцией на попытку отделения Западной Руси от России, оказались неразрывно связанными с всесословным чувством патриотизма и верности монархии. Впервые представители всех сословий Российского государства, включая крестьянство, освобожденное от крепостной зависимости, публично выказали свое твердое намерение защищать Отечество-Россию и Царя-Освободителя. Патриотическая солидарность с монархией, высказанная представителями различных сословий, конфессий, этнических групп и профессиональных корпораций, недвусмысленно свидетельствовала об ее национальном характере.

Александр II и Западный комитет, рассматривавший предложения главного начальника края, вынуждены были, хотя и не всегда, мириться с «русской идеей» Муравьева и методами ее реализации, пока опасность регионального польского сепаратизма сохраняла грозную политическую актуальность. Когда же имперский центр уверился, что главные причины регионального польского сепаратизма в основном устранены, а иностранной интервенции не ожидается, усмиренная в очередной раз польско-католическая элита уже не представлялась ему политически опасной.

Дальнейшее наступление на интересы этой элиты под лозунгами русско-православной реконкисты стало рассматриваться правительством как фактическое нарушение привилегий дворянского сословия и римско-католического клира, которые касались священного права частной собственности и принципов веротерпимости. Демонстрировать прежний, столь явный приоритет правительственной политики в пользу экономических и социокультурных интересов крестьянского сословия, уже не представлялось целесообразным. Столь же политически нецелесообразным виделось и дальнейшее ограничение римско-католического присутствия в регионе.

Поэтому деятельность русской национально-патриотической бюрократии перестала быть политически востребованной и начала восприниматься правительством как идейно-политическое препятствие, вставшее на пути к достижению монархической лояльности польско-католической элиты Северо-Западного края. Справедливости ради нужно отметить, что «муравьевская система» управления краем была, в основном, сохранена, однако из состояния динамической активности она была переведена в режим инерционного функционирования.

3. «Потаповщина» и её последствия для идейно-политического наследия М.Н. Муравьева.

Преемники графа Муравьева на этой должности - генерал-губернаторы К.П. фон Кауфман и граф Э.Т. Баранов продолжили политический курс М.Н. Муравьева по реформированию и обрусению Северо-Западного края с целью интеграции его в состав России. Однако унаследованная ими целенаправленная и решительная политика, осуществляемая в интересах «православия и русской народности», окончательно перестала устраивать императора Александра II.

Новым генерал-губернатором в марте 1868 г. был назначен бывший помощник М.Н. Муравьева по гражданской части генерал-лейтенант А.Л. Потапов. Его управление регионом (1868-1874) знаменовалось сворачиванием политики дальнейшего ограничения религиозно-культурного влияния и социально-экономического доминирования польско-католической элиты. Начались поиски компромиссов с местным польским дворянством и римско-католическим духовенством, еще недавно открыто и тайно поддерживавших вооруженный мятеж против власти российского императора.

И на этот раз инфантильный бюрократический либерализм, общие сословные интересы и дворянский корпоративизм правящей российской элиты вновь взяли верх над интересами Православия и западно-русского крестьянского населения Литвы и Белоруссии. Администрация Потапова демонстративно отказалась от этнической и религиозной солидарности с православным духовенством и западно-русским крестьянством, которых М.Н. Муравьев справедливо считал самым надежным фактором обеспечения безопасности Российского государства на его западных окраинах.

С победой «космополитической» бюрократии произошло очередное возвращение к политике «замирения с поляками», которая доказала свою ошибочность еще в период правления Александра I и повторилась в начале царствования Александра II. Появление «потаповщины» позволило польским помещикам и ксендзам сохранить свое экономическое и социокультурное доминирование в регионе.

Процессы интеграции края в состав России, основанные на русских национальных идеях модернизации крестьянской жизни, развития образования, науки и культуры существенным образом видоизменились. Утратив идейное и нравственное обоснование, придававшее им твердую целенаправленность и динамизм, названные процессы вышли из фазы интенсивного развития и приобрели затяжной и непоследовательный характер. Безопасность западных границ империи вновь стала зависеть от состояния политической лояльности польского дворянского меньшинства

Действия А.Л. Потапова, поддержанные императором, положили конец уникальному явлению, которое один из сподвижников М.Н. Муравьева, попечитель виленского учебного округа И.П. Корнилов определил, как «русская народно-государственная система управления Западной Россией и Литвой». Однако к 1868 году политика идейных «муравьевских» администраторов, настойчиво трудившихся над модернизацией края на национальных «русских началах», перестала соответствовать вновь восстановленным сословным и бюрократическим приоритетам имперского центра. Исторически краткий период национальной русской политики завершился, наступило время бюрократического управления краем, основанного на слепом следовании букве сословного законодательства.

Осуществив с помощью императора «смену вех» региональной имперской политики, Потапов стремился умалить силу идейной мотивации, и нравственной правоты в действиях муравьевской администрации. Иными словами, «потаповщина» была направлена на дискредитацию «русской идеи» М.Н. Муравьева, которая являлась ведущим мотивом при подавлении мятежа и проведении реформ, определяла их содержание, интенсивность и направленность.

При этом следует обратить внимание на одну важную политическую деталь. Изучение практики подавления мятежа в Царстве Польском, Юго-Западном и Северо-Западном крае показывает, что Муравьев первым из региональных администраторов начал применять смертную казнь в отношении осужденных государственных преступников, принадлежавших к высшим сословиям - благородному дворянству и римско-католическому духовенству. Его коллеги, особенно наместник Царства Польского великий князь Константин Николаевич, предпочитал применять смертную казнь только к преступникам-простолюдинам, в то время как опасные государственные преступники из высших сословий отправлялись в Сибирь.

Решимость Муравьева публично наказывать смертью главных виновников мятежа - дворян, ксендзов и шляхту, не взирая на их сословные привилегии и духовный сан, способствовала быстрому усмирению края. Закономерно, что и среди осужденных за государственные преступления большинство составили польское дворянство и шляхта. При решении вопросов о помиловании мятежников, добровольно сдавшихся в плен, отягчающим обстоятельством для них была принадлежность к высшим сословиям, в то время как простолюдинам (крестьянам и мещанам) оказывалось снисхождение. Муравьев считал, что неграмотные и невежественные простолюдины, за исключением уличенных, осужденных и нераскаявшихся преступников, были жертвами пропагандистского обмана; что они оказались втянутыми в мятеж не только благодаря щедрым экономическим посулам польской пропаганды, но и провокационным призывам и антиправительственным проповедям ксендзов.

Поэтому неудивительно, что польско-католическая элита, явно и тайно поддерживавшая мятеж, боялась, проклинала и ненавидела Муравьева, впитывая свой страх, злобу и мстительную, персонифицированную русофобию в коллективную память новых поколений.

Теперь понятно, почему Потапов не мог обойтись без привычного для «космополитической» бюрократии либерального искательства, унизительного стремления восстановить благорасположение побежденной польской элиты путем шельмования имени и дел М.Н. Муравьева, преследования православного духовенства и русских деятелей «муравьевского призыва». Поэтому многие идейные сотрудники Муравьева, чиновники и мировые посредники вынуждены были покинуть Северо-Западный край. Глубокий стресс от «потаповщины» испытало православное духовенство Литвы и Белоруссии, которое с негодованием вспоминало об этом российском начальнике края десятилетия спустя, даже в начале XX в.

Со времени управления краем Потапова начинается и поощряемое администрацией края вытеснение памяти о Муравьеве, порицание имени и дел главного начальника края, его ближайших преемников, помощников и единомышленников. Подвергаемая воздействию политики забвения, память о Муравьеве приобрела неофициальный, политически нежелательный характер. По словам полковника А.В. Жиркевича, «В Вильне пережил я позор, ужасы «потаповщины» и видел, как русские же руки старались стереть в потомстве самую память о Муравьеве ... Преследовались лица, ему близкие; уничтожались дела, свидетельствовавшие о его доброте и гуманности; запрещалось говорить правду о его мирных, культурных подвигах; считалось преступным писать и даже думать о Муравьеве... То были дни тяжелых испытаний для нашего многострадального края. Всё робко притаилось и ждало наступления лучшего времени, веруя и молясь».

Негативное отношение к памяти Муравьева стало проявляться в публикациях столичной печати и в либеральном российском обществе. Прогрессисты, затаившиеся во время патриотического подъема, охватившего российское общество в 1863 г., вновь подняли голову и стали выступать с критикой действий Муравьева в Литве и Белоруссии, нарочито уподобляя его продуманные и строгие меры по подавлению мятежа с жестоким террором М. Робеспьера и даже герцога Альбы. Так как время было либеральное и мятежные поляки, усмиренные ценою героизма и крови русских воинов, вновь стали пользоваться сочувствием «передового» российского общества, давать отпор записным гуманистам решались немногие.

Как отмечал А.И. Миловидов, в самой Вильне из оставшихся «муравьевских людей» некоторые изменили тому, кому прежде поклонялись, некоторые смолкли и не только опасались подать голос за создание памятника Муравьеву, но даже не помянули 25-летие со времени приезда его в Вильну. Замалчивали даже о таком факте как закрытие «Михайловской часовни». Девятнадцать лет (1870-1889 гг.) стояла она забытая, заброшенная без присмотра и ремонта, недоступная для посетителей. Это и не удивительно, так как пришедший на смену Потапову генерал-губернатор П.П. Альбединский (1874-1880), будучи администратором либерально настроенным, продолжил политику примирения с польским дворянством и римско-католическим духовенством.

Александр Юрьевич Бендин, доктор исторических наук