Живая культура и мёртвая
Посредством знаков передаются смыслы. Но что значит передать смысл с помощью знака? Это значит вызвать определённую реакцию - поведенческую, эмоциональную или мыслительную. Тот, кто читает знак, помещает стоящий за ним смысл в некоторую личную смысловую последовательность. Иногда до контакта человека со знаком такой последовательности не существовало. Например, мы просто открыли попавшуюся нам на глаза книгу: случайный текст всё равно вызовет какие-то мысли и ассоциации. Но в большинстве случаев контекст, в который встаёт смысл встретившегося нам знака, существует уже до этой встречи. Наоборот, мы ищем знаки, чтобы продолжить начатую последовательность: читаем вывески и указатели, чтобы найти нужное место; выбираем телефон человека или организации, куда хотим позвонить; подбираем одежду, подходящую для того, чем мы хотим заняться; покупаем билеты на фильм, который нам рекомендовали; следуем сигналам светофоров и дорожным знакам, находясь за рулём, и т.д. Ежедневно мы пропускаем через своё восприятие множество знаков, которые нам необходимы в повседневной жизни и которым заранее отведено в ней надлежащее место. Если знаковой системой пользуются подобным образом, то стоящая за ней культура является живой. Составляющий её массив смыслов постоянно воспроизводится.
И, напротив, если знаки какой-то системы не вовлечены в регулярное употребление, а используются исключительно специально - в тех случаях, когда семантический контур возникает лишь в силу нашего обращения к этим знакам, то стоящую за ней культуру следует считать мёртвой. Мы можем прийти в музей и восхититься платьем, которое уже никто не оденет ни по какому случаю. Открыв "Библиотеку" Аполлодора, каждый может ознакомиться с образцами древнегреческой литературы, но изложенные в ней мифы уже никем не расцениваются как описание существующего порядка вещей. Современный турист будет потрясён грандиозностью пирамид, но в нём не родится священного трепета, уместного рядом с захоронением божества.
Однако европеец вполне может коллекционировать, скажем, ритуальные маски, которые на другом конце земли ещё используются для проведения ритуалов. Мы обращаемся со знаками чужой культуры, как бы обращались со знаками мёртвой. Впрочем, отличить в культуре живое от мёртвого порою непросто. Житель отдалённого края может надевать свою традиционную маску только потому, что приехали туристы, готовые заплатить за зрелище ритуала. Тому, кто не принадлежит к данной культуре, нельзя почувствовать, что из каких-то её элементов жизнь уже ушла. Более того, мы можем не замечать омертвения и той культуры, внутри которой находимся.
Архивация культуры
В современном мире практически невозможно полностью утратить какие-то смыслы. Человечество лишено забвения. Все смыслы любой интерперсональной культуры кодируются знаками, а знаки сегодня понимаются как информация и являются частью знания. Информация и знания - это ценности, которые аккумулируются, классифицируются и сохраняются. К любому знанию есть доступ. Информационный горизонт конкретного человека ограничен. Каждый из нас может соотнестись лишь с малой частью общего знания. Какую-то информацию от нас пытаются скрывать, делая её достоянием узкого круга лиц. Но суть информации состоит в том, что должна быть принципиальная возможность ею воспользоваться. Нынешние технологии позволяют накапливать знания вне зависимости от того, как складываются судьбы отдельных людей. Смерть человека больше не приводит к смерти знания. Если знаки были некогда прочитаны, они будут читаться и впредь.
Изобилие знаков стало своеобразным культурным вызовом новейшего времени. Комплекс знаний современного человека включает в себя прочтения знаков чужих культур и других эпох. Их значения оказываются в одной операционной плоскости с актуальными смыслами. Человек теперь, как ему кажется, может выбирать между смыслами той культуры, в которой он исторически находится, и теми смыслами, которые он нашёл в условном совокупном архиве человечества. Замена актуальных смыслов архивными стала достаточно частым явлением. Каждый опыт такой замены приводит к разрыву семантического контура, в рамках которого смыслы согласуются между собой. Возникает иллюзия, что органичное согласование смыслов необязательно; можно набрать себе смыслов по своему желанию, подобно тому, как в супермаркете мы набираем в свою тележку совершенно разные товары. Такова интенция постмодернизма.
Но мёртвое не превращается в живое. Если мертвеца попробовать оживить, получится зомби, а не человек. Как бы мы ни гальванизировали своей волей архивные смыслы, они не обретут в нас вторую жизнь: ушедшая культура не возвращается, и наследовать культуру можно только в контакте с её носителями, через приобщение к существующим и постоянно воспроизводящимся интерпретациям. Воссоздать чужую культуру in vitro - в порядке эксперимента, на пустом месте - нельзя. Вместо обращения к смыслам, бывшим некогда для кого-то подлинными, получается игра в семантические кубики. Не случайно постмодернизм, даже в тех случаях, когда он претендует на глубину и серьёзность, всё равно оставляет ощущение интеллектуальной игры.
Постмодернизм как культурная практика
Однако игра - это разновидность деятельности, одна из социальных практик. Она задаёт свой семантический контур, в котором интерперсонализируются новые смыслы. Таким образом, там, где с архивными смыслами обращаются как с актуальными, происходит культурный сдвиг. Культура меняется: в ряду, образованном органичными для данного сообщества смыслами, вырастающими из истории принятых в нём коммуникаций, возникают иные актуальные смыслы, спровоцированные обращением к глобальному культурному архиву. Эти новые смыслы не имеют настоящих корней, они нарушают естественную семантическую целостность культуры, но, поскольку они также обращаются в публичном пространстве, к ним притягивается внимание, им посвящается время; всё это происходит за счёт органических смыслов.
Чем больше "подсадных" смыслов, тем более дискретной становится культура. Степень взаимоувязанности смыслов падает; связи, объединяющие смыслы в единый контур, теряют глубину, они всё чаще оказываются случайными, произвольными. Но самое плохое, что на фоне этих процессов оставшиеся органические смыслы начинают восприниматься и обрабатываться тем же образом, что и смыслы-кукушата. Происходит постмодернизация сознания. Неважно, откуда взят смысл - унаследован ли от исконной (материнской) культуры или подобран из информационного багажа человечества, отношение к нему будет одинаковым. Это - такой же автономный, самодостаточный фрагмент, что и другие, волею обстоятельств находящиеся с ним рядом. Задачи согласования их между собой не ставится. В результате исконная культура отмирает, поскольку образующие её связи становятся невостребованными: тропы, по которым никто не ходит, зарастают.
На самом деле постмодернизм, конечно, не отменяет целостности культуры. Бытие должно быть осмысленным, иначе человеческое существование невозможно. А осмысленность достигается через систему взаимосвязанных смыслов, смысловой континуум; разрозненные смыслы ощущения осмысленности бытия создать не могут. Поэтому даже тот, кто видит мир по-постмодернистски, последователен, а, значит, по-своему целостен. Его точка зрения - всё же не точка, а система взглядов. Другое дело, что в этой системе важно, как смыслы обрабатываются, а не что они из себя представляют. Функция явно довлеет над аргументом, действие - над предметом действия. Подлинными смыслами в постмодернизме являются функциональные смыслы, именно они задают связный семантический контур. Постмодернизм - это, прежде всего, отношение. Придерживаться отношения определённого рода независимо от того, к чему ты относишься, - это очень по-постмодернистски: превосходство действия над содержанием оказывается в одном ряду с превосходством интуиции над рефлексией, подсознания над сознанием.
Функциональные смыслы ускользают от осознания. Они редко проговариваются и не бросаются в глаза. Всё внимание достаётся аргументу, который в условиях постмодернизма может быть любым, в том числе, как уже было сказано, и унаследованным от исконной культуры. Поэтому довольно просто заблуждаться на свой счёт, считая то ты по-прежнему воспроизводишь некую культуру, - ведь ты используешь её смыслы, тогда как эти смыслы, будучи обработаны уже по постмодернистскому канону, не образуют связного контура и допускают соседство чужеродных и весьма странных элементов. По нашим гнёздам расселись кукушата, а мы считаем, что кормим настоящих птенцов.
Культурные отложения
Но культуре угрожает не только постмодернистское повреждение. Подобно тому, как река со слабыми течением может заилиться, так и культура всегда рискует потеряться среди своих "отложений".
Богатое наследство и плотная связь с прошлым, с одной стороны, питают культуру, насыщают её смыслами, повышают устойчивость семантического контура. Но, как всегда, есть и оборотная сторона. Не все смыслы, которые мы привыкли считать своими, действительно являются актуальными смыслами. От поколения к поколению жизнь меняется. Что-то становится важным и выходит на первый план. Что-то, наоборот, теряет прежнюю значимость. Одни семантические связи становятся регулярными, другие полностью выпадают из повседневного употребления. Культура ничего не забывает, но востребованными является лишь часть её смыслов. Именно они образуют актуальную культуру, прочие же смыслы - это культурные "отложения". И они когда-то тоже принадлежали к контурам актуальной культуры, но потом выпали из повседневности, стали архивными смыслами - к которым можно обратиться, специально побудив себя к этому, но регулярные и типичные действия их больше никак не затрагивают.
Смыслы, выпавшие в осадок, вдохновляют создание музейных экспозиций. Экспонаты краеведческих музеев, как правило, являются носителями как раз таких смыслов. Людям эти экспонаты интересны именно потому, что они передают черты ушедшего быта, создают атмосферу, которой уже нет. А что такое атмосфера? Это - ощущение, возникающее при контакте с определённым смысловым контуром, с некой системой смыслов.
Культурный осадок часто маркируется такими понятиями как этнографическое и фольклорное.
Фольклор в прямом смысле слова - это народное творчество. Пока культура жива, в ней обязательно присутствует творчество, в том числе и безымянное. Это даже можно считать показателем здоровья культуры. Если какие-то её элементы распространяются быстрее, чем сведения об их авторах, значит, культурообразующие процессы достаточно активны, культура находится в фазе развития. Поэтому какая-то часть фольклора относится к актуальной культуре (если бы вдруг такая часть не нашлась, пришлось бы признать, что культура умирает).
Проще всего обнаружить фольклорную составляющую живой культуры в детской среде. Детский фольклор одновременно и устойчив (долго сохраняет свои элементы в употреблении, не давая им выпасть в осадок), и активно развивается (зоной развития является, в основном, школа: творчество подросших детей становится более содержательным, однако они ещё не стремятся наложить тавро своего имени на каждое удачное слово). Раньше не менее активным был уличный фольклор. Сегодня неформальных уличных коммуникаций стало меньше, их заменило общение в социальных сетях. Соответственно, место уличного фольклора заняло творчество в интернете, с характерным для этого канала сдвигом в визуализацию (многочисленные мемы, фотожабы, демотиваторы).
И всё же первые ассоциации со словом "фольклор" иные: народные песни, танцы, сказки и другие формы устной литературы. В притирку к фольклору стоит понятие этнографического. В строгом смысле этого слова этнография означает науку, изучающую этносы (народы). Греческое γράφω значит "пишу". Изначально этнография складывалась как описание быта других народов: путешественник видел, что жизнь в разных уголках мира протекает по-разному, и старался зафиксировать эти различия. Сегодня жизнь планеты стремительно унифицируется. Региональные особенности исчезают, различий становится меньше. Современная этнография всё меньше занимается современностью. Основной массив этнографического материала и главный интерес исследователей составляет то, что уходит или уже ушло.
Этот акцент особенно заметен, когда речь идёт о своём народе. Этнография бережно собирает и хранит частички культурного прошлого. Но описание культуры и архивация её элементов помочь сохранить культуру не могут. Когда мы чувствуем, что теряем какую-то часть культуры, мы пытаемся её законсервировать, включив специально созданные для этого механизмы - научные, финансовые и административные. Проводятся исследования, принимаются программы, в которых говорится о поддержке и развитии, выделяются гранты, организуются фестивали, конкурсы и прочие мероприятия. Но все это - не более, чем действия бригады реаниматоров, пытающейся вернуть к жизни того, кто уже заглянул смерти в глаза.
Этнография не сохраняет культуру
Этнография и фольклористика подходят к культуре извне, они суть рефлексия по поводу культуры. И в то же время быть вне культуры невозможно. Осмысленность любой деятельности предполагает, что, участвуя в ней, мы задействуем какие-то контуры смыслов. Взирая на культуру извне, мы всё равно находимся внутри культуры, только это - иная культура, не совпадающая с той, что предстоит нашему взору. Если мы изучаем какие-то элементы культуры, это значит, что в нашей жизни они не занимают своего естественного положения.
Это касается не только учёных. Любое прикосновение к этнографическому материалу подчёркивает наше отличие от тех, кто его создавал в повседневности своей жизни. Народные песни пелись во время работы или в часы досуга, сегодня мы идём их слушать в концертный зал, покупая билеты на выступление фольклорного коллектива. А, как говорится, перспективного ребёнка можно отдать на обучение народному пению. Между тем, это - оксюморон: если пению надо учиться у профессионалов, обладающих соответствующим дипломом, то какое же оно народное? Наигрыши с деревенских посиделок сегодня исполняются большим ансамблем или даже оркестром народных инструментов, и чтобы каждому инструменту нашлась партия, композиторы обрабатывают исходную простую мелодию, насыщая партитуры технически сложными вариациями. Всё это и многое подобное называется народной культурой.
Когда речь заходит о сохранении национальных традиций, в первую очередь вспоминают о том, что уже принадлежит этнографии. Но сохранить можно только то, что ещё существует. Как правило, существование традиции у нас интерпретируется неверно. Есть резчики, и сегодня изготавливающие русскую деревянную игрушку. Они занимаются традиционным национальным промыслом. Значит ли это, что традиция жива? Нет. Сделанные современными мастерами кузнец и медведь, поочерёдно ударяющие по наковальне, по-прежнему находят своего покупателя, но сегодня эта нехитрая конструкция приобретается как русский сувенир, а не как детская забава. Некогда она зачаровывала ребёнка тем, что давала возможность простым движением оживить целую композицию. Ныне же подобный эффект достигается с помощью электроники. Радиоуправляемая модель предоставляет ребёнку несравнимо больше возможностей контролировать движение игрушки, что уж говорить о компьютерных играх или виртуальной реальности. Деревянная игрушка такой конкуренции выдержать не может. Её можно подарить ребёнку, но невозможно побудить современного ребёнка в неё играть.
Русская традиционная игрушка лишена своего исходного смысла, своего традиционного места в культуре. Если она до сих пор и существует, то теперь её существование - вне актуальной культуры. Она - след прошлого, памятный знак, не более того. Актуальная же ситуация определяется теми игрушками, в которые дети действительно играют. Культура сегодняшнего дня, то есть те смыслы, которые реально воспроизводятся, отражаются в том, что сегодня популярно в детской среде: о каких игрушках мечтает ребёнок, на что он копит деньги, что пытается выклянчить у родителей.
2. Re: Актуальная культура
1. Re: Актуальная культура