Изучение советского общества остается очень актуальным. Большой исследовательский интерес представляет та реальность, с которой сталкивался «маленький человек», обычный советский горожанин. В этой статье автор рассматривает повседневную жизнь в качестве одной из наиболее острых социальных проблем, с которой пришлось столкнуться советской власти в послереволюционном городе, в частности, в Москве.
***
Эпоха Гражданской войны в России (1917-1920 гг.) продолжает приковывать внимание многочисленных исследователей, публицистов, политиков, что объясняется знаковостью произошедших в то время перемен: как в социально-экономической жизни всего общества, так и в условиях повседневной жизни. В дискуссиях о той эпохе все чаще возникает вопрос: «Как же жилось простому человеку в условиях постоянной войны»? Долгое время выстраивалась идеалистическая картина начальных лет советской истории, в основе которой лежали представления о «всеобщей справедливости», «совершенстве социалистического государства» и «высоком моральном духе строителя коммунизма». Напротив, на сегодняшний день наблюдается обратный «перекос» в сторону сознательного поиска недостатков: как в любых мероприятиях, которая проводила советская власть, так и в той социальной силе, именем которой совершилась революция. Поэтому в условиях полярности научных суждений и мнений необходимо найти некий баланс, и представляется, что базой для него может послужить, прежде всего, понимание тех забот, тревог и надежд, которыми жили люди рассматриваемой эпохи.
Наш соотечественник в годы революции и Гражданской войны ежедневно решал сложные задачи, направленные, прежде всего, на обеспечение своего элементарного материального благополучия. Для него актуальными вопросами становились: где жить? Как жить? Чем жить? Поэтому, вместо того чтобы идти на работу или учиться, субъект истории «добывал» продовольствие, укреплял безопасность своего жилища, занимался поиском дров. И чем больше он пытался самостоятельно разобраться, что же случилось с окружавшей его жизнью, кто изменил привычный уклад, тем больше хотелось донести свои наблюдения потомкам.
Уникальным источником по социальной истории России периода 1917-1920 гг. являются ученические сочинения детей. Подобные материалы сохранились в «Собрании документов периода Великой Октябрьской Социалистической Революции и социалистического строительства. 1903-1982 гг.» (Ф. 454) Отдела письменных источников Государственного Исторического музея (ОПИ ГИМ). На уроках литературы наряду с изучением творчества выдающихся поэтов и писателей очень частым заданием было написание эссе по актуальнейшим проблемам текущего дня. В чем-то такие задания были вынужденными, в первую очередь, из-за повсеместной нехватки учебных пособий, но вскоре они стали самыми любимыми в среде учеников, так как позволяли почувствовать сопричастность своей судьбы судьбам Родины, высказать свое мнение, которое узнали бы несколько десятков человек - одноклассники и учителя. Более того, школьники просили учителя сохранить свои работы, и передавали ему тетради, записные книжки, где сочинениями было занято всего лишь несколько листов, что в условиях дефицита бумаги является очень показательным. Возможно, им хотелось собраться вместе в том будущем, когда окончена школа, после того, как все вокруг образуется, и вспомнить, обсудить свою прошлую жизнь.
Подросток, знающий основы грамоты и достигший 14-летнего возраста, в Советской России уже не только учился, но и работал там, где могла пригодиться грамотность, как правило, речь шла о службе (секретарем, конторщиком, счетоводом) в государственном органе или учреждении. Точно выразить специфику труда мелкого чиновника, удалось М.Н. Соколовскому, возглавлявшему в декабре 1918 г. один из подотделов Хамовнического Райсовета Москвы: «...отношение к возложенным обязанностям может быть двояким. Или казенное просиживание за просмотром дел 6-7 часов, своего рода создание фикции труда с целью удержать за собой место и содержание, или разумно-целевое, с долей интереса, с отчетливым, заметным для себя и общества ежедневным итогом. Это последнее отношение к работе в Совете я могу обнаружить лишь в том случае, если мне коротко и, не колеблясь, скажут: «возьми и выполни». Иначе из всех этих суетливых хождений, совещаний, завтрашних «окончательных» решений вытекает лишь подозрение: не напрашиваешься ли ты своим частым напоминанием о себе на звание «советского карьериста»? А может быть и так, что советская деятельность успела уже сама покрыться бюрократической плесенью и грибком»[1]. Если уж взрослому человеку была не особо интересна такого рода деятельность, что говорить о подростке 14-16 лет? Вчерашняя московская гимназистка, Мария Бухарева, работавшая в 1918 г. в канцелярии Наркомата Здравоохранения, в письме к подруге писала: «...я в своем комиссариате прямо не знаю, что делать - работаю мало, в день проходит несколько несчастных бумажонок, сидишь, как дура, к тому же холодно, дует, ни души, отвратительно»[2].
Единственные надежды служащий-подросток возлагал на скорое окончание рабочего дня, когда прошли бы эти обязательные от 4 до 6 часов нахождения на службе, и когда после них пойдешь на занятия в школу. Объективно социальная политика советской власти предоставляла широкие возможности получения базового образования всеми желающими. Этому способствовало создание в 1918 г. единой трудовой школы, а также широкой сети иных просветительских учреждений: рабочих клубов, вечерних курсов и др. заведений, работавших по учебным программам и планам средней школы.
Просветительские учреждения пользовались особой популярностью в среде подростков, потому что они наилучшим образом позволяли совмещать работу и учебу. В 1919 г. в Москве при Институте народного образования (бывший Институт Шанявского) начали функционировать учебные курсы. Группы учеников в них набирались, исходя из уже имевшегося образования, как правило, речь шла о 4-6 классах гимназии или реального училища, что обеспечило довольно сильный состав слушателей. Средний возраст учеников в группах составлял 16 лет, что позволило им быстро найти общий язык и понимание. Сюда с радостью приходили на занятия, обменивались мнениями, спорили, и ценность человека определялась его знанием, жизненной позицией, а не социальным происхождением. Одна из слушательниц, Н. Федотова написала о своем окружении следующее: «...странно, что все люди как бы оделись в маски и играют какую-то роль одни перед другими. Каждый замкнулся в себе и боится высказаться, потому что правду сказать нельзя, а нужно играть всегда какую-нибудь роль, тем паче не подходящую к твоим взглядам и стремлениям. И только здесь (в Институте - А.Ф.) чувствуешь, что ты далек от этой жизни и что окружающее тебя совершенно не трогает, здесь жизнь делает тебя выше всего этого хаоса, который происходит кругом и чувствуешь себя такой счастливой и довольной, здесь все такие хорошие и дух, атмосфера не та, что кругом. Во всех жизнь кипит, все к чему-то стремятся... стремятся себя обработать насколько возможно, и хоть, может быть, маленького, но создать из себя человека»[3]. 27 ноября 1919 г. здесь, в Институте, на уроке русской литературы слушатели получили домашнее задание - написать сочинение на тему «Москва в ноябре 1919 г.».
Учитель предложил сравнить Москву в ноябре 1914 г. и в ноябре 1919 г. Описание внешнего вида города, того, что происходило на городских улицах и о чем говорили их родные дома, что нового заметили ученики по сравнению с прежней, довоенной жизнью, составило примерный план каждого эссе. До нашего времени дошло около 30 сочинений на эту тему, и при всей неповторимости описываемых фактов и явлений, яркости суждений отдельных авторов, эссе позволяют создать общую картину городской жизни такой, какой ее увидел подросток в конце 1919 г., в самый разгар Гражданской войны.
В конце ноября в Москву пришла зима со своими традиционными спутниками: снегом, гололедом, заносами. Из подростков никто не был рад наступлению этого времени года, потому что оно несло с собой ужасный холод, от которого нигде не было спасения: ни дома, ни на работе. Роза Капланская, когда-то очень любившая зиму, теперь была поражена и испугана, «увидев эту белоснежную пелену, я сейчас же подумала о несчастных обывателях, обреченных на голод, холод и, может быть, смерть. Зачем так рано пришла она, эта страшная нежеланная гостья? Кругом итак раздаются голодные вопли о хлебе насущном, а тут прибавилось еще одна страшная напасть: защита от холода. У всех вертится одна и та же мысль: «А как мы переживем эту зиму»? Эти мрачные мысли, везде один и тот же вопрос: «Запаслись ли Вы дровами»? или «Есть ли у тебя теплые вещи»?»[4].
Другой ученице Е. Макаровой казалось, что она постоянно слышала «плач от холода маленьких ребятишек, волею судьбы заброшенных в холодные, темные подвалы. И так больно становится за этих малюток, так хочется, чтобы поскорее проходило это время и наступило яркое лето, которое согреет всех, вдохнет в нас что-то новое, покажет малюткам, вступающим в жизнь, что на земле много хорошего, что хорошее только спало долгие месяцы, и что это хорошее есть тепло и свет»[5].
Самой главной заботой горожанина становился поиск дров, поэтому на улице часто можно было встретить прохожего с топором на плече. Он направлялся рубить городские парки, телеграфные столбы, разбирать на дрова деревянные жилые здания, ломать у своих соседей заборы и изгороди. Он шел, «чтобы срубить или спилить первую попавшуюся под руку деревянную вещь: дерево так дерево, забор так забор. А то и дома кусок захватит»[6]. Люди «сбивались в стаи», «рыскали» по Москве в поисках «щепок», оставляя после себя только кирпичные печи с «торчащими трубами». Разрушенные дома «делали похожей бедную Москву на город, перенесший большой пожар или сильную бомбардировку»[7]. Один из учеников по дороге в школу увидел, как женщины и ребятишки разбирали деревянный особняк. Они «старались утащить доску или какой-нибудь чурбан, но вот появляется грозная фигура милиционера, который кричит «Стой»! Вслед за этим стреляет в воздух из винтовки, и выстрел гулко раздается по чистому морозному воздуху. Женщины и ребятишки, кто бросил, а кто, таща доски, бегут в разные стороны по колено в снегу и, не обращая внимания, на грозный оклик «Стой»! И так продолжается ежедневно»[8].
Снег шел непрерывно на протяжении нескольких недель, сделав из города один сплошной сугроб. По словам Тани Меньшовой, Москва «окончательно потеряла образ столичного города, походит скорее на какую-то деревню: мостовые и тротуары завалены снегом, все идут гуськом посередине улицы, скользят, спотыкаются, падают и опять покорно идут дальше»[9]. Иков Сергей пытался разобраться в причинах, почему на улице так много снега, и пришел к интересным выводам. Количество снега зависело от следующих обстоятельств: «По-моему, во-первых, так много снега никогда не выпадало. Во-вторых, но это уже не только по-моему, снег раньше вывозили за город»[10]. Если над первой «причиной» можно улыбнуться, то снег из столицы зимой действительно перестали вывозить, а стали «сгребать в огромные кучи», и даже существовали определенные нормативы, какое расстояние должно быть между ними.
Через снежные заносы с трудом пробивался не только человек, но и городской общественный транспорт. В некоторых районах Москвы трамвай вовсе перестал ходить, поэтому там все граждане ходили пешком. К этому постепенно привыкли, и уже «не кажется таким ужасным» идти пешим ходом на другой конец города». Но кое-где трамвай ходил, одна из учениц оставила довольно яркую зарисовку на эту тему: «На трамвай попасть, надежды нет. Ждем по 3 часа. Как завидишь ненаглядного, так вся толпа лезет друг на друга с разъяренными лицами. У кого оборвали платье, у кого сбили шляпу с головы... И тут же ловко шныряют московские огольцы, принимая, по ошибке, карман соседа за свой собственный. Если попадешь в этот трамвайный рай задом наперед с избитыми боками и разорванным платьем, и трамвай, весь завешанный народом, словно кистями винограда, двинется в путь, то вдогонку ему несутся проклятья оставшихся, которые провожают нас грустными глазами. А что эти счастливцы чуть не вывернуты наизнанку, за это счастье попасть в трамвай, об этом никто не думает»[11]. Общественный транспорт становится «притчей во языцех», и даже правила внутреннего распорядка многих советских учреждений гласили, что опоздание на работу со ссылкой на «неправильное движение трамвая уважительной причиной не является»[12].
Еще многие ученики заметили, что «редко встретишь пешехода с пустыми руками, или без санок». Каждый куда-то что-то нес, и при этом очень спешил. Сергей Михайлов увидел в этом характерную черту своего времени: «Один, самодовольно поглядывая, тащит в мешке на спине картошку, другой - перегибается под тяжестью мешка с капустой, а третий, озираясь, словно «тать в нощи» прячет под мышкой мешочек с мукой или же тщательно завернутую коврижку хлеба»[13]. Днем на саночках везли купленные продукты. Ночью «добытые» дрова, украденные для буржуйки куски железа. Утром и вечером - вещи на продажу.
Все лучшие домашние вещи обменивались, продавались горожанами на рынках. Капа Попова засвидетельствовала, что «предрассудки давно оставлены самыми модными барышнями. Впрочем - возить салазки - это и есть теперь самая мода, так что, если говорить о моде, то она и здесь не дремлет. Искусство процветает, даже Вы скажите, если понаблюдаете, как красят вышивки на шляпах у дам. Да и наблюдать не надо. Вам бросится это в глаза, куда бы Вы не пошли. Вы встретите всюду дико разодетых дам в русском духе. Впрочем, если говорить о костюме, то большинство так разодеты, что войско Наполеона при отступлении от Москвы может вполне соперничать. Больше всего бросается в глаза обувь. В прежние времена только обыватели Хитрова рынка так были одеты»[14].
На каждом углу процветала уличная торговля, которую вели дети 8-12 лет. Такой «ребенок» приобретал свой «опыт работы» на московском Сухаревском рынке: «сначала помаленьку, так что еле выручает свои деньги, но через некоторое время из него выходит маленький спекулянчик. Он уже смело выходит на базар с мешком на спине, бойкий, немного нахальный, с вызывающим взглядом и кричит: «Мыло, спички, табак, махорку покупаю»! Оглядываешься на такого ребенка, покачаешь головой и проходишь, как будто, это так и должно быть, и что учиться не время, когда надо кушать, ибо «кто не работает, тот не ест». Что может получиться из этого и подобных элементов для свободной России?»[15].
Другая ученица А. Петлина добавляет, что на рынки стягивались люди со всех концов Москвы и ближайших к ней деревень. «Одни, чтобы купить, другие, чтобы продать, третьи, чтобы нажить». И, подчас, кажется, что «жизнь в местах, находящихся далеко от Сухаревки совсем замирает»[16]. На Сухаревской площади, «говорят, только не купишь «отца с матерью», а то такой универсальный магазин»[17].
Цена, которую запрашивали торговцы, устраивала далеко не всех москвичей. Поэтому многие предпринимали самостоятельные поездки в деревню за продуктами. «Соберется какой-нибудь гражданин в деревню «за хлебом». Волочит на себе купленный товар чуть не 10 верст до вокзала, с трудом влезет в вагон, прогулявшись предварительно по головам своих компаньонов, простоит кое-как в холодном, с выбитыми стеклами вагоне до первой остановки. Да и уступит свой хлеб другому, кто посильнее его. Что же делать, не драться же?»[18].
По дороге на рынок одна из учениц обратила внимание на лица прохожих, они «сосредоточенные, изможденные, серьезные, порою даже озлобленные, суровые». Она же стала свидетельницей характерного разговора: «Молодая женщина жалуется какой-то старушке: «У меня уже нет сил. Муж больной. Дети голодные, а средств нет. Что делать? Как быть? Господи, помилуй!». Голос ее дрожит, глаза наполняются слезами. Старушка смотрит ласковым взглядом на нее. А слов утешения... нет. Да и что сказать?»[19]. Или другой уличный разговор в очереди за хлебом: «Ох, матушка, почем хлебушек-то стал! Горе! Никаких денег не хватит. Служит у меня один сынок, получает гроши по теперешним временам, на хлеб не хватает. Что припасли мы с мужем, все теперь продаем. А как трудно продавать! Не дай, Господи, никому своего, нажитого трудом продавать!». - «Да, уж, нечего сказать, трудно жить. Что это за жизнь, коли хлеба досыта не приходиться есть. А хуже всего, это то, что дров нет. И зима, как на грех, ранняя, да холодная. Ну, дожили, нечего сказать. Москва на Москву не стала похожа, везде грязь, снег нигде не убран, на каждом углу устроили рынки, торговлю. Храмы совсем пустые, никто не ходит. Все та жизнь казалась не хороша, на земле хотели рай устроить, а вместо рая получился настоящий ад»[20].
В домашней жизни те же самые разговоры, перешедшие с улицы. «В большинстве квартир поставлена железная печурка. Около этой печурки сидела по вечерам вся семья. На ней же готовился скромный ужин. Разговоры самые прозаические. Все больше о продовольствии, о холоде, о продуктах, выдаваемых у нас на службе и у наших знакомых, о тепле в квартирах у нас, у соседей, у знакомых на службе и все в таком виде»[21]. «Домашний очаг теряет свою прелесть, где часто вместо ласки, уюта, душевного отдыха попадаются суровые, деловые родственники. Хочется чего-то уютного, близкого, милого, но его нет. Все начинают жить для тела, которое с жадностью чудовища пожирает скудные подачки времени, оно заставляет думать о нем больше, чем когда-либо»[22]. О властях говорили мало, под грузом житейских проблем отношение к ним самое безразличное. «Которым хорошо живется в настоящее время, те, безусловно, стоят за советскую власть, а те которые голодают и переживают всякие невзгоды, те говорят «хоть бы черт» царствовал, а нам дай хлебушка»[23].
При всем своеобразии, неповторимости текста разных авторов, во всех эссе есть общий мотив. Самой главной проблемой своего существования на фоне голода и холода подростки считали то, что «люди превращаются в зверей»[24]. Основные проблемы ежедневного существования для них очевидны, подросткам самим пришлось решать бытовые проблемы, ведь окружающая жизнь - «...муравейник, который кто-то взял и пошевелил невидимой палочкой. Муравки-люди забегали, засуетились от неожиданности, каждый думает о том, как бы лучше устроить свою жизнь, как бы достать дрова, где бы найти себе пропитание, чтобы вновь жить так, как жили до невидимой палочки»[25]. Повседневные заботы москвича накладывали свой отпечаток на духовную атмосферу города, и на его внешний вид. Столица, по мнению некоторых учеников, напоминала «провинциальный город, который и раньше не отличался особым блеском»[26] или «большую необузданную деревню»[27].
Такие эпитеты, как Москва скучна, неприветлива, мрачна, угрюма, страшна, грустна или печальна, встречаются во всех сочинениях. Простому человеку хотелось, чтобы зима поскорей закончилась, чтобы больше не видеть окружающих лишений и страданий. Надежды молодое поколение связывало с будущим, в котором все было бы хорошо. Для многих из них это стало смыслом жизни и дало силы пережить будни Гражданской войны.
Федоров Алексей Николаевич, кандидат исторических наук, учитель (Воскресенск)
Библиографический список
1. Центральный архив г. Москвы (ЦАГМ). Ф. 1514. Фонд Хамовнического районного Совета депутатов г. Москвы.
2. Центральный музей-архив личных собраний (ЦМАЛС). Ф. 68. Фонд семьи Ширяевых.
3. Отдел письменных источников Государственного Исторического музея (далее - ОПИ ГИМ). Ф. 454. «Собрание документов периода Великой Октябрьской Социалистической Революции и социалистического строительства. 1903-1982 гг.».
[1] Центральный архив г. Москвы (далее - ЦАГМ). Ф. 1514. Оп. 1. Д. 32. Л. 363.
[2] Центральный музей-архив личных собраний (ЦМАЛС). Ф. 68. Оп. 2. Д. 68. Л. 6.
[3] Отдел письменных источников Государственного Исторического музея (далее - ОПИ ГИМ). Ф. 454. Оп. 3. Д. 51. Л.75.
[4] Там же. Л. 29.
[5] Там же. Л. 41.
[6] Там же. Л. 44об.
[7] Там же. Л. 48об.
[8] Там же. Л. 23.
[9] Там же. Л. 44.
[10] Там же. Л. 26.
[11] Там же. Л. 54об.
[12] ЦАГМ. Ф. 1514. Оп. 1. Д. 32. Л. 215.
[13] ОПИ ГИМ. Ф. 454. Оп. 3. Д. 51. Л. 48об.
[14] Там же. Л. 60.
[15] Там же. Л. 74.
[16] Там же. Л. 5об.
[17] Там же. Л. 62.
[18] Там же. Л. 44об.
[19] Там же. Л. 24об.
[20] Там же. Л. 66.
[21] Там же. Л. 27.
[22] Там же. Л. 32.
[23] Там же. Л. 51.
[24] Там же. Л. 32.
[25] Там же. Л. 42.
[26] Там же. Л. 50.
[27] Там же. Л. 71об.
_1.jpg)
