«Наших иконописцев или, правильнее, живописцев губит подражательность Западу да незнание церковной истории, православной археологии и священной традистики»

Ниже мы переиздаём статью русского православного мыслителя, церковного историка, публициста, писателя, журналиста, поэта, искусствоведа, церковного композитора В.И. Аскоченского (1813–1879).

Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию: Аскоченский В.И. [Без подп.] Так или нет? // Домашняя беседа для народного чтения.– 1864.– Вып. 32.– С.681–686) подготовил профессор А. Д. Каплин.

Название и примечания – составителя.

Постраничные сноски заменены концевыми.

+ + +

Так или нет?

Соломаткин Л.И. «Именины дьячка». 1862.

Надо вам сказать, добрые мои читатели, что я из самых односторонних почитателей таких великих художников, как Брюллов [1], Иванов, Бруни [2], Шебуев [3] и tutti guanti. Когда они напишут что-нибудь в роде «Последний день Помпеи» или «Именины дьячка», – я до икоты восхищаюсь произведениями их кисти и не отстаю от других в восписании им похвал и панегириков: но коль скоро они избирают сюжетом для своей кисти что-либо священное, решаются наделять наши храмы православные картинами собственного сочинения, я становлюсь суров и строг к ним до ригоризма. Передо мною тотчас встают целомудренные и вечно-святые требования Церкви православной, и я с негодованием отношусь иногда к художнику, намалевавшему какую-нибудь мученицу в изысканном костюме с перетянутою талией, или мученика с розовыми щеками и изящными усиками. Если, при взгляде на такое изображение, и поднимается рука на крестное знамение, то непременно в ту ж пору повторяются в уме слова молитвы Господней: не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго.

Недавно пришлось мне разговориться об этом предмете с одним господином, который, нечего сказать, понимает несколько толк в живописи, но, к сожалению, безусловно преклоняется пред произведениями новейшей кисти. Поводом к разговору послужила копия с картины Брюллова, на которой изображен якобы умерший Спаситель.

– Ну, посмотрите, сказал я, – неужели это образ?

– А что ж по вашему? – с едкою улыбкою спросил мой собеседник.

– Картина, и притом весьма неудачная по композиции. Если бы это было просто изображение спящего человека,– я поглядел бы на нее – и только: но коль скоро я знаю мысль и намерение художника, то отношусь уже к его произведению с невольною досадой и негодованием. Разве подобную вещь можно поставить, не говорю – в храме Божием, но даже в каком-либо благочестивом доме?

– Почему же нет?

– Да хоть бы потому, чтоб не возбудить соблазна. Подведите к этой картине простого мужичка, или даже хорошо выдержанного и развитого по своему возрасту ребенка,– они непременно спросят: «что это такое? кто тут представлен?» – А от чего? От того, что это и не икона, и не картина, а так какой-то межеумок.

– А что ж такое, по вашему, икона?

– Икона есть изображение или известного лица или известного события из Истории Церкви, в котором художество строго подчинено требованиям чувства религиозного, в котором нет ни одной черты страстной, вопиющей, которое не привязывает к себе много внимания, а отторгает его от всего земного и возносит горе, к Иерусалиму небесному, где пребывают святые молитвенники за нас грешных. – –

– Выражение лиц, позы, самые краски и сочетание их должны непременно служить этой цели, и заставить меня забыть что святой, которому я покланяюсь, был подобострастный мне человек.

– И, однако ж, все святые были люди, подобострастные нам.

– Были, но не есть, и мы их чтим не за то, что они были подобострастны нам, а за то, что благодатию Божиею стали выше всего, что составляет несчастную принадлежность нашей страстной природы. Вот потому-то я и хочу в изображении их видеть не мою страстную природу, а ту, которая остается теперь при них в той стране, где нет ничего похожего на условия нашей обыденной жизни.

– Да разве это возможно?

– Не только возможно, но и должно. Стоит только выучиться иконописать, а не живописать. Образцов для этого довольно и на востоке, и даже на западе. Не говоря о редких экземплярах икон кисти знаменитого Панселина [4],– присмотритесь к древним фрескам, открытым, например, в Киево-софийском соборе: в них нет ничего изысканного,– линии прямые, контуры строгие выражение лиц безстрастное, глубокое, краски отнюдь не кричат, тоны не кокетничают; а между тем вы с благоговением останавливаетесь пред изображением, например, святителя Николая или св. мученицы Пелагии. В одном из приделов этого собора весь иконостас сделан по образцу древних фресков, и вы вообразить себе не можете, как это хорошо и боголепно.

– Уж не Солнцев [5] ли писал там?

– Да, Солнцев.

– Помилуйте, да он вовсе не понимает живописи!

– Бруниевской или Шебуевской,– да и то не то, что не понимает, а не принимает, как человек истинно-православный и отлично понимающий дело иконописное.

– Меня, право, удивляет, что вы так авторитетно судите о живописи: ведь вы не умеете рисовать?

– Не умею.

– Как же вы можете судить, что хорошо и что дурно?

-– А позвольте вас спросить,– искусство живописи входит в науку эстетики или нет? Конечно, входит. Законов же эстетики не чужд и тот, кто не изучал её, как науку, ибо эти законы таятся в природе всякого человека. Ведь вот и вы, по вашему собственному признанию, не умеете отличить в музыке такта от полтакта, а часто являетесь судьею церковно-музыкальных пьес, и хоть не всегда, а таки попадаете в такт. Так и я позволяю себе судить о живописи, и, руководясь чувством религиозным, которое есть в высшей степени чувство эстетическое, отдаю полное преимущество в деле иконописания Солнцеву пред всеми этими Бруни, Ивановыми, Шебуевыми и безобразниками – Ге [6].

– Для вас, пожалуй, и суздальская мазня больше значит, чем живопись нынешней школы.

– Если хотите, то чуть ли не больше. Я поясню вам это сравнением. Поет в церкви неискусный дьячок; я слушаю его, сам пою мысленно вместе с ним, дополняя недостающие в его пении тоны, и молюсь всем существом своим, ничем не развлекаемый и спокойный. Пусть же теперь, вместо этого дьячка, запоет хор певцов итальянской оперы, по всем правилам своего искусства, – сейчас молитва останется у меня на заднем плане, и я уйду из храма Божия, святотатственно обращенного в филармоническую залу. Так точно и в иконописи. Простая икона, написанная, конечно, без вопиющего оскорбления эстетического вкуса, хоть бы даже суздальской работы, действует на меня в тысячу раз благотворнее, чем такая, как вот эта, например, картина. Там для меня нет ничего ни прелестного, ни прельщающего; а тут все – плоть и кровь, или точнее глыба мяса и клубок жил и нервов, Кстати, замечу вам: укажите мне хоть одну икону новейшей кисти, которая была бы прославлена благодатным даром чудотворения? Рафаэлевские мадонны, рубенсовские изображения святых, леонардо-да-винчиевские группы служат лишь предметом праздного любопытства. Надо быть восторженным поэтом, чтобы, подобно Жуковскому, видеть в них что-то неземное, божественное. Глядя, например, на Мадонну Рафаэля [7], я никак не могу оторвать моей мысли от известной Форнарины; согласитесь, что суздалец никак не поведет меня на такие кощунственные мысли, и много-много, если заставит подосадовать на неискусное изображение какой-либо части лица, или неверность линий и очертаний.

– Раскольник!

– Кто?... Не вы ли, господа поклонники новейшей живописи? Раскол является после правого верования, а вы с своими взглядами на иконопись явились гораздо позже Панселинов; стало быть, вы – раскольники, а не мы –люди, держащиеся во всем свято-отеческих преданий. Мне сказывали, что какой-то ревнитель благочестия прислал на Синай несколько икон кисти наших модных художников или, по крайней мере, учеников их, и что же? – синайские отцы не только не выставили их в храме, но не дали им места и в ризнице, а сложили на чердаке. Наших иконописцев или, правильнее, живописцев губит подражательность западу да незнание церковной истории, православной археологии и священной традистики. У нас, например, принята всею Православною Церковью икона Успения Божией Матери; а нынешние мазилки, в подражание католикам, изображают восшествие на небо Пресвятыя Богородицы. У нас, св. апостол Петр всегда изображался с хартией в руке; а католики приказали нам дать ему в руки ключи...

– Что вы, что вы! Бог с вами!

– Не пугайтесь, а прочитайте то, что пишут по этому поводу в «Киевских Епархиальных Ведомостях». Извольте-ка прослушать.

«С давних времен не только в Малороссии, но и в Великороссии вошло в обычай изображать апостола Петра с ключами в руках. Основание для сего, без сомнения, можно указывать в словах Иисуса Христа, обращенных к апостолу Петру: и дам ти ключи царства небеснаго. Но как этим обещана была Петру только та власть отпускать грехи, которая, по воскресении, Иисусом Христом дана ему вместе с прочими апостолами, то можно спросить, почему только один Петр изображается с ключами, как символом этой власти? Почему не изображаются с ключами прочие апостолы, имевшие туже власть от Господа? Конечно, можно бы и безразлично смотреть на эти вопросы, если бы они были безразличны для Церкви и народа.

Рубенс, «Апостол Пётр»

Но известно, что на ключах Петра в Риме вырос особый догмат, не признаваемый православною Церковию и противоречащий как св. Писанию, так и духу Христовой Церкви. Нам известно, что и народ в юго-западной России и на севере ее небезразлично относится к такому изображению апостола Петра. На основании, без сомнения, этого изображения наши народные рассказчики, поэты, художники и иконописцы представляют апостола Петра единственным охранителем дверей рая, вводящим туда праведных и не допускающим входа грешникам, а потому, естественно, народ составляет себе понятие о Петре, как апостоле, облеченном от Бога особенным пред прочими апостолами доверием и особым полномочием. Но из древней ли христианской Церкви ведет свое начало обычай изображать апостола Петра с ключами? На Афоне подобных икон нет; не встречаются ключи на древних иконах апостола Петра и в других местах востока.

На фресковых изображениях древнейших киевских церквей, Спаса на Берестове и Киево-Софийского собора, апостол Петр без ключей, с хартией в руке. И так, мы в праве сказать, что обычай изображать апостола Петра с ключами в руке есть обычай позднейший, вошедший к нам после XI века, а может быть и гораздо позже, занесенный к нам с запада; и потому не можем не пожелать, чтобы этот обычай, благоприятствующий римскому догмату о главенстве апостола Петра и основанном на нем главенстве папы, был отменен в русской Церкви. Истина и благо Церкви Православной требуют не только на будущее время не допускать в церквах подобных изображений, но исправить в православном духе и существующие изображения.

Весьма правильно было бы изобразить апостола Петра, по древнему обычаю, с хартией, на которой написаны его слова: Симон Петр, раб и посланник Иисус Христов, равночестную с нами получившим веру в правде Бога нашего и Спаса Иисуса Христа[i]. Как противоположно такое изображение изображению с ключами римскими! Здесь – апостольское смирение; там – гордыня и превозношение» [ii]

Собеседник мой молчал, потому что надобно было молчать, в виду таких неотразимых, фактических доказательств. Я продолжал.

– Вся беда от того, что мы до сих пор не имеем у себя цензуры собственно для икон. Всякая книжонка, брошюра, даже лубочная картинка подвергаются предварительному просмотру и дозволению выйти в свет; а икона, которая, в сущности, несравненно важнее всего, что мы пишем и печатаем, которая составляет предмет благоговейного поклонения, является безконтрольно, и часто служит явным соблазном для верующих. А будь-ка у нас контроль по этой части, тогда мы не видели бы ни суздальского безобразия, ни академических прелестей.

– Да как это сделать-то?

– Очень просто: запретить продажу икон по лавкам, рынкам и базарам и учредить ее собственно при церквах. Пусть при всякой городской и сельской церкви будут иконы, приобретенные священником на церковные деньги от мастеров, и пусть желающие приобретают их с известным процентом – и вы увидите, что дело пойдет как лучше быть нельзя. Уж как себе хотите, а священник, каков бы там он ни был, гораздо более суздальцев и городских маляров, более даже, чем иные прославленные художники, понимает значение и характер иконы, и, конечно, не выберет ни «Николу в рукавицах», ни нелепое подражание Рафаэлевской Мадонне. В селах и деревнях мера эта не только уместна, но крайне необходима. Случится, например, мужичку безотлагательная надобность приобрести икону – ну, сына там отпускает в рекруты, дочь отдает замуж или провожает кого-либо из своих близких на тот свет – где взять икону? Ехать в город, который отстоит от иной деревни верст на сто и более, убыточно и несподручно; ожидать какого-нибудь разнощика,– да скоро ли его дождешься? А будь-ка при церкви иконы,– пошел к батюшке, заплатил по положению, тут же попросил освятить полученную икону – и дело с концом.

– Но не будет ли это походить на монополию?

– А хоть бы и походило, так что ж в этом дурного? Ведь это не то, что покойный откуп, от которого жирело и ширилось несколько особей, и разорялись да гибли сотни тысяч. Всякому прихожанину будет очень хорошо известно, что прибыток от приобретенной им иконы обращается на поддержку и украшение церкви, на улучшение материального быта его отцов духовных, на воспитание детей священо-церковнослужительских; и если теперь, когда дерут с него иногда Бог знает за что двойную и тройную цену, он не ропщет, то, без сомнения, не скажет ни слова, когда ему дадут необходимую вещь по известной таксе, без всякого торга и вымогательства. Тогда, если хотите, и самая торговля иконами, которая так неприятно звучит в ушах благочестивого человека, потеряет свой рыночный характер, а будет простым обменом одной вещи на другую,– дара кесарева на дар Божий.

– Навряд ли согласятся с вами те, кому о сем ведать надлежит.

– А мне какая надобность – согласятся или не согласятся! Мое дело сказать, подать мысль, а там – пусть как себе знают.

Не помню, чем кончилась беседа наша, но только последняя мысль залегла у меня на душе. Право, не мешало бы принять ее к сведению, и по должном соображении к исполнению [iii].

Примечания

[1] Брюллов Карл Павлович (1799–1852) – художник.

[2] Бруни Федор Антонович (1799–1875) – художник.

[3] Шебуев Василий Козьмич (1777–1855) – художник.

[4] Панселин Панселин Мануил (греч. Μανουήλ Πανσέληνος; конец XIII – нач. XIV вв.) – византийский живописец, иконописец Палеологовского периода.

[5] Солнцев Фёдор Григорьевич (1801–1892) – художник, архитектор, историк.

[6] Николай Николаевич Ге (1831 – 1894) - художник, автор многих картин на религиозные сюжеты. В 1861 г. Н.Н. Ге начал писать «Тайную вечерю», а в 1863 г. привёз её в С.-Петербург и выставил на осенней выставке в Академии Художеств. За «Тайную вечерю» Н.Н. Ге получил звание профессора, минуя звание академика.

[7] Рафаэль Санти (1483–1520) – итальянский живописец, график и архитектор, представитель флорентийской школы.

[i] 2 Петр. 1. Ст.1.

[ii] Киевск. Епарх. Вед. 1864 г., № 11, стр. 365.

[iii] Статья эта была уже написана нами, когда в февральской книжке «Духа христианина» мы прочитал весьма дельные «заметки г. А. Белецкого об иконах, распространенных между нашим простым народом». Мысль г. Белецкого совершенно та же, что и наша, и мы желали бы, чтоб имеющие власть и силу прочитали ее с надлежащим вниманием.