В современной науке о литературе активно формируется актуальное и перспективное направление, связанное с разработкой проблемы функциональной роли этнического аспекта в историко-литературных процессах и в создании художественных ценностей. Художественное осмысление национальной проблематики на всем протяжении творческого пути прослеживается в произведениях «возвращенного» писателя Е.И. Замятина, обогатившего процесс познания этногенеза художественно-теоретическими открытиями.
Историософские искания художника, связанные прежде всего с фундаментальными вопросами этнологии, воплотились в его трагедии «Атилла» (1924 – 1928). Проведенный анализ трагедии «Атилла» в контексте художественно-теоретических открытий самого писателя, отразившихся и в его публицистических работах, позволяет обобщить историософские аспекты мировоззрения Замятина и помогает обнаружить переклички с некоторыми концептуальными положениями учения об этногенезе выдающегося этнолога и историка Л.Н. Гумилёва. Заключительный этап деятельности Л.Н. Гумилёва хронологически совпал с активным «возвращением» в историю русской литературы многих классиков первых десятилетий XX века, в том числе Е.И. Замятина. Однако возможность сопоставления Е.И. Замятина и Л.Н. Гумилёва, представителей разных исторических эпох и творческих сфер, не ограничивается вышеуказанными временными рамками функционирования их трудов в русском обществе. Замятин и Гумилёв, благодаря близости их типов теоретического мышления, независимо друг от друга, обогатили процесс познания этнического аспекта человеческого бытия идеями и открытиями, сохраняющими свое первостепенное значение.
Сравнительно-типологический анализ художественно-теоретических взглядов Замятина в свете учения об этногенезе Гумилёва предполагает и целесообразность сопоставления замятинского мировоззрения с основными аспектами евразийства. Именно в ракурсе евразийской концепции наиболее ярко освещается уникальная художественная природа трагедии Замятина «Атилла», поднимающая те же эпохальные и одновременно извечные проблемы, что предстают в исторических и философских трудах евразийцев. Через призму евразийской мысли яснее осознается и духовное сходство историософии Замятина с теорией этногенеза Гумилёва, в свою очередь опиравшегося в процессе создания своего учения и на историко-методологический фундамент евразийства.
Заключая в себе идеи, открытия и даже развернутые концепции столь разных и творчески самостоятельных личностей, как Г.В. Вернадский и Л.П. Карсавин, Н.С. Трубецкой и Г.В. Флоровский, П.Н. Савицкий и П.П. Сувчинский и многих других, концепция евразийства предстает тем не менее поразительно стройным, последовательным и законченным мировоззрением. В разнообразии и богатстве научных интересов, характеризующих представителей евразийства, ясно просматривается всеобъемлющее, единое для всех стремление к историческому осмыслению России.
Отвечая на извечный и всегда актуальный вопрос об этнической и культурной принадлежности России Востоку или Западу, П.Н. Савицкий в программном манифесте евразийцев «Исход к Востоку» выдвинул следующий тезис: «…Россия есть не только «Запад», не только «Европа», но и «Азия», и даже вовсе не «Европа», но «Евразия» [1].
Неустанно повторяя мысль о сочетании и примирении азиатских и европейских начал в исторической судьбе России – Евразии, евразийцы одновременно сохранили и предельно обострили извечное и неразрешимое конфликтное противопоставление Востока и Запада, Азии и Европы. На всем протяжении русской истории, по оценке евразийцев, прослеживается постоянно возникающая необходимость неизбежного исторического выбора России между Азией и Европой, Востоком и Западом. Однако раскрыв сложные и глубокие противоречия между Востоком и Западом, евразийство включило их противостояние в более широкую и менее привычную антитезу «Запад – не Запад», впервые сформулированную Н.С. Трубецким в его труде «Европа и человечество». Вкладывая в противопоставление «Запад – не Запад» научно перспективную идею об антагонизме Европы и остального человечества, Н.С. Трубецкой подверг обстоятельной критике некоторые устоявшиеся философские и исторические аксиомы, объясняемые психологическими особенностями европейцев. Преобладающую черту европейской психологии составляет, по Трубецкому, эгоцентризм, которым проникнуты, согласно Трубецкому, столь распространенные в научном обиходе термины «общечеловеческая цивилизация», «общечеловеческая культура», скрывающие тем не менее предельно конкретное этническое содержание. Но вступая на путь подражания Европе как идеалу, отмечал Трубецкой, каждый народ, в том числе и российский, утрачивает свой национальный облик, не преобразуясь, однако, в европейцев.
Выступая бескомпромиссной и неодолимой силой в историческом противостоянии с европоцентризмом, Россия вместе с тем примиряет Европу, Запад с Азией, Востоком, устраняя духовную зависимость человечества от европейской цивилизации. Столь величавое и исторически грандиозное предназначение России подготовлено ее уникальным евразийским, географическим положением, располагающим к синтезу, а не к разобщению. В статье «Географические и геополитические основы евразийства» П.Н. Савицкий отмечал: «Природа Евразии ... подсказывает людям необходимость политического, культурного и экономического объединения ... Недаром над Евразией веет дух своеобразного «братства народов»... Это «братство народов» выражается в том, что здесь нет противоположения «высших» и «низших» рас, что взаимные притяжения здесь сильнее, чем отталкивания...» [2]. Евразийская мечта о всемирном «братстве народов», основанном на взаимном уважении и безграничной терпимости друг к другу, противопоставлялась европейской «общечеловеческой цивилизации», созданной насильственной ассимиляцией и культурным нивелированием.
«Будь самим собой!» – лозунг, традиционно обращенный к единичной личности, адресовался теперь евразийством к целым народам. Дело в том, что стержнем евразийской теории полицентризма, объединяющей отдельного индивида и народ, является учение о личности. Как утверждал Н.С. Трубецкой, «личностью с евразийской точки зрения является не только отдельный человек, но и народ» [3]. Именно поэтому Евразия становилась в его глазах многонародной личностью. Согласно евразийской концепции, личность проявляется в определенных жизненных моментах, характеризующихся постоянной сменой возникновения и погибания в нескончаемом потоке времени. Поэтому, будучи не состоянием, а процессом, личность развивается по фундаментальному христианскому принципу «жизнь–чрез–смерть», составляя совокупность всех жизненных моментов, индивидуальных и неповторимых. Благодаря евразийскому учению о личности лишается своего несомненного, на первый взгляд, значения непримиримое и неразрешимое противопоставление категории «Я» и «Мы», находящихся, по Н.С. Трубецкому, в неразрывном диалектическом единстве.
Поставленные евразийством извечные философские и исторические вопросы чрезвычайно близки Е.И. Замятину, перекликаясь с историософской проблематикой его трагедии «Атилла». Замятинское понимание России и ее исторического пути выразилось прежде всего в интерпретации фундаментальной проблемы взаимоотношений Востока и Запада, превратившейся из объекта научно-философских исследований евразийцев в тематическую основу трагедии «Атилла».
«Эпоха, когда состарившаяся, западная римская цивилизация была смыта волною молодых народов, хлынувших с востока, ... – показалась мне похожей на нашу необычайную эпоху: огромная фигура Атиллы, двинувшего против Рима все эти народы, увиделась мне совсем в ином, не традиционном освещении» [4], – уточняет Замятин в «Автобиографии» ракурс художественной разработки центральной темы трагедии «Атилла». В авторском высказывании о пьесе необходимо отметить, в первую очередь, прямое указание драматурга на проведение в «Атилле» исторической параллели, содержащей в себе ключ к идейно-художественной структуре трагедии. Минуя временное и преходящее, Замятин, как и евразийцы, уловил в «Атилле» общие константы в извечном противостоянии Востока и Запада, оправдав тем самым сближение и сравнение отдаленных и несоизмеримых эпох. Такому тематическому заданию соответствует в замятинской трагедии «Атилла» «семантическая двупланность» (по терминологии Ю.Н. Тынянова) поэтических конструкций, вызывающая и систематизирующая в пьесе ряд определенных художественных приемов.
Свое вербальное выражение в тексте произведения тема столкновения Востока и Запада получает впервые в устах римского поэта Марулла:
Рим, трепещи! Слышишь звяк, слышишь гул,
слышишь топот с Востока?
Гунны могучие мы – мы несемся,
как буря на Запад.
Гунны могучие мы ... [5]
Комическая окраска ситуации, обрамляющей реплику Марулла, вуалирует ее глубокое историко-философское содержание, выдавая стихи поэта за набор банальных и художественно слабых фраз. А между тем именно пятистишие второстепенного персонажа пьесы образует смысловой центр всей трагедии, фокусирующей концептуальные аспекты историософии Замятина.
Напомним, что появление на сцене Марулла мотивируется в пьесе декламацией сочиненной им оды гуннскому вождю Атилле. Используя одический жанр как фабульный элемент в художественном построении трагедии, Замятин вводит в сюжетную композицию пьесы и жанровую характеристику оды, данную римским поэтом в диалоге с Ильдегондой: «М а р у л л ... Разве ты меня не узнаешь? Я – Марулл, ... я столько раз слагал оды в честь короля, твоего отца, и в честь тебя» (c. 383).
А между тем, в оде Марулла, предназначенной для прославления Атиллы, воспевается вовсе не главный герой трагедии, а гуннский народ, производя впечатление логической неувязки в отдельном эпизоде трагедии. Но применяя в синтаксической организации стиховой речи поэта фигуру анафоры («гунны могучие мы..., гунны могучие мы…(c.384), Замятин настойчиво выделяет местоимение «мы», намечая мучительный для своего творчества конфликт между «я» и «мы», личностью и сверхличными общностями. Избирая центральной темой трагедии «Атилла» противоборство между восточными и западными народами, Замятин тем не менее в пьесе акцентирует внимание на индивидуальной личности. Именно в трагедии «Атилла» он преодолевает свойственные ему ранее противопоставление понятий «я» и «мы», актуализируя образ Атиллы в гуннском этносе, получающего индивидуацию в личности основного действующего лица пьесы.
Смысловое единство главного героя и надындивидуальной гуннской личности в поэтической системе трагедии подсказывается образным параллелизмом, основанным на введении мотива бури. Сопоставление Маруллом гуннского нашествия с бурей («гунны могучие мы... несемся, как буря ...» (c. 384)) соотносится в пьесе с развернутым сравнением и его последующей метафоризацией в монологе воина-бургунда:
В о и н-б у р г у н д.
.... сам Атилла там – впереди своих.
Как буря дыханьем вздымает волны… (c. 379).
Оказываясь солидарным с евразийским учением, Замятин выстраивает в трагедии образный ряд «Атилла – гунны – Восток», обогащая семантический план художественного образа Атиллы, расширяющегося в пьесе до историософского топоса Востока, сосредоточенного, в свою очередь, в лице гуннского вождя.
Ода Марулла отличается в тексте замятинского произведения и особой ритмико-интонационной структурой, напоминающей в сочетании с приемами анафоры и градации неотвратимое приближение гуннов к Римской империи, лексически выраженное в стихах римского поэта:
... слышишь звяк, слышишь гул,
слышишь топот с Востока? (c. 384).
Наступление гуннского этноса на римскую державу мотивируется в сюжетной структуре пьесы ответной реакцией гуннов на попытку убийства Атиллы с конкретной политической целью, озвученной владыкой Великой Скифии:
А т и л л а.
...Убить меня, чтоб скифов заковать? (c. 374).
Поэтому в контексте эгоцентричного стремления Рима к порабощению окружающих его народов военная экспансия гуннов предстает в трагедии осуществлением великой миссии их освобождения от римского владычества. Но гунно-римский конфликт в замятинской трагедии просматривается сквозь призму извечного противостояния Востока и Запада, семантическая двупланность которых колеблется между временными отрезками прошлого, настоящего и будущего. Отождествляя в пьесе гуннов с Востоком, а римлян, соответственно, с Западом, Замятин проецирует историческую ситуацию V века на взаимоотношения Европы с русским миром, выдвигая, как и евразийцы, идею грядущего ниспровержения Россией европейского господства над остальным человечеством.
Историческая преемственность между гуннской державой и российским государством, предполагаемая Замятиным в «Атилле», доказывается Г.В. Вернадским в его научном труде «Начертание русской истории». Проследив в «периодической ритмичности государствообразующего процесса» [6] Евразии последовательное чередование эпох государственного единства и распада государственности, Вернадский причислял Гуннскую империю и Россию – СССР к создателям единой государственности на евразийском пространстве.
Тематическая основа трагедии «Атилла», ее историософская проблематика интересна и в плане сопоставления с теорией этногенеза Гумилёва. Занимающие основные позиции в русских историософских построениях понятия «Восток» и «Запад», являющиеся одновременно ключевыми и для идейно-художественной структуры трагедии Замятина, всегда вызывали суровый критический анализ в теории этногенеза Гумилёва. Доказывая бесперспективность для исторической науки казалось бы незыблемой схемы «Восток – Запад», Гумилёв в то же время прояснял реальные причины её возникновения, связанные с влиянием этнического принципа «мы» и «не мы» на классификацию этноколлективов. Однако, не приемля двоичного метода в систематизации этнических целостностей, учёный рассматривает его неизбежным этапом в становлении этнологии. Базируясь на принципе полицентризма и гипотезе пассионарного толчка, Гумилёв выдвинул тезис о мозаичности этносферы, состоящей из суперэтносов, – группы этносов, сложившейся в определённом географическом регионе. Согласно своей концепции о суперэтнических системах, Гумилёв интерпретировал и основной для отечественной историософии вопрос об этнической принадлежности России, «о которой шло столько споров, так как её причисляли по банальному и весьма распространённому принципу то к «Западу», то к «Востоку»». В отличие от Замятина, соотносившего Россию в трагедии «Атилла» с восточными народами, Гумилёв акцентировал самостоятельность российского суперэтноса, не вписывающегося в условную схему «Восток – Запад».
Но отмечая расхождение с Гумилёва с Замятиным в оценке этногеографического положения России, следует тем не менее признать их поразительное единодушие в непримиримом отрицании теории европоцентризма, составляющей скрытый фундамент антитезы «Восток – Запад». «Это вполне нерациональное деление родилось в суперэтнической целостности романо-германского мира, …противопоставившего себя всем прочим» [7], – считал Гумилёв.
Впрочем, указывая на сходство исторических судеб российского и европейского суперэтносов, обусловленное неизменными законами этногенеза, Гумилёв, как и Замятин, предельно сгущал негативный фон взаимоотношений между Россией и Европой, объясняя его устойчивой отрицательной комплиментарностью европейцев к народам Евразии. Поэтому, учитывая с одной стороны, принцип закрытости этнических систем и чётко разграничивая обособленные друг от друга линии гуннского, монгольского и великорусского этногенезов, Гумилёв, как и Замятин в «Атилле», установил между ними корреляцию на базе отрицательной комплиментарности со стороны Рима, а затем и европейского суперэтноса. Неразрывная связь ушедших в небытие этносов с ныне существующими этносистемами также освещалась Гумилёвым, как и Замятиным, в аспекте соотношения бесконечного и одновременно прерывного исторического времени с единым географическим пространством.
Включая великорусский этнос в систему географического ландшафта Евразии, Гумилёв, как и Замятин, причислял Россию к интеграторам евразийских народов, объединявшихся прежде Тюркским каганатом и Монгольским улусом. Однако неустанно проповедуя в своих трудах «дружбу народов – лучшее, что придумано… за все тысячелетия существования человечества» [8], Гумилёв неоднократно напоминал и о суровой необходимости борьбы с враждебными суперэтническими целостностями.
Развенчивая взаимодополняющие друг друга мифы о спасении Россией европейской цивилизации от азиатских «полчищ» и о существовании на Руси трёхсотлетнего монгольского ига, Гумилёв, как и Замятин, обнаруживал реальную угрозу суверенитету великорусского этноса именно со стороны Европы. Ведь главная опасность, вытекающая из европейского господства, виделась Гумилёву, как и Замятину, в постепенной, но неуклонной ассимиляции покорённой этносистемы, неизбежно теряющей собственный уникальный облик. Отказываясь на основании непреложных законов этногенеза от концепции мессианизма, Гумилёв, как и Замятин, прослеживал в то же время в русской истории высшее предназначение России – непрестанную борьбу с романо-германским господством, оправданным идеей европейского мессианизма.
Проникнутая вековечной идеей соборности, противоположной европейскому принципу нивелирования, Россия, по Гумилёву, неукоснительно соблюдала право каждого этноса на самобытность, неуклонно отстаивая, таким образом, и право единичной личности. Обращаясь, следовательно, к основной для замятинского творчества коллизии между «я» и «мы», Гумилёв, как и Замятин, просматривал актуализацию отдельного индивида на популяционном уровне в этнической общности, обретающую, в свою очередь, индивидуацию в единичной личности на уровне персональном.
Несомненное типологическое сходство теории этногенеза Гумилёва с историософией Замятина, обоснованное в контексте евразийства, позволяет уточнить положение художника в разветвлённой системе русской историософской мысли. Историософская концепция Замятина наряду с гумилёвским учением об этногенезе соответствует мировоззренческим основаниям евразийской школы. Вместе с тем схожие пути разрешения основных историософских проблем и вопросов евразийской концепции всегда претворяются в оригинальные формы, обусловленные, спецификой художественного творчества у Замятина и сферой научной деятельности у Гумилёва.
Сегодня обращение к евразийской концепции, сформулированной в 1920-х годах определенной частью интеллектуальной элиты русского зарубежья и художниками слова, стало велением времени. В одном из своих последних интервью Л.Н. Гумилёв заявил: «…Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство» [9]. Этому способствует решение задачи, поставленной Президентом России Владимиром Владимировичем Путиным – создание Евразийского союза, который рассматривается как «модель мощного наднационального объединения, способного стать одним из полюсов современного мира». Действительно, евразийская традиция – «будущее, которое рождается сегодня».
Панов Александр Юрьевич, кандидат филологических наук, Тамбовское областное объединение организаций профсоюзов, ведущий специалист отдела организационной работы и развития профсоюзов, Тамбов
1. См.: Рязановский, Н.В. Возникновение евразийства / Н.В. Рязановский // «Звезда». – 1995. – №2. – С. 29.
2. Савицкий, П.Н. Географические и геополитические основы евразийства / П.Н. Савицкий // Русский мир. – М.: Изд-во «Эксмо»; СПб.: Terra Fantastica, 2003. – С. 808.
3. Трубецкой, Н.С. К проблеме русского самопознания / Н.С. Трубецкой // Наследие Чингисхана. – М.: Изд-во «Эксмо», 2007. – С. 151.
4. Замятин, Е.И. Автобиография / Е.И. Замятин // Собр. соч.: в 5т. Т. 3. – М.: Русская книга, 2004. – С. 9.
5. Замятин, Е.И. Атилла / Е.И. Замятин // Собр. соч.: в 5т. Т. 3. – М.: Русская книга, 2004. – С. 384. Далее цит. это издание с указанием страниц в тексте.
6. См.: Лавров, С.Б. Лев Гумилёв: Судьбы и идеи / С.Б. Лавров. – М.: Айрис-пресс, 2003. – С. 167.
7. Гумилёв, Л.Н. Этногенез и биосфера Земли / Л.Н. Гумилёв. – М.: Айрис-пресс, 2003. – С. 140.
8. Гумилёв, Л.Н. Я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы / Л.Н. Гумилёв // Чёрная легенда. – М.: Айрис-пресс, 2002. – С. 197.
9. Гумилёв, Л.Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации / Л.Н. Гумилёв. – СПБ.: СЗКЭО, ООО «Издательский Дом «Кристалл»», 2003. – С. 30.
.jpg)
1. Правильное написание - Аттила