На память архимандрита Иоанна (Крестьянкина)

11 апреля 1910 родился архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

О детстве о. Иоанна (Крестьянкина)

Отец Иоанн рассказывал, что он был восьмыми последним ребенком в семье орловских мещан Михаила Дмитриевича и Елисаветы Иларионовны Крестьянкиных . Родился 29 марта (11 апреля по новому стилю) 1910 года, тогда этот день пришелся на понедельник пятой седмицы Великого поста. Батюшка часто повторял, что у Бога нет ничего случайного, нужно только видеть следы Промысла Божия в нашей жизни. Так было и с днем его рождения: родился он в день преподобного Иоанна Пустынника и получил при крещении имя этого святого, но в тот же день Церковь празднует память преподобных отцов Псково-Печерских Марка и Ионы. И не они ли тоже были восприемниками младенца вместе с преподобным Иоанном, ибо через сорок пять лет они засвидетельствовали право на него, приняв отца Иоанна под свой покров, в свою обитель?

Интересное воспоминание было связано у батюшки с днем его появления на свет. В тот день родственники собрались в доме Крестьянкиных за праздничным столом, отмечая чьи-то именины, ожидали к столу и Елисавету Иларионовну. Но она выйти к ним не смогла — начались роды. Поэтому рождение младенца было встречено словами: «Ну и не вовремя мальчик-то родился».
Крестили Ваню в храме святого пророка Божия Илии , который в народе называют Николо-Песковской церковью. Крещение состоялось 31 марта (13 апреля по новому стилю). В тот год это был день Стояния Марии Египетской. Крестил младенца священник Николай Азбукин. Крестной матерью стала Параскева Иларионовна Овчинникова, родная сестра матери, крестным отцом — старший брат, Александр Михайлович Крестьянкин.
Ваня появился на свет очень слабеньким, и, часто жалея мать-вдову, вздыхали родственники, уж лучше бы он умер. Но иное чувство жило в сердце матери, и ее молитва и любовь даровали сыну трудную, но долгую жизнь.
Со слов мамы, батюшка рассказывал, что однажды в раннем младенчестве, когда он тяжело болел и почти умирал, мама, утомленная бессонными ночами и переживаниями о нем, задремала над детской кроваткой и как наяву увидела перед собой неземной красоты девушку, которая обратилась к ней со словами: «А ты мне его отдашь?» Елисавета Иларионовна почувствовала в пришедшей святую великомученицу Варвару. Она в душевном трепете протянула к ней руки и проснулась. А сын после этого начал выздоравливать. С тех пор святая Варвара стала спутницей его жизни, и до конца дней старец ежедневно обращался к ней в молитве.
Уроки, полученные в родительском доме, часто всплывали в памяти батюшки в различных жизненных обстоятельствах. С благоговением вспоминал он маленький, в два окошечка, близких к земле, деревянный домик, скудный достатком, но изобилующий радушием. На все праздники в нем становилось тесно от посетителей, и Елисавета Иларионовна, хлебосольная хозяйка, потчевала гостей. А, провожая, собирала угощение для тех, кто не смог быть за ее праздничным столом. И не с тех ли далеких времен впитал в себя эти же качества сын, на всю жизнь полюбивший угощать, и радовать, и одаривать чем только мог всех тех, кого Бог посылал на его жизненном пути?
Став для многих путеводителем к Богу и беседуя о материнстве, отец Иоанн нередко доставал из запасников памяти живые картинки своего детства, и образ его мамы являлся для слушателей живым примером матери-христианки. …Вот пыхтит на столе самовар, в котором в марле варятся к завтраку яички всмятку. И вспоминал батюшка, что каждый раз, когда приходило время есть яички, у дорогой мамочки начинала болеть головка, и она делила свое яичко между самыми маленькими, Ванечкой и его сестричкой Танечкой. Тогда они с радостью принимали ее дар, а понимание ее жертвы пришло только с взрослением.
С благодарностью вспоминал батюшка бдительное внимание к себе старших и твердое их вмешательство при появлении в нем, маленьком человеке, неблагополучной самости. Запомнился ему на всю жизнь троицкий особый каравай, который появлялся на столе единственный раз в год — в день Святой Троицы. Однажды забыв о нем, маленький Ваня попросил разрешения выйти из-за стола раньше времени и на трикратный вопрос дяди, все ли он покушал, не вспомнил о каравае. А, набегавшись и восчувствовав незавершенность праздничного стола, мальчик прибежал домой, но, увы, стол уже убрали, и каравая пришлось ждать до следующего года. Дядя был неумолим.
Зато дядя, жалея племянника-сироту, приобщал его к своей деловой жизни: приглашал к себе на чаепитие в мансарду, где за кипящим самоваром решались купеческие дела. Эта особая честь порождала в двоюродных братьях ревность к отцу. И тогда они мстили Ване не всегда безобидными и даже жестокими шалостями. Однажды его соблазнили полизать на морозе стальную дверную ручку, которая была, по их рассказам, слаще сахара, и язычок малыша намертво прилип. Но простодушия и любви к братьям у обиженного мальчика не убывало. Одна из проделок едва не закончилась трагически. Мальчика посадили без седла на рысака. Почувствовав легкую ношу, лошадь пошла галопом, пока не сбросила седока через голову. Приземлился он рядом с огромной колодой, на которой мясники разрубали туши. Бог хранил его. А любовь и близкие духовные и родственные отношения с двоюродными братьями сохранились у батюшки на всю жизнь.

На большие праздники Рождество и Пасху дядя вкладывал в ручку племянника гривенник, который тот тут же отдавал мамочке. Он еще не знал, что эта монетка может таить в себе много удовольствий. Но вот в сознание стали вторгаться впечатления улицы. То мальчишки, играющие в кости, привлекали внимание; то собиравшиеся на стоянке, около Ваниного дома, извозчики, подхватывая и лихо унося седоков, заставляли подолгу смотреть вслед. И так ему хотелось стать участником этой заманчивой езды! До Рождества вынашивались эти мечты. И вот праздник. Полученный гривенник нашел приют за картиной «Война с Наполеоном». Ребенку было пять лет, но какой сильный искус посетил его. И в глубокой старости он подробно помнил все сердечные переживания, связанные с этим поступком. Мамочка удивленно следила за сыном, неужели дядя не поздравил его с праздником? А сын молчал. И вот мечта осуществилась. Удивленный возница только спросил у маленького клиента, есть ли деньги. И тот потерялся в повозке. Проехав квартал от своего дома, он отдал гривенник и пешком счастливый вернулся домой. А дома… Дома уже знала мама и тайну сына, и судьбу гривенника. Тетушка Мария Кашеверова, родная сестра мамы, разглядела в глубине повозки маленького пассажира. И мамино огорчение поступком сына запомнилось ему на всю жизнь и научило многому.
Из батюшкиных рассказов становилось ясно, что любовь ко всему живому проявилась в нем с самого раннего детства. Он плакал над погибшим цыпленком, устраивая ему «христианское погребение», вскармливал слепых мышат, оберегая их жизнь от покушений взрослых домочадцев. «Лиза, да что ты на него смотришь, выдери ты его и все. Мышей тут разводить в доме!» — сердился дядя. Но мама оберегала не столько мышат, сколько сына от суровой жестокой трезвости жизни, оставляя его сердце ростки жалости и любви ко всему слабому и обиженному.
Это раннее детство. Но и тогда, когда жизнь приклонилась к закату, притягательная сила любви отца Иоанна к Божию созданию вызывала ответную любовь к нему всего живого. Отдыхая на лесной поляне, нам пришлось наблюдать умилительную сцену: от пасшегося невдалеке стада овечек отделилась одна и, подойдя к батюшке, начала ласково тыкаться своей мордахой в его бороду и щеки. Расцеловав его, она положила умиротворенно свою голову на его руки и долго оставалась в покое недвижима. Казалось, что она почувствовала в нем пастыря и видимым образом засвидетельствовала свою любовь к нему.
Рано вошли и укоренились в сознании Вани впечатления от церкви и церковных служб, и проросли они так глубоко, что определили всю дальнейшую жизнь. Церковь поистине стала для него и родным домом, и училищем всякой правды и Божией, и житейской.
Носили и водили его в церковь с самого рождения. Он возрастал в ней, и основной его игрой в период младенчества стало «служение». Первое кадило было из консервной банки, епитрахиль или орарь из полотенца, а первой прихожанкой и духовным чадом стала мамочка. От избытка любви к сыну у нее хватало и времени, и терпения участвовать в его домашних «службах», как позднее в его пономарских обязанностях. А ведь она была главой и кормилицей и воспитательницей большой семьи.
Когда 94-летнему старцу привезли единственную, уцелевшую в водовороте жизни фотографию мамы, руки его задрожали, и он принял ее со слезами на глазах, как святыню. Да в сердце его она и была святыней и хранительницей всю долгую жизнь.
Он вспоминал, что в то время, когда жил уже самостоятельно в Москве и изредка приезжал в родной дом, на общение с мамой оставалась только ночь. Объехав всех родных и близких, он возвращался домой, падая от усталости, тогда мама садилась у кровати засыпающего сына, чтобы насмотреться на него повзрослевшего.

Когда Ване исполнилось шесть лет, гробовщик Николай Соболев сшил для него из золотой парчи, которой обивал гроба, первый стихарь. С этого момента мальчик почувствовал себя служителем Церкви. У него началась взрослая ответственная жизнь — он стал пономарем. А соседская девочка стала звать маму идти в ту церковь, где служит «маленький диакон».

Имя же гробовщика в поминальном синодике отца Иоанна (Крестьянкина) написалось сразу за именем священника отца Николая Азбукина, который взял под свое духовное окормление шестилетнего пономаря. Да что синодик?! Имена всех наставников вписались в память его сердца, в память, которая не стирается и не изменяет, но хранит живые образы всю жизнь. В глубокой старости отец Иоанн писал настоятелю храма Иверской иконы Божией Матери в Орле: «Так всё живо в моей памяти. Служил в этом храме маститый старец отец Аркадий Оболенский, глубоко любимый и почитаемый орловчанами. Время не стерло из памяти почти всех, служащих в то время в орловских храмах, так они были все значительны и богомудры — Божии служители».
Пономарские обязанности требовали внимания и собранности и сил. Но рядом, слава Богу, была мамочка. Под большие праздники нужно было чистить то лампады, то церковную утварь, которые в большом количестве появлялись в их маленьком доме. А однажды маме пришлось срочно вязать Ване теплые рукавички: батюшка взял его с собой ходить с требами по приходу. Два раза в год, на Рождество и на Пасху, священник непременно обходил дома своих прихожан, служа праздничные молебны, и маленький пономарь вместе с ним. Он пел, читал и всей душой впитывал впечатления от служения.
А сколько уроков, будто невзначай, преподал ему в это время добрый батюшка, отец Николай Азбукин! Детская же душа, открытая добру и любви, постигала основную грамоту жизни, как жить в Боге, как жить для Бога и для людей. И эти уроки не просто остались воспоминаниями счастливого детства, но стали критерием во многих жизненных ситуациях в будущем. Вот отец Николай за поминальной трапезой, Ваня — вместе с ним. Но мальчик ничего не ест, ссылаясь на нездоровье, чем очень смущает рядом сидящую старушку. И вдруг она догадывается о причине его нездоровья. Да день-то постный — пятница, а наготовлено все скоромное. «Так вот почему ничего не ест сынок Елисаветы Иларионовны!» Все в смущении. А отец Николай на обратном пути объясняет постнику, как следовало бы воспринять случайную ошибку: «Ты думаешь, Ваня, что я забыл, какой ныне день? Нет. Но и я, и ты знаем благоговение хозяев, и то, что произошло, это не презорство, не нарочитое забвение устава Церкви, а ошибка, которую следовало покрыть любовью». И в кладовую сердца легло сокровище духовного опыта — Правда Божия, не в букве, а в Духе. И Дух животворит
А вот другой урок. После освящения дома хозяйка благодарит отца Николая. Гостинцы на дорогу и, незаметно, конверты — мзда священническая и пономарская. По дороге священник спрашивает пономаря, поблагодарили ли его? Нащупав в кармане пальтишка конверт, тот протягивает его отцу Николаю. Батюшка, увидев, что пономарю дали мзду священническую, тут же возвращает ему богодарованную награду. Мамочка же и сын только дома поняли, что произошла ошибка. А память сердца до последних дней жизни отца Иоанна хранила пример высшего благородства простого приходского батюшки.
И как часто, вспоминая многих священнослужителей тех лет — своих путеводителей к Богу, повторял батюшка слова, что и сейчас, в глубокой старости, он мог бы только с благоговением подавать им кадило, но сослужить бы не дерзнул.
До 1917 года Орел — город Ваниного детства — это его небесный град. Радость праздников Божиих начиналась перекличкой колокольного звона, его чуткое ухо внимательно вслушивалось: вот зазвонили в архиерейском доме, бывшем Свято-Успенском мужском монастыре, эхом отозвался Крестительский храм, за ним мелодично вступили звоны Введенского женского монастыря. И он слушал, а душа возносилась в молитве к каждому святому, о праздновании памяти которого вещали колокола.

Большой городской крестный ход в праздник Успения Матери Божией собирал народ Божий на торжество. Начинался этот крестный ход с самой отдаленной церкви города колокольным звоном. Одиноко, отдаленно звучал ее колокол, извещая город, что крестный ход пошел. К первой церкви присоединялись вторая, третья… Крестный ход ширился, рос, пока не превращался в мощный поток единого православного торжества, над которым плыл колокольный звон всех орловских церквей. Незабываемые впечатления и чувства... В 1917 году все прекратилось. Но на всю жизнь полюбил отец Иоанн эти яркие впечатления детства: молитвенное единодушие, когда Господь, Матерь Божия и святые идут по Русской земле своими пречистыми стопами, освящая ее. Когда русский народ Божий идет вослед святых, вдохновляясь силой их святости и примером служения Богу и людям. Когда Церковь свидетельствует миру, что жив Господь и жива душа народная верой, надеждой и любовью к Богу, проходя время земного искуса, живя Богом, живя для Бога и во славу Божию.