Поэтическая историософия Тютчева

Одним из наименее осмысленных аспектов поэтического мира Ф.И.Тютчева до сих пор остаются его стихотворения историософского и социально-политического содержания. Это связано, в первую очередь, с определенными идеологическими предрассудками многих исследователей его творчества, для которых эти стихотворения казались выражением так называемого «реакционного мировоззрения» поэта. Вместе с тем, совершенно очевидно, что художественный мир поэта такого масштаба как Ф.И.Тютчев не может не обладать глубокой внутренней целостностью и органической взаимосвязью всех своих составляющих - и, стало быть, его «вершинные» творения, основаны на том же самом глубинном мировосприятии, что и стихотворения указанной тематики.

До настоящего времени наиболее значимые исследования названной темы принадлежат не литературоведам, а философам. В частности, следует указать на работы о. Георгия Флоровского «Исторические прозрения Тютчева» и «Тютчев и Владимир Соловьев». В них впервые было проанализировано особое экзистенциальное основание историософского мышления поэта, для которого исследователь подобрал точный термин «православный империализм Тютчева». По утверждению о. Георгия, «Можно без преувеличения сказать, что Тютчев - ключ к Достоевскому, поскольку речь идет об историософском предвидении» (Флоровский Г. Исторические прозрения Тютчева // Флоровский Г. Из прошлого русской мысли. - М.: Аграф, 1998. - С. 234). В свою очередь, Н.А.Бердяев в книге «Русская идея» акцентировал внимание на государственном идеале Ф.И.Тютчева, отразившемся и в его поэзии. В частности, философ утверждает, что «у Тютчева было целое обоснованное теократическое учение, которое по грандиозности напоминает теократическое учение Вл.Соловьева» (Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. - М.: Наука, 1990. - С. 117).

Империя как высшая историческая форма бытия нации является не только феноменом политическим, социально-экономическим, локально-цивилизационным и т.д., но в первую очередь - феноменом нравственным, духовно-экзистенциальным. Без культивирования определенного человеческого типа, создание имперских политических, экономических, цивилизационных и других структур является в принципе невозможным. Он является их живым носителем, который иначе и не мыслит свою историческую и нравственную самореализацию. В свою очередь, разрушению этих структур, падению великих империй всегда предшествует иссякание этого человеческого типа. Для обозначения этого особого культурно-экзистенциального типа человека и глубинного источника его культурно-психологического своеобразия, на наш взгляд, удачным является термин «экзистенция Империи», предложенный культурологом А.Н.Окарой. По определению этого автора, «Империя - это прежде всего... манифестация какой-либо универсальной глобальной истины... Любая традиционная империя утверждает тот или иной героический сверхчеловеческий идеал... осознает уникальность своей исторической миссии, имеет эсхатологическую перспективу и манифестирует свои трансцендентные устремления» (Окара А. В поисках имперской перспективы // Независимая газета (Содружество НГ). - 2000. - 25 октября. - С.9). В частности, например, христианская Империя как таковая является формой деятельного исполнения заповеди Спасителя: «Итак идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святаго Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам» (Матф. 28, 19-20). В свою очередь, отказ от имперского бытия означает для нации нарушение этой важнейшей заповеди, данной апостолам, и начало падения в апостасию, какими бы благовидными аргументами оно при этом не прикрывалось.

Как правило, отражением имперского сознания Ф.И.Тютчева в его поэзии считаются произведения, написанные «на злобу дня», являющиеся непосредственным откликом на важные исторические события, происходившие при его жизни. Особенно значительным в этом отношении является стихотворение, обращенное к либералу и тайному ненавистнику России К.В.Нессельроде («Нет, карлик мой, трус беспримерный...»), касающееся известного «вопроса о проливах», который для России был вопросом не только геополитическим, но и вопросом духовным - вопросом о наследии Византии, о судьбе Константинова Града, а значит, и вопросом о предназначении России, воспринявшей преемство Православного Царства. В этом стихотворении есть слова: «То, что обещано судьбами / Уж в колыбели было ей / Что ей завещано веками / И верой всех ее Царей... / Венца и скиптра Византии / Вам не удастся нас лишить! / Всемирную судьбу России - / Нет, вам ее не запрудить!...»

Это однозначное указание на всемирную судьбу, которая вместе с тем обещана «в колыбели», - не может возникнуть в качестве простого обобщения исторического пути, сделанного «задним числом», но в первую очередь является проявлением особого типа исторического сознания, свойственного только человеку и поэту Империи. При другом типе этого сознания никакой всемирной судьбы с колыбели у России узреть невозможно - но не потому, что его нет, а потому, что для этого требуется особый орган видения и понимания исторических фактов и явлений, особая экзистенция целостной личности, этот орган и это видение формирующая. Это и есть экзистенция Империи в ее индивидуальном проявлении, отсутствие которой делает человека поистине слепым по отношению к самым глубоким и самым важным смыслам истории своей нации и человечества в целом.

Однако, ограничение внимания только на «политических» стихотворениях Ф.И.Тютчева для понимания его как поэта Империи является глубоко ошибочным. Во-первых, такое ограничение дает возможность идеологам русофобии утверждать, что эти стихотворения - якобы, не более, чем «дань предрассудкам времени». Ложность последнего тезиса не требует особых доказательств, поскольку в своих «политических» стихотворениях Ф.И.Тютчев высказывал отнюдь не «ходячие» предрассудки, но глубоко выстраданные и продуманные личные мысли, изложению которых он посвятил свои публицистические труды. Но с другой стороны, нельзя не присоединиться к взвешенной и глубоко осмысленной позиции В.В.Кожинова: «Все это именно зарифмованные "лозунги" или краткие публицистические статьи в стихах, и их собственно художественная ценность в сравнении с основными творениями поэта, прямо скажем, весьма невелика. Вместе с тем, в отдельных стихах этого типа Тютчев - быть может, даже невольно - поднимался над "прикладной" целью и создавал по-своему очень сильные стихотворения: "Ты долго ль будешь за туманом..." (1866), "Напрасный труд - нет, их не вразумишь..." (1867), "Два единства" (1870) и др... В большинстве же своем политические стихи Тютчева, по сути дела, и не претендовали на "художественность"» (Кожинов В.В. Пророк в своем отечестве. Федор Тютчев. - М.: Изд-во Эксмо, 2002. - С. 464).

Дело в том, что экзистенция Империи как характеристика целостной личности и народа ни в коем случае не сводится к их политическим или даже историософским взглядам, но глубоко входит во все их мировосприятие. Поэтому самую глубинную сущность экзистенции Империи следует искать как раз не в «политических» стихотворениях поэта, а в его «вершинных» творениях, в которых он раскрывает свое переживание вечных устоев бытия - Космоса, Народа, Правды и своей обращенности к Богу. Именно в этих стихотворениях и в их смысловой соотнесенности между собой следует искать «формулу» души и духа имперской личности и народа. А стихотворная реакция на отдельные исторические события в конечном счете оказывается лишь проявлением этого глубинного мироощущения.

Только служа вечной, неотмирной Истине, человек перестает быть простым игралищем мировых стихий, но поворачивается к Миру своим Лицом, приобретая уникальный опыт свободы, которого нет у человека дохристианской и доимперской эпохи. В стихотворении «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые...», образно и по смыслу тесно связанном с тем, о котором говорилось выше, явлено то «первособытие», которое ставит человека лицом к лицу с Миром, делает силой, равномощной мировым стихиям. Это - первособытие Истории как особой реальности, проблематизирующей устойчивость неизменного Космоса, сотрясающей «скрепы бытия», заставляющей человека постоянно делать выбор. Человек, устоявший в «минуты роковые», благодаря выбору того, что не подвержено воздействию времени и превратностям судьбы - высшей Ценности, ради которой стоит жить - «пьет бессмертие» из чаши «богов», иначе говоря, сам становится равновеликой силой по отношению к естественным природным и историческим процессам, способной менять их по своему усмотрению, в соответствии со своими ценностями. Пользуясь античной образностью, поэт говорит, что победитель «богов» мира сего «пал, побежденный лишь Роком» - однако не стоит спешить с выводом о «неоязычестве» поэта, ведь здесь лишь соблюдена логика этой образной системы и не более того. «Рок» в этой системе, как известно, означает высшую непознаваемую силу, правящею «богами» мира сего, Космосом и людьми. Поэтому в стихотворении говорится именно о том, что победа над силами сего мира возможна исключительно путем подчинения высшей, неотмирной Силе. Какова же она для поэта? Об этом Ф.И.Тютчев недвусмысленно говорит во многих своих стихотворениях, но особенно в строфе, под которой не мог бы не подписаться каждый христианин: «Пускай страдальческую грудь / Волнуют страсти роковые, - / Душа готова, как Мария, / К ногам Христа навек прильнуть». «Страсти роковые» побеждаются только жизнью во Христе - тем самым, здесь очевидно преодоление Ф.И.Тютчевым античной образно-символической системы, где Рок был высшей силой. С другой стороны, и опустошенность души человека Нового времени, по Ф.И.Тютчеву, преодолевается только возвращением ко Христу: «Растленье душ и пустота, / Что гложет ум и в сердце ноет, - / Кто их излечит, кто прикроет?.. / Ты, риза чистая Христа...»

Знаменитое «космическое чувство» в поэзии Ф.И.Тютчева отнюдь не выводимо из восторженно-языческого созерцания Космоса, ибо в нем акцентировано особое личностное переживание, не знакомое язычникам, позиционировано Лицо, равновеликое Миру - благодаря своей причастности Неотмирному. Лицо человеческое, окруженное «пылающею бездной» тварного бытия (где первозданный «родимый» Хаос то и дело прорывается сквозь поверхность Космоса-«грезы»), и одновременно проваливающееся в невысказываемую бездну в самом себе («Silentium!») - это уже не языческая душа, живущая в органическом единстве с благолепным Космосом. Это библейская душа, взывающая к своему Творцу из бездны, мерцающая на тончайшей грани вечного бытия и вечного небытия. В свою очередь, засвидетельствованный поэтом «разлад» между «мыслящим тростником» человеческого «Я» и гармонией Космоса - это особое мироощущение, рожденное Христианством. Такое мироощущение требует особого мужества - и само воспитывает его в людях, - ибо перед гармонической бесконечностью Космоса, его «миротворной бездной» любое Я, даже самое сложное и сильное, не может порой не казаться лишь «нашей мысли обольщеньем». Поэтому теперь человек находит опору не в силах внешнего мира, а в «бездне» своей души, воспринявшей высшее призвание: «И, как виденье, внешний мир ушел... / И человек, как сирота бездомный, / Стоит теперь и немощен и гол, / Лицом к лицу пред пропастию темной. / На самого себя покинут он - / Упразднен ум, и мысль осиротела - / В душе своей, как в бездне, погружен, / И нет извне опоры, ни предела...» Именно это «трагическое одиночество в мироздании» (Сухих И.Н. «От жизни той, что бушевала здесь...» Ф.И.Тютчева // Анализ одного стихотворения: Межвуз. сборник. - Л.: Изд. ЛГУ, 1985. - С.190) и составляет ту особенность «космического чувства», которая уникальна для поэтического мира Ф.И.Тютчева. Благодаря ей особое мистическое переживание «все во мне и я во всем» - у Ф.И.Тютчева не высшее блаженство и умиротворение, как это было бы для язычника, но источник «тоски невыразимой» - ибо для души, воспитанной Христианством, «всего» в этом мире уже бесконечно мало, ибо она рождена свыше и знает Неотмирное. Именно это библейское, а отнюдь не языческое, своеобразие мироощущения Ф.И.Тютчева лежит и в основе его историософии, его имперского сознания. Однако, именно для осознания этой специфики, сначала стоит кратко остановиться на античных истоках имперского сознания - для того, чтобы затем лучше понять особенность тютчевского понимания истинной Империи как Православного Царства.

Исторически слово imperium было востребовано для обозначения особого типа государственного устройства и правления с целью отличить их от обычных государственных образований типа полисов и небольших царств. Imperium по отношению к ним совершенно избыточен - это государственное образование, не связанное напрямую с достижением каких-либо прагматических выгод для ее населения (хотя впоследствии они оказывались очень существенны - и для провинций не менее, чем для метрополии), - это, в первую очередь, деяние чистой воли, проявление исторической свободы личности и народа, действующих за пределами естественной необходимости, движимых принципиально непрагматическими, ценностными мотивами. Поэтому глубоко закономерно, что именно империи были создателями новых форм свободы в обществе и культуре: преодоление рабовладения в Римской Империи; институты прав личности, созданные в Британской и Французской Империях, наконец, самое глубокое раскрытие духовной свободы в русской литературе и философии. Человек Империи как таковой никогда не действует, исходя лишь из естественной необходимости и выгоды, но в первую очередь - из чувства долга, из императива наполнения жизни новым ценностным содержанием. Еще в античную эпоху формируется человек Империи именно как особый экзистенциальный тип, о котором А.Ф.Лосев писал следующим образом: «Мелкие полисы объединялись в огромные монархические организации... а для обслуживания такой разросшейся государственной системы понадобилась и тонко развитая личность». Но «однажды вызванная к жизни новой общественно-экономической основой, личность уже не могла ограничиваться только государственными функциями. Она тут же начинала углубляться уже в свое собственное, чисто субъективное самочувствие». И поэтому чем больше развивалась имперская государственность, «тем больше крепли углубленная и утонченная лирика и весьма изощренный эстетический вкус. При этом, как всегда, лирики презирали государственных дельцов, а эти последние ставили ни во что лириков; а тем не менее те и другие были продуктом одного и того же развития... требовавшего для себя уже не наивной, но глубоко развитой человеческой личности и активного самоутвержденного субъекта» (Лосев А.Ф. История античной эстетики. Итоги тысячелетнего развития: В 2-х кн. Книга 1. - М.: Искусство, 1992. - С. 409-410).

В свою очередь, в Ф.И.Тютчеве эти выделенные А.Ф.Лосевым два продукта имперской государственности - политик и лирический поэт - объединились в одной личности (это происходило и у А.С.Пушкина, но ранняя смерть помешала ему вполне проявиться как государственному мужу). Вместе с тем, наиболее важной и специфической чертой имперского духа в поэзии Ф.И.Тютчева является та, которая рождена христианским пониманием подлинной Империи как Православного Царства. Именно это понимание в своей не догматической, но утонченно-поэтической форме манифестировано в гениальном стихотворении «Эти бедные селенья...» В нем призвание русского народа осмыслено и пережито не в историософских абстракциях, но путем подлинного наития, мгновенного прозрения в то, что являет нам «грубая плоть» его конкретно-исторического бытия. Смысл стихотворения чрезвычайно прост и именно поэтому вызывает недоумение у читателей, отчужденных от традиционного народного сознания. «Бедность» селений, «скудость» природы и соответствующее им «долготерпение» тягот земного бытия как основная нравственная черта народа поняты здесь не как «естественно-исторические» и природные факторы, но как духовные категории, явственно свидетельствующие об особой направленности исторического бытия народа, конкретно выраженной в выборе именно таких условий и такого подвига. Естественно, что этот путь и выбор сущности национального бытия не могут быть обоснованы только отчужденно-рассудочным способом (хотя рациональные аргументы выбора при этом нисколько не отрицаются), но по существу они суть результаты и дары подвига - поэтому к ним можно лишь свободно и героически приобщиться, но отнюдь не взять и усвоить их как нечто данное и готовое. А это приобщение есть всегда результат нравственного выбора и особого духовного прозрения человека, не способного ограничивать свою жизнь исключительно прагматическими целями, но чающего своего высшего призвания. В сюжете стихотворения этот закон духовного бытия человека и нации выражен одним особо емким словосочетанием о способе того прозрения, о котором было сказано выше - «тайно светит». Тайное свечение - это тот способ явленности самых глубоких законов бытия, которые определяют подлинное бытие человека, в отличие от низменной навязчивости повседневных «фактов».

Выбор смиренного долготерпения как сущности национального бытия, естественно, не может произойти на каких-либо иных основаниях, кроме православно-христианских. А поскольку сама способность к смиренному несению своего креста всегда есть дар благодати, то образ Царя Небесного, ходящего по Русской земле и благословляющего ее на этот подвиг, имеет в стихотворении отнюдь не условно-метафорический, а подлинный духовно-реалистический смысл. И Царь Небесный ходит по Руси именно «Удрученный ношей крестной» - тем самым путь Руси и русского народа прозревается как подобие пути Христа на Голгофу. (Весьма важно и то, что само слово «долготерпение», характеризующее у Ф.И.Тютчева основную нравственную черту русского народа - взято из языка Св. Церкви, именующей Христа «долготерпеливым»). Соответственно, имперское призвание русского народа, по поэтическому прозрению Ф.И.Тютчева, основано не на силовом самоутверждении и корысти («на Западе империя всегда была основана на грабеже и узурпации власти» (Цит. по: Флоровский Г. Указ. соч. - С. 227), - писал поэт в одном из своих трактатов), но наоборот, - на том, что русский народ способен к большему смирению, чем другие. И не просто смирению, а смиренному несению света Истины в мир, которое не может по своей сути не быть подобным крестному пути на Голгофу. Как писал об этом стихотворении известный русский философ С.А.Аскольдов, в нем Ф.И.Тютчев «понял, что это долготерпение было не простое усилие воли... но именно крест, носимый во имя Христа и мистически сливающийся с Его крестной ношей... Да, слово "рабская" не было позорной кличкой для России былых времен, поскольку это рабство как-то отождествлялось с "рабским видом" Христа. И эту тайну слияния если не понимало, то, несомненно, чувствовало народное сознание». В свою очередь, неизменная трагичность и катастрофизм русской истории свидетельствуют как раз о том, что русский народ не изменяет своему подлинному призванию. Таким и должен быть земной путь православного народа.

Благодаря художественному совершенству и глубине прозрения в логику бытия русского народа рассмотренное стихотворение с полным правом может быть названо «несравненным по своему духовно-историческому значению» (Аскольдов С.А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины: Сборник статей о русской революции. - М.: Изд. МГУ, 1990. - С. 41). Логика духовных явлений, к числу которых относится и Православная Империя (а ее эмпирическое бытие может быть далеко не адекватным своей духовной сущности, о чем почти с отчаянием писал Ф.И.Тютчев в своих письмах), эта логика не может быть логикой приземленного ума и корыстного рассудка, но открывается только в целостном познании всего духовного разума человека, формирующегося на основе смиренного служения Истине, что возможно только в единстве с соборным сознанием Св. Церкви. Именно об этом - знаменитое стихотворение «Умом Россию не понять...» Действительно, «умом» в нем назван тот приземленный, гордый и корыстный рассудок, которым привыкли смотреть на Россию европейцы и местные «либералы». Но это не тот «орган», которым можно понять духовно-историческое предназначение России. Здесь требуется именно «внутренний духовный разум» (И.Киреевский). «В Россию можно только верить» - в первую очередь, в том смысле, что цель и сущность исторического бытия России не дана как нечто готовое и неизменное, но задана как предмет и цель постоянных усилий, как особый подвиг несения креста Правды в мир. Как известно, «вера без дел мертва есть», вера есть деятельный подвиг, свободное усилие, а отнюдь не состояние пассивной созерцательности.

Экзистенциальной противоположностью подлинной Империи являются не только корыстные лжеимперии Запада, но и национальные государства, озабоченные исключительно достижением материального «процветания», своим комфортом и безопасностью. В обоих указанных случаях суть этих государств - не в служении Богу и его вечной Правде, но «Мамоне» и своему эгоизму. Поэтому борьба православной Империи со своими врагами в экзистенциальном плане предстает как борьба Добра и Зла, сил Света и сил Тьмы - совершенно независимо от личных качеств и личных целей людей, которые в ней участвуют с обеих сторон. Отсюда столь эсхатологичное восприятие Ф.И.Тютчевым достаточно локального явления - польского восстания 1863 года:

И целый мир, как опьяненный ложью,

Все виды зла, все ухищренья зла!..

Нет, никогда так дерзко правду Божью

Людская кривда к бою не звала!..

О, край родной, такого ополченья

Мир не видал с первоначальных дней...

Велико, знать, о Русь, твое значенье!

Мужайся, стой, крепись и одолей!

Православная Империя не создавалась и в принципе не может существовать на основе насилия, но только на основе добровольного принятия подвига имперского служения всеми входящими в нее народами. На этом подлинном типе имперского сознания основан ответ Ф.И.Тютчева тезису Бисмарка, высказавшему тайную суть западных лжеимперий, не только германской:

«Единство, - возвестил оракул наших дней, -

Быть может спаяно железом лишь и кровью...»

Но мы попробуем спаять его любовью, -

А там увидим, что прочней...

Свобода жертвенного служения высшим ценностям и защиты самой Истины в ее земных воплощениях; свобода, предполагающая суровую самодисциплину, требующая особой культуры души и духа, - эта имперская свобода противостоит западному представлению о «свободе» как инфантильном потакании своим эгоистическим интересам и прихотям, и ненавидящем все, что этому препятствует. Когда же последнее начинает доминировать в сознании широких масс и правящей элиты, Империя неизбежно погибает.

В поэзии Ф.И.Тютчева есть несколько острых эпиграмм, характеризующих этот новый тип людей, утративших представление о подлинной свободе - свободе жертвенного служения святыням. Например: «Напрасный труд - нет, их не вразумишь, - / Чем либеральней, тем они пошлее, / Цивилизация - для них фетиш, / Но недоступна им ее идея». Исходная «идея» любой цивилизации - воплощение и защита определенных ценностей; но появляется тип людей, для которых цивилизация - это только готовый набор средств для комфортной жизни и не более того, т.е. примитивный фетиш. Отсюда - особое лакейство духа: «Куда сомнителен мне твой, / Святая Русь, прогресс житейский! / Была крестьянской ты избой - / Теперь ты сделалась лакейской». Естественно, здесь речь идет уже не о Святой Руси, а о том, возникает на ее месте - той «мерзости запустения», которая неизбежно водворяется при утрате высших духовных ориентиров жизни, которые культивировались в крестьянской избе, но недоступны сознанию «цивилизованного» лакея. Более того, столь же нелицеприятную оценку Ф.И.Тютчев позволяет себе и по отношению к личности царя Николая I, даже не смотря на то, что этот человек являлся живым олицетворением имперского государства: «Не Богу ты служил и не России, / Служил лишь суете своей, / И все дела твои, и добрые и злые, - / Все было ложь в тебе, все призраки пустые: / Ты был не Царь, а лицедей».

Важно понимать, что столь суровая оценка стала возможной именно вследствие применения к личности царя высочайших критериев оценки, свойственных имперскому сознанию Ф.И.Тютчева. Тем самым, имперское сознание не имеет ничего общего с «рабством» духа (в ходячем ныне смысле), но как раз наоборот, культивирует свободно-ответственное отношение к любому человеку, в том числе и к монарху, причем именно к последнему это отношение - самое строгое, ибо на нем лежит самая большая ответственность перед Богом за свой народ. Но и наоборот, столь же строгое отношение человек Империи обязан иметь и к себе, ко всем своим поступкам, поскольку от них в конечном счете прямо зависит судьба государства. Эта глубоко народная черта характера Ф.И.Тютчева составляет особый дух его политической и историософской лирики, являющей православное восприятие русской истории.