О непрерывности истории

Мы обсуждаем в значительной степени небанальные вещи, потому что непрерывность нашей истории - это огромная и острая проблема. Самое первое, что приходит в связи с этим в голову, это то, что современная историческая наука находится в очень сложном положении. Так сложилась ситуация, что наша историческая наука пошла по пути углубляющихся узких специализаций, когда историки в силу обширной фактографии очень хорошо знают только свою тему, но при этом утрачивают целостный взгляд на прошлые эпохи и на их соотношение с современностью.

Это, собственно, не упрек историкам. Многие историки сами признают эту проблему, о чем свидетельствовали, например, специальные семинары в нашем Институте динамического консерватизма. И здесь возникает вопрос: что такое историческая наука, является ли она наукой в классическом понимании? Является ли она наукой в том понимании, в каком науками являются точные и естественные дисциплины? Или полагать так - это некая дань позитивистской картине мира, когда все человеческое знание пытались подогнать под рамки физики, допустим, или математики? Мы знаем много примеров, когда серьезные ученые занимаются математическим моделированием истории, объяснением базовых исторических процессов с помощью выявления точных математических параметров того или иного явления. Что далеко ходить, у нас в Изборском клубе Георгий Геннадьевич Малинецкий профессионально занимается таким моделированием.

Но это лишь один аспект исторической науки. С другой же стороны, мы все больше понимаем, что историческое сознание формируется по своим весьма своеобразным законам и оно оказывает принципиально важное воздействие на историю как науку. И вот здесь мне очень близка точка зрения известного французского историка и мыслителя Филиппа Арьеса, который полагал, что история имеет в значительной степени эстетическую природу. Очень многое в понимании истории зависит от вкуса как дара историка. «Именно благодаря вкусу он способен отличать эпохи подобно тому, как друг от друга отличают картины и симфонии в искусстве», - писал Арьес. Зачастую, не обладая точными археологическими данными, но благодаря наличию такого вкуса, дара восприятия эпохи как целого, как картины, историк способен определить, является ли данный артефакт принадлежностью того или иного времени, является ли данный поступок, или данное высказывание, или данный речевой оборот принадлежащим конкретному периоду.

И это эстетическое начало истории заставляет нас посмотреть на наше прошлое как на череду определенных явленных в божьем мироздании симфонических комплексов, которые для чего-то нам продемонстрированы. Причем продемонстрированы не в какой-то объективистской картине мира, где нет наблюдателя, где нет никого, кто может оценить, что это было, - а именно для нас. Это показывается не для кого-то, жившего раньше, а именно для нас, для ныне живущего субъекта. Именно актуальное «Я» живого человека, тенденциозного, страстного, любящего и ненавидящего, способно оценить наличие симфонической картины эпохи или самой истории народа как череды таких эпох и стилей, - в чем и насколько эта история целостна, и в том числе насколько она непрерывна.

Сам вопрос о непрерывности истории имеет психологическую подоплеку. Непрерывность истории в значительной степени определяется тем, кто на нее смотрит, кто ее истолковывает, кто интерпретирует. Если этого субъекта не оказывается, если такой субъект не воспитан в школе и в университете, то никакой непрерывной истории, конечно же, не будет, - она рассыплется на тысячи и миллионы осколочных фактов, которые будут противоречить друг другу, сталкиваться друг с другом.

Отсюда болезнь «перепахивания» прошлого, - когда наступала новая эпоха, отменяли старые каноны, ценности, отменяли старые учебники, ссылаясь на то, что предыдущая власть редактировала историю, редактировала национальную картину мира, как будто это была некая вивисекция, вторжение в правду истории. Но взамен этому редактированию критики предлагали хаотический взрыв картины мира, и чрезвычайно примитивную, упрощенную схему истории (то, что сейчас произошло на Украине).

Так что же такое история? Это наука или нечто художественное? Ответ в том, что история - это своеобразный метод познания жизни, и в нем действительно есть мощное художественное начало, можно сказать, нечто сродни искусству. Заметьте, недаром самые убедительные трактовки истории, которые заражали современников и заставляли изучать историю, дали те авторы, которые были не чужды художественного начала. Взять, например, Николая Михайловича Карамзина. У меня к нему как к историку масса претензий. Я сам писал о том, что эпоху Ивана Грозного он исказил так, что мы до сих пор не можем до конца справиться с этим. Но с другой стороны его «История Государства Российского» породила целое поколение людей, которые увлеклись нашими древностями и стали искать в прошлом себя, свой дух, свое родовое начало. В этом смысле у Карамзина был великий дар. Безусловно, это было произведение, написанное горячим страстным писателем. Может, потому он описал Ивана Грозного как зловещего тирана, что у него была потребность романтически, в чем-то сентименталистски дать образ злодея русской истории. Он «перегнул палку» скорее всего именно в силу своей эстетической тенденциозности.

Историк всегда тенденциозен. Пора понять, что история не может не быть тенденциозной. Так же как человек, любящий свою родину, не может не быть тенденциозным. И мы обречены редактировать прошлое, потому что без редактора нет Книги, нет Писания, а есть только обрывки и отдельные записи, которые, если мы не соединим их, соединит кто-то вместо нас и за нас.

В случае с Иваном Грозным, так же как с императором Павлом, с Николаем II, со Сталиным, отчасти с Петром I и некоторыми другими фигурами, мы нередко становимся заложниками не просто тенденциозности талантливого историка-художника, но целых традиций тенденциозности, порожденных и такими талантливыми одиночками, и благодаря политическому заказу (к примеру, некоторые считают, что негативный образ Ивана Грозного поощрялся Романовыми, поскольку этот государь во многом «затмевал» собою всех последующих российских государей).

Возьмем другой пример - Лев Николаевич Гумилев. К нему относятся очень по-разному, но мы не можем отрицать, что этот человек, будучи сыном двух великих русских поэтов, явился носителем великого дара - художественного зрения истории и ясного художественного слова, с которым он пришел в науку. И благодаря этому он привлек огромное внимание и к своей теории, и к русской истории, и к мировой истории. У него были очень дерзкие откровения, прозрения, но нельзя отрицать, что для нашего поколения он стал законодателем моды в исследовании истории, исторических циклов, истории цивилизаций. Он показал, что это может звучать современно, звучать в дискурсе синтеза наук в их современном виде.

Сказанное не значит, что я призываю всех историков превращаться в писателей. Боже упаси! (В конце концов, любопытство к прошлому может обернуться и тягой к коллекционированию исторических анекдотов или написанию беллетристики, в которой развлекательное начало перевешивает стремление к истине и раскрытию духа эпохи - у всех на слуху «романы-исследования» Э.Радзинского, одного из самых коммерчески успешных имитаторов исторического самопознания.) Я просто указываю на эти примеры как на доказательство того, что есть огромная потребность в целостной картине прошлого. И эта потребность время от времени удовлетворяется так или иначе за счет талантливых историков-концептуалистов. В итоге формируется та непрерывность истории, которая необходима для того, чтобы человек чувствовал себя полноценным.

Сейчас стала актуальной тема культурно-исторической памяти. Память ведь тоже психологическая категория. Если мы имеем дело с некой разорванной хаотической историей - это, фактически, такое состояние общественного сознания, когда в его памяти наблюдаются провалы, «перескоки», превращения. Это своего рода социальная психическая травма. Причём я это говорю без всяких шуток - это никакая не метафора. Это, действительно, болезненное состояние общественного сознания, когда мы не различаем циклы собственной истории, элементы ритмических повторов, или, наоборот, когда в нашем сознании вдруг всплывают какие-то ложные дежа вю. Например, когда человек не видит никакой связи и логики в собственной истории, но зато он может остро переживать, что сегодня в России всё развивается так же, как развивалось во Франции времён Великой Французской революции, или строить всё по аналогии с английской революцией. Таких примеров много. И наша история, особенно в ее трагических страницах наполнена целыми партиями людей, которые мыслят такими категориями ложных дежа вю. Причем эта болезнь сама по себе становится фактором политики и политических решений.

Сам я много лет разрабатывал концепцию «трёх Смутных времён России». Я не буду её сейчас пересказывать. Эта концепция призвана структурировать наше историософское пространство и показать диалектику прерывности и непрерывности. Потому что нет какой-то тотальной непрерывности. Мы имели дело с такими эпохами, когда Россия как национальная общность стояла перед угрозой полной утраты идентичности. Александр Андреевич Проханов называет эти эпохи «чёрными дырами русской истории», в которые, как он говорит, могла провалиться Россия, чтобы уже никогда не вернуться оттуда. Вот это Смутное время, или «черная дыра» (здесь мы мыслим абсолютно конгениально, только он мыслит как писатель, а я как философ) - тема для нас чрезвычайно животрепещущая, поскольку третье Смутное время мы с вами пережили и видели, испытали на себе.

Опыт Смутного времени не должен забываться, нельзя оставлять в прошлом память и о его трагедии, и о его преодолении. Его необходимо зафиксировать в том числе и в методологии исторической науки. Непрерывность нашей истории выражается, на мой взгляд, в том, что русская цивилизация постоянно находится в некоторой борьбе сквозных исторических начал: начала самоотрицания, апеллирующего к внешним субъектам и начала самовосстановления и самоутверждения.

В целом русская историософия схематично описывается как борьба трех субъектов, трех контуров, трех ракурсов будущего.

Одно из них - это начало самостоятельности русской цивилизации, её самораскрытие. Это начало, которое связано с тем, что последствия Смутных времён преодолеваются, и вся цивилизация, весь культурный слой цивилизации развивается в направлении к «своему-высшему». Это начало пронизано стремлением к аттракторам русской истории, русской культуры, русского духа, нашей религиозной веры и нашей светской науки, которое связано с предвосхищением тех достижений, которые заложены, запрограммированы в самой природе русской цивилизации. Вот это и есть самораскрытие к своему-высшему.

Другим таким началом, которое ему оппонирует, и находится вне России, но, при этом, является постоянно активным игроком русской истории, - это Западная цивилизация, стареющая, но более опытная. Дряхлость заставляет Запад применять изощренную логику, методологию двойных стандартов, уйму всевозможных ухищрений, обманов, которые и сейчас мы на себе испытываем. Потому что иначе - без лукавства, без двойных стандартов, - она не способна справиться с более молодой, потенциально более мощной цивилизацией.

Поскольку прямое столкновение двух цивилизаций не приводит к победе одной из них, в силу того что это два очень мощных комплекса, то внутри России образуется третье начало, третий субъект борьбы - это начало русского западничества. Это начало, которое постоянно оппонирует первому, старается объяснить ему, что оно не право: не нужно стремиться к своему-высшему, не стоит «изобретать велосипед», истины универсальны и уже открыты, и русским остается лишь приникнуть к Западу как носителю истины и забыться в его объятиях. Потому что, внушают западники, чужое-высшее лучше, чем свое-высшее. Не стоит рисковать, не стоит идти по пути собственных ошибок, которые иногда трактуются ими как национальные пороки, а нужно чужое-высшее всего лишь пересадить на нашу почву. Несмотря на большую уже традицию западничества и нередко его высокий интеллектуальный уровень, ему всегда свойственна определённая внутренняя ущербность. Его духовную нищету никак невозможно ни скрыть, ни отменить. Но, тем не менее, наша история до сих пор вращается вокруг этой драмы - борьбы и взаимопроникновения трёх этих начал.

Ясное осознание этой драмы само по себе очень полезно и даже целительно для нашего исторического сознания. Когда мы забываем о нем, или не замечаем борьбы трёх этих начал, мы становимся беззащитными перед скрытой борьбой, которая постоянно, то разгораясь, то затухая, ведется в недрах России. Поэтому даже когда Смутное время далеко, потенциально оно дремлет внутри русской действительности и может вернуться. Если взять период после смерти Сталина, это ползучее стремление «пятой колонны» к тому, чтобы начать ревизовать достижения России-победительницы, идеализировать Запад и культивировать дух самоотрицания уже давало о себе знать, и эти явления постепенно нарастали. Они стали некой лесенкой вниз, движением по направлению к новому Смутному времени.

Другим проявлением болезненного исторического сознания является зачастую искреннее стремление перечеркнуть ту или иную эпоху нашего прошлого. Безусловно, даже если это делают искренне, это мешает нам строить единую и непрерывную картину русской истории. Очень часто от своих коллег и даже в некоторой степени единомышленников приходится слышать неправомерные попытки унизить одну эпоху с помощью другой. Например, говорят: «Ну что вы сочиняете про советское время, про его достижения? Вы что, хотите опять попасть в эпоху пустых прилавков, талонов на товары и т.д.?» То есть, они оперируют фактами вполне конкретной эпохи, причём, заметьте, эпохи горбачёвской. И сравнивают пустые прилавки с какими-то благами дореволюционной России. Но ведь я могу привести примеры от противоположной стороны, когда нам говорят: «Ну что вы фантазируете про Российскую империю? Вспомните японскую войну, вспомните, как снабжалась армия в первой мировой войне, вспомните об отрёкшемся государе, на защиту которого никто не выступил!» - и данные факты конца романовской империи сравнивают с победами эпохи Сталина, с выходом СССР в космос и т.д.

Вместо того чтобы сопоставлять то, что действительно сопоставимо, они сталкивают слабые стороны одной системы с сильными сторонами другой. То есть идёт передергивание, а не честный разговор о нашем прошлом. Мы же должны понимать, что каждый цикл русской истории заканчивался, и заканчивался он не на высокой ноте. Он заканчивался трагически, он заканчивался болезнями. Однако, это не отменяет величия нашей истории, величия этих побед, которые были и в Российской империи, и в советский период. Изживая травматичность своего прошлого как разорванного и распавшегося сосуда, современность восстанавливает психическую целостность своего субъекта, восстанавливает способность воспринимать свое происхождение как непрерывное единство, несмотря на все драмы и трагедии этого происхождения. Мы тем самым показываем и доказываем себе, что являемся жизнеспособным народом, крепко стоящим на своих ногах и смотрящим в будущее.