Протоиерей Виктор Салтыков, физик по первому образованию, и матушка Наталья Евгеньевна Бухарова, педагог, автор учебника «Святыни Отечества», несколько десятилетий живут и служат на приходе села Жарки Юрьевецкого района Ивановской области. По статистике это самая бедная деревня в области. Но как богаты эти люди своей любовью к сельскому быту, исторической памяти и традициям матушки России. Что-то главное, спасительное открылось для них в русской деревне и привлекло к ним немало людей, также ищущих спасения. В прошлом году отец Виктор и матушка Наталья приняли монашество с именами Иоаким и Анна. Публикуемые рассказы из книги матушки Анны - не просто краткие штрихи приходского сельского быта. Это летопись Святой Руси, которая, длится и длится, потому что кто-то удерживает этот мир для всех нас.
Скорби
«Это еще не скорби» - это бабушка Катя может так ласково посмотреть и сказать. И мгновенно понимаешь - нет, это еще не скорби. Как бы тяжело ни было - это еще не скорби...
«Скорбит душа моя смертельно... Побудьте со мною...» - о вольной чаше молился, как о невольной. «И не бе соскорбящаго...»
Ночь перед Пасхой всегда темная. Тихо. Лица какие-то странные, беззащитные среди маленьких огоньков. Вместо «кустодий» у дверей храма стоят настоящие милиционеры - настоящие кустодии - чудеса! А присылали их тогда официально дежурить - храмы охранять на Пасху.
Какой удивительный человеческий голос взлетает к небу: «Да воскреснет Бог!..» И входим в храм - обновленный и омытый, еще нами в наших жарких житейских желаниях не захватанный, не приниженный. Церковь - Невеста Христова. И высоко, и прохладно. Какое предназначение, какая сила, побеждающая скорбь, вводит сюда этого темного зверя - народ, и он заполняет весь низ храма и светит себе маленькими свечечками. Перед всеми гроб... И тихое: «Волною морскою...» И все преображается - и светом наполнено, уже другим, и уже мы - братия и сестры.
Как мы ее пели эту нашу первую Пасху - не знаю! Громко, изо всех сил - как только что спасенные. А потом серенькое утро солнцем играющим, встающим, озаряется. Безбожники, которые прибегали глазеть на крестный ход - давно разбежались «яко дым». Провожаю бабушку Катю домой. Домишко у нее маленький, четвертый по счету от храма. Куст сирени под окнами - огромный.
Вот те раз! - заборчик-то в палисаднике повален. Неужели эти дураки повалили от нечего делать? Ну, просто представить невозможно, кому надо было ломать эту простенькую из жердинок загородку у бабушки безобидной. «Кто же это сделал?» - вырывается невольно совершенно безответный вопрос, на который, ни минуты не думая, бабушка Катя ласково и печально отвечает: «Дух лукавый!» Так вот ведь, а мы на человека злимся, на глупенького да несчастного, который в плену у этого гада. А тут наглядное пособие - от «дерзости немощной» дух лукавый заборчик повалил, а Дух правый через бабушку-то Катю, воина опытного, все на место в душе поставил. «Брань наша не против плоти и крови...» - заборчик, это еще не скорби. Это дело наживное - на следующий день все уж и поправили - чего там того заборчика-то, два метра во всю длину.
А года через три темной сырой осенней ночью горели за Жарками поля. Не убрали с них урожай. Пошли дожди, и не смогли комбайны проехать, да и деревня уже пошла с молотка. Поэтому решили поля сжечь. Было тревожно и страшно - горит то, что должно кормить. Этот «дух лукавый» был покруче.
У каждого храма своя история
С высокой Жарковской стороны смотрели мы на зловещий этот огонь, и бабушка Катя чуть не плача говорила: «Серпами бы сжали...». И сжали бы, только не догадывались, что так начинаются скорби, что не будет больше урожая на этих полях, что зарастут они тонким «хмызняком», что вырубят леса, выбьют зверей и птиц, и не каждый день зайца встретишь на дороге, и не будет качаться цапля на ветке, как на качелях, у Столыпинской школы через реку, что уйдут бабушки в Небесные Жарки, что зверски будет убит грабителями старинных икон отец Нестор (Савчук; 1960-1993) в свои 33 года в пятницу перед распятием, и не будет детей в деревенских школах, не будет школ, не будет деревень...
Но «жив Господь мой и жива душа моя». Значит, будет Воскресение.
Ангелы
Когда отца Нестора не стало, то за ним одна за одной очень быстро стали уходить бабушки. Сначала Клавдия Голубева, вечно чем-то житейски озабоченная, которую бабушка Катя звала вытаскивать ее из-за кровати. А про мужа ее, Павла Ивановича, говорили - «ангельской души человек», да мы его не застали уже. Потом тетя Лиза Ворошина, маленькая, верткая как птичка, у которой дом самый в Жарках был видный, большой, с высоким мезонином. Словно птицы выстроились они клином за батюшкой: и Елнатские примкнули, и тетя Павла наша Жарковская. «Ведь она из хорошей семьи, - говорила про нее тетя Шура, - а вот так всю жизнь промаялась», и дядя Веня, и чудный Леня Бисеров - который «от сердца» умер. 15-й сын в семье, всему от матери научился - и хозяйству, и любви, и добру, и теплоте сердечной. Красивый, как аристократ. Пригожим солнечным днем поехал он на велосипеде в лес, набрал корзину грибов, принес гостям эти прекрасные аккуратно срезанные благородные грибы - прислонился к печи - и улетела душа. Все они в Небесных Жарках с батюшкой своим. По ранней осени собралась и тетя Шура. За ней бабушка Катя по Пасхальной весне. А потом ушли и хозяйственные Красновы - Александр и Антонина. Дружно жили, дружно и ушли.
Зимой в Жарках
Тетя Шура к уходу готовилась долго, «по правилам». Заболела у тети Шуры нога. На худой, как палка, ноге какая-то болячка появилась. То самое «маленькое облачко». Бабушка Катя давай ей свою мазь известную предлагать. А тетя Шура: «Вот ишшо! Мне Людка-то из города всякого привезет», и не стала брать мазь у бабушки Кати. А язвочка зловредная не проходит. Промаялась с ней всю зиму тетя Шура. Спросишь, как дела, а она еще и посмеется: «Я-то вся хорошая, только нога плохая!». Только потом совсем плохая нога стала, и повезли тетю Шуру на операцию в Нижний Новгород.
А как все было, тетя Шура сама нам рассказала: «Привезли меня на операцию, а я им и говорю - а можно я петь буду? Они мне - пой, бабушка, пой! Я говорю - только я службу буду петь, я с семи лет на «крылосе». Они говорят - и службу можно. Стала я петь: «Благослови душе моя Господа...», и вижу вдруг - а вокруг меня-то ровно Ангелы все стоят белоснежные...»
Не врачей да медсестер в белых халатах увидела, а Ангелов белоснежных. Оно ведь так и было. Отняли у тети Шуры ногу по самое бедро - гангрена началась.
А месяца два спустя привезла ее Людмила на коляске в Жарки на воскресную службу на клирос. Как пушинка тетя Шура - совсем невесомая, а лицо все радостное. Постояла она у Казанской, попрощалась, и увезли ее снова в город.
Похоронили тетю Шуру рядом с храмом, справа. Считай, самая первая могилка от входа в храм. Там и бабушка их Ольга. Люда потом рассказала, как тетя Шура уходила: «Чистенькая такая лежала, светлая. И говорит как-то: «Почитай мне акафист Казанской». Взяла я ее за руку и говорю: «Пожми мне руку, если слышишь». Она пожала. Я читаю, увлеклась и чувствую, что что-то не так. А ее уж и нет. Улетела с Ангелами».
Храм Рождества Пресвятой Богородицы в селе Жарки
Бабушка Катя, когда заболела тетя Шура, тоже очень ослабела. Выводила своих козочек на пригорок у дома и ложилась на землю, так и лежала, пока они паслись. Вокруг были огромные просторы - и земные, и небесные, речушка петляла, дальние леса... Забежала как-то к ней днем, а она мне навстречу на четвереньках выползает. Через плечо лямка, на которой корытце с какой-то зеленью. Она смутилась и говорит извиняющимся голосом: «Козочек кормить надо, а ведро-то мне уже тяжело носить». Я опешила, а она: «Ты не беспокойся, мне хорошо».
Зимой до храма ей стало не дойти, и возили мы ее на службу в этом самом железном корытце. Всю службу возле Михаила Архангела на коленях просиживала. До Пасхи дожила. И пели мы ей на прощание Пасхальные песнопения. Это уж верно - слышал ее Михаил Архангел.
