Люди любят те или иные места по разным причинам. Иногда это память о детстве. Иногда - ностальгия по студенческим годам или первой любви. Кого-то в своё время увлекла архитектура, кого-то - природа. А иные «прикипают» к точкам на карте по самым парадоксальным причинам. Например, из-за войны.
I'm just a human after all
Don't put your blame on me...
(Rag'n'Bone Man. «Human»)
Однако особенно город «прославился» осенью 2014-го, когда в эти места пришла война. С тех пор слово «Авдеевка» постоянно фигурирует в новостях как название одной из самых горячих точек в зоне боевых действий.
«Бахает» здесь почти постоянно. Местные давно привыкли к канонадам и практически на них не реагируют. Живут своей обычной жизнью - насколько это, конечно, возможно: без газоснабжения, а зачастую без света и воды. Даже наоборот, когда взрывы на определённое время прекращаются, в воздухе повисает напряжение, ведь каждое затишье, как правило, - перед бурей.
В этом году я попал в Авдеевку проездом. Буквально на пару минут - даже не выходя из машины. А больше года назад провёл две недели на местном «стапике»: так в народе называют стабилизационный пункт, куда для предоставления экстренной помощи привозят раненых - и военных, и гражданских.
* * *
...В Константиновке меня встречает с поезда водитель Жора, напарник по ротации. Суровый взгляд, бритая голова. Дальше мы едем вместе. На лобовом стекле реанимобиля, «лицом» наружу, - большая икона Георгия Победоносца.
К слову, человек, которого я заменяю, тоже постоянно на войне. Несколько раз в год ездит ненадолго в «отпуск», порешать проблемы дома и сменить гардероб...
Вообще в (при)фронтовой зоне действует несколько добровольческих медслужб. Конкретно в нашей есть такие «туристы», как я, приезжающие раз на указ, а есть «долгожители» типа Жоры. Существует и куча «промежуточных вариантов» - у кого как выходит. Местные, когда узнают, что мы тратим собственное время, не получая за это зарплату, делают большие глаза. А некоторые попросту смеются: мели, Емеля, твоя неделя.
* * *
«Стапик» находится в тылу, в помещении горбольницы. Пациенты - в основном дедульки и бабульки. Объяснение простое: у них у первых не выдерживает сердце. Согласно статистике, количество сердечно-сосудистых заболеваний в городе с началом войны значительно возросло. Впрочем, ничего странного... (Маленькое сморщенное тельце одной из бабушек как-то под свет фонариков мы будем нести в морг. Здесь это - рутина.)
А вот на третьем этаже люди не умирают, а рождаются - под недалёкое громыхание фронта и стоны раненых в приёмном отделении. Раненые (на здешнем языке - «трёхсотые») есть почти каждый день: их привозят и по одному, и массово. И лёгких, и тяжёлых.
Свободного времени, впрочем, хватает. Это хорошо. Потому что так бывает не всегда, а военные медики, по расхожей шутке, - самые ленивые в мире работники. (Чем меньше у них работы, тем больше целых людей.)
Условия проживания, по меркам войны, тянут звёздочек на восемь-десять: Wi-Fi, кровати с постельным бельём; через несколько метров по коридору - белые унитазы и тёплый душ. Даже есть музыкальные инструменты: гитара и пара блок-флейт. Из пяти жителей палаты трое - музыканты. Сашкó, например, играет в известном не только в Украине коллективе.
Время от времени мы устраиваем блюзовые джемы. Чтобы не шуметь в помещении больницы, выходим на «френд-зону»: за новым, пока не функционирующим корпусом есть столики и лавочки. Тут же - импровизированный мангал. По праздникам и знаменательным датам на нём жарится мясо и рыба; рядом готовятся салаты и бутерброды.
В такие дни Жора пригоняет на «френд-зону» нашу скорую и громко включает музыку с магнитолы. Вытаскивает из машины носилки и разваливается на них загорать.
В общем, всё выглядит почти как семейный пикник: вкусная еда, весёлые тосты. Вот только третий - за погибших, а из напитков - максимум безалкогольное пиво. Действует неписаный сухой закон. По понятным причинам, мы придерживаемся его сознательно и добровольно.
Каждый день пикники устраивать не будешь. Зато, когда нечего делать и не хочется сидеть в помещении, можно погулять по территории больницы. Здесь просторно, зелено и не стреляют. (Хотя через пару дней после моего отъезда уважаемым коллегам всё-таки придётся падать мордами в асфальт, а потом собирать осколки.)
* * *
Парамедиков Сашкá и Панаса - тех, которые музыканты, - однажды сменили две темноглазые красавицы: Оля и Уля. Оля приехала чуть раньше и сразу попала на «аншлаг», то есть массовый поток «трёхсотых».
Тем, кто не в теме, докладываю: в реальности раненые выглядят и ведут себя совсем не так, как в советских фильмах про войну. Забудьте про опрятные мундиры, белые повязки и романтически-суровые выражения лиц. «Трёхсотые» скользкие и липкие от крови и грязи; они стонут, хрипят, зовут маму и матерятся. А ещё они пахнут: немытым телом и свежим мясом. И если вид у человеческого мяса приблизительно такой же, как у свиного, то запах - намного неприятнее.
Перевязочные заняты, коридор заставлен носилками. Кроме военных поступило трое гражданских: осколочные разной степени тяжести. Один из них в явном неадеквате: вырывается, машет руками и мелет чепуху. Поэтому в качестве «бонуса» к повязкам и уколам получает порцию словесной взбучки.
Санитарка тем временем отмывает пол в коридоре. Закончив, начинает мыть снова. Вместо воды у неё в ведре уже давно что-то густо-красное...
Через пару часов приезжает Уля. Когда узнаёт, что всё пропустила, по-детски надувает губы:
- У вас тут движуха, а я...
Уле двадцать лет. Из них три - на войне.
* * *
Крайний день моей ротации. Тихо. Так же, как вчера и позавчера. Я на квартире в так называемой Девятине; валяюсь на кровати и жду, пока машинка достирает одежду: домой хочется ехать в чистом. Мило разговариваю с подругой по телефону. Вдруг в квартиру с ругательствами врывается раскрасневшаяся Уля:
- Почему к тебе дозвониться нельзя? Подрывайся мигом, там «трёхсотые»!
Сбегáю по ступенькам, запрыгиваю в реанимобиль и сразу ударяюсь обо что-то головой - машина уже летит на всех парáх. Параллельно получаю нагоняй ещё и от Жоры. Оправдываться не время и не место, тем более я и в самом деле слишком расслабился. Вместо этого лихорадочно ищу номер санинструкторши, которая сопровождает «груз 300» - надо выяснить точку эвакуации, количество и состояние раненых. Если с точкой всё удаётся, то насчёт количества и состояния ничего не ясно: связь прерывается, а машину ещё и вовсю бросает на разбитой дороге. Ничего, разберёмся на месте. Главное сейчас - как можно быстрее туда добраться.
Успеваем, слава Богу, нормально. В УАЗе-«таблетке», который подъезжает сразу после нас, - двое ребят в окровавленной форме: молодые сапёры нарвались на растяжку; множественные осколочные.
- Привет, пацаны!
В ответ раненые приветственно поднимают руки и натужно улыбаются. Значит, всё более-менее. Это хорошо.
Одного, более тяжёлого, грузим к себе. Сквозь разорванный носок ботинка белеют косточки: не хватает нескольких пальцев. Осмотр, уколы - это всё уже в дороге. Парень в сознании и держится нормально, хоть и стонет от боли. (Через час он уже будет лежать на носилках в коридоре с лыбой от уха до уха - доктора наколят морфием, - а потом, когда Уля поедет сопровождать его в госпиталь, станет предлагать ей руку и сердце.)
Подъезжаем к «стапику». Наш «трёхсотый» сегодня не первый и, к сожалению, не последний. «Сапёрский день» какой-то: в операционной хирурги уже борются за жизнь офицера, которому оторвало ноги и покромсало живот самодельным фугасом из гвоздей, пластика и ещё непонятно чего.
Выгружаемся. Прямо у порога стоит тип с телекамерой и всё снимает. На ходу тыкаю в объектив средний палец, а потом, уже перекуривая, объясняю оператору, что многие не хотели бы «светиться» в телевизоре. (Мой жест попадёт в выпуск новостей, но лица на крупных планах будут замазаны.)
Затем отмываю носилки и медицинский отсек машины. Если останется хоть капля крови, вонь будет стоять ещё та.
* * *
В команде с Улей нам пришлось покататься ещё раз - вечером того же дня: противник накидал мин по гражданским в серой зоне.
Вылетаем. Пока известно только то, что ранен ребёнок. Больше ничего - связи нет вообще. В дороге на всякий случай готовим капельницы.
С малым - ему лет четырнадцать - к счастью, всё в порядке. Общается адекватно, раненая нога замотана, кровотечения нет. От солдат-сопровождающих узнаём: обстрел ещё не прекратился. Решаем, что они сами завезут малого на «стапик», а мы поедем дальше вперёд - проверить обстановку.
Жора включает на магнитоле какую-то бодрую электронщину, мы все машем под неё руками и головами и смотрим, как на горизонте мелькают огоньки разрывов. Там - своя «дискотека», и наша скорая мчится прямёхонько в ту сторону.
А завтра я - домой...
