Важнейшим элементом сегодняшней системы международных экономических и политических отношений становится вопрос американо-иранских отношений, способности сторон обеспечить свои экономические интересы, не доводя до прямой военной конфронтации.
США последовательно «повышают ставки», ограничивая возможности внешнеэкономической деятельности Ирана, лишая его не только возможностей усиливать свое международное влияние, но и смягчать за счет валютных поступлений многие застойные социальные проблемы.
Несмотря на различные флуктуации, экспорт нефти Ираном в 2019 году не превышал 1,3 млн баррелей в сутки, а в целом держался на уровне 1-1,1 млн баррелей. Это означает катастрофическое сокращение по сравнению с заявлявшимся еще в мае 2018 года уровнем в 2,5 млн баррелей в сутки. Ряд прогнозов говорит о возможности сокращения уровня экспорта ниже 800 тыс. баррелей.
Политика США, осуществляемая в отношении Ирана, все больше соответствует классической модели «сдерживания», использовавшейся американцами против Советского Союза в первые послевоенные годы. Это касается и такого компонента, как военно-силовое давление, используемого не только как угроза, но и как средство истощения экономических и социальных ресурсов. Ценность ситуации вокруг Ирана и ее прецедентность для политики США связана не только с демонстрацией готовности Вашингтона отказаться от любого ранее подписанного соглашения политического и/или военно-политического характера, но и с откровенной нацеленностью на использование санкционной политики не только для изменения политики недружественного режима, но для стимулирования распада государства.
Фактор Ирана стал важнейшим политическим консолидатором для «коллективного Запада», одновременно обеспечивая лояльность сателлитов по отношению к Вашингтону, структурируя эту лояльность и создавая предпосылки для давления на целый ряд ближайших союзников.
В ситуации вокруг Ирана принципиально важным является быстрый переход Вашингтона от призывов к лояльности к угрозе прямых экономических санкций против союзников. Не исключено, что обострение в отношении Ирана задумано для переформатирования экономической конкуренции с союзниками и легитимизации использования в ней политизированных инструментов.
«Казус Ирана» показал: США уже не обладают «мягкой силой» такой степени, чтобы добиваться своих целей «по умолчанию», без дополнительного политического и экономического давления. США пришлось в полной мере использовать фактор своего доминирования в глобальной финансово-инвестиционной системе для достижения целей. Но ни у одной страны «коллективного Запада», а также ни у одной стороны, стремящейся поддерживать с США партнерские отношения (Индия, Южная Корея и проч.), нет инструментов ограничения американского давления даже в ситуациях, когда это негативно влияет на стратегическую конкурентоспособность.
Важным фактором является коллапс Европы как потенциально независимого геоэкономического игрока и инвестиционного центра, способного обеспечивать экономическую устойчивость своих союзников и поддерживать крупные комплексные программы модернизации. Но и в тактической перспективе положение Европы становится существенно более сложным: управляемый США очаг нестабильности вокруг Ирана даже в условиях отсутствия масштабного военного решения будет оказывать серьезное давление на положение Европы и свободу геоэкономического маневра стран ЕС, причем не только средиземноморских. США получают серьезные инструменты управления неэкономическими аспектами развития экономики в Европе и сопряженных с ней регионах, включая не только Средний Восток, но и Причерноморье, например. Они сами не несут никаких операционных или экономических рисков, но получают возможность легитимно вводить различные рестриктивные меры в отношении оборачивающегося в Европе капитала, скажем, под предлогом борьбы с отмыванием «грязных» денег.
США на среднесрочную перспективу получили серьезные инструменты управления крупнейшими энергетическими проектами ЕС. В условиях напряженности вокруг Ирана Европа практически лишена возможности экономически эффективно осуществлять проекты южных газотранспортных маршрутов, завязанных на иранские углеводороды. США получают широкие возможности внеконкурентного продвижения на европейский рынок сланцевой нефти и газа.
Европейские страны и общеевропейские институты продемонстрировали отсутствие у них эффективной контригры не только на стратегическом, но и на тактическом уровне. В условиях нарастающей политической фрагментарности в Европе и неизбежной конкуренции общеевропейского вектора с национальными правительствами появление такой контригры выглядит маловероятным.
Акцент на политической и военно-политической стороне ситуации вокруг Ирана несколько затеняет геоэкономическую сторону дела, вызывает недооценку значения Ирана как глобально значимого геэкономического элемента, изменение статуса которого может иметь очень длительные и широкомасштабные последствия не только для Среднего Востока, но и для более широкого субглобального контекста. Центральная роль Ирана в глобальных экономических трансформациях определяется целым рядом важнейших стратегических и ситуативных факторов:
- Иран является крупнейшей индустриальной экономикой Ближнего и Среднего Востока с относительно высокой по меркам региона долей отраслей переработки и машиностроения. Иран является единственной страной, обладавшей потенциалом выхода на уровень второй промышленной модернизации в отраслях, где у него было бы умеренное количество конкурентов (нефтехимия, металлургия, тяжелая промышленность, отдельные сегменты машиностроения). Это давало бы возможность усиливать экономическое, а не только идеологическое влияние в развивающемся мире.
- При условии даже частичного успеха модернизации Иран становился естественным экономическим лидером, а главное - инвестиционным фокусом не только регионального, но и субглобального значения. Иран имел шанс превратиться в фокус, оттягивавший инвестиционный и оборотный капитал из американоцентричной финансовой системы в значимых объемах, причем не только нефтедоллары. Это могло коснуться европейского «сегмента» финансовой системы, а также «китайского». В совокупности с другими факторами это могло стать чувствительным для США.
- Иран - с учетом потенциала «шиитского клина» - претендовал на контроль значительных финансовых ресурсов, и не только связанных с шиитскими общинами, но и капиталов, возвращающихся на Ближний и Средний Восток после «арабской весны». Значимость этого направления могла проявиться в случае усиления иранского и шиитского влияния в Ливане. Иран мог с учетом опыта пребывания в состоянии глубоких экономических санкций и относительной изолированности от мировой финансовой системы претендовать на существенную роль в криптовалютном обращении.
- Иран при условии инвестиций в инфраструктуры и систему транспорта имел все возможности превратиться в субглобально значимый логистический узел не только для коридоров на Запад и Юго-Запад, но и на Восток и Юго-Восток.
В последние годы перед началом конфронтации с США активно прорабатывались трубопроводные и логистические проекты в направлении Пакистана и Индии, что говорило о стремлении Тегерана к реальной экономической многовекторности. Очевидно, что значимость логистической многовекторности хорошо осознавалась как минимум частью иранской политической и экономической элиты.
Иран в среднесрочной перспективе становился связующим звеном между двумя перспективными центрами экономического роста: прикаспийским, охватывающим значительную часть экономически перспективных регионов Евразии, и средневосточным, что давало Тегерану значительные операционные и инвестиционные возможности.
В решительности действий США была логика. Опираясь на европейские инвестиции и сотрудничество с потребителями углеводородов в Европе, Азии и Индии, Иран мог осуществить успешную социально-экономическую модернизацию, превращавшую его в бесспорного лидера на Среднем Востоке, с которым Саудовская Аравия не смогла бы конкурировать даже при условии прямой американской поддержки.
Временной зазор для прохождения «точки невозврата» можно было оценить в 4-6 лет, что вполне вписывается в президентские сроки Хиллари Клинтон. Логика американцев в этом случае определялась бы способностью удерживать состояние малой «холодной войны», выкачивая ресурсы из Саудовской Аравии и иных нефтяных монархий для обеспечения безопасности.
В совокупности с усилением влияния КНР в регионе и реализацией проекта глобального индустриально-логистического коридора «Север-Юг» именно Иран мог превратиться в инвестиционный фокус для всего региона, распространяя свое влияние по всем векторам, в том числе в направлении критически важного для США Египта.
Правомерно предположить, что в отношении необходимости перехода к жесткой политике в отношении Ирана в США сформировался полноценный внутриполитический консенсус. Различия касаются лишь вопроса о допустимости использования для давления на Тегеран прямой военной силы и масштабах этого. Но с точки зрения реальных интересов США никакой предопределенности в военно-силовых сценариях развития ситуации для США нет. На нынешней стадии, уже добившись определенных желаемых результатов, США обладают большой гибкостью в выборе масштабов военно-силового воздействия на Иран. Хотя необходимость задействования военно-силовых компонентов представляется неизбежной.
Ключевым фактором американо-иранской конфронтации становится резкое сокращение потенциала для реализации проекта глобального индустриально-логистического коридора «Север-Юг». Перспектива заключалась в геополитической и, что наиболее важно, геоэкономической изоляции американских союзников в Персидском заливе на базе принципиально иной структуры товаропотоков в регионе.
Стремление руководства Ирана к монополизации контроля над южной частью коридора, а также политически мотивированная ориентация на партнерство с ЕС и Китаем в ущерб интересам России и российских компаний, доминировавшая на момент начала американо-иранского обострения, объективно снижали привлекательность широкого вовлечения в проект для России. США хорошо использовали колебания иранской элиты по вопросу о сотрудничестве с Россией для тактической изоляции Тегерана. Иранское руководство не смогло просчитать развитие политической и геоэкономической ситуации и не имело «резервного» варианта ни политических, ни экономических действий.
США своими жесткими действиями против Ирана смогли - даже при условии достижения сбалансированного соглашения с Тегераном, а тем более при условии политической капитуляции Ирана и частичной смены руководства страны - добиться глубокого подрыва статуса Ирана как наиболее инвестиционно привлекательного государства и экономической системы региона. США крайне умело смогли реализовать все основные точки геоэкономической и макроэкономической уязвимости Ирана, которые в дальнейшем могут быть задействованы и в отношении других стран, в частности России и КНР.
Важно то, что США реализовывали свою политику в условиях глубокой уверенности в невозможности каких-либо жестких «компенсирующих» шагов со стороны Тегерана, а тем более стран, считавшихся партнерами Тегерана. Это касается не только стран ЕС, но и Китая, пока не обозначивших ни механизмов обхода американских санкций, ни возможностей компенсирующего давления на США, ни политической воли, чтобы двигаться в этом направлении.
Возможности Ирана консолидировать инвестиционный потенциал для осуществления широкомасштабной социально-экономической модернизации сведены на «нет» и вряд ли в принципе могут быть восстановлены в существующих политических условиях. Возможность крупного геоэкономического маневра для Тегерана возникнет только при условии выстраивания, в том числе с использованием военно-силовых инструментов, нового крупного экономического и инвестиционного пространства на базе партнерских отношений с внешними силами.
Нельзя не отметить целый ряд спорных последствий действий США, проявившихся уже на данном этапе развития ситуации. Например, можно указать на следующие факторы:
- Сравнительно быстрое исчерпание возможностей экономического давления на Тегеран, что при отсутствии относительно быстрой капитуляции приведет к переводу ситуации в долгосрочное русло. Если Тегеран сможет продержаться в условиях современного уровня санкций без провоцирования США на военно-силовую операцию еще 6-8 месяцев, шоковый эффект санкций будет утрачен, а инвестиционная активность с учетом общего недовольства действиями США может переконфигурироваться и частично восстановиться, хотя, безусловно, и не в том объеме, как нужно Тегерану.
При планировании санкционной политики в отношении Тегерана, хотя качество и интегрированность американской политики находится на высоком уровне, Вашингтоном допущена та же ошибка, что в ходе введения санкций в отношении Москвы. Существовали надежды на относительно быструю политическую капитуляцию, превращаемую сперва в разгром политической, а затем и экономической элиты противника. США уже сделали все основные жесткие шаги и имеют ограниченные возможности для экономической эскалации. Если иранское руководство проявит достаточную гибкость и устойчивость, США окажутся в состоянии позиционного тупика, что заставит их перейти к военно-силовой части политики, а это до известной степени нивелирует их достижения экономического плана.
Так открывается важная сторона сегодняшнего использования принципов экономической взаимозависимости в целях политического давления на неугодные страны: реальное «окно возможностей» для решения политических задач давления существует только в пределах 6 месяцев - 1,5 лет. В дальнейшем санкции будут давать только нелинейно нарастающий эффект ухудшения социально-экономического положения страны, но вряд ли приведут к серьезному политическому кризису.
- Слишком быстрое приближение в процессе эскалации к порогу принятия решения о применении военной силы. Но в случае с Ираном (в отличие от ситуации вокруг Сирии) «демонстрационные» военные акции вряд ли будут эффективны.
США сами создали условия, чтобы иранская внешняя политика радикализировалась, в том числе создав в Тегеране полное понимание, что социально-экономическая модернизация может быть осуществлена только за счет непосредственно контролируемых ресурсов. Например, полученных в качестве условной «контрибуции» или «дани» у соседних арабских стран. Слишком резкая эскалация ситуации со стороны США создала ситуацию, когда «военная экономика» начала рассматриваться как вполне конкурентоспособный вариант развития минимум со стороны части иранской политической элиты.
Вариант среднесрочной «холодной войны» с ограниченным военным присутствием США в регионе, оплачиваемым лимитрофами Персидского залива и Саудовской Аравией, является сценарием, близким к идеальному с точки зрения специфики управления инвестиционными потоками в Персидском заливе и сопредельных инвестиционных пространствах.
- Подрыв универсальности и психологической конкурентоспособности долларовой системы расчетов даже в политически лояльных странах и альянсах.
В данном случае есть существенный положительный момент для США, связанный с тем, что Вашингтон продемонстрировал свою способность в крайне сжатые сроки добиться блокирования большей части расчетных операций по внешнеторговому обороту. Это существенно отличается от всех предыдущих циклов санкций против Ирана и, похоже, стало большой неожиданностью для иранского руководства и его партнеров в ЕС и Китае.
- Неизбежность обострения ситуации в Ираке, а потенциально - глубокого передела системы собственности, связанного с политическим ослаблением прозападных группировок в элите. Передел собственности, впрочем, произойдет и в случае успешности американских действий, хотя будет носить менее системный и упорядоченный характер.
Следует исходить из неизбежности достижения ситуацией некоей «пиковой» точки развития кризиса, когда США будут вынуждены пойти на применение военно-силовых инструментов, хотя бы в ограниченных масштабах, а возможно, и чисто демонстрационное. Это будет означать кризис системы «экономического сдерживания» и до известной степени - развязывание рук иранскому руководству для ответных действий. Любые модели политизированной экономики, направленные против какой-либо страны или группы стран, имеют своим главным ограничением способность ее политической и - в меньшей степени - экономической элиты выйти за рамки навязанного ей формата конфронтации, установленного за счет максимизации негативных проявлений экономической взаимозависимости.
Важнейшим источником способности государства осуществлять такие маневры является наличие среднесрочного планирования в экономике и формирование резервных экономических инструментов, дающих дополнительную устойчивость экономике в условиях «крайних» негативных экономических сценариев воздействия. Это то, чего не хватает сейчас российской экономике, имевшей достаточное время для адаптации к санкционной системе, нежели иранская, но столкнувшейся с близкими к критическим уязвимостями в важнейших отраслях промышленности.
В складывающихся вокруг Ирана условиях Россия имеет крайне ограниченные возможности управления формирующейся ситуацией - как с точки зрения ограничения возможностей эскалации со стороны США, где ключевыми факторами становятся внутриполитические расклады, так и с точки зрения возможной реакции Тегерана на возможные военные акции со стороны США. Ключевая задача России в сформировавшемся контексте - обеспечить минимизацию переносов рисков и нестабильности в Прикаспийское пространство и получить контроль над частью инвестиционного капитала, который неизбежно уйдет из экономик стран Персидского залива в случае возникновения реальных рисков военной конфронтации. Одновременно Москва должна уже сейчас формировать пакет предложений для постконфликтной стабилизации и экономического переформатирования региона, пригодных при любом исходе конфронтации Тегерана и Вашингтона, за исключением, естественно, распада иранской государственности в том виде, как она существует последние 100 с лишним лет.
Дмитрий Евстафьев - профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики
Фото: Здание бывшего посольства США в Тегеране (Иран). Григорий Сысоев / РИА Новости
_1.jpg)
