Дождь, мрак, лес по обеим сторонам дороги, пять часов утра.
В машине недосып, полусон, глухое раздражение; я за рулём, муж рядом, старшая дочь, студентка, на заднем сидении, при свете мобильника пытается где-то допудрить и что-то докрасить, одновременно считывая свободным глазом распечатку лекции по теоретической фонетике.
Впереди - огни большого города и вереницы машин, спешащих туда же : только в этом городе сегодня и завтра, от 5 до 6 утра будут поезда на Париж, поэтому людям, которые там работают и не могут брать отгулы, когда приспичит, приходится вставать среди ночи и ухищряться всеми способами, чтобы добраться именно на этот вокзал.
Ехать на машине до Парижа смысла не имеет: на подьезде к столице вы встанете в 3х часовых пробках, а когда и доедете - не сможете припарковаться, а потому рискуете потерять и машину, и серьёзную часть зарплаты на колоссальные и безжалостные штрафы.
Франция снова погружается в морок забастовок общественного транспорта и натужное веселье студенческих "волненьиц" на факультетцах с самой удручающей репутацией.
Транспортники требуют непременного сохранения их вечных льгот, когда-то щедро им отстёгнутых, с учётом "трудностей профессии", той, что имела хождение ещё во времена Золя - с топкой и кочегаром, а сегодня давно и успешно обратилась в нажимание кнопочек, 33 часовую рабочую неделю и выход на пенсию в 55 лет.
Студенты требуют себе дипломов, без экзаменов, a всем людям-братьям-нелегалам - документов без разбору, но главное всё-таки, чтоб было весело и можно было не учиться, не работать, но дружно протестовать и продолжать требовать, хоть чего-нибудь.
Вся остальная работающая Франция затягивает поясок обмотками оставшихся нервов и выкручивается, как может.
Есть на свете множество профессий, в которых даже опоздание, а тем паче неявку на рабочее место вам могут не простить, каковы бы ни были ваши "обстоятельства"...
Я паркуюсь на одной из привокзальных улиц, выпускаю на волю своих домашних, бросающихся крупной рысью в мрачной дымке в сторону вокзала, и уже собираюсь возвращаться домой, как прямо мне не встречу, как из детских снов, подьезжает удивительно располагающая к себе машина (не то Рено, не то Пежо, не то Тойота, я до сих пор различаю только "Жигули"..): вроде бы новёхoнькая и ухоженная, но с бампером, со всех сторон прилепленным к капоту...широкой клейкой лентой, какой обычно пакуют картонные коробки c вещами, при переездах.
Точно такую же картину я в последней раз видела на любимом "Москвиче" моего любимого дяди, по кличке "Центнер", в конце 70х, в одной из самых славных деревенек Калужской области. Местные жители говорили, что дядя мой вообще не заморачивается и тормозит на своём "Москвиче" ногой, приоткрывая левую дверь...
Клейкая лента на дядином "Москвиче" была до боли родного синего цвета и подобной роскоши мне с тех самых пор увидеть не удавалось.
От нахлынувших воспоминаний у мeня глохнет мотор и я не успеваю очнуться и отьехать, как из машины с прилепленным бампером выходит очень пpиличный и ухоженный мужчина, лет сорока, с внешностью и манерами Bячeслава Тихонова, а к нему наперерез бросается девушка, с микрофоном и болтающимся сбоку чемоданишкой.
Я машинально опускаю стекло и слышу торопливoe девушкино бормотание и спокойный голос тихоновского мужчины в ответ:
- « Я ценю ваше усердие мадемуазель и даже восхищаюсь вашей профессиональной стойкостью : в такое время уже на ногах, в погоне за репортажем...Но не думаю, что вам подойдёт именно моё мнение... »
Девушка что-то говорит, подтягивая микрофон к тихоновскому профилю. Профиль склоняется и чеканит:
-« Нет, я лично забастовок в общественном транспорте не одобряю. Я лично считаю забастовки в общественном транспорте недопустимыми. Я даже скажу вам, почему недопустимыми: потому что более всех страдает при этом простой и рабочий народ, не имеющий возможности остаться дома и переждать, пока они там между собой и с правительством разберутся.
Мне, знаете, больно и обидно за всех этих работяг, у которых нет другого выхода, как спать по три часа, вставать в четыре утра и выламывать себе мозги, выкручивать нервы на бесконечных пересадках, в переполненных вагонах, тратя по нескольку лишних часов и приползая вечером домой, к детям, мёртвыми от усталости.
Это, часом, не ваш репортажик вчера показывали в новостях, о том, как люди ломились в переполненный автобус, любезно предоставленный бастующими, один автобус на более чем 300 человек? Как люди ломились в этот автобус, отталкивая беременных женщин и наступая друг на друга? Не ваш?.. Ах, вы с радио...Ну это всё равно. Я вот сейчас с вами поговорю, а потом опять услышу, что "47% французов поддерживают забастовщиков", разве нет?.. »
Девушка что-то лепечет, но не убирает микрофон
Мужчина-Тихонов спокойно кивает, время от времени бросая любезные улыбки в мою сторону: к тому времени, я уже наполовину высунулась из окна и внимала с нескрываемым интересом.
- « Я всё понимаю, - говорил мужчина, - Но вы сами-то в курсе, чего, конкретно, требуют эти бастующие? Чем, конкретно, ущемляются или собираются ущемиться их права? Вы в курсе, каковы их зарплаты? Нет? Жаль. Что? Ах, у них "неудoбные расписания"? А вы знаете, сколько часов в неделю они работают? Они рано встают? А вы в курсе, как рано встают, например, булочники? Вы когда-нибудь видели бастующих булочников?.. И ещё масса разных профессий, где иногда вообще не ложатся...Вы сейчас чего хотите? Чтобы я, лишний раз, наговорил вам в микрофон, как я поддерживаю и одобряю? А вон та женщина, в машине (кивок в мою сторону) подтвердила? Может, она вам и подтвердит, но я не одобряю, нет. Уж, простите и увольте. Мне вчера, в безумной пробке разбили машину : у шофёра впереди о сдали нервы, сам он, не глядя, сдал назад, и вырулил, зацепив мой бампер, который мне, как видите, любезно приклеили из соседнего грузовика, перевозящего какие-то товары.
Сегодня я спал ровно два часа, в этой же машине, а сейчас вот надеюсь втиснуться в поезд, чтобы доехать до Парижского вокзала, откуда я должен попасть за границу...Куда же вы?! Вам не интересны мои проблемы?..Но ведь 47 процентов! Сорок семь! Понимают и поддерживают ! Я сам слышал, вчера, в новостях... »
Девушка уже спешила к вокзалу. Там, на платформе, наверняка найдутся те, кто "поймёт и поддержит", кого можно будет успеть тиснуть в утренний выпуск самых беспристрастных радиоволн. Лица её я так и не увидела.
Мужчина сделал театральный жест отчаяния ей вслед и обернулся ко мне :
- « Поддержим и одобрим? »
- « Непременно. Иначе опять победит капитал и всем придётся работать уже не по-детски... »
Он несколько мгновений смотрел на меня, соображая - в шутку, или всерьёз? Потом кивнул и устало сказал:
- « Хорошо бы в поезде поспать, но ведь наверняка и не присядешь...А мне ещё ехать и ехать, из Парижа... »
- « А куда вы едете? »
- « В Берлин. Я еду работать... »
Мне пришлось срочно завести мотор и отъехать, наконец, от созерцания чужих проблем, чтобы не шокировать его окончательно своим непримиримым любопытством и внезапной идиотской улыбкой до ушей.
Не объяснишь же, на самом деле, нормальному французу, что бывают случаи, которые нарочно не придумаешь, когда с ощущением внезапного счастья понимаешь, что тебе, дуре, опять невероятно повезло, потому что в ушах начинает звучать с детства въевшийся ритм, о мгновениях, пролетающих, как пуля у виска, и голос Кoпеляна за кадром:
- « Штирлиц ехал в Берлин. Он ехал работать... »
