«Скажут „гигнулся Безенчук". А больше ничего не скажут.»
Ильф и Петров
С перестройкой многое старо-, а пуще псевдорусское нахлынуло в Россию с Запада. Тащили тогда на историческую Родину из эмиграции и портреты давно умерших родственников с эполетами, отвислыми щеками и облупившейся краской. И было как-то неудобно подойти к наивно восхищённой московской толпе и заявить: «А ведь сей пехотный прапорщик, служивший затем до самой смерти привратником в парижском доме терпимости, - был большим мерзавцем». Да и не послушает публика! Столь непреодолимо её подобострастие перед образом всякого неизвестного армейского чиновника последнего класса. И только верх сатирической непочтительности позволяет представить: а что если кто-нибудь возьмёт, да отнимет у толпы портрет!?
Недавно усопший француз Никита Струве - которому уже строчат приторные посмертные хвалы - имел такое же отношение к русскому Слову, как питерский бандит в спортивных брюках, малиновом пиджаке и с золотым крестом в полфунта, прилетевший в середине 90-х позагорать на Лазурный Берег. Тот тоже умел креститься и потрепаться об Иисусе, тоже владел русским, а главное за ним тоже стоял мафиозный клан отморозков, проституток и коррупционеров. Идеальная копия Струве! - разве что российский рэкетир мог похвастаться ещё и личной смелостью. Никита же Струве просто заполучил по наследству участок филологических владений, где выстроил лавку, умело приспособив её для высасывания дотаций как Французской республики, так американских хозяев побогаче, а в конце карьеры - и Российской Федерации. И те, кто нынче льстит его гробу - не более чем члены преступного синдиката, жаждущие урвать шмат владений распадающейся группировки, прикрывающиеся христианским крестом, коему позавидует любой пахан из Катании. На самом же деле успешный бизнес-план купчика Струве не стоил бы даже моей эпитафии, если бы он не воспроизводил идеально схему устремлений послевоенной русской эмиграции: делать деньги на всём, особо проституируя русское Слово, при этом беспринципно огородившись иконами.
И в каждый период своего существования Никита Струве неизменно оставался шарлатаном, госслужащим, гонителем диссидентов, водящим дружбу со всеми власти предержащими.
Для примера возьмём лишь один этап жизни Струве, о котором отчего-то никто не осмеливается сказать истины - когда, питаемый миллионами заокеанского монстра русофобии, купчик Струве принялся публиковать книжки Солженицына. Сейчас результат этой деятельности виден ясно: вовсе не войну с марксизмом профинансировало тогда ЦРУ парижским изданием Архипелага, но (местами удавшийся) геноцид славян Евразии!
Именно этот гешефт преступлений против человечества и сделал Струве преуспевающим сутенёром русского Слова, как нашумевшее душегубство становится карьерным трамплином для убийцы в табели о рангах воровской гильдии. А не отвали тогда парижское посольство США солидный куш этому функционеру левацкого университета Нантера, - никогда бы Струве не осмелился даже приблизиться на пушечный выстрел к Солженицыну! Как не решался Струве потом размещать в витрине русские книги французских диссидентов - борцов за традиционную семью, ... о чём, конечно, предпочитал замалчивать во время своих коммивояжёрств по России.
Как изгонял Струве из своей лавки защитников христианства во Франции, анализировавших, ещё в начале века, предпосылки исламского террора на Западе, - посему Струве является de facto молчаливым пособником недавних массовых убийств в Париже. Как запрещал карьерист Струве на своей кафедре и в лавке научные открытия, неугодные профсоюзным неучам от французской славистики, от которых сначала зависел его профессорский чин, а затем приглашения на книжные распродажи, - ни слова, например, о моём «Набокове - антидемократе», за которого не только из США не заполучить денег, но можно и понести прямые убытки. А уж их купчик Струве умел подсчитывать почище чеховского Бронзы!
Так случайно американские доллары неоконсерваторов превратили в подлинного Прометея нашего профессора-лавочника из троцкистского университета: идеологический союз троцкизма и мондиализма логичен, оба ратуют за метисацию, стирание границ, единое глобальное правительство под егидой ноахизма - вот для чего Струве использовал Солженицына.
И если бы русский писатель Солженицын вдруг оказался ещё и конкурентом Никитки Струве в академическом литературоведении, - наш купчишка не только бы его не опубликовал, но вдобавок ещё и побежал в полицию с ябедой на «опасного русского уголовника, известного всем уважаемым коллегам»: групповое истерическое стукачество на конкурентов - привычная практика среди французских славистов. Более того, обыкновенно, «борцы со сталинизмом» во Франции - профессиональные доносчики из троцкистов, строчащие кляузы прокурору столь же инстинктивно, как павловская сука выделяла слюну.
Так что же останется от героического подпольщика Никиты Струве через десяток лет, когда истина об этом французском чинуше, одновременно наживавшемся на книготорговле с идеологическими провокациями, станет привычной сначала в академических, а после и в широких медийных кругах? Ведь невозможно бесконечно скрывать правду за железным занавесом любого мафиозного клана, тем паче после смерти, когда университетский функционер теряет свою вредоносность! А уж это не должно быть секретом для храбрых поборников демократии!
