Часть 4. Победное шествие зверя от земли. Разрушение: Удерживающий зверолов (продолжение)
Русское церковное государство было (и по сей день является) единственной в мире живой сущностью, имеющей возможность остановить шествие созданного из плоти Вавилонской блудницы талмудо-масонского «зверя из земли», служащего восходящему из бездны «морскому зверю» возрождаемой неоязыческой Римской империи, в недрах которой сокрыто его чадо, всемiрная реинкарнация Дано-хазарского каганата - железная держава Антихриста. Только оно обладало духовным сокровищем - способностью народа почувствовать сердцем и в лице православного пастырства и высшего русского образованного сословия (дворянства) распознать умом в просвещенческом масонстве на Западе сатанинскую церковь лукавого змия, а в государствах постхристианского Запада (еще до революционной узурпации в них власти демократической олигархией) - его злобную державу; и, более того, обличить их вселенским оглашением, просветив подлинным Просвещением заблудшие европейские народы. Но произошедшие на рубеже XVII-XVIII веков перемены подорвали эту способность и резко ослабили указанную силу.
Первому императору Третьего Рима Петру I - горячему патриоту Отечества с широкой русской душой (умершему по-христиански после болезни, обостренной жертвенным собственноручным спасением простых матросов в Финском заливе) - было суждено не только перестать быть главным Удерживающим-защитником России, став и уклонистом от ее священной миссии, но даже невольно послужить проводником сатанинской церкви в самое ее сердце. Пётр I сам вызвался «прорубить окно в Европу», в которое устремился «зверь из земли» и которое так и не удалось залатать по сей самый день. Россия и вправду была призвана прорубить это окно - для того, чтобы направить в него свой благодатный дух и образ, несущие в себе свет Евангелия. Но прорублено оно было не из России в Европу, а из Европы в Россию - так, что обольщенный учитель стал покорным учеником своего невежественного подопечного. Пётр не был раболепным поклонником Запада политически, напротив, готовился к противоборству с его державами (составными частями пробуждающегося «зверя из моря»), но неверно определил характер его оружия и ложного могущества, ища его в материальном, а не в духовном, в силу чего не распознал его сердца и предтечу - «зверя из земли» - и рабски обольстился Западом духовно. Отсюда неверно он понял и характер необходимой защиты от этого оружия, которая одновременно являлась и источником могущества самой русской державы. Посему вполне правомерно почитать жертву, принесенную царем-страстотерпцем Николаем II, искупительной не только за отступивший от Бога русский народ, но и за свой славный род, который, однако, не обошел и великих падений (начиная с участника Смуты патриарха Филарета), и непосредственно невольного зачинателя российской революции - императора Петра I.
Трагический задел был сделан в глубинах петрова детства и был обусловлен всеми исторически
накопленными прегрешениями и упущениями русского народа, выявленными при старообрядческом расколе.Рано
лишившись отца, малолетний Пётр Алексеевич в условиях очередной схватки
за власть боярских группировок, сложившихся вокруг родов двух русских
цариц и доведших дело до стрелецкого бунта с самосудом, был выслан из
столицы Третьего Рима, которую невзлюбил до конца дней, и предоставлен
самому себе (по образу либерального идеала «прав детей»). За пределами
величественной Москвы, пропитанной духом святорусской народной
державности, лишенный духовной опеки и образования, в условиях
толерантности к западноевропейской культуре семейства Нарышкиных, Пётр
попал под чары обитателей внушительно разросшейся за 200 лет (при
определенном попустительстве) протестантской немецкой слободы, которыми
погрузился в бурные увеселения и забавы (заметим, насыщенные армейскими
играми и строительными проектами), докатившись до немыслимой на Руси
измены (притом открытой) собственной верной жене Евдокии. Если прежними
наставниками самодержцев Нового Царьграда были святители и молитвенники
Петр, Алексий, Макарий, Никон и иные, то обездоленного Петра на
жизненный путь направляли швейцарский авантюрист, кальвинист Лефорт и
основатель российского католицизма шотландский англиканин Гордон - чада
из самого логова двуглавого зверя. Протестантские гости-иммигранты из
слободы вели себя вполне в духе католическо-протестантской цивилизации,
высокомерно насмехаясь над местным народом, его православной верой и
устоями русского, насквозь церковного, уклада жизни. В
их компании царевич развил в себе неприязнь к вековому старорусскому
размеренно благочинному и вдумчивому укладу (спасительному не только для
России, но и всего человечества) и, напротив, впитал дух самовольности и
обезбашенной импульсивности, который стал последовательно передаваться и
всему дворянству (прежде всего, петербургскому), а затем и зародившейся
интеллигенции. Развлечения
с протестантами вскоре привели к созданию богохульного «Всешутейшего,
Всепьянейшего и Сумасброднейшего собора» (названного также «шутовской
орденской организацией», которая в «потешной» форме со всей серьезностью
выражала собой всю правду масонского ордена, глубоко сокрытую еще в то
время на Западе). В нем открыто производились кощунственные святотатства
с матерщиной, о которых масонские «Избранные Коганы» на Западе тогда
еще даже не помышляли (напоминая амплитудой падения власть первых
большевиков).
Именно отдаление при Петре I от испытанных веками уставов церковно-государственной симфонии, продолжившее церковную Смуту XVII века и означавшее духовное самооскопление царского престола и с ним самого царства, вывело их и все самые благонамеренные царские начинания из-под омофора Церкви с лишением особой благодати (конечно, не устранив ее совсем) и защиты от проникновения внутрь России «зверя из земли». Не став с благоговением под духовное окормление несчетных в ту пору подвижников веры (в их числе - прекрасных патриархов Иоакима и Адриана), не сверяя с их советами и церковными канонами свои жизненные действия и государственные планы, царь и его сподвижники оказались жертвами собственного заблуждения, подпитываемыми обольщениями, преизбыточествующими в окружающем «мiре, лежащим во зле» (1 Ин.5:19), мимо которых, как сквозь расступившуюся морскую бездну (Исх.14:21-22), может провести только церковная жизнь под Крестом. Эту отчужденность (или секуляризацию) государства от Церкви не удалось полностью преодолеть за 2 века вплоть до революционного их разрыва с крушением самόй православной Империи. Как раз этим отчуждением масонству и была обеспечена свобода для двухвековой «проповеди» революции (вначале крайне скрытой и «аполитичной») в России. Таким образом, «зверь из земли», предтеча и проводник империи Антихриста, первоначально пробрался в Россию не лично, в качестве одной из своих «ипостасей» (главной из которой в то время стала уже сознательно антихристианская масонская церковь), не целенаправленным действием, но своим духом через его носителей, легкомысленно принятых самим русским царством из-за накопленных предшествующих заблуждений. Тем более что от Петра до Екатерины II, заключивших между собой XVIII век России, иудейским талмудистам (и никому более) был строго заказан путь в границы Российской Империи.
Показательно, что приход и сохранение власти Петру обеспечили охранительные антизападнические силы во главе с патриархом Иоакимом в противостоянии с «латинянской» группировкой, объединившейся вначале вокруг царевны Софьи. Отсюда было обеспечено неприязненность первого императора к католицизму, но духовная необразованность не позволила ему перенести ее на вышедший из того протестантизм и в целом - на первоначала революционной западной цивилизации. Вопреки завещанию своего патриаршего благодетеля Петру I и всем русским царям «не сближаться с латинянами, лютеранами, кальвинистами и прочими иноверцами, не назначать их на высшие должности ни в армии, ни в суде», молодой император, не отказался от своих детских связей и, напротив, усилил их вплоть до первого в истории путешествия русского царя на Запад ради «Просвещения». Вдохновившись опытом неогражденного тесного общения с западным мiром, как с первобытным змеем в раю (Быт.3:1-6), Пётр впал в искушение царебожия или цезарепапизма (подлинного, а не современного мнимого) и уверовал, что ему как царю дарована некая безусловная непогрешимость в государственных решениях. В результате им был установлен антисоборный западный «просвещенный абсолютизм», имеющий в своей основе не христианский монархический дух, но эталонный неоязыческий рационализм (рационалистический деспотизм).
Уже в самой церковной реформе, патриотично желая усилить пользу государству от Церкви, Пётр вместо восхищения силы Ее молитвы и богословской мудрости в строительстве Империи, изволил организационно использовать Ее в качестве министерства духовно-нравственных дел (Духовной коллегии) в подчинении в ряду коллегий Совету министров (Сенату). Из тех же соображений, желая усилить участие государя в жизни Церкви, он упразднил патриаршество и, наоборот, ослабил это участие (поскольку смысл патриаршества в Церкви и состоит не в управлении Церковью, как в католицизме, а в обеспечении тесного соработничества Ее и Ее священства через патриарха с самодержавным правителем и высшими органами его власти), а себя нарек «Главой Церкви», возложив на свои плечи и своих преемников непосильный груз. Справедливо желая ограничить несвойственную патриарху власть в Церкви (необходимую Руси в годы лихолетья, но которой практически никогда здесь и не злоупотребляли) и усилить Ее соборность через учреждение Святейшего Синода, а государственно-церковную соборность укрепить при помощи введения императорского уполномоченного в Церкви (обер-прокурора), отнюдь не честолюбивый и не властолюбивый царь упразднением умиротворяющего патриаршества и подчинением созданного Синода мирскому обер-прокурору, без одобрения которого решения Синода были недействительны, подорвал обе эти соборности.
«Духовный регламент», составленный для «министерства религии» единомышленником Петра маловерным малороссийским епископом Феофаном Прокоповичем (проводившим инквизиционные пытки по политическим вопросам), был буквально списан с законодательства протестантских стран и желчно поносил православное священство, настаивая на всеобъемлющем подчинении его светским властям и заточении в ограде храма. Наконец, желая преодолеть неграмотность значительного числа священства открытием многочисленных духовных образовательных учреждений и огульным направлением на учебу в них (как и в наши дни), Пётр способствовал ослаблению обретения молитвенно-аскетичного опыта, основоположного для клира, наполняя их библиотеки западными религиозными произведениями, засоренными ересями и прелестями, вместо недостаточной тогда святоотеческой литературы. Одновременно «глава церкви» рядом своих вполне большевистских указов потряс и благодатный уклад церковной жизни: были существенно ограничены крестные ходы, запрещен сбор церковных пожертвований, постное говенье в войске, строительство часовен и предписан разбор существующих, монахи объявлены в большинстве своем тунеядцами, а монастыри лишены имений и поражены в возможностях просветительской деятельности. В обстановке этих протестантских по духу реформ началось распространение и самого протестантизма в виде сект на старой почве ереси жидовствующих. Таким образом, желая поставить Церковь на службу Третьему Риму (Которая и так ему всегда беззаветно служила), Петр, конечно, не разрушил Ее канонический строй, но сильно сковал Ее духовно-созидательные возможности и, завершив нарушение церковно-государственной симфонии двуглавого орла, резко ослабил участие Церкви в жизни державы.
Аналогичная судьба постигла и преобразование нравов и обычаев в Святой Руси. Оно и требовалось, однако - именно в плане приведения их в соответствие с идеалами самогό богоизбранного народа, исправления накипи - как это и творил благоверный царь Иоанн Грозный опричниной. Напротив, царь Петр, преуспевший в порочных увеселениях с протестантским десантом, идеалы даже не искал, к горнему свою мысль не возносил и по-инфантильному поверхностно хватался за первое попавшееся, чем в условиях нелюбви к старому московскому ладу и своему протестантскому окружению могла быть только ренессансная европейщина. Вскоре захваченное ею сердце Петра привело его туда, «где было его сокровище» (Мф.6:21) - в самое логово, в Голландию и Англию (заметим, с ведущим намерением усилить Россию и в типично православном юродивом образе «царя-холопа»), где вперемешку с техническими изысками он обольстился и многочисленными обиходными диковинками неоязыческого происхождения, которые и привнес с собой на родину. Безусловно, Петра возмущало лицемерное благочестие и суеверие, весьма распространившиеся тогда среди столичного боярства (да и священства) и возводившее меру добродетели к длине бороды. Однако,подобно Лютеру со товарищи, удар был нанесен не только и не столько по этим суевериям и фарисейству (петровский Санкт-Петербург их приумножил и сделался на 200 лет их символом), сколько по русскому православному благообразию и скрывавшемуся за ним благочестию. Католическое лицемерие Пётр решил выбивать протестантским бесчинством, за которым вскоре вернулось в новом виде и первое. Символами «преобразования нравов» от Петра и до самого конца подлинно смутного XVIII века стали протестантские маскарады, дополненные католическими балами, и общие для вавилонского Ренессанса бритье бород, заключающих в себе христианскую степенность и мужественность, у мужчин и попирающие целомудрие полуобнаженные груди у женщин.
Главное, что основатель «Новой России» привез с собой из «европейского посольства» (в цитадель протестантизма) - это масонство и первых масонов - сознательных слуг и органов церковного тела «зверя из земли», ознаменовав новый этап его разрушительного шествия по грешной человеческой земле.Почти всю жизнь мысли самодержца были заняты военной мощью империи, которой подчинялись и оценивались по значимости все явления и области жизни общества (чем и было вызвано его восхищение европейскими промышленными технологиями): в таких условиях масонству (как во многом и Церкви) он просто не придавал особого значения. Доселе зверь этот действовал извне России и с открытым забралом - в виде католицизма, который сам по себе, в своем классическом виде являлся «ипостасью» зверя, еще не приведенного к самосознанию, стремящегося «лишь» к расширению своей политической власти и богатства. Во многом соответствовал этому характеру и местечковый талмудизм, к тому же чуждый во всех отношениях русскому народу: ересь жидовствующих держалась на абсолютном сокрытии ее адептами своей веры и жизни, которые представляли собой чистый сатанизм и связанное с ним полное отчуждение от русского мира.
Масонство прошмыгнуло в Россию лукавым образом, связанным с духовной нечуткостью царя, обнаружившем в нем лишь те самые «благородный» гуманизм и стремление к прогрессивному «просвещению» (масонское «самосовершенствование» было чуждо ему, искавшему внешних достижений - умений, навыков, мощи и славы Отечества). Принятие начального масонства Петром в Амстердаме весьма спорно, хотя и полностью соответствовало бы его пылкой и увлекающейся натуре с доверием ко всему западному: но почитание его самими масонами как первого русского масона само по себе показательно.Долгое время масонство имело в России только благовидные низшие «символические» степени, подчинявшихся в качестве филиалов западным «Великим Ложам» и «Верховным Советам». Но с самого своего приглашения в Россию оно, естественно устремилось к всеохватывающей революции (религиозной, политической, экономической, культурной), используя для этого все свои обычные средства - вербовку и проникновение во власть, подготовку заговоров и восстаний, ложь и клевету, лесть и предательство. Продвинутые члены сатанистской церкви сами проникались и внушали новообращенным мысль о мракобесии, невежественности, отсталости России и русского народа от передовой цивилизации, необходимость подвергнуть их коренным «структурным реформам». Находясь в масонском окружении (куда следует отнести и единодушных ему «непосвященных» протестантов, и заискивающе поддакивающих молодых «птенцов гнезда Петрова»), царь-реформатор искаженно видел и суть своих благонамеренных реформ, достигая прямо противоположных результатов.
Несчастный самодержец был настолько восхищен холодной и вычурной вотчиной норманнских данитов, что сразу по возвращении на Родину стал перекраивать ее на свой восторженный вкус. Камень в основание был заложен вполне европейский: бросившись в Россию по причине Стрелецкого бунта, возникнувшего во многом в силу сильного неприятия значительной частью народа петровских новшеств и длительной пропажи царя в направлении безбожного Запада, с которого на Русь никогда ничего хорошего не приходило, Пётр предал жестокой казни (в том числе собственноручной) около 2000 стрельцов (всего за время правления «просвещенного» монарха-западника только стрельцов было казнено 7000 или в 2 раза больше, чем казнил «нецивилизованный» и «кровавый» Иван Грозный за все время долгого правления в условиях неоспоримых пропольских заговоров). К сожалению, такая нетипичная для русского народа «просвещенная» резкая жёсткость характеризовала деятельность Петра на протяжении всей его жизни - и касалась она каждого, кто в чем-либо противоречил его воли. Он вполне по-западному выражал полное безразличие к мнению народа, Церкви и мудрых старцев (антисоборность) и, в итоге, полностью упразднил Земские и Поместные Соборы (так и не восстановившиеся до революции 1917 года), без которых «авторитарные деспоты», включая Ивана Грозного и Алексея Михайловича, не почитали себя вправе предпринимать большие начинания.
Не терпя возражений и опираясь в защите своей безопасности преимущественно на силу, а не согласие, Пётр учредил Тайную канцелярию с уставной практикой доносительства под страхом смерти для уголовного преследования любого несогласия с царской волей вплоть до смертной же казни. Получившая при своем рождении такое приданное, первая российская спецслужба после смерти царя сама часто становилась источником интриг и заговоров, передав тяжелое наследство и царской охранке, и советскому КГБ даже в самые лучшие годы их работы. Сотворение из державы кумира «по-над усе» вопреки второй заповеди Декалога (Исх.20:4-5) довело страстного царя до убийства (действительного, а не мнимого, как в случае с Иоанном IV) родного сына Алексея, попавшего в опалу за отсутствие сочувствия к реформам отца, за что Пётр был вскоре Богом лишен вожделенного сына от Екатерины и единственного наследника. При такой неприкосновенности воли монарха Петром вводилась максимальная религиозная толерантность (с сохранением жестоких притеснений исключительно «непрогрессивных» старообрядцев, что только усиливало влияние раскольников среди простого народа) вплоть до разрешения, вопреки священным канонам, межконфессиональных браков. Таким образом, в полном соответствии с протестантскими лекалами, царство было объявлено Петром выше и священнее Церкви и православной веры, а государство - выше народа, которому оно, по заветам Христа (Мф.20:26), было призвано служить, и который является главным хранителем Соборной Церкви.
Восхищенное преклонение перед западной культурой, несущей в себе революционный дух Вавилонской блудницы (что не могло не укрыться от мятущегося ума Петра), которым царь надеялся разрушить «архаичный» старорусский уклад для «великих свершений», перерос у многих в его окружении в низменное до комичности пресмыкательство перед Западом, которое передалось последующим поколениям знати и столичных горожан и терзает Россию по сей самый день. Началом и зенитом петровских реформ сталсимволический перенос столицы Третьего Рима из «восточной» Москвы в «западный» Петербург,выстроенный по образу и подобию Амстердама и Венеции с обилием воинственно языческой архитектуры, в который потянулось всё иностранное и российское западническое сообщество: замыслив его основание на мощах святого князя Александра Невского в честь тезоименитого апостола, Пётр построил его на костях множества простых русских людей, не считаясь с жертвами ради поспешности дела. Всё стало им и его поплечниками перестраиваться на западный лад: от одежды и досуга до самого языка, в который нахлынула западная терминология (и с ней заложенные в нее духовные смыслы) и с тех пор приобрела элитарный статус, который удерживает и по сей самый день.
В первую очередь на западный манер были переименованы понятия державного управления: Русью начали управлять канцлеры, президенты, обер-прокуроры, министры, секретари, коллегии, комитеты, ревизоры, асессоры, а воевать с западным неприятелем - генералы, маршалы, лейтенанты, бригадиры, адмиралы, юнкера, солдаты, рейтера. Вслед за понятиями последовали и буквы - старая, несущая в себе духовные смыслы, славянская письменность была значительно упрощена в направлении протестантской функциональности (что было продолжено большевиками) и явно нацеливалась на латинизацию алфавита (чего даже большевикам не удалось). Не пожалел царь и древний русский календарь, отсчитывающий лета от сотворения мира (в Европе, очевидно, таковое было уже «ненаучно»), а Новый год - от связанного со священными событиями древнего церковного новолетия, по-европейски перенеся начало и конец года с лета, символизирующего собой вечную жизнь, на зиму, символизирующую собою смерть. Большевики с удовольствием довели эту реформу до введения католическо-европейского Григорианского календаря и переноса новолетия на время Рождественского поста. Одной из величайших утрат русского духа и слова было упразднение монастырской летописи, безпристрастно освещающей русскую историю и дающей ей богословское истолкование: на ее место пришла «научная» светская историография во главе с ее корифеем Н.Карамзиным, состоявшим в масонстве, с ее поверхностными душевными суждениями по вопросам духовной сущности явлений, недоступным для «душевного человека» (1 Кор.2:14-15), а вместе с ней - карамзиновщина - эпоха клеветы и домыслов, перешедших из англосаксонско-иезуитской в отечественную историографию (эпоха Ивана Грозного, которого сам Пётр почитал, будучи его полным антагонистом, была замазана самой черной краской).
За именами, по закону первенствующего Слова (Ин.1:1), пошла перестройка на европейский манер и самого организационного устройства. Соборные учреждения, выработанные вековым опытом под христианским духом в тонко налаженный организм, - основанные на меритократии, на авторитете и ответственности личности, на взаимном доверии и сослужении, на творческой смекалке и вдохновении, на преобладании духа над буквой, правды и справедливости - над законом, где писаные правила составляли лишь встроенную в традиционный нравственный уклад часть, стали в грубо-рационалистическом ключе Запада заменяться на безличные механизмы мелочной бюрократической возни с жестко разграниченными в функциях коллегиями-министерствами, сковывающих друг друга, с закономерным частым превозобладанием узковедомственных интересов над государственными. Желая построить «эффективную европейскую модель администрирования» на «прогрессивно-просвещенных началах» без «старомодных предрассудков» (по шведско-голландскому образцу), Пётр (как и позже патриотическая часть советской и постсоветской России XXI века) запустил процесс превращения российского государственного управления в оторванный от народа административный аппарат по образцу буржуазных наций. Власть людей, притом почтенных, воспитываемых и соблюдаемых Церковью, поколениями служивых, стала неуклонно сменяться властью циркуляров и положений, рангов и званий, должностей и случайных выдвиженцев (с обилием иноверных иностранцев). Злоупотребление боярским местничеством в занятии должностей было «побеждено» отказом от благородной преемственности во власти и обусловливанием пути к должностям связями и карьеристской удалью. Ввод табеля о рангах для усиления служилого характера дворянской аристократии и всего государства, по сути, возродил худшее проявление местничества, когда место в Табели (как ранее место в боярской родовистости), во-первых, превращалось в смысл деятельности чиновников как источник их благополучия (особенно вожделенным было добраться до ранга, дающего наследственное дворянство, после чего можно было и «расслабиться»), во-вторых, становилось предвестником замены государственной службы на бюрократическое предпринимательство («инвестиции в карьеру»), переросшее уже в наши дни в «наемный менеджмент».
Очковтирательство (хлестаковщина) с приписками и количественными критериями успеха, конформистское одобрение начальства и поиск его «милостей», безынициативность с предотвращением карьерных рисков, конкуренция карьерных заслуг, формальная отчетность с интенсивным бумагооборотом, синекурство, бездушность с формальными отписками, обхождение духа закона при помощи его буквы (чичиковщина), злоупотребление полномочиями с казнокрадством (коррупция), наконец, забвение о нуждах простого народа - все эти «плоды» светской государственности с буржуазной административной системой (пусть и с государственной Церковью) стали, усиливаясь с каждым поколением, накапливаться в русском народе, вызывая у него и соответствующее отношение к государству как таковому, добитое уже партийно-номенклатурным социализмом и либерально-коррупционной бизнес-бюрократией. Конечно, этот процесс был решительно преувеличен либералами, всегда желающим максимально оскопить государственное правление, и социал-революционерами и их западными масонскими опекунами (как в случаях с якобы бутафорскими потемкинскими деревнями) и никоим образом не мог и не смог за 300 лет полностью уничтожить первоначала Русского мира, да и ослаблялся целительными преобразованиями ряда выдающихся монархов и их единомышленников (равно как и советских и постсоветских правителей), а главное - совестью самих русских дворян, которые в подавляющем большинстве своем оставались христианами к явному неудовольствию «зверя из земли».
Вся сущность петровских реформ, вдохновленных западно-ренессансным протестантизмом и скрывающимся за ним розенкрейцеровским рационалистическим «Просвещением» в смеси с искренним и самоотверженным патриотизмом государя, заключалась в замене грубо упрощенными и мозаичными рационалистическими схемами технократического рассудка тонкой и целостной мудрости христианского разума, воображенного в Святой Софии Второго Рима и в триединой киевско-новгородско-полоцкой Софии с вершиной в построенном как град-храм московском Кремле Рима Третьего. Реформы Петра нанесли удар по самому великому сокровищу народа, выработанному в нем за много веков церковной жизнью и выражающему сущность последней (мудрость и любовь) - соборности.
Вместо усиления соборности за счет налаживания внутренней жизни сословий и справедливого упорядочивания их государственного тягла для служения Отечеству, Табель о рангах смешала сословия на почве выслуживания чинов, положив начало упразднению аристократии. Оправданно желая возбудить и усилить государственное служение дворянства, Пётр сделал его общедоступным и вожделенным, одновременно снабдив множеством знаков почета, дворянскими гербами, грамотами и титулами по еще недавно высмеиваемому им католическому образцу и в завершении беззастенчиво законодательно изменил само название высшего сословия на шляхетство. Одновременно он стал в «просветительских» целяхпламенно приобщать «шляхетство» к светской печати Запада (не говоря уже об обиходной бытовой культуре), что до этого века строго огораживала церковно-государственная цензура. Как следствие, с самого начала XVIII века русское дворянство, ранее едва отделимое даже в быту от крестьянства и благоговеющее перед священством, стало постепенно (конечно, не мгновенно и не всепоглощающе) усваивать себе шляхетский гонор и дух замкнутой корпоративности, превозносясь своей «просвещенностью» и «заслугами» (родовитость также скоро вернулась на свою колею, приобщив к себе и новых дворян) перед «темной народной массой» (включая пастырей-богословов), черпая свою «просвещенность» из Адама Смита, французских романов, либеральных журналов и спекуляций германских философов и штундистов.
При этом служба дворян была организована так, чтобы разрывать земские связи и перемешивать их без учета рода и племени. Еще больший удар наносился вековой патриархальной семейственности попыткой введения Петром европейского майората (единонаследия всего имения единственным из детей), повлекшего за собой целые внутрисемейные войны и положившие начало будущей безприданной городской интеллигенции - ядра революции. Наконец, со времени Петра и его увеселений в гендерно-демократической обстановке немецкой слободы началась эмансипация женщин, которые еще совсем недавно, согласно «Домострою», молчанием украшали царские, боярские и крестьянские застолья, а ныне не просто «на равных» принимали участие в балах и грядущих салонах, но были допущены к государственной политике в нарушение всех священных заповедей: «Итак желаю, чтобы также и жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, не многоценною одеждою, но добрыми делами, как прилично женам, посвящающим себя благочестию. Жена да учится в безмолвии, со всякою покорностью; а учить жене не позволяю, ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии. Ибо прежде создан Адам, а потом Ева; и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление» (1 Тим.2:8-14).
Простой тягловый народ, забота о котором как о детях («меньших сих» (Мф.25:40) составляла великую добродетель правителей Третьего Рима и залог народно-державного единства, был сквозь западническую призму своего окружения воспринят Петром как безмолвный материал для достижения «славы и величия России» (мало чем отличаясь от коллективизации и индустриализации XX века), искаженная любовь к которой поглотила в нем любовь к ее народу. Именно «прогрессивным реформатором-западником» крестьяне, составлявшие более около 90% населения Святой Руси, были лично закрепощены по европейскому образцу (почти как скот) и даже превращены в объект торговли (хоть и вопреки желанию государя). Благое намерение истребить бродяжничество и бездельничество, а также увеличить общую производительную силу России, вылилось в этом духе в покупке и перемещении на обильно строящиеся заводы крепостных крестьян как орудий труда (посессионных) вместо продуманного размещения на селе самих заводов - залог будущей пролетаризации с превращением лишившихся деревенских корней рабочих в революционные массы и убийственной для деревни урбанизации XX века. Наконец, к податному тяглу крестьян добавлялась также и воинская повинность, распространившаяся военной реформой на рекрутов практически пожизненно и ранее являвшаяся сугубым уделом дворянства, обуславливая их землевладельческое и крепостное право, что превращало и саму военную службу из священной чести в ненавистную повинность. Последовавшая после Петра отмена обязательной государственной службы для дворян, превратившая их в феодалов, упразднила остатки сословной справедливости на Руси как неотъемлемой составляющей соборности.
Соборность была сильно повреждена и упоминавшимися административными реформами. Желая усилить созидательную силу имперской власти, вместо того, чтобы соборность для этого и использовать, Пётр Iрешил отказаться от нее. Древние совещательные органы, включая земские соборы, боярскую думу, земства с губными старостами (устроенные «авторитарным» Иоанном Грозным) были упразднены и заменены жесткой бюрократической вертикалью исполнительных органов во главе с Сенатом, жесткость которой сама по себе обеспечивает дисциплину и, в лучшем случае, исполнительность решений сверху, но не управляемость самой жизнью народа. Снова же царь полагал, что для разработки и внедрения государственных идей ему не нужны советы ни Церкви, ни мудрых вельмож: конечно, без совещаний с сенаторами и советниками монарх с тех пор не обходился, но именно упорядоченная советская практика и была упразднена (и окончательно добита большевистской «советскостью»). Власти от такой централизации у царя не прибавилось, а вот единство с народом надорвалось. Напротив, копируя буржуазную практику Запада, в городах, на которые с их торговлей и промышленностью он переложил с русской деревни свою надежду, Пётр ввел независимое от аристократии городское самоуправление в виде магистратов, избирательные права в которых были предоставлены лишь купцам и промышленникам - вместо назначаемого царем воеводы с всесословно избираемым советом. Это был первый камень в основание и будущих капиталистических отношений в городах, на почве которых будут развиваться как типичные буржуазные пороки, так и социалистические революционные настроения.
Такой же надрывисто-мятущейся оказалась при Петре I и внешняя политика «двуглавого орла», увязнувшая в суете из-за отчуждения от ее мессианского смысла, хранимого церковной мудростью, положив начало ее многочисленным ошибкам на целых полтора столетия (вплоть до Венского конгресса). Суть этих ошибок - всё та же: оставив вековую священную политику собирания русских земель и движения к воссоединению с православным византийским наследием и к славянскому братству, к которой к XVIII веку присоединилась очевидная необходимость подготовки к сражению со «зверем из моря» восстающей неоязыческой Римской империи, Россия стала «прорубать» то самое «окно в Европу», печься о высокой репутации на «прогрессивном» Западе и искать от него одобрения, заботиться об «общеевропейских ценностях», хранить верность рыцарским принципам, давно забытым Европой еще во время самих рыцарских походов, защищать сами эти западные страны друг от друга, отдавая предпочтение в них мнимым «христианским братьям». Во время самого Петра этот промах выразился в отступлении от главного направления военного продвижения - западнорусского - для освобождения древних земель Белой, Червонной и Черной Руси от польско-иезуитской оккупации, заброшенного на целый век. Особо пагубным этот промах, кровоточащий по сей самый день, оказался в силу того, что именно в «просвещенный» XVIIIвек, между прочим воспевший национализм, разлагавшаяся и агонизировавшая Речь Посполитая стала поспешно уничтожать западнорусское население, составлявшее подавляющее (но бесправное) большинство на землях Белой и Малой Руси. Окончательно запретив на конфедеративном Варшавском Сейме 1696 года русский язык и образование на нем, отняв последние гражданские права у остатков западнорусской шляхты, установив рабовладельческий строй по отношению к крестьянам-холопам (то есть, всем без исключения белорусам и малороссам) с 5-6-дневной еженедельной барщиной и правом пана их не только продавать, но даже легально совершенно свободно убивать, наконец, запретив сердце народа - Православную Церковь на всей Западной Руси.
Вместо того, чтобы вернуть зарвавшуюся Польшу к ее историческим границам и осмыслению своего плачевного положения предателя славян и слуги «зверя из земли», первый император всероссийский подтвердил заключенный еще «латинской партией» царицы Софьи (самому царю враждебной) «Вечный мир» с Польшей и продолжил начатую вместе с ней, неоправданную в то время, войну с Турцией и Крымским ханством за выход к южным морям, где русских людей не было уже много столетий и удержать которые тогда еще было не по силам (особенно с польской Украиной в тылу), но более всего - для защиты «европейских партнеров» в лице католических Австрии, Римско-германской империи и самой Польши от в целом терпимым к Православию османам (примерно с той же целью начался и нынешний поход российской армии в Сирию). Примечательно, что во время своего «великого посольства» Пётр неожиданно для себя узнал, что «христианские» Голландия и Англия не только не собираются помочь ему в войне с Турцией, но даже намерены воспрепятствовать выходу России к Азовскому и Черному морю, но так и не уразумел смысла этих намерений.
Но совсем уж все перемешалось, когда Петр, едва заключив победное перемирие с Турцией, вместо заслуженного присоединения Белоруссии и Правобережной Малороссии (польской Окраины или Всходних Кресов) со спасением местного населения от гнёта католической Польши, впервые в истории с последней объединившись, вступила в чужую войну против Швеции с той же грёзой о морском «окне в Европу» (на данитский север), из которой он только что вернулся, и надеждой на лифляндско-эстляндские земли, основная часть которых (за исключением части горожан Нарвы и Дерпта) не имела ни русского, ни православного населения, - в основном из желания поскорее испытать модернизированную армию и «показать себя» Европе (по сути, продолжая потешные военные игры в подмосковном селе). Продолжением такой опрометчивости стало тяжелое предательство Российской империей православного казачества и местного православного населения Правобережной Украины, давно стремившегося к объединению с левобережной Малороссией и Россией, находящихся в то время под булавой «второго Хмельницкого», гетмана Самойло Ивановича Самуся, и восставшего против подлого их угнетения польской властью (в союзе с талмудическим кагалом), недавно спасенной казаками от Османской империи. Даже в ответ на обращение всесословного украинского собрания на казацкой Раде (референдум того времени) Пётр I отказался присоединять Малороссию (не требовавшей даже помощи) и запретил помогать братьям даже левобережным малороссам во главе с гетманом Мазепой, ссылаясь на соглашения «Вечного мира», несмотря на террор против православного русского населения, который был запрещен условиями тогдашнего «минского формата», к слову, предполагавшего также и федерализацию и нейтральность тогдашнего Юго-Востока Украины (Поднепровья и Подолии).
«Хитрый план Петра» дошел до того, что когда православное казацкое ополчение с опорой на полную поддержку местного населения само освободило большую часть Малороссии (Речь Посполитую возглавлял тогда саксонский курфюрст Август, «Байден» той эпохи, а большую часть олигархическо-прозападного государства славян, элита которых возомнила себя к тому времени «древними сарматами», уже оккупировали северо-атлантические войска Карла XII), европейский царь потребовал у гетмана, готового даже стать простым полковником войска Мазепы, ни много ни мало, вернуть все освобожденные территории Украины католическому германо-польскому квазигосударству, а на все обращения православных казаков отвечал глухим молчанием вплоть до их поражения в мужественном бою с численно превосходившим противником. Зато мгновенно отозвался он на настоятельный призыв польского короля перекрыть границу и не позволять левобережным казакам приходить на помощь к своим братьям (и не вспомнив о правах и прописанном «особом статусе» региона), а от предводителей ополченцев потребовал покориться польскому курфюрсту и положиться на его милость. Венцом позора был «Нарвский трактат», по которому восстание православного западнорусского народа было названо «Украинским замешательством» в результате «узурпации власти казацкой старшины», и было подавлено совместным с Польшей «миротворческим контингентом» с участием петровской гвардии (сам же гетман Самусь был арестован и сослан в Сибирь). Именно тогда впервые произошло глубокое разочарование православных малороссов в российском государстве и последовало предательство (само по себе вероломное) гетмана Мазепы, перешедшего на сторону врага, - которые, как мы видим, вместе с «хитрыми планами» незаживающей язвой живут на Руси по сей самый день.
Весьма знаменательно, что в самый острый в Северной войне период русского похода Карла Речь Посполитая, спасенная Россией от гибели, переметнулась на противоположную сторону и шла во главе с Сапегой на помощь шведскому войску как 325 лет назад во главе с Ягайлой - на помощь Мамаю (и в том же направлении), и также тщетно: была перехвачена и разбита. Но даже после этого, вкупе с разгромом шведов под Полтавой, когда достаточно было просто перейти Днепр, русская армия понеслась завоевывать Прибалтику и Финляндию и безвозмездно спасть от шведов Пруссию и Саксонию - своих будущих вековых супостатов. В конце же войны против России, когда та стояла у поверженной Шведской протестантской империи, незамедлительно впервые в истории выступила коалиция стран древней вотчины дано-хазарских талмудистов и будущего «зверя от земли» (в частности, в составе нацистской коалиции), в которых уже утвердились масоны: Англия, Голландия, Шотландия, Ганновер. Воспользовалась заносчивостью Петра и Османская Турция, возобновившая войну и отбившая у России все тяжелые завоевания в Приазовье. Немалые силы поглотил и последующий авантюрный и бесплодный персидский поход вдоль Каспия и турецких границ. Итогом такой бравадно-суетливой военной эпопеи России, потребовавшей безмерного перенапряжения народных сил (вплоть до изъятия церковных колоколов и земель), разорения и сокращения населения на 20 %, стал 100 летний геноцид западнорусского населения в Польше, отложение почти на 100 лет рождения Новороссии при завоевании за десятилетия военных усилий Империи лишь территории Эстонии и половины Латвии.
Главный же ущерб был нанесен укладу Третьего Рима Святой Руси. Он еще во многом и долго поддерживался духом, благодаря благодатной вере и историческому наследию народа, но вот государственный строй стал все больше расходиться с ним. Сословно-соборный строй был разрушен, а столичное высшее сословие брошено в омут карьерной борьбы и западной культуры иллюминатского «Просвещения» с помутнением ума в плане понимания сути бытия и призвания собственной державы божественного «двуглавого орла». Многовековая земляческая сплоченность аристократии была упразднена, а дворянская корпорация, замкнутая в себя и оторванная от остальной России, образовалась только в столичном Петербурге (куда Пётр завез огромное число протестантских иностранцев, включив их в высшее государственное управление и жизнь дворянского сословия), что привело к катастрофическим событиям в итоге. Храня в своем большинстве в сердце высокие понятия, но лишившись духовного окормления и почвы, столичные дворяне, подобно ниневитянам, вскоре разучились «отличать правую руку от левой» (Иона 4:11), без чего всенародное державное противостояние двуединому зверю становилось невозможным как успех в путешествии - самому могучему кораблю, не знающему курса. Хуже всего, что преемники Петра - в особенности, многочисленные наводнившие Петербург иноземцы и местные новоявленные шляхтичи, почувствовавшие искус свободной жизни западной элиты - сразу после скоропостижной смерти Петра стали нивелировать все немалое благое в начинаниях первого императора Всероссийского, а вот ошибочное - напротив, развивать и приумножать. Сразу после кончины Петра в 1725 году на Руси началась первая Великая столетняя духовная Смута, закономерно завершившаяся на Сенатской площади восстанием декабристов, а, по сути, продолжившая жить и перешедшая во вторую духовную и первую Великую столетнюю духовно-политическую Смуту 1917-го, продолжающуюся по сей самый день. И впервые в истории Руси обе Смуты непосредственно на разных уровнях власти сопровождались сознательными слугами «зверя из земли» - масонской церкви и показавшего из ее подземелий талмудизма.
