В самом центре Москвы, на углу Воздвиженки и Моховой, у
подножия широких каменных ступеней, ведущих в главную библиотеку страны,
стояли счастливые люди. Неизвестно, сколько ещё продлилась бы этим
зимним московским вечером их оживлённая беседа, то и дело прерываемая
шутками и смехом. А всё потому, что никому не хотелось расходиться,
вопреки крепчающему морозу. Почти все они были священнослужителями, что и
прочитывалось пробегающими мимо вечно спешащими столичными жителями,
бросающими мимолётные заинтересованные взгляды на окладистые бороды и
чёрные подолы ряс, выглядывающие из-под плотно запахнутых пальто и
дублёнок.
В Кремлёвском Государственном Дворце, что светился напротив всеми своими
огромными окнами, только что окончился большой праздничный концерт. В
недалёком прошлом здесь проходили важные партийные съезды, а сегодня, ну
кто бы мог помыслить об этом ещё два десятилетия назад, состоялось
торжественное открытие Международных Рождественских Чтений, уже в
который раз. С каждым из отцов, прибывших ныне в столицу из самых разных
уголков необъятной России, мне довелось познакомиться во время
многочисленных поездок с лекциями, но встретиться разом, да ещё по
такому замечательному поводу - воистину подарок судьбы. Вот и радовались
мы сейчас, и веселились совсем как дети.
Чуть поодаль, пританцовывая от холода, стояла шумная группа молодых
людей студенческого возраста, на которых мы и внимания-то особого
поначалу не обратили. Правда, боковым зрением отметил про себя, что они
арабы с севера Африки - сказывался опыт многолетней работы с
иностранными студентами в «прошлой» жизни. Но вот от этой ватаги
отделился долговязый смуглый парень, плотно закутанный в тёплый шарф, и,
слегка пошатываясь, подошёл к нам. «Я мусульманин, - заявил он
несколько вызывающе. - А вы христианские священники, да?» «Ну, вроде
как. Православные, Божией милостью», - ответил, широко улыбаясь,
рыжебородый отец Георгий. «Очень хорошо. Тогда у меня есть к вам один
вопрос». «Ну, если мусульманин, то это к Василию Давыдовичу», - тотчас
нашёлся отец Павел и, взяв под локоть молодого человека, развернул его
ко мне, заговорщицки подмигивая. «Спаси Господь, батюшка», - в тон ему
ответил я и обратился к подошедшему: «Слушаю тебя, дорогой».
«Я вашего Бога не понимаю, - категорически заявил он мне, - какой это
вообще Бог?!» «А что тебя смущает?», - задаю встречный вопрос, слегка
раздражаясь по поводу этой так не вовремя возникшей уличной богословской
дискуссии. «Вот я и говорю, что не понимаю вашего Бога!» «Ну, это не
новость, - пытаюсь отшутится, дабы поскорее завершить этот непонятный и
неприятный разговор, - две тысячи лет Его не все понимают...» Мысли о
тёплом доме и горячем чае, - вот что занимало мои мысли ещё несколько
мгновений назад, а тут... Мой собеседник, однако, не унимается. Речь его
грозна, похоже, мой снисходительный тон его никак не устраивает и даже
раздражает; он почти вплотную приблизил ко мне своё смуглое лицо, на
котором нешуточным огнём горят чёрные выпуклые глаза.
И тут я понимаю, наконец-то, что насторожило меня в нём сразу, с того
момента, когда подошёл к нам и вызывающим тоном завёл этот странный
разговор. Господи, да он же нетрезв. В этом не может быть никаких
сомнений. И запах перегара, который не спутаешь ни с чем, и эта не
вполне уверенная походка, и сам тон, всё же непозволительный для
восточного человека при общении с людьми старше его, да ещё и
священнослужителями, пусть и живёт уже несколько лет в наших северных
широтах. Ну да, буду я сейчас разводить с ним философские беседы, как
же. Пусть сначала проспится. А не послать ли его сразу в нокаут вопросом
о том, как же это совмещается его религия, о принадлежности к которой
он так громогласно заявил, с употреблением горячительных напитков. И
всё, и дело с концом. Давно уже пора ехать домой, прихватив батюшек, и
звонить жене, чтобы готовилась встречать гостей. Ещё и машину греть...
Но поступить таким вот образом отчего-то не могу. Есть в этом что-то
неправильное. Получается, что брошен вызов и уклоняться от него не
достойно. Да и хочется услышать, наконец, что ему так не нравится в
нашем Боге. Ведь Христа невозможно не полюбить, правда? Иное дело, если
не знаешь Спасителя или познания твои о Нём ложны.
...Это случится много лет спустя после памятного зимнего вечера, когда
автор этих строк окажется в небольшом западно-европейском городке. Уже
прошла операция на коленном суставе, и мы с соседом-татарином,
прилетевшим с этой же целью из Казани, прохаживаемся, опираясь на
костыли, по его немноголюдным улочкам. Как оказалось, Марату (назовём
его так), спортивного виде мужчине под сорок, эти края не внове; ему уже
довелось бывать здесь пару лет назад в частной туристической поездке с
«младшей женой». Помню, как царапнула слух эта его фраза, но смысл её,
признаюсь, дошёл до меня не сразу. Подумалось, а вдруг человек попросту
оговорился.
Собеседник мой изучает арабский язык, недавно совершил хадж и проявляет
неподдельный интерес ко всему, что связано с нашей верой. Не могу не
осознавать, что пытливость моего собрата по болезни объясняется ещё и
тем, что ему хочется понять, - как это могло случиться, что человек,
родившийся и выросший в такой родной и знакомой ему исламской традиции,
принял Православие. Порой заставал его, благо жили в соседних номерах,
за внимательным просмотром моих авторских телевизионных программ,
выложенных в виртуальном пространстве, после чего Марат закидывал меня
множеством самых разнообразных вопросов. Да так, что трапеза наша
нередко затягивалась чуть не на два часа. А мы всё беседовали и
беседовали, неспешно попивая чай и не замечая, казалось, ироничных
взглядов вежливых официантов, то и дело бесшумно скользящих мимо нас.
Вопросы моего товарища чаще всего касались непростых сторон нашей
церковной жизни, а потому не раз и не два, отвечая на его вопросы,
произносил я фразы типа: «Знаете, это такое Таинство» или же «это
великая тайна». Оно и понятно. Темы глубокие, сложные, требующие хоть
какой-то подготовки, но у моего собеседника, как я убеждался всякий раз,
таковые знания или отсутствовали вовсе или, что гораздо прискорбнее,
были попросту ложны. Такие фантастические предрассудки о нашей вере
гнездились в его пытливом уме, что только диву даёшься, - откуда, из
каких мутных источников вычерпаны... Хотя чему удивляться, собственно.
Порой из уст и крещённых людей слышишь такую дичь, что оторопь берёт.
Так вот, когда очередной его вопрос коснулся Причастия, мне после
некоторых разъяснений поневоле пришлось произнести слова о том, что это
величайшее из Таинств, Тайна тайн. На что мой собеседник вдруг
неожиданно взволнованно воскликнул: «Послушайте, только не обижайтесь, -
что это за вера у вас?! О чём ни спрашиваю - всё у вас тайна. А у нас
никаких тайн нет, всё понятно: это вера, это еда, это секс...».
Я не обиделся.
...Это случится потом, много позже, а сейчас передо мной стоял человек,
который честно - пусть и в довольно грубой вызывающей форме - признался в
том, что не понимает нашего Бога. И даже объяснил почему. «Какой это
Бог, - говорил он взволнованно, почти срываясь на крик, глядя мне прямо в
глаза, - Который дал Своего Сына, чтобы Его убили! И это называется -
Бог?! Вот если бы моего сына кто-то даже пальцем тронул, я бы этого
человека...» Но я не дал ему договорить: «А что, дорогой, у тебя разве
есть сын?» «Да нету у меня сына, я вообще не женился ещё!..» «Вот
видишь, какой ты хороший человек, какое у тебя сердце доброе, - говорю
ему, - у тебя ещё не родился сын, даже неизвестно родится ли вообще,
ведь ты даже не женат, а ты уже так сильно любишь его! Ты так любишь
его, пока несуществующего, что готов наказать любого, кто даже посмеет
его обидеть, да?» «Да! Конечно!», - восклицает африканец, кажется, не
совсем понимая, куда я клоню. Оказалось, что я говорю с ним, держа
обеими руками за плечи, отчего он, похоже, растерял свою недавнюю
дерзость. «Ты понимаешь, как же надо любить людей, тебя и даже меня,
чтобы не пожалеть Своего Сына, отдать Его на мучения! Вот это любовь,
да?! Любовь, в которой все буквы заглавные. Ты подумай, дорогой,
подумай...»
...Как хочется, повернувшись спиной к Кутафьей башне, разбежаться сейчас
по Воздвиженке, как это случалось во сне, и, раскинув руки, слегка
отрываясь от земли, свернуть на Новый Арбат, а следом скользнуть к реке
и, минуя мост, разогнаться что есть мочи на Кутузовском и перед самой
Триумфальной аркой взмыть по-птичьи под облака, под низкое тяжёлое
московское небо, и не сбавляя скорости подниматься всё выше и выше, с
ликующим восторгом пронзая плотную свинцовую шапку огромного суетного
города, ворваться, наконец, туда, где всегда солнце...
Ирзабеков Фазиль Давуд оглы,
в святом Крещении Василий
21 июля 2017
Праздник Казанской иконы Божией Матери
