В эпико-комическом мюзикле «Трамп», который идет сейчас на всех сценах планеты, уже несколько месяцев, как определилась главная заграничная звезда - и это, конечно, Владимир Путин в амплуа «дядюшка-злодей». Однако за последнюю неделю у российского президента появился серьезный конкурент - премьер-министр Великобритании Тереза Мэй не только стала первым иностранным лидером, с которым встретился Дональд Трамп после вступления в должность, но и пытается перетянуть на себя звание главного иностранного партнера нового президента США.
Обновленцы 2016 года
Так или иначе, Соединенное Королевство присутствовало в околотрамповском дискурсе и до выборов (взять хотя бы эффект брекзита), и сразу после них - как минимум в виде лозунга проигравших демократов «Make America Great Britain again!». Но только в тот момент, когда Тереза Мэй стала первым главой иностранного государства, посетившим Трампа в Белом доме, британский премьер наконец перестала быть в этой постановке частью массовки «мировых лидеров» и решительно вышла на авансцену.
Это во многом логично. На данный момент Трамп и Мэй кажутся двумя главными паладинами того, что может войти в историю под названием «духа 2016 года» - внезапного восстания западного избирателя против собственного истеблишмента. Собственно, Мэй и сама это подтвердила, произнеся в Америке фразу, очерчивающую некий ведьмин круг исключительности вокруг нее и Трампа: «Вы обновляете свою страну, мы обновляем свою».
Кроме того, никто не отменял и насчитывающую сотню с лишним лет традицию «особых отношений» США и Великобритании - и, что, может, еще важнее, их уже давно устоявшуюся периодичность. Сам термин «особые отношения» впервые употребил в Фултонской речи Черчилль. Его собственное взаимопонимание с Рузвельтом, предшествующая коалиция США и Антанты в Первой мировой, а также более поздние примеры сотрудничества Рейгана с Тэтчер и Буша-младшего с Блэром составляют череду всем известных пиков в этих отношениях. Куда хуже запечатлены в нашей памяти разделявшие такие пики ущелья - конфликт Идена и Эйзенхауэра из-за Суэца, недоверие Линдона Джонсона к Гарольду Уилсону из-за отказа послать британские войска во Вьетнам и взаимная неприязнь Никсона и Хита, связанная со стремлением последнего видеть Британию в ЕС.
Эта забывчивость о кризисах в особых отношениях распространяется даже на самое недавнее время - мало кто сейчас вспомнит, что приход на смену Бушу-младшему мало интересующегося Британией Барака Обамы сопровождался ощущением сильного англо-американского охлаждения. Больше того, охлаждение это казалось вполне естественным и правильным: британцам к тому времени изрядно надоело, что их дразнят «американским пуделем», а Ричард Кертис уже вставил в «Реальную любовь» сцену, где премьер-министр напоминает президенту про правую и левую ноги Дэвида Бекхэма как доказательства величия его маленькой, но гордой родины.
Некое сожаление по этому поводу пришло к примерно каждому второму британцу только в апреле 2016 года, когда Обама довольно внезапно включился в кампанию против брекзита, заявив, что в случае выхода из ЕС Британия окажется в «конце очереди» на заключение торгового договора с США. После референдума 23 июня это сожаление стало всеобщим: англичане все же недаром торговая нация, и в любой непонятной ситуации они больше всего нервничают именно из-за таких договоров.
Эта история в первую очередь и предопределила, с какими настроениями ехала в Вашингтон Тереза Мэй. Ее основные цели были такими: стереть память об обамовской «очереди», услышать от нового президента слова «договор за шесть месяцев», уже произнесенные его советниками, и наладить какой-то личный контакт. Тем более что последнюю задачу ей, в отличие от многих других европейских лидеров, не осложняло ни одно презрительное высказывание о Трампе во время президентской кампании.
Также важным для Мэй было получить дополнительные козыри в будущих переговорах с Европой, откуда не замедлила прийти соответствующая реакция. Кандидат на пост французского президента Эммануэль Макрон заговорил о Британии как о «вассале США», а из Брюсселя начали раздаваться угрозы, что любые сепаратные торговые переговоры с США до полного выхода из ЕС выйдут боком самим британцам. Прочие поводы, которые могли быть у Мэй - поговорить о непреходящей важности НАТО и предостеречь Трампа от чар Путина, - кажутся на этом фоне хоть и необходимыми в презентационном смысле, но второстепенными по сути.
Новые Хонеккер и Бразаускас
Куда менее понятно, чего хотел от этой встречи Трамп, - разве что того, чтобы его первым гостем в Белом доме не стал, например, тот же Путин. Но с ним пока вообще мало что понятно, кроме того, что он всерьез собирается выполнять все свои предвыборные обязательства. А это, как он сам определил в своей инаугурационной речи, означает следование принципам «Прежде всего - Америка» и «Покупай американское, нанимай американцев».
Как это сочетается с интересами Британии как экспортера и оплота свободной торговли, пока не очень просматривается. Тем более если Тереза Мэй осуществит свою едва замаскированную угрозу «изменить основы британской экономической модели», по сути превратив страну в налоговую и инвестиционную гавань. В исторической перспективе будет забавно, если США, возникшие в результате восстания небольших колоний против меркантилистской политики Британской империи, в рамках меркантилистской по сути политики Трампа начнут давить теперь уже куда более скромное по экономической мощи Соединенное Королевство.
Однако все это пока вопросы для будущего - сама же встреча имела характер скорее предварительный и демонстративный, так что особенно интересно то, как она была представлена в массмедиа. И тут, надо сказать, сходство между Трампом и Мэй заканчивается: пусть они оба и обновляют свои страны, у них совсем разные отношения с прессой и, шире, с «рамками приличия», установленными истеблишментом их стран.
Трамп с самого начала вне этих рамок и потому, по сути, вне опасности: чтобы не писали о нем в The New York Times, это в ближайшее время не изменит мнение о нем ни одного его избирателя, разве что, наоборот, доведет до протестного трамполюбия очередного умеренного сторонника демократов, уставшего от непривычной предвзятости в прессе.
Наоборот, Тереза Мэй как истинный консерватор находится строго в рамках, но старается по мере сил раздвигать их вширь. На данный момент граница приличий проходит в Британии как раз в районе официальной встречи с Трампом, и потому освещение визита, скажем в либеральной The Guardian, выглядело довольно необычно для жанра политического репортажа - как бесконечное рассуждение о том, что ужасного могло бы там случиться, но, к предполагаемому облегчению премьер-министра, каким-то чудом не произошло: ее не стошнило от рукопожатия с президентом, а он не объявил войну какому-нибудь государству прямо на совместной пресс-конференции или не начал хватать ее за то место, за которое в мире The Guardian он хватает всех представительниц женского пола.
Последнее соображение прекрасно срифмовалось с орфографической ошибкой, допущенной каким-то сотрудником аппарата Белого дома в президентском расписании: имя гостьи случайно было написано там как Teresa, а не Theresa, что сделало госпожу Мэй полной тезкой некоей популярной в начале 2000-х порномодели. Детской радости британских журналистов не было никакого предела: вы, мол, только представьте себе, как расстроился Трамп.
В целом трансатлантические отношения между США и их союзниками в Западной Европе относятся сейчас к довольно редкому в мировой истории жанру: младшие партнеры очень недовольны старшим и подозревают его в предательстве общей политики. Последний раз что-то подобное мы могли наблюдать лет тридцать назад, когда товарищ Гусак в Праге или товарищ Живков в Софии с нарастающим недоверием следили за движимым «новым мышлением» горбачевским Кремлем, чей курс ставил под угрозу мировую социалистическую систему. Самым угрюмым критиком тогдашних перемен был товарищ Хонеккер, и нам не нужно покидать пределы Берлина, чтобы в сегодняшней ситуации найти аналогичного ему государственного деятеля - федерального канцлера Меркель.
Соответствие Британии и Терезе Мэй подобрать в тех обстоятельствах несколько сложнее, но с известной натяжкой это все же возможно - им будет Литовская ССР и лидер тамошних коммунистов Альгирдас Бразаускас, чуть ли не первым поверивший в серьезность и необратимость перемен, решительно принявший их и использовавший ситуацию для того, чтобы с успехом обеспечить возвращение своей стране полной независимости. Разумеется, тут надо иметь в виду, что исторические аналогии почти никак не помогают нам предсказывать будущее. Но для понимания настоящего и снятия определенных ментальных штампов о недавнем прошлом они могут стать очень полезными.
Пётр Фаворов
