Часть 4. Победное шествие зверя от земли. Разрушение: Удерживающий зверолов (продолжение)
XIX век явился веком торжества «зверя из земли» в Европе, в свою очередь, колонизировавшей все континенты и политически поработившей все народы, век манифестации неприкрытого материализма и атеизма с воинственным отрицанием Библии и догматическим возведением генеалогии венца творения к обезьяне, век поглощения широких слоёв населения капиталистической лихорадкой, рождающей бок о бок с излишеством и потребительским культом повсеместную нищету (начиная с самих «передовых стран» и во все уголки подвластных им земель) вкупе с сатанинской мальтузианской теорией её «преодоления», наконец, век сокрушительного шествия зверя по старой Европе, революционным огнем расчищающего пространство под строительство морского Вавилона.
Для искупленного же Русского царства династии Романовых XIXвек стал веком возрождения в предначертанное ему великое призвание. Открытая только духовным очам противоположность западного и русского начал, которые поверхностный (и даже благочестивый) взгляд равно выводил из Христианства, ныне предстала во всей своей непримиримости сражения Двуглавого Орла Третьего Рима и двуглавого змея Нового Вавилона. Россия насмерть стала на пути данитских талмудистов-масонов, оказавшись той самой «прекрасной страной», к которой, наряду с «югом и востоком», именно в это время «чрезвычайно разросся рог» европейского «возвеличившегося козла» (Дан.8:8-9). Пренебрежительно назвав Россию XIX века «жандармом Европы», масонский синедрион, подобно древнему иудейскому первосвященнику Каиафе (Ин.11:49-51), помимо воли исповедал правду о вселенском Удерживающем словом и мечом всё человечество от царства лукавого беззакония. Частные и тактические войны против России переросли в бескомпромиссный всезападный «крестовый поход» (против Креста Христова), открытый «нашествием галлов и двадесяти языков» под водительством Наполеона. Все видимые и невидимые приступы «зверя из моря» разбивались о Православие-Самодержавие-Народность Третьего Рима, каждый раз только укрепляя его и возвышая духом к высоте московского первообраза. Единственное, в чем удалось преуспеть за это время западному прислужнику и глашатаю дракона (Откр.13:11), - распространение заразы вольнодумства (тёмного «Просвещения») столичных дворян-западников на русскую глубинку, включая помещиков, чиновников, городских разночинцев и даже священство, что закономерно привело к нравственному огрублению и росту непокорства в среде простого трудового народа, составлявшего более 95% народного тела - рабочих и крестьян.
Чувство вины у Александра I за причастность к гибели отца, бывшее одним из семян принесенной Павлом жертвы, довлело над ним и во многом и обусловило скорые перемены в его правлении. Подобно своему отцу и деду, он был приведен к власти масонскими заговорщиками в твердом уповании получить, наконец, в лице нового русского монарха своего покорного слугу (по сути, самоубийцу). Но сила Божьей благодати вновь преодолела козни «зверя из земли». Начало его правления, казалось бы, полностью хоронило только что воспрявшую надежду. Молодой император был беспомощной марионеткой в руках своего впервые поголовно масонского окружения (доселе составлявшего лишь часть придворной знати): от него ожидали отмену всех павловских преобразований и начинаний и возвращение к екатерининским вольностям, более того, с расширением их до пределов политической власти, начиная с введения конституционного ограничения священного христианского самодержавия. Всё это безбожное лукавство, естественно, обставлялось в уме самого Александра светлым антуражем прогрессивности и гуманизма. И он вдохновенно пошёл по выстланному для него губительному пути - в горячем порыве «быстрого всеобщего облагодетельствования», свойственного более женщинам и молодёжи, в которых преобладает чувственность над разумом.
Как мы видели выше, искушение женским равноправием и самовластием (гендерным равенством), которыми была соблазнена Россия в XVIII веке и которыми ныне в рамках антихристианской идеологии либерального глобализма двуединым зверем Апокалипсиса вводится в царство Антихриста всё человечество, восходит к первородному искушению в раю Адама и Евы (и грехопадению) главой двух зверей, которое по духовным законам воспроизводится на протяжении всех 7,5 тысячелетий хождения человечества по пустыни прόклятой Земли. Но точно так же обстоит дело и со вторым искушением - молодежного равноправия и самовластия (ювенального равенства), которое та же самая антихристианская идеология использует ныне для сатанизации человечества. И оно также зародилось в раю при том же самом проваленном испытании человека лукавством падшего серафима: будучи юным и неопытным в управлении своей богообразной природой и потому огражденным от несвоевременного вкушения плодов познания добра и зла, человек под наущением того же «прогрессивного просветителя» поддался самонадеянному, наивному и дерзкому порыву быстро и собственным разумением «стать как боги» вопреки «обманывающему» Богу (Быт.3:4-5), в результате превратившись в подобие самого дьявола. Посему молодой поросли Адамова корня вполне свойственно иметь либерально-преобразовательный настрой, наивно полагая, что всеобщее равноправие и доступность различных благ во главе со знанием непременно приведут к торжеству справедливости и благоденствия, притом рассчитывая это достигнуть тем же революционным преодолением сопротивления старых порядков (включая «ненужные» ограничения и запреты) и их зрелых охранителей, которые, «конечно», только и делают, что «хотят» помешать стать всем людям «как боги».
Как правило, либерально-революционные взгляды молодежи (если не считать нынешнее звериное время организованного всеохватывающего растления) безкорыстны и самоотверженны и лишь у «седовласых» революционеров носят преимущественно характер подлого коварства, продажности и сознательной разрушительности, в связи с чем во многом справедливо и говорится: «кто в 20 лет не был революционером - у того нет сердца, а кто остался революционером в 30 лет, у того нет ума (или, добавим, совести)». Действительно, согласно русской истории, А.Меньшиков, А.Пушкин, М.Лермонтов, А.Грибоедов, Ф.Достоевский, И. Киреевский, Н.Карамзин, Л.Тихомиров, И.Сталин и подобные им глыбы духа начинали как отчаянные революционеры с оттенком нигилизма, однако с течением небольшого времени становились «законченными» монархистами, патриархальными охранителями, безкомпромиссными «клерикалами» и неистовыми имперцами (лишь возгордившийся Л.Толстой проделал обратный путь и, породив человекобожную ересь толстовства, умер страшной смертью и стал одним из отцов «русской» революции).Чтобы предотвратить этот благотворный ход жизни слуги-члены вавилоно-масонского зверя уже несколько столетий небезуспешно предпринимают всевозможные усилия, чтобы именно на стадии молодого и несмышлёного бунтарства люди получали «свободу» и даже власть, которые были бы «конституционно защищены» от взрослых - как на уровне семьи, так и государства и даже Самой Церкви. Мы ясно это видим на примере деятельности министерства по делам молодежи протоправительства царства Антихриста (ЮНИСЕФ), лоббистов и пропагандистов ювенальной юстиции и «прав детей и молодежи», молодежных парламентов, Болонского процесса, «педагогики» «равный обучает равного», студенческого самоуправления, управляемых молодежных партийных подразделений (особенно радикальных, известных в народе как «онижедети»), а также молодых митрополитов и руководителей синодальных и епархиальных отделов, молодежного обновленческого «миссионерства».
В русском царстве Третьего Рима против этого яда было выработано прекрасное противоядие - один из многих даров церковно-державной симфонии. Когда волею судеб Божьих на престоле оказывался юный правитель, рядом с ним - наряду с регентом или даже в качестве оного - появлялся святитель или преподобный душепопечитель. Победоносность данной опеки особенно ярко отразилась в исторической судьбе великих благоверных самодержцев с тяжелым периодом малолетнего или юного правления (в «социально опасном положении») - св. Дмитрия Донского, Иоанна IV, Алексея Михайловича (продолжится и с обладателями похожей участи Александра III и Николая II). Пётр I, как помним, нанёс этому спасительному порядку тяжелый удар, решив расчистить путь этой самой инфантильно-революционной самонадеянности, - удалив от себя святителей и преподобных, а образование высшего дворянства передав из рук Церкви в руки светских учителей. По сути, жертвой такой «свободы» на престоле стал только он сам и двадцатитрехлетний император Александр. Однако язва младоправчества и младомнения разрослась по Руси не столько через судьбу правящей династии, сколько через подобные же изменения, произошедшие в дворянских семьях, как это точно описано в тургеневских «Отцах и детях». Через «птенцов гнезда Петрова», позже разведшихся в стенах лицеев и университетов, во многом «зверь из земли» и привел к краху главное препятствие на пути воцарения ада на Земле, не воспрявшее и по сей самый день. Первая, либерально-революционная, часть правления юного Александра Павловича как раз и прошла в окружении сверстников-недорослей, нашедших источник своего вдохновения в масонском «Просвещении» и масонской прихожей самой церкви сатаны.
Залогом беспомощности императора перед зверем стало его отпадение от целомудренного наследия отца - аскезы и семейственности. Воспитанный в екатерининском духе он вернул в придворную жизнь державы Двуглавого Орла и её вельмож пышность и роскошь на место смотров и учений, а «великие реформы» проходили вперемешку с балами, салонами и придворными интригами, обеспечивая самим реформам прелестную мечтательность и ангажированность. Ко времени нападения Наполеона общение в кругах высшего дворянства осуществлялось преимущественно на французском языке. Не удержал Александр и тыл семейного очага, обменяв на невоздержанную жизнь в страстях любовь своей супруги Елизаветы Алексеевны, прекрасной и высокообразованной, которая своей кротостью, аскетичностью и неустанной и совершаемой втайне благотворительностью, на которую отдавала почти все свои средства (отказываясь от остальных ради государственных нужд), представляла собой эталон христианского благочестия. В то же время, при венчании на царство в пику установленному Павлом правилу царица Елизавета была поставлена наравне со своим августейшим супругом. Этим «прогрессивным» взглядом на семейные отношения, который под женскими «достоинством и свободой» прячет лишь лесть и унижение, задавался эмансипационный дух всего грядущего правления. Неудивительно, что Бог не дал потомства данной царственной чете для продолжения династии священного царства - как пресёк он её в аналогичных случаях с Петром I и последовавшими за ним правительницами. Вместе с тем, смиренное терпение Елизаветы Алексеевны внесло немалый вклад в преображение императора, и поражавшее окружающих благоговейностью и теплотой на закате жизни супружество, как и сама почти одновременная кончина новых Петра и Февронии, поистине увенчали собой окончательное возвращение российской монархии на путь богоизбранного Третьего Рима и послужили подлинным прообразом семейной жизни и кончины святых царственных страстотерпцев.
Либерализм и конституционализм были написаны на двух хоругвях, под которыми юный император должен был, словно на демонстрации, повести Россию в «западном», зверином направлении - прямо противоположном тому, на которое её благословляли святые благоверные самодержцы русских княжеств и царства. Начало «демонстрации» ознаменовалось торжественным подписанием подсовывавшихся масонами под именную подпись со времён Анна Иоанновны «Конвенций», которые теперь получили название«Декларации возврата к просвещенному абсолютизму» - то есть, как и на «просвещенном» Западе, к пренебрежению духовно-умственным окормлением государства Церковью и соборным мнением христианского народа с самовольным полаганием правителя на личное умствование, ведомое светом масонской «Лучезарной Дельты» (ока «Великого Архитектора Вселенной») и советами «просвещенного» придворного окружения, требующего для себя, разумеется, и олигархических прав.
Проведение в жизнь «прогрессивных либеральных реформ», решительно ослабляющих Россию в разворачивающемся сражении с адским зверем, было предначертано создаваемому при императоре «Негласному комитету» (иначе «Комитету общественного спасения»), одними своими хрестоматийными названиями явно указывающему на их масонское происхождение и революционное предназначение и сильно напоминающему Тайный Совет времён Екатерины I и Остермана. Либеральная сущность этих «негласных и тайных» синедрионов, являющихся полными антагонистами исконной православной соборности, заключалась в ключевой идее буржуазного «Просвещения» о тёмности и суеверии простого народа (куда включалось также и священство с монашеством, а также «старомодное» уездное дворянство) и необходимости трансформации общественного устройства втайне от сих «недостойных и неспособных» «ради их собственного блага». Задачей «Негласного комитета», членами которого поголовно стали масонские заговорщики и убийцы благочестивого царя-мученика и отца Александра, была определена«систематическая работа над реформою безобразного здания государственной администрации». Не забудем, что «безобразное государственное здание» было за 100 лет до того создано «революционером на троне» императором Петром I методом копирования с западных образцов - и как раз в целях «реформы безобразного здания государственной администрации». Как показала эта и все аналогичные попытки, реформационный продукт неизменно получался гораздо хуже «старого безобразного» и вскоре требовал возврата к нему.
Главным принципом «негласного реформирования» русского государства стал заимствованный из революционной Франции конституционализм, особенно превозносимый лицом александровских реформ Михаилом Михайловичем Сперанским. Конституционализм означал «деятельное водворение строгой законности на место личного произвола», который Александр, вторя «авторитетам», называл главным недостатком старого русского порядка. Как видим, конституционализм представляет собой ничто иное, как талмудическо-католическое законничество, скрытая сущность которого (в преломлении на государственный строй) означает поставление на место правды и справедливости, на страже которой стоит самодержец и уполномоченные им доверенные лица, сухую букву закона, которую в свою сторону всегда поворачивали и будут поворачивать (или просто обходить) влиятельные и богатые немногочисленные слои - олигархи имперского и местного масштабов. Каким образом обуздывать групповой произвол боярства (примеры которого в эпохах Смуты и только закончившихся дворцовых переворотов были перед глазами неутомимого младореформатора), скрывающийся за коллективной анонимностью, подпитываемый заграничными врагами и, между прочим, лишенный благодати миропомазания, а также самих мнящих себя носителями «просвещенного ума» сперанских (экспериментаторов от интеллигенции), - Михаил Михайлович объяснить не смог. Для теоретико-проектной реализации чаяний «Негласного комитета», разделяемого царём, создавался «Непременный совет», снова же своим названием указывавший на неприемлемость его «пременения» (роспуска или изменения полномочий) со стороны императора и народа и полномочный опротестовывать действия и волю императора. Для надёжности Правительствующему Сенату присваивался статус верховного органа административной, судебной и надзорной власти с правом возражения императорским указам, противоречащих законам (по сути, Конституционного Суда).
Целевым же смыслом реализации принципа политического конституционализма был сам либерализм (культ свободы), также списанный с масонских лозунгов, которому и мешал «старый русский порядок» самодержавия вкупе с соборностью и патриархальностью. Но свободе духовного труда, благочестивой и добродетельной жизни, служения Отечеству, создания целомудренной семьи старый русский порядок никак не препятствовал. Напротив, его высшим призванием была их защита - как раз от свободы произвола недобросовестных граждан, у которых по некоторому «стечению обстоятельств» всегда оказывалось больше всего возможностей и ресурсов. Самым же «страшным» перегибом старого самодержавного строя бывало (причем достаточно редко) чрезмерное ограничение экономических и гражданских свобод отдельных подданных («гражданских прав»). Закономерно, что первыми же «прогрессивными» мероприятиями Александра I, руководимого «Негласным комитетом» и его заграничным масонским епархиальным центром, стали: полное восстановление шляхетской привилегированности дворянства по Жалованной грамоте Екатерины (включая неприкасаемость, безответственность и право на бездельничество); срочная реабилитация всех осужденных при Павле лиц, среди которых преобладали «вольные каменщики», с восстановлением на службе всех уволенных офицеров, многие из которых не смогли бы даже вспомнить боевых команд; упразднение имперского КГБ (Тайной канцелярии), боровшегося с крамолой, отнюдь не выдуманной авторитарной паранойей, а также цензуры со снятием всех ограничений на ввоз западной литературы. Сам «зверь из земли» вступил в двадцатилетний период своего последнего, до ухода в революционное подполье, неограниченного торжества в столице Третьего Рима. Получив очередную легализацию после екатерининского и павловского запретов, масонство в 1810 году достигло зенита своего могущества, втянув в свои ряды и самого императора, от которого добилось благосклонности и покровительства (естественно, скрывая от него «тайны» верхних степеней). В это время масонство пронизало все поры «образованного» общества, охватывая своим влиянием даже мелкое чиновничество из дворян, которые обычно вступали в ложи из побуждений карьеры и готовы были во всем повиноваться своим масонским начальникам. Около половины прихожан масонской церкви, заметим, составляли иностранцы, а с учетом инородцев из западных губерний - до 80%. Наряду с отвлечёнными разглагольствованиями о просвещённости и гуманизме, высокопоставленные масоны утопали в разврате, корысти и властном истязании крепостных. Ими был установлен полный контроль над большинством общественных организаций. Причём в самой системе подчинения российской епархии антицеркви своему сложноорганизованному центру на Западе в это время произошёл переход от «умеренно-консервативных» англо-прусских капитулов к «Великому Востоку Франции» - главному революционно-политическому департаменту «зверя из земли».
Самой неприглядной частью ранней александровской политики, как и во всех случаях либерального реформаторства, стали по недоброй петровской традиции изменения в церковной политике государства, наносящие наибольший вред силам и способностям Третьего Рима в его выживании и сопротивлении двуединому зверю. Как и у Екатерины II, ошибки в церковной политике так и не были осознаны и исправлены императором до конца своего правления. Предпосылкой к заблуждению было, как и у Петра I, отсутствие собственной полноценной церковно-духовной жизни: мировоззренческие поиски Александра «воспитательными» усилиями Екатерины заблукали в западных дебрях «просвещенчества», не подразумевающего вообще никакой духовной жизни «самодостаточного» человека, не признающего за собой греховной и падшей природы. Лишь во время наполеоновского нашествия у самодержца пробудилось стремление к христианству и молитвенной жизни, однако, как и у всей дворянской России в XIX веке, обратный путь к Богу из «страны далече» (Лк.15:11-20) предлежал весьма тяжёлый - через «богоискательство», то есть, поиск Истины и духовного руководства не в Церкви и Её святых авторитетах и правилах, а среди других «искателей» и, по сути, в собственном непросвещенном рассудке. Таким «искательствующим» другом для царя стал князь и масон А.Голицын, в сообществе которого его взгляды долгое время выстраивались в русле мистического протестантизма, экзальтированные опыты в котором довели их до связи с сектантами незапамятных времен (хлыстами и скопцами). Пока же Александр не вспоминал о Православии или в прелести «духовно упражнялся» вне Церкви, последняя в худших традициях XVIII пребывала в тяжелых гонениях (особенно же, само собой, от «зверя из земли» доставалось монашеству), пропаганда же сектантских конфессий Вавилонской блудницы всячески поощрялась. Именно при Александре I в Россию со второй попытки (после бироновщины) проникли баптисты и с ними квакеры; под руководством князя Голицына был создан «клуб любителей Библии» (Библейское общество), которое многие годы будет служить центром штундизма и обновленчества под прямым управлением высоких масонских чинов. Главной же идеей «пастора» А.Голицына и с ним царя было распространение «свободных форм обращений к истине» и объединение всех христианских конфессий и далее религий на почве «всемирной истины». Лишь усилиями новгородского архимандрита Фотия (нового преподобного Иосифа Волоцкого) и очередного ненавистного либералам выдающегося государственного деятеля Алексея Андреевича Аракчеева, а также молитвами супруги и всего православного народа, наконец, благодаря достаточно доброму и смиренному сердцу самого царя Российская Империя была спасена от нового жидовствования.
В первые годы всевластия «Негласного комитета» Церковь подверглась сугубому уничижению. В созданном высшем совещательном органе места иерархам Церкви, которые по древней богоустановленной симфонии должны были бы его направлять (как христианский царь суть епископ внешних дел Церкви, так и пастыри Церкви суть духовные руководители христианской державы), не нашлось. Напротив, Церковь окончательно лишалась полномочий в собственном управлении: Святейший Синод превращался из совместного государственно-церковного органа, коим он был неказисто устроен Петром, в чисто государственный орган бюрократического управления Русской церковью с возведением обер-прокурора в статус министра с правом собирать Синод по своему единоличному усмотрению, произвольно вызывая на него архиереев. Как повелось, и сами обер-прокуроры были, как на подбор, вредоносными. Вначале оную должность занял очередной выходец из коллегии иностранных дел со знаковой для российской государственности фамилией Яковлев, родной дядя инфернального атеиста и либерального революционера Герцена, который ожидаемо оказался яростным сторонником «оптимизации» церковной казны и, более того, безусловного одностороннего подчинения обер-прокурору и светской бюрократии не только одного Синода, но и всех епархий - через придание епархиальному управлению (духовным консисториям) антиканонического статуса органа не совещательно-исполнительного, но ограничивающего власть архиерея с введением в нем мирян-наместников обер-прокурора.
Ему на смену почти до самого конца александровской эпохи пришел упомянутый «собинный друг царя» (вместо нового патриарха Никона) - князь А.Голицын, бывший при назначении атеистическим масоном, но и, придя к вере во время службы и будучи человеком духовно глубоко чувствительным, пребывал в прелести, ища экзальтаций, ложных откровений и чудес пятидесятнического толка, самовольно богословствующий с опорой на западных религиозных философов. По замыслам Голицына и воле императора в 1817 году свершилось логической завершение петровского лютеранства - непосредственное подчинение Синода созданному министерству народного просвещения, которое было трансформировано в министерство духовных дел и народного просвещения, неся в себе отпечаток петровского бунта, вызванного непониманием того, что благодать духовного ведения церковной жизни дана самому простому священнику, но не самому благочестивому и богословски образованному мирянину, который часто теряет и эти достоинства, когда (как женщина на престоле) занимает неподобающее себе полномочное место. Таким образом, мирские чиновники в Двуглавом Орле православного мессианского государства были поставлены на место святителей. Как следствие, составленное по проекту князя Голицына единое «министерство образования, религии и цензуры», великолепный смысл которого искажался духовно нерассудительным, грубым применением, напротив, лишь подстёгивало рост либеральной интеллигенции и ее противленческого духа. Поставленная великая цель пропитать всю систему народного просвещения богоизбранного народа христианской верой и мировоззрением, противостоять цензурой антихристианским взглядам была провалена поручением ее достижения дворянам-масонам (Магницкому, Руничу, Кавелину), которые закономерно занялись «наказанием невиновных и награждением непричастных», подрывая учреждения высшего образования и настраивая их на секулярный лад и антигосударственную реакцию. В это время Сперанским был запущен и коварный проект по созданию специальной масонской ложи для православного священства в целях «преобразования его по масонскому образцу». Данную стратегию «зверя из земли» мы находим у польских иеузитов, назначавших вXVI веке на епископские кафедры Западной Руси безнравственных ничтожеств для совращения православных в Унию, в большевистской «Живой Церкви» и в хрущевской «кузнице кадров» епископов-агентов КГБ ОВЦС, удушающей Русскую церковь уже в наши дни. Иуды в рясах для «священнического масонства» были найдены, однако, как только произошло духовное пробуждение на вершинах державной власти, направленное благочестивыми носителями апостольского преемства, секта эта была разгромлена - как позже произошло и с живоцерковцами и вскоре произойдет и с современными никодимовцами.
Лукавым замыслам злоумышленных либерализаторов, однако, было отведено не продолжительное время: благодать, возвращенная вместе с Помазанником священному русскому царству подвигами императора Павла, в весьма сжатые сроки начала (конечно, постепенно) «разрушать замыслы коварных, руки коих не довершали предприятий» (Иов 5:12). Сам Александр совсем вскоре стал всё больше удаляться от «прогрессивного» анархизма: вопреки пропагандистским мифам, он и из «безумных» преобразований своего отца отменил далеко не всё. «Всемилостивейшая жалованная грамота», которая должна была окончательно ввести абсолютистскую диктатуру высшей знати, была вскоре царем отвергнута, а готовивший ее «Негласный комитет» утратил своё значение. Сам Манифест «Об учреждении министерств» второго года правления лишь завершал начатое Павлом дело сосредоточения управительных сил монархии и, в сущности, возрождал в новом качестве упразднённую Петром I «архаичную» систему приказов - во главе с министрами и их заместителями (товарищами), но уже с чётким распределением сфер ответственности на основании логического разделения направлений государственных дел. Более того, министерская система не упраздняла совещательное начало по западному примеру формирования бюрократической вертикали, но вбирала его в себя через подчинение министерствам бывших коллегий (в виде министерских советов). Притом и сами министры объединялись в коллегиальный орган Комитета министров (по расплывчатому замыслу Петра I о Сенате), который, впрочем, пока имел более церемониальный статус - в условиях атрофии на Руси навыков соборного управления (в том числе, выведением за его пределы Церкви). Конечно, служение новой стройной системой имперского управления, вбирающей в себя лучший опыт Третьего Рима, божественной миссии России в первое десятилетие её существования было сильно ограничено доминированием на должностях в новых министерствах главных врагов этой Миссии - жрецов масонских лож (среди которых «светились» имена Лопухина, Воронцова, Кочубея, Строганова, Поздеева); в центральное же министерство внутренних дел проход лежал только через масонские ложи.
Привлечение царем к законотворческой справе М.Сперанского, выходца из деревенских церковных причетников, также представляло собою решительно «непрогрессивную», первую и робкую, но мудрую попытку восстановления утраченной связи монархии с простым народом (венцом которой будет общение святых царственных мучеников со старцем Григорием Распутиным) и вернуться к московскому опыту - обращения в высоких державных вопросах к простому народу (что составляло ведущую часть Опричнины Иоанна Грозного), который доселе по-европейски считался непросвещённой тёмной массой, а ко времени Павла I во многом таковым из Петербурга и был сделан. Сама личность фактического главы правительства М.Сперанского, закончившего Московскую духовную академию, была, однако, отражением глубокого кризиса в духовном образовании того времени (который вскоре снова отразится в личности И.Сталина), когда в академиях и семинариях основу «образования» составляло изучение не Святых Отцов, а западных «просветителей», жрецов антихристианской религии (в особенности французских материалистов), а также западных языков, математики и ньютоновской физики (к подобной ориентации тяготеет и нынешнее духовное образование, ведомое иезуитом Иларионом). В итоге, именно курс «философии Просвещения» занял господствующее место в сердце законотворца Российской державы, а его идейным наставником - не святые законодатели Феодосий и Юстиниан, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах или Иоанн Грозный, а протестантский вольтерианец немец Брюкнер. Прельстившись философией оккультных мистиков, Сперанский полагал, что Христианство суть лишь пропедевтика и подкладка (для «непросвещенных масс») под «возвышенный» таинственный гносис, в котором правят его кумиры Бёме и Сведеборг и стоящая за ними каббалистика. Проистекшие отсюда внутренние противоречия М.Сперанского, переходящие во внутреннюю борьбу в самом императоре и в Двуглавом Орле в целом, дали ему устами В.Ключевского точное определение «Вольтера в православно-богословской оболочке».
Идеология реформ Сперанского, обобщенная в его записке императору «Введение к уложению государственных законов», предполагала мягкую (и от этого более коварную) либерализацию - от разделения властей (при безусловном сохранении самодержавной власти над ними) до введения конституционного ограничения самодержавия ради утверждения неотчуждаемых политических прав, якобы необходимых для гарантии неотчуждаемости прав гражданских, с превращением монарха в главу исполнительной власти (то есть, президента с расширенными полномочиями). При этом лукавый «зверь от земли», напитавший ум молодого реформатора и доверившегося ему царя, вносил свою ядовитую струю в поток преобразовательных идей, подлинно соответствующих строю Третьего Рима. Так, под непрестанно декларируемыми гражданскими правами неприкосновенности жизни и имущества лоббистами талмудическо-масонских (либеральных) идей всегда подразумевается неограниченная за пределами письменного закона свобода действий и распоряжения своим богатством, как бы она ни противоречила справедливости и какой бы вред не наносила народу; действительная же защита жизни и собственности (особенно простого народа), как и доказывает опыт (в том числе и до Сперанского), обеспечивается как раз надконституционной высшей духовной и государственной властью. Разделение властей само по себе также весьма целесообразно: но как раз в целях упорядочивания использования власти для служения общему благому делу, усиления общей управляемости и предотвращения злоупотреблений (как и делалось на Руси); но подчинение всех разделённых совещательных и управительных властей (в том числе, изменение самого порядка разделения и соединения, кадрового их обновления) верховной самодержавной власти как раз и предотвращает их взаимное смешение, злоупотребление, безыдейность, беспечность и подчинение незаконным центрам силы (в том числе иностранной). Очевидно, что «просвещенческое» разделение властей, описанное Монтескье, предполагает, напротив, как раз упразднение высшей власти с максимальным взаимным сковыванием законных ветвей власти, высвобождая свободу действия властолюбивым, богатым и влиятельным центрам силы из стихии «гражданского общества».
Предусматриваемое введение иерархического представительства совещательной власти от волости к Государственной Думе под руководством назначаемого императором председателя вполне могло служить долгожданному восстановлению земской соборности, однако снова же соборных механизмов самого выборного представительства не предлагалось, а единственным ограничением для попадания в думы был имущественный ценз, передававший всю совещательную власть в стране крупным землевладельцам и верхам городской буржуазии. Власть их должна была закрепить и произрастающая от местных дум выборная местная исполнительная власть. Места Церкви как божественному учреждению и источнику одухотворения государственных дел по-прежнему не предусматривалось. Таким образом, земская соборность подменялась тривиальным буржуазным парламентаризмом. Конституционные «свободы» по Сперанскому ограничивались сословными правами, притом разделение самих «сословий» (как и принадлежность к сословиям со свободным переходом между ними) предполагалось исключительно по располагаемой собственности и связанным с нею правами (без каких-либо обязанностей), превращая сословия в буржуазные классы. Новое русское общество и меняло у Сперанского сословную на классовую структуру: дворяне (обладающие всей полнотой прав и свобод, включая политические), неимущие трудящиеся (рабочие и крестьяне), имеющие только личные свободы, и третье сословие собственников (в основном городских), имеющих экономические свободы. Для крестьян вышедший из их среды Сперанский всё же предполагал скорую отмену крепостного права, однако без обязательного наделения землёй и с упразднением крестьянской общины (как векового столпа Святой Руси и хранения её духа) с дальнейшим предоставлением их самим себе, нечестивым же помещикам предоставляя как право, так и возможность для сгона крестьян с земли по британскому сатанистскому образцу эпохи огораживания. Такое лукавое «освобождение» было чревато как нищетой и рыночным рабством крестьян у освобождённых от последних обязанностей (даже перед своими крепостными), так и превращением в игрушку революционных сил (что во многом и произошло).
Однако водящая царя Божья благодать «отделяла зёрна от плевел» (Мф.13:24-30) с сохранением всего здорового из реформ, прозябших лукавством, и скорого отпадения богопротивного от истинного (Деян.5:38). Создание в 1810 году Государственного Совета, замещающего собой Совет Непременный, избираемого и возглавляемого лично императором, стало новой вехой в возрождении соборности Святой Руси: по сути, это предзнаменовало собой восстановление Думы как ещё одного «архаичного» учреждения, упразднённого Петром, - уже не боярской (ключевые недостатки которой перенеслись и в петровский Правительствующий Сенат), но царской - состоящей из опытных законотворцев и служивых управленцев.Ставший главой канцелярии Совета сам Сперанский, в том же году окончательно отступивший от Бога и вступивший в масонскую церковь зверя (и получив там, естественно, высокий жреческий сан), вскоре же попал в опалу и длительную дальнюю ссылку, которая сказалась на нём, по обычаю, самым лучшим образом.Сам же Сенат, замышлявшийся в новом его виде как орган олигархической цензуры самодержавия, был возвращен к своему здоровому призванию блюстителя правосудия. В составе Государственного Совета была создана Комиссия по принятию прошений (связанных с назначением различного рода пособий и жалоб на деятельность органов власти), которая довершала начатое Павлом I дело по возрождению «архаичного» Челобитного приказа (избы).
Было стремительно продолжено и павловское покровительство крестьянству (целиком противоречащее Екатерине): «Указ о вольных хлебопашцах» положил начало освобождению крестьян с землей за выкуп с правом приобретения ими земли. Резко ограничивалось безобразие торговли крестьянами (в том числе экспортное, где те часто обращались в рабов), прекращена, наконец, раздача их в частные руки (крепость к помещику, а не к земле), крестьяне получали право на непрофильную хозяйственную деятельность, а помещики обязывались поддерживать крестьян в голодные годы. По царскому велению были разработаны проекты отмены крепостного права, притом самым заботливым о трудовом народе был план «непросвещённого душителя свобод и закоренелого крепостника» графа А.Аракчеева (предусматривавший постепенное освобождение крестьян с землей по мере её выкупа у помещиков правительством из казны), гораздо превосходящий условия Манифеста 1861 года.
Образование в правление Александра I было вознесено на вершину государственных задач. В перечне созданных под руководством М.Сперанского министерств выделялось невиданное доселе министерство народного просвещения, которое - в отличие от современных министерств образования - включало в себя и управление наукой, печатью, книгоизданием, музейно-библиотечным делом, искусствами и даже цензурой, а впоследствии объединилось с обер-прокуратурой Священного Синода в министерство духовных дел и народного просвещения: иными словами, создавалась имперская система всестороннего народного просвещения на христианских началах в отличие от современной системы подготовки рабочей силы и предоставления учреждениям культуры и печати служить коммерческими субъектами оказания рыночных услуг, средствами подпитки человеческих пороков и исполнения политических заказов. Притом новое министерство, вопреки либеральным задумкам, занялось не секуляризацией церковной жизни, но, напротив, христианизацией мирского образования с борьбой с вольнодумством, хотя и делая это пока, как сказано выше, с грубостью по причине вышеупомянутого расстройства церковно-державной симфонии. Однако, по всё тому же Божьему смотрению, благодаря воцерковлению Александра к концу жизни, под влиянием благочестивых священнослужителей и охранительных придворных чиновников, церковное управление было полностью возвращено в Святейший Синод, а министерству осталось замечательное наследие «клерикализации» народного просвещения.
Создавалась всероссийская иерархическая система от училищ до создаваемых в каждой губернии университетов, причем последние служили центрами организации всей местной образовательной деятельности, включая цензуру, поручаемую самым образованным людям Империи. Пережитком либеральной болезни была подмена всесословности образования (которая как раз и не обеспечивалась) бессословностью учреждений, что, как мы видим по их настоящему состоянию, неминуемо вело к утрате иерархического характера самого знания со смешением его метафизических (фундаментальных) и прикладных уровней (в пользу вторых); а также «Университетский устав», который предоставлял университетам полную независимость в самоуправлении с выборностью ректора и профессуры, что вкупе с подчинённостью им местных гимназий и училищ и глубоким проникновением в университеты с Запада неоязыческого «Просвещения» создавало угрозу превращения их в новые революционные центры, которая вскоре и осуществилась с лихвой. Подготовленное М.Сперанским разумное установление с 1809 года университетского образования как обязательного условия получение высоких чинов, должностей и, соответственно, титулов полностью пережило разумные охранительные «контрреформы». Однако главное упущение, конечно, касалось содержания образования, лишая сотериологического смысла (в апокалиптическом свете) самые большие достижения в его организации: в условиях помещения Церкви на периферию образования создаваемый блестящий организм просвещения и цензурного ограничения тьмы просто не имел средств различения света и тьмы для верного перехода от неученья к ученью.
Будучи убежденным адептом либерально-рыночной политэкономии Смита, из разработанной системы министерств Сперанский упразднил павловские хозяйственные приказы, включив экономическое управление в состав министерства внутренних дел (иначе говоря, предполагая не управление государственным хозяйством, а «создание привлекательного инвестиционного климата») и «забыл» о медицинской коллегии, более всего нацеленной на заботу о простом народе. Финансово-экономическая реформа Сперанского по капиталистическим канонам «классической политэкономии» британских дано-талмудистов и во многом воспроизводящая екатерининскую политику, вскоре привела к лютой инфляции (в условиях возврата к нецелевой эмиссии бумажных денег), высокому государственному долгу (усиленному расходами на войны с Наполеоном, подпитанные иллюминатами) и более чем 30%-му бюджетному дефициту, вынудившему вернуться даже к продаже крестьян в частные руки, - как это происходит и ныне со всеми, кто следует уставам ВТО и советам МВФ. Но в это время подложенные «зверем из земли» грабли были обнаружены царем и его новыми единомышленниками, и вскоре «План финансов» (включивший, впрочем, ряд задумок М.Сперанского) Дмитрия Александровича Гурьева (лукаво записываемого в либералы), назначенного с 1810 года министром финансов, вернул государственное хозяйственное в державное русло: преодолевая дефицит казны, он «секвестру» расходов предпочёл секвестр доходов, усилив их не за счёт крестьян и не жирующего потребителя жизненных благ, но через весомое увеличение налогов с торговли, возврат упразднённых Екатериной II, покровительствовавшей евроиммигрантам, налогов с иностранцев, введение налогов на столичное жилье, повышения питейных пошлин и совсем нелиберальных таможенных сборов (действительно способствуя развитию отечественной промышленности) и, наконец, ввергшее в полное возмущение «прогрессивную общественность» установление государственной винной монополии. Учреждением же в 1817 году Совета государственных кредитных установлений и Государственного кредитного банка в дополнение к павловскому Казначейству, включающему в себя и полномочия Центробанка, создавались долгожданные условия для целевого управления государственными фондами и создания могущественной финансовой опоры для мировой деятельности Православной Империи.
Прозрение императора Александра Павловича и вместе с ним прерванное масонским убийством Павла Iокончательное возрождение священной русской державы, за которой скрывалась и тысячелетняя Святая Русь, происходило из недр государственной жизни: выявленных провалов либеральных реформ, обнаружения за благозвучными проектами злой разрушительной воли (восторженная наивность царя стала постепенно сменяться благодатной подозрительностью), психологическое отторжение скверного масонского окружения и отдаление его от престола, начиная с мерзких убийц своего отца, которые и воспользовались несмышлёным еще царевичем для прихода к власти под лозунгами «спасения европейской России от варварского деспота». Как и в случае с Павлом I, решающее значение получило пробивание к ушам и сердцу самодержца православно-патриотического дворянства. Именно аналитический доклад московского губернатора графа Ф.Ростопчина Императору через его сестру Екатерину Павловну в 1811 году раскрыл ему в подробностях масонский заговор против России и критическое усиление звериной антицеркви за десятилетие реформ.
Огромным вкладом в охранительное восстание против «зверя из земли» российской монархии и, вместе с тем, началом великого пробуждения русской государственной мысли после её столетнего паралича стала «Записка о древней и новой России в её политическом и гражданском отношениях» Н.Карамзина, прервавшая эпоху Сперанского и ставшая в руках императора Манифестом консервативного разворота.Нельзя, впрочем, и переоценивать его значимость в Великом Возрождении. Консерватизм Н.Карамзина был еще весьма специфический и не чистый: вкусивший горького масонского «знания», отец светской российской историографии пребывал в обольщении европейскостью, хотя и сместил свои предпочтения от республиканства к абсолютизму. Дух христианского охранительства (консерватизма) - проистекающий из духа смирения и почтения перед мудростью и опытом отцов и предков - отнюдь не абсолютизирует и не идеализирует всё прошлое как таковое. Сие есть признак неоязыческого консерватизма, из которого вырос фашизм и нацизм XX-XXI веков. Подлинное охранительство преклоняется перед вечными истинами, недоступными никакому «прогрессу» (особенно падшего человеческого ума), и именно в охране этого вечного (а не прошлого, или будущего), с опорой на достижения прошлого, и состоит.
Консерватизм указанной эпохальной «Записки», отвергший и здравые начала преобразований Сперанского (чем и послужил последующему либерализму в его войне против «реакционного самодержавия»), отражал общее возмущение проектом реформ со стороны столичной знати и был вызван далеко не попечением о духовно-соборной крепости Третьего Рима, но посяганием на её общественное значение в лице всероссийского представительства (пусть и ограниченного буржуазным классом) и перспективами отмены крепостного права - то есть, на интересы высшего дворянства (боярства), которое и обуздывал 250 лет тому назад оклеветанный Н.Карамзиным царь Иоанн Грозный. Главной бедой мыслителя, общей для родовитого российского дворянства со времён Петра I, было отчуждение от церковной мудрости и церковного же видения русской истории и государственных задач, а с ними - и понимания своего места в организме святорусского народа и царства в плане служения его высшей Миссии с забвением заботы о своих собственных привилегиях (что вскоре его и погубит). Именно Н.Карамзин внёс решающий вклад в «формирование» современного русского языка через его намеренное отдаление от церковнославянского (с наполнением его светско-схоластическими понятиями типа нравственности или человечности вместо добросовестности и человеколюбия), что и стало залогом последующих диалектно-националистических воин внутри русского языка вплоть до сего дня. Но именно его «История государства Российского» впервые провозгласила немыслимую доселе критику неприкасаемого - петровских реформ, - которая перешла у Николая Михайловича и в смелую критику политики правителей XVIII века и либеральных реформ самого императора. Надо отметить, что именно такая способность нелицеприятной критики является признаком подлинной аристократии, а вместе с обычной для монарха способностью воспринимать эту критику - что практически недоступно для демократической республики - составляет высокую христианскую добродетель и основу и залог державного могущества.
Дмитрий Куницкий
