Не думал, что все будет обставлено так скромно. Всё-таки - 130-летний юбилей, причем юбилей поэта, казалось бы, идеально подходящего под определение «героя России, которую мы все потеряли».
Дворянин.
При этом, в полном соответствии с нынешней «практикой стартапов», не столько «поэт милостью Божьей», сколько человек, «сделавший себя сам»: да простят меня горячие поклонники творчества Николая Степановича (к которым, в принципе, я и сам себя отношу), но он был человеком, уровень природного дарования которого был, на общем фоне созвездия стихописцев Серебряного века, в общем, по гамбургскому счету, довольно скромным.
И, тем не менее, Гумилев не просто заставил себя считать великим русским поэтом: он им стал.
Офицер.
Причем, - не просто офицер.
Офицер кавалерии (ах, ментики, ах, «я уеду, уеду, уеду», ах «мне милее мундир голубой» и прочие «о как могли вы, руками полными перстней, и кудри дев ласкать и гривы своих коней», прочая романтика).
Не персонаж, а мечта.
Георгиевский кавалер, «крестики» (по определению Анны Ахматовой) которого были заслужены в реальных боях не с «внутренним», а «внешним» врагом.
С «германцем».
Путешественник, друживший не просто с абиссинскими негусами, но и самим «воплощением Господа Джа в растафарианстве» Хайле Селласие Первым. Человек с самым лучшим, в том числе и зарубежным (Сорбонна) гуманитарным образованием. И, при этом, вполне реально не просто «умученный», но и по-настоящему расстрелянный большевиками за участие в контрреволюционном офицерском заговоре.
Казалось бы, - все «французские булки» должны дружно «хрустеть».
А они отчего-то довольно предательски молчат.
Ну, - не совсем, конечно, молчат. Скорее разъясняют, почему в стотридцатилетнем юбилее «образцового поэта империи» нет ничего необычного. Кто-то поминает ему теплые отношения с «красным террористом» Блюмкиным, кто-то сотрудничество с «горьковской» программой просвещения параллельно с участием в «боевой организации офицеров». Кто-то вообще выдвигает версию, что Гумилев не участвовал ни в каких заговорах или что «заговор придумали чекисты», что для щепетильного в вопросах чести дворянина и не скрывавшего свои монархические убеждения офицера Гумилева в большевистском Петербурге выглядит, как минимум, оскорбительно.
Но точнее всего отношение нынешнего «литературного мейнстрима» к поэту выразил в короткой реплике в «Известиях» не самый, кстати, плохой литературовед Данила Давыдов. Настолько точно, что это необходимо прямо процитировать: «к сожалению, наследников Гумилева не существует. Поэзия пошла двумя путями: либо душеспасительным пастернаковским, либо поэзией смысла - Мандельштамом. Гумилевский путь - это путь героизма, близкий к англоязычной поэзии, и наследников у него, конечно, нет».
И вот тут я, прочитав данные незамутненные строки, - признаться, сначала икнул.
А потом - крепко задумался.
Причем, икнул-то как раз по вполне понятной причине: термином «гумилевщина» молодых поэтов стращали литературные консультанты даже во вполне памятные мне и очень далекие от момента расстрела поэта «восьмидесятые». Да и поэтов «гумилевской традиции» в антагонистичной Гумилеву Советской России было, что называется, «не сосчитать», даже поговорка такая была, «от Багрицкого до Городницкого». И это даже если забыть о «неоромантиках» предвоенных и военных лет: Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Николай Майоров, Семен Гудзенко, тишайший Давид Самойлов, и я уж не говорю о настоящих «классиках» русской советской поэзии, таких как Арсений Тарковский, абсолютно «гумилевский» Константин Симонов или даже постоянно обвиняемый в «гумилевщине» насквозь «народный» Твардовский (совершенно серьезно, даже «Василия Теркина» обвиняли в «псевдонародной лубочности в духе Гумилева», я не шучу).
А теперь - почему «задумался».
Тут ведь в чем отдельный интерес: русская советская поэзия вообще не знала и не следовала «традициям Мандельштама и Пастернака», эти поэты скорее «внетрадиционные феномены». Гениальный «рисовальщик» и «иллюстратор» Борис Пастернак и совсем уж чуждый нашим черноземам Осип Эмильевич Мандельштам, при всем своем влиянии, не оставили после себя никакой «школы» от слова «вообще». А «советские поэты» предельно четко и понятно делились на «традицию Гумилева и Анны Ахматовой» и «традицию Маяковского» (плюс «клюевско-есенинскую традицию», но тут из значимых, пожалуй, только Николай Рубцов). И вот откуда тогда все это, отнесение «белого» Гумилева чуть ли не к чуждой «англосаксонщине» и вынесение «за скобки» гения Владимира Маяковского?!
А - все просто.
«За скобки» тут выносятся не только два этих великих русских поэта.
За скобки тут выносится вся русская советская литература, потому как с точки зрения того самого «истеблишмента» советской литературы просто не существует. Вот «антисоветская литература» - это, конечно, да. У этих ребят не только своя отдельная «история страны», в которой «рабский народ» страдал под руководством тирана Сталина (и других коллективных тиранов), крал секреты атомных бомб и космических кораблей у передовых американцев и непрерывно угнетал «лучших людей страны».
У них еще и отдельное «белое движение», с «хрустом французской булки», и, допустим, без знаменитой «Смены вех», когда в двадцатые и тридцатые цвет белого офицерства возвращался на родину, и знаменитый белый генерал Слащев преподавал на красных командирских курсах «Выстрел». И разумеется, своя отдельная русская литература, куда белый офицер и великий русской поэт и путешественник Николай Степанович Гумилев просто «не вписывается», по причине своей уж как-то совсем вопиющей «настоящести».
Да, в принципе, и плевать.
Обидно только, что именно эти люди - имеющие в качестве «образцового белого офицера» киногероя Димы Билана и умудряющиеся включать в школьную программу «поэта и гражданина Диму» при живой Юнне Мориц - определяют за граждан, кто у нас в стране велик.
