Максим Соколов. Фото: Глеб Щелкунов
Русская история - в том числе и новейшая и даже в особенности новейшая - способна привести прогрессиста и западника в полное отчаяние, ибо снова и снова ход ее подчиняется неумолимому закону. После отчаянного порыва, когда, кажется, наконец-то взошла звезда пленительного счастья, и освобожденный народ может писать на обломках самовластья слово из трех букв и устраивать российский быт по самолучшим лондонским образцам, снова и снова наступает реакция.
«Утихомирились бури революционных лон. // Подернулась тиной советская (вар.: «антисоветская») мешанина. // И вылезло из-за спины РСФСР мурло мещанина». Вместе с мурлом - вековечные духовные скрепы, царизм, он же «совок», и по прошествии исторически ничтожного времени основы старого режима восстанавливаются, как будто звезда пленительного счастья и не всходила, а до Лондона (если не удалось очень много украсть) по-прежнему как до луны раком.
При виде такого неуклонного восстановления старых основ поневоле начинают опускаться руки у самого смелого реформатора. Начинаются разговоры о «колейности» русской истории, и нынче главный специалист по русской колее - проф. А.А. Аузан. Впрочем, профессор, в свою очередь, ссылается на философа Н.А. Бердяева: «С февраля по октябрь 1917 года перед восхищенным русским взглядом прошли парадом все возможные партии и идеи. И что же выбрал русский человек? То, что имел: царя и державу».
Насчет восхищенного взгляда философ, пожалуй, перебрал. С февраля по октябрь наблюдалось даже не лермонтовское «Уланы с пестрыми значками, // Драгуны с конскими хвостами, // Все промелькнули перед нами, // Все побывали тут» - уланы и драгуны хотя и неприятельские, но честные и отважные воины. Скорее уж сон Татьяны - «Еще страшней, еще чуднее: // Вот рак верхом на пауке, // Вот череп на гусиной шее // Вертится в красном колпаке, // Лай, хохот, пенье, свист и хлоп, // Людская молвь и конской топ!». Это более верное описание зари свободы, взошедшей над Россией в 1917 году.
Тут поневоле выберешь царя и державу. И даже самозваного красного царя. Несправедливость лучше беспорядка.
Бердяев вольно или невольно намекал на образ, употребленный ап. Петром - «Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья идет валяться в грязи» (2 Пет. 2,22), но намек получился не слишком удачным. Апостол говорил о том, что «если, избегнув скверн мира чрез познание Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, опять запутываются в них и побеждаются ими, то последнее бывает для таковых хуже первого» (2 Пет. 2,20). То есть временное движение по пути правды опять сменяется сквернами мира, и это очень дурно. Но и 1917 год, и 1990-е так уж признать путями правды затруднительно, равно как и квалифицировать царя и державу как грязь и блевотину.
Придерживаясь бесстрастия и беспристрастия, можно сказать, что всего лишь представительная демократия с ограниченным суверенитетом опять не удалась - сколько ни пытались насадить апельсиновую рощу под Владимиром, ничего не получилось, тогда как державная автократия очередной раз показала свою укорененность на русской почве. Неумолимая агробиология, хоть ты тресни.
Феномен исторической колейности лучше объясняется стихотворной повестью В.А. Жуковского «Выбор креста» (перевод стихотворения Шамиссо Die Kreuzschau, 1834). Там повествуется о том, как усталый путник возроптал: «Я знаю: каждый, кто здесь от жены // Рожден, свой крест нести покорно должен; // Но тяжестью не все кресты равны; // Мой слишком мне тяжел, не по моим // Он силам; облегчи его».
Ропот на царя и державу был услышан Всевышним. Путник очутился во храме, где к нему был голос: «Перед тобою все кресты земные // Здесь собраны; какой ты сам из них // Захочешь взять, тот и возьми». Он испытывал все, возлагая их на плечи, но ни один не подходил - «Один был слишком для него велик; другой // Тяжел; а тот, хотя и не велик, // И не тяжел, но неудобен, резал // Краями острыми ему он плечи; // Иной был слит из золота, зато // И не в подъем, как золото». Путник уже отчаивался, когда взор его упал на прежде им не замеченный крест. «Был нелегок он, правда, был из твердой // Сработан пальмы; но зато, как будто // По мерке для него был сделан, так // Ему пришелся по плечу он ловко». Он испросил у Господа позволения взять этот крест, и Господь ему ответил: «Ты выбрал свой собственный крест».
Возможно, упорная воспроизводимость политической модели имеет ту же самую причину.
Читайте далее: http://izvestia.ru/news/591116#ixzz3lFX6T7i9
