Юродивый с калькулятором

Сейчас, когда приближается столетний юбилей Александра Солженицына, многие авторы вновь пытаются оценить роль его в отечественной литературе, да и в судьбе нашей страны в целом.

И оттого, вероятно, что такова магия круглых дат – часто звучат мнения сродни тостам дружеских застолий – пророк, через которого Сам Господь открыл нам оголенную правду о нас и о нашей истории. Или юродивый – он всю жизнь, вопреки любым обстоятельствам, отстаивал истину, готовый страдать и идти на плаху.

На другом конце этого чинного застолья как бы возникает недоуменный ропот: да, что вы, ребята, раскройте глаза – это же от начала до конца проект западных спецслужб. Но стол этот так огромен, что первые не слышат вторых, а вторые на них уже и внимания не обращают. А где же истина? Скажут – посередине. Но «посередине», как сказал один мудрец, не сама истина, а лишь проблема. Так попытаемся, по мере сил, разобраться в ней – в этой проблеме. С помощью самого Солженицына, оставившего нам обширный материал для размышлений.

Когда с ним знакомишься пристально, крепнет мнение – мало кто из хвалящих, да и нередко спорящих, читал многие вещи самого ВПЗР – великого писателя земли русской – а если и читал, так уже изрядно подзабыл. Так что ближе к делу.

Как никто, вероятно, Александр Исаевич по мере вхождения своего в литературу, создавал собственное жизнеописание, где, не упуская подробностей ему нужных, как бы хронометрировал и сам свой творческий процесс, так и то влияние, что он оказывал на окружающих. При этом, словно говоря будущим историкам, - толковать надобно именно так, в таком только ключе! Сам отклонений ни влево, ни вправо не признавал.

Пожалуй, наиболее четко проявилось это в книге «Бодался теленок с дубом», написанной в конце 60-ых годов, а изданной на Западе в 1975-ом. Для немалого числа людей, знавших автора многие годы, она имела эффект удара молотом по голове – столько неожиданных откровений о себе и авторе обнаружили они в ней.

Вот подходит А.Солженицын к предварению своего литературного дебюта в «Новом мире». Во всех подробностях описывает, какие жесточайшие меры конспирации приходилось соблюдать, как и куда прятать всё сочиненное им, ожидая бессонными ночами обыска и неминуемого задержания. И сам при этом толкует, что прошел уже ХХ съезд КПСС 1956 года, разоблачивший сталинские репрессии, состоялась массовая реабилитация политических заключенных, коснувшаяся и его самого. Не слишком ли глубоко зарывается начинающий и пока никому неведомый литературный подпольщик, как сам же он себя и охарактеризовал?

Если читатель хочет знать, что чувствует, как существует какой-нибудь агент глубокого залегания в чуждой ему среде, пусть обратится он к таким строкам из солженицынского творения:

Как бы то ни было, но перед нами человек, если так можно выразиться, глубоко ушибленный судьбой и обстоятельствами. Ведь уже прошла беда, началась новая жизнь, а он по-прежнему в схроне, ждет новых кар. Что там ни говори, а налицо синдром мании преследования. Тем более, некоторые из знавших его в те годы, утверждают – ох, как сгустил краски Александр Исаевич. Для чего? Да, для нас потомков, а прежде того для западного потребления, именно таких подробностей ужасной советской жизни и ждавшего.

Правда, стиль тяжеловат, мягко говоря. Так в переводах, несомненно, сгладили. Сам же я с немалым трудом осилил неудобоваримый многословный и путанный этот абзац. Писать так можно, обладая явной графоманской манией величия.

Попутно возникает законный вопрос: насколько невинной жертвой был сам Солженицын, капитан-артиллерист действующей армии, решивший вдруг разоткровенничаться в подцензурной на фронте переписке в начале 1945 года с другом о «пахане» Сталине, планах по созданию некой мифической подпольной организации после войны? С чего бы это, да еще накануне жесточайших боев в самой укрепленной германской цитадели – Восточной Пруссии? Сам же он приоткрывает завесу неизвестности по ходу своего повествования:

Еще бы! Вечерами на хуторе близ Лубянки куда как интересней вести беседы, чем почти вероятно получить, как писал великий поэт Твардовский, с мелкой надписью фанерку, что занесет сырым снежком. Так что пусть читатель делает выводы сам – как опять же о стиле, так и сути дела с «невинно-пострадавшим». И опять же о симптомах мании величия – на Лубянке, конечно же, ждали «великого пророка» для «выпрямления» того, что Сталин «накривил».

Общими усилиями они всенепременно обязаны были изменить ход истории. Но почему-то не изменили. У Высоцкого про такое сказано грубо, но прямо:

Однако не будем спешить с выводами. Не так прост Александр Исаевич. В своем «Дубе…» он подробнейшим образом описывает чуть ли детективную историю, как рукопись его повести «Один день Ивана Денисовича» в ноябре 1961 года, после окончательного разгрома Сталина на ХХII съезде КПСС и выноса его тела из Мавзолея, с помощью друга по заключению и литератора Льва Копелева попала в журнал «Новый мир» к его главному редактору, самому признанному в то время поэту Александру Трифоновичу Твардовскому. Как выяснилось, после выхода «Бодался теленок с дубом», детектив изрядно был присочинен. Всё было проще – никакие кары небесные не угрожали рукописи новоявленного автора с лагерным прошлым: и его самого, и его творение встретили с любовью и даже с восторгом.

И все же Солженицын упорно описывает, как общался он с Твардовским и членам редколлегии журнала будто зэк с кумом – оперуполномоченным в лагере. Главное – не сказать всей правды, что у него есть из написанного, не выдать своих истинных взглядов – перед ним хоть и талантливые, но партийные и советские, а я тертый лагерник со своей правдой и верить никому не могу. Вдруг опять ЧКГБ (так постоянно в книге) нагрянет.

Но Твардовский окрылен и готов пойти на всё, чтобы первая повесть об узнике лагеря увидела свет. Судьбу произведения решает глава партии и правительства Н.С.Хрущев. И с появлением в ноябре 1962 года «Одного дня…» в журнале – Солженицын в одночасье становится всесоюзно и даже всемирно знаменит.

И всё же у него обида на Твардовского – надо было пробить печатание повести быстрее. Тогда удалось бы на послесъездовской волне полностью разгромить врагов-сталинистов и окончательно изменить ход развития страны. Вновь, отметим, эта самовыявленная связь - я и ход истории страны, а, может, и всего мира.

Но вслух, конечно, Твардовскому ни слова. И об остальных своих вещах, что в схронах пока - молчок. Объяснение Солженицын такой линии поведения находит для себя убедительное:

Но как бы себя же и не перехитрить. Вот новую звезду приглашают вскоре на торжественный прием в Кремль, а он почему-то решает, будто его там хотят принимать в ненавистную ему (о чем молчком!) коммунистическую партию. Надо сорвать такую гнусность. Но как?

Последнее замечание в самую точку, Александр Исаевич. Но кроме немалой доли «придурения» всегда у него присутствовал очень рациональный расчет и попытка просчитать всё на несколько ходов вперед:

Так что можно было, как видно, бороться не только за чистоту рядов партийных, но и антипартийных, антисоветских, с прицелом на тех, кто ряды такие поддержит и возвысит, оценив биографии.

А пока надо было всё «выжать» из положения легального и обласканного советского писателя, вновь задействовав Твардовского, у которого к Солженицыну особо теплое отношение, сродни отцовскому. И вот приглашение редактору «Нового мира» приехать в Рязань, чтобы в тиши домашней обстановки, без суеты почитал он новый роман – «В круге первом». Эти страницы, я думаю, можно отнести едва ли не к самым позорным в нашей отечественной литературе. Солженицын, зная слабость поэта, изрядно того подпаивает, просит при сём не отвлекаться от чтения. Так продолжается день, второй, третий. Александр Трифонович, что называется, входит в штопор, забывается, а Солженицын всё увиденное живописует в подробностях и деталях, не упуская ночные кошмары Твардовского и похмельные его муки. Подчеркивая при этом, что сам я, дескать, вообще человек непьющий. Хорош хозяин, по сути, глумящийся над своим гостем. Чувствуется рука не столько большого писателя, как мастера доносов.

И как же по-иезуитски Солженицын себя оправдывает:

Вот, оказывается, как можно обернуть свой хамский грех.

Но проходит время, снимают Хрущева, политическая обстановка в стране меняется и Солженицын принимает принципиальное решение – через «самиздат» найти опору в либеральной интеллигенции, а через нее – выход на Запад, нарушая тем самым слово, данное Твардовскому:

Совсем уж в стиле базарных торговок.

Однако самого Солженицына в 1964 году выдвигали на Ленинскую премию, и он как соискатель дошел до финала, ни разу нигде не намекнув, что подобная награда ему чужда и ни к чему она. Говорил в то время критику Владимиру Лакшину:

Сам того не замечая, он проявляет еще одну свою черту – если не сам он, а кто-то иной в центре внимания, ему становится как-то не по себе. Вот побывал на одном из вечеров в ЦДЛ, где в президиуме был маршал Жуков, вышедший на публику после долгой опалы, и все, конечно, обращали внимание на него:

К моменту выхода «Бодался теленок с дубом», Солженицын стал уже лауреатом Нобелевской премии, всё написанное им издавалось на многих языках, а сам он, лишенный советского гражданства, оказался сперва в Европе, а затем в США. Круг его близостей и связнй с советской литературой был им использован полностью. И использовал он круг либеральной диссидентствующей интеллигенции. Позже обозвав ее «образованцами» и гнилыми «плюралистами». Предстояло теперь показать всю свою лояльность США, громогласно призвать власти Америки к непримиримой борьбе с коммунизмом и СССР – смертельной, как он утверждал, угрозой всему цивилизованному миру. Чего Запад до конца не осознает, доверчиво относясь к лукавым миролюбивым речам коварных советских лидеров. Еще через несколько лет, капитально обустроившись в Вермонте, отринет он совершенно спокойно и западные ценности, объявив их чуждыми и бездуховными. Совсем уже далеко были посланы даже те, с кем делил когда-то тюремный хлеб и кто ввел его в литературу. Недаром Лев Копелев, теперь глубоко больной, продиктовал ему последнее письмо:

Речь идет о Солженицыне-осведомителе, которому был присвоен псевдоним «Ветров», что Александр Исаевич, как видно, решил не раскрывать, тайно используя положение стукача.

Да и вернувшись в 1994 году на Родину и воочию увидев Россию «в обвале», что и следовало ожидать после крушения ненавистного ему СССР, он сумел здесь использовать власть страны полностью. Ему предоставили постоянную трибуну на ТВ, где он выступал часто и довольно нудно – говорил снова и снова о народных стонах, земском самоуправлении (это при крушении всей экономики), сбережении народа, когда люди сидели без зарплат и пенсий и лавинообразно нарастали алкоголизм и наркомания. Предлагал предоставить независимость Чечне и Дагестану. И опять учил «жить не по лжи». При этом ему предоставили особняк, был организован фонд его имени. Однако в год своего восьмидесятилетия он публично отказался от высокой награды из рук Ельцина, авторитета у которого уже не было, а сама его политическая судьба приближалась к финишу. Зачем же «портить биографию».

Так чей же это проект - Солженицын? Это, конечно, во многом проект самого Александра Исаевича. Хотя его использовали многие, но и он сам всех использовал на полную катушку, до выедания до самой, что называется, сердцевины. И все же главное, к чему хочется призвать: если хотите о нем судить основательно – почитайте его внимательно. Сделайте такое усилие.