Экономические проблемы социализма в СССР

Как показывают соцопросы, большинство современных граждан России хотели бы жить в советское время: одни – при Сталине, другие – при Хрущёве, а больше всех – при Брежневе. Их не пугают «страшилки» о тоталитарных временах, о цензуре, о преследовании инакомыслящих. Они знают: тот «тоталитаризм» – это порядок в государстве, это низкий уровень преступности, это бесплатные или дешёвые (кооперативные) квартиры, это бесплатные образование и медицина, это безжалостная борьба с наркотиками, это отсутствие межнациональных конфликтов, это отсутствие безработицы, это, наконец, уверенность в завтрашнем дне. Они знают: та «цензура» – это отсутствие похабщины в театрах, кино и на ТВ, это высокий уровень искусства, это высокий уровень общественной нравственности. Они знают: те из «инакомыслящих», о которых горше всего стенают СМИ, – это проплаченные Западом враги нашего государства.

А вот дефицит товаров и очереди в магазинах, это уже не «страшилка», такое действительно было. Ладно, в конце 40-х и в 50-е годы дефицит справедливо объяснялся последствиями войны и угрозой нападения США, но в 1970-80-е такое объяснение выглядело неубедительным и вызывало лишь недоверие к властям. Вспоминается анекдот того времени. У мясного магазина огромная очередь, выходит директор: – Русские есть? – Есть. – Говядины не будет. Украинцы есть? – Есть. – Свинины не будет. Татары есть? – Есть. – Баранины не будет. Коммунисты есть? – Есть. – Разъясните международную обстановку!

Трудно было понять, почему кур, варёно-копчёную колбасу, гречку и прочие подобные «деликатесы» нельзя купить в Новосибирске, а нужно везти из Москвы, Ленинграда или из столиц союзных республик (что проделывал и автор этих строк, бывая там в командировках)? Почему за прозаической варёной колбасой за 400 вёрст в Москву по выходным ездили горьковчане (нижегородцы)? Почему калининцы (тверяки) шутили: «Снабжение у нас плохое, но зато есть два хороших пригорода – Москва и Ленинград»? Ведь промышленность и сельское хозяйство демонстрировали ежегодный рост объёмов производства – и это действительно было так. Прокорм зарубежных «друзей» и публикованные в 1990-е годы факты вредительской деятельности высокопоставленных представителей пятой колонны давали лишь частичное объяснение.

В те годы далеко не все знали, что подобная же картина – и в экономике в целом. Правда, у всех на слуху были слова: «вначале спячка, потом раскачка, потом горячка». Это – о заводе или стройке, где в начале отчётного периода (квартала) бьют баклуши, а в конце работают надрываясь, чтобы успеть выполнить план. И не потому, что такие нерадивые, а потому, что на завод неритмично поступают необходимые комплектующие, а на стройку – строительные материалы. А неритмично поступают потому, что многие изделия и материалы тоже были дефицитными, их называли лимитируемыми (или фондируемыми, поскольку каждому предприятию на них выделялись «фонды»). Фонды распределял Госснаб по министерствам, те – по своим главным управлениям (главкам) и далее, по цепочке, – до конечного потребителя, а планы министерствам устанавливал Госплан.

Такая система управления экономикой была оправданной в предвоенный, военный и послевоенный периоды, хотя и тогда уже была непрекращающаяся борьба: каждое министерство (завод, строительный трест, колхоз) старалось получить план поменьше, а фондов – побольше. Успеха в этой «борьбе» достигали наиболее изворотливые. Однако уже в 1950-е годы система стала давать сбои. Причина в том, что экономика с каждым годом становилась всё мощнее и сложнее, а управлять ей из центра было всё труднее и труднее.

Действительно, разве может Москва предусмотреть все мелочи и детали производства и снабжения, все связи между поставщиками, потребителями и смежниками? Не может. А раз не может, то на планы, спускаемые предприятиям, она навешивала кучу всевозможных показателей, обязательных к исполнению. За «шаг в сторону» следовало наказание. В итоге, инициатива на местах сковывалась и, если не было приказа сверху, то не было и заинтересованности в повышении производительности труда и внедрении более совершенных технологий, что отражалось и на себестоимости, и на качестве продукции.

Знал ли Сталин об этих проблемах, сказать трудно. В своей последней книге «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) он их вообще не затронул. Наоборот, он проявил себя как твёрдый марксист: товарно-денежные отношения обозначил как временные, с последующим переходом к прямому продуктообмену. Временными считал он и колхозы, владевшие излишками продукции как своей собственностью (что тоже марксизму не соответствовало), которую в будущем через прямой продуктообмен следовало сделать общенародным достоянием.

Первым, кто захотел круто изменить ситуацию, стал Хрущёв. Но, взявшись с неуёмной энергией за дело, он лишь всё напортил: вместо отраслевых министерств создал территориальные управления экономикой – совнархозы, разорвав, тем самым, все связи внутри каждой отрасли. Экономику залихорадило уже по-настоящему. В 1965 году, после того как страну освободили от неразумного Хрущёва, попытался провести реформу разумный Косыгин.

Суть его реформы, названной «Новой системой планирования и экономического стимулирования», заключалась в восстановлении отраслевых министерств, в расширении самостоятельности предприятий, в снижении числа плановых показателей (с целью уменьшения бюрократизации управления), во введении экономических стимулов (на первый план выходили рентабельность и прибыль), в новой политике цен.

Реформа дала впечатляющие результаты, а 8-я пятилетка (1966 – 1970) потом была названа «золотой» за рекордные среднегодовые темпы роста экономики (7,7%), за высокие темпы развития социальной сферы, жилищного и промышленного строительства (введено в строй 1900 новых крупных предприятий, в т. ч. такие гиганты, как АвтоВАЗ, ЗапСиб, Братская и Красноярская ГЭС и др.). Намного лучше стало и со снабжением населения.

Однако в начале 1970-х реформа была свёрнута – и не потому, что в ней обнаружились определённые недостатки (которые по ходу вполне можно было устранять), а потому, что у неё оказались влиятельные противники в лице Подгорного, Устинова, маршала Гречко, адмирала Горшкова (им всё мало было военных расходов) и партийных функционеров (эти были обеспокоены ослаблением влияния партии на экономику). Любопытно, что непримиримыми противниками оказались будущие активисты разрушения социализма академики Шаталин и Арбатов, критиковавшие реформу за «предательство» социализма и внедрение «чуждых» идей. Негативную роль сыграл также поток нефтедолларов, обрушившийся на страну в связи с мировым топливно-энергетическим кризисом.

И всё же, реформа Косыгина, будь она и доведена до конца, задачи наполнения рынка, повышения качества товаров и услуг или снижения их себестоимости в рамках советской системы решить бы не смогла. Для этого нужна была раскрепощённая инициатива и конкуренция, а это – смена экономической модели. (Могут возразить: выпускала же военная промышленность высококачественное и относительно недорогое оружие! Да, выпускала, но как раз потому, что у СССР был «конкурент», и очень серьёзный – страны НАТО во главе с США.)

Вот здесь весьма интересной оказалась экономическая модель, введённая Кадаром в Венгрии в конце 1970-х годов. Государственные планы там назвали госзаказами и их долю год от года снижали. Исключение составляли только стратегические отрасли экономики. Это вынудило предприятия (они оставались в государственной собственности!) искать других заказчиков, т.е. проявлять инициативу и вступать в конкурентную (рыночную) борьбу, в том числе и за госзаказы, а посему – снижать стоимость и повышать качество продукции.. Были разрешены частные предприятия в сфере услуг, а также в сельском хозяйстве (кстати, крестьяне не бросились врассыпную из тех кооперативов, которые занимались полеводством и животноводством и где требовался высокий уровень механизации; «частники» же занимались преимущественно садоводством). Были установлены два уровня цен – государственные и договорные. За вторыми государство установило контроль, чтобы не раздувать инфляцию. С той же целью оно контролировало и рост фонда зарплаты (не более 4% в год). В ведении государства оставались и некоторые кадровые вопросы. Такова в очень кратком изложении суть этой модели.

В итоге, экономика росла на 5…6% в год, росло благосостояние населения, а полки магазинов ломились от обилия товаров. (Автор, будучи с группой специалистов в служебной командировке в Венгрии в 1983 году, воочию в этом убедился и посоветовал своим товарищам смотреть на содержимое витрин не как на товары, а как на музейные экспонаты, чтобы не возбуждать в себе зависть и досаду.) Новая экономическая модель успешно действовала в Венгрии до 1990 года, пока не рухнул Варшавский блок, а вместе с ним не разорвались и внешние экономические связи.

Можно ли было венгерскую модель считать социалистической? Если следовать догмам марксизма, нельзя. Если же иметь в виду государственную собственность на основные средства производства и большие фонды общественного потребления, конечно, можно.

Можно ли было эту модель, с теми или иными поправками, использовать в нашей стране? Наверное, можно. Но престарелому Политбюро ЦК КПСС это были ненужные хлопоты, кроме того – модель, как уже сказано, противоречила «всесильному учению», а главное – она оставляла без дела большую часть партийного аппарата.

Похожую модель использовали китайцы. В нашей стране не нашлось ни Яноша Кадара, ни Дэн Сяопина. Нашлись Горбачёв и Ельцин.

Как видим, социализм вовсе не исчерпал своих возможностей. Он по-прежнему живёт (в Китае, Вьетнаме, на Кубе) и остаётся самым справедливым общественным строем. Вернётся ли социализм в Россию (разумеется, в новом качестве)? Думается, да. Ибо вряд ли наш народ будет бесконечно терпеть вопиющий социально-экономический и правовой беспредел.