Волн неистовых прибоем
Безпрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой –
Но спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян,
Неподвижный, неизменный,
Мiрозданью современный,
Ты стоишь, наш великан!
(Ф.И.Тютчев. «Море и утес»).
Федор Иванович, как бы взывая из бездны, тогда произнес: «...Революция и Россия. Эти две силы сегодня стоят друг против друга, а завтра, быть может, схватятся между собой. Между ними невозможны никакие соглашения и договоры. Жизнь одной из них означает смерть другой. От исхода борьбы между ними, величайшей борьбы, когда-либо виденной мiром, зависит на века вся политическая и религиозная будущность человечества».
Почему же эти две силы столь непримиримы, почему являются абсолютными антиподами? Какова природа глубочайшей ненависти адептов революции к России? Тютчев так отвечает на эти вопросы: «Прежде всего Россия – христианская держава, а русский народ является христианским не только вследствие православия своих верований, но и благодаря чему-то еще более задушевному... Революция же прежде всего – враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство. Ее последовательно обновляемые формы и лозунги, даже насилия и преступления – все это частности и случайные подробности. А оживляет ее именно антихристианское начало, дающее ей также (нельзя не признать) столь грозную власть над мiром...»
Из этого диагноза революционного безумия, революционного беснования следовал вывод: революцию сможет победить лишь чистейшее, без примеси человеческих умствований, Христианство – т.е. святое Православие, причем не просто как идея, но в качестве богочеловеческого общества – Вселенской Восточной Церкви и в качестве материальной силы – христианской Восточной Империи.
Эти мысли Федор Иванович развивает в Записке, поданной на имя Императора Николая Павловича: «Западная Европа еще только складывалась, а мы уже существовали, и существовали, несомненно, со славой... Что же до древней, первой Восточной Империи... она заняла только кромку мiра, уготованного ей Провидением... на следующий день после, казалось, своего безповоротного падения под ударами судьбы, Восточная Империя на самом деле окончательно вступила во владение собственным бытием. Турки заняли Константинополь в 1453 году, а через девять лет, в 1462 году, великий Иван III вступил на престол в Москве».
Обозначив таким образом генеалогию Русского Царства, Федор Иванович обращается к современным ему недугам русского национального самосознания: «Восточная Церковь есть православная Империя, Восточная Церковь есть законная наследница вселенской Церкви, православная Империя едина в своем основании, тесно связана во всех своих частях. Таковы ли мы? Такими ли желаем быть? Это ли право стремятся у нас оспорить? Вот в чем – для умеющих видеть – заключаются все спорные вопросы между нами и западной пропагандой; здесь самая сущность наших разногласий... Нам же необходимо глубже и сокровеннее осознать двойной исторический принцип нашего национального существования. В этом единственное средство противостоять духу Запада, сдерживать его притязания и враждебные действия. До сих пор, признаем это, в тех редких случаях, когда нам приходилось брать слово для защиты от его нападок, мы действовали, за крайне малочисленными исключениями, весьма недостойным образом. Мы чересчур походили на учеников, стремящихся несуразными оправданиями смягчить гнев своего учителя. Когда мы постигнем лучше самих себя, нам совсем не придет в голову каяться в этом перед кем бы то ни было. И не надо воображать, что, открыто провозглашая наши права, мы тем самым возбудим еще большую враждебность во мнении Запада о нас».
К сожалению, ни во времена Тютчева, ни после него, вплоть до рокового 1917-го года, большая и наиболее политически активная, наиболее крикливая, часть русского образованного общества, не смогла вступить в зрелое состояние. Интеллигенты, навечно застрявшие в подростковом возрасте, готовые к рабскому преклонению перед более продвинутым в некоторых отношениях, перед более модно одетым, товарищем, оказались отступниками от своей веры и предателями своего народа. В силу рабского, всецело подражательного, склада своего ума, они просто не могли спокойно воспринимать речи ни Тютчева, ни близких ему по духу самостоятельных русских мыслителей. Инфантильные «умники» были завербованы революцией и стали передовым отрядом Запада в Восточной Империи.
В наши дни речь русского поэта-провидца звучит, слава Богу, понятнее. Интеллигентщина сморщилась до размеров Болотной площади, уже мало кого привлекая в революционные ряды смрадом своей ничтожной идеологии, своего извращенного «искусства». Стоя на пороге окончательной гибели, русский народ, кажется, начал одумываться и очень серьезно сомневаться в благодетельности западной, до мозга костей революционной, экспансии, судя о ней по нравственному состоянию его передовой колонны.
У нас бытует расхожее мнение, будто бы Западу чужд феномен интеллигенции. Если там указанное слово не употребляется, из этого вовсе еще не следует, что отсутствует сам обозначаемый им предмет. Болезнь интеллигентщины перекинулась к нам именно с Запада. Тютчев описывает ее следующим образом (применительно к западным государствам): «Странная вещь в конечном счете эта часть /общества/ - Публика. Собственно говоря, именно в ней и заключена жизнь народа, избранного народа Революции. Это меньшинство западного общества (по крайней мере, на континенте), благодаря новому направлению, порвало с исторической жизнью масс и сокрушило все позитивные верования... Сей безымянный народец одинаков во всех странах. Это племя индивидуализма, отрицания. В нем есть, однако, один элемент, который при всей своей отрицательности служит для него связующим звеном и своеобразной религией. Это ненависть к авторитету в любых формах и на всех иерархических ступенях, ненависть к авторитету как изначальный принцип» (трактат «Россия и Запад»).
Если мы обратимся к современной России, то увидим, что этот основной принцип революционного народца действует с одинаковой силой в большей части как «системной», так и «несистемной» оппозиции – «ненависть к авторитету в любых формах», ненависть, не могущая внимать голосу рассудка, слепая, не приемлющая никаких доказательств; страсть, требующая жертвоприношений. О чем с такими ненавистниками можно вообще разговаривать, как можно их подпускать близко к власти? Опыт говорит о том, что они просто не способны к созиданию, сколько бы ни обещали «золотых гор и рек, полных вина».
Все это было на Западе полтора века тому назад: «...то, что новые учреждения называли по сей день представительством, не является, что бы там ни говорили, самим обществом, реальным обществом с его интересами и верованиями, но оказывается чем-то абстрактным и революционным, именуемым публикой, выразителем мнения, и ничем более... этим учреждениям удавалось искусно подстрекать оппозицию, но нигде до настоящего времени они не сумели создать хотя бы одно правительство...» (трактат «Россия и Запад»). Нынешний «революционный народец» живет предвкушением своего торжества, когда каждые пять сотен бездельников будут создавать особую партию, свою революционную секту. Но, скорее всего, никакого торжества не будет – перегрызутся между собою при распределении западных грантов.
Чтобы понять сущность интеллигенции, этого фактора революций, нужно отталкиваться от явления, производимого ею. Тютчев говорит о революции как о разновидности, зримой материализации, абсолютного зла. Зло же не имеет собственной природы, оно может лишь паразитировать на природе, созданной Богом, постепенно ее убивая. Потому и революционный народец духовно безплоден. О последствиях присущего интеллигенции революционного умонастроения Федор Иванович писал: «Человеческая природа вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, может быть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход – только разрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательно рассудил, что ему остается лишь одно: удавиться. Вот кризис, чрез который общество должно пройти, прежде чем доберется до кризиса возрождения...»
О собственно интеллигенции, как революционном народце, Тютчев говорит применительно к славянским землям: «Есть у Славянства злейший враг, и еще более внутренний, чем немцы, поляки, мадьяры и турки. Это их так называемые интеллигенции. Вот что может окончательно погубить славянское дело, извращая его правильные отношения к России. Эти глупые, тупые, с толку сбитые интеллигенции до сих пор не могли себе уяснить, что для славянских племен нет и возможности самостоятельной исторической жизни вне законно-органической их зависимости от России. Чтобы возродиться славянами, им следует прежде всего окунуться в Россию». После натовского геноцида эту истину стали понимать в Сербии и проситься в русское подданство. Полное исчезновение Восточной Империи в качестве всемiрного принципа станет глобальной катастрофой. Это остро ощущается в Центральной Европе, в Африке, в Палестине и Сирии, в Иране. Везде! Люди во всем мiре чувствуют близкую возможность этой катастрофы и не хотят ее, молятся, кто как умеет, чтобы ее не было, молятся, часто не вполне осознанно, за нашу могущую восстать из пепла революций Восточную Империю, ибо мiр без нее вконец одичает, будет поглощен варварством и тиранией, а самые остатки благочестия христианского будут уничтожены революционной разнузданностью бесноватой толпы.
Весь вопрос теперь упирается в Русских: сможем ли мы нравственно, идеологически и политически победить революционный народец, всегда готовый разродиться новыми вождями вандалов и содомитов? Если сможем это сделать в своем Отечестве (а здесь указанный народец традиционно настроен более радикально, т.е. самым искренним образом ненавидит Россию, ее веру, ее культуру, ее историю, ее святых и героев), то и в других землях начнется контрреволюционное восстание, будет последовательно свергаться иго нынешних революционных мракобесов.
Тютчев, не понятый большинством современников, встретивший от них, особенно на Западе, ненависть и поношения, писал о предназначении России, при условии ее нравственного преображения, при условии ее психологической победы над антихристианской революционной заразой: «И когда еще призвание России было более ясным и очевидным? Можно сказать, что Господь начертал его огненными стрелами на помраченных от бурь Небесах. Запад уходит со сцены, все рушится и гибнет во всеобщем мiровом пожаре – Европа Карла Великого и Европа трактатов 1815 года, римское папство и все западные королевства, Католицизм и Протестантизм, уже давно утраченная вера и доведенный до безсмыслия разум, невозможный отныне порядок и невозможная отныне свобода. А над всеми этими развалинами, ею же нагроможденными, цивилизация, убивающая себя собственными руками... И когда над столь громадным крушением мы видим еще более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнет сомневаться в ее призвании, и нам ли, ее детям, проявлять неверие и малодушие?..» («Россия и революция»).
Иерей Сергий Карамышев, настоятель храма Св. Троицы пос. Каменники Рыбинского благочиния Ярославской епархии
2. США-террорист номер 1.
1. Re: «Россия и революция»